Иван Кузьмич чинил видавшую виды сеть. Попыхивал себе трубкой на кухне, как списанный на берег морской волк, да перебирал пальцами узелки.
Занятие это он считал бесполезным, но необходимым, и занимался им каждый раз перед выездом к камышовым заводям, что манили его мягкой летней тишиной и неподвижной гладью воды, под которой, как в зазеркалье бурлила и кипела «их рыбья жизнь».
Бесполезность же латания дыр заключалась в том, что неводы Кузьмич забрасывал редко, а то и не забрасывал вовсе, оправдывая это тем, что с удочкой оно как-то поэтичней, а то и степенней. Но порядок должен быть!
Перевязав последний узелок, Иван Кузьмич сложил раритетную плетёнку в пакет и, вычистив трубку, отправился спать. Долго ворочался в кровати, вспоминая, всё ли собрал в дорогу, не забыл ли чего важного. Но, в конце концов, уснул под мысленный пересчёт поплавков и блёсен.
А как уснул, так сразу и очутился в приятном глубоком сне. В настолько глубоком, что даже почувствовал прохладу речного дна, и настолько приятном, что всем своим существом ощутил невесть откуда взявшуюся ловкость и свободу, потому как снилось Кузьмичу, что он рыба. И не какой-то там полудохлый пескарь, а самая настоящая плотва, грамм под триста весом, с блестящей серебристой чешуёй.
Какое-то время Кузьмич куражился в чудесной водной стихии, свыкаясь со своим новым естеством, пока не услышал шум рыбьего многоголосья. «Ага! Собрание, - смекнул он, - Или митинг». А, затем, не раздумывая, ринулся на голоса и…. влетел в сеть.
«Осторожней мужчина! – посыпалось на него со всех сторон, - Перестаньте трепыхаться…. И ознакомьтесь с правилами пребывания!»
Кузьмич успокоился и, повертев для удобства головой в поймавшей его ячейке, замерев, стал прислушиваться и приглядываться к окружающим.
Окружающие общались! Общались дружно и самозабвенно.
Через некоторое время Иван Кузьмич вник и в устройство рыбьего общества. Все они, так или иначе, были членами различных, пусть и недвижимых, но всё же стай и косяков. Кто по интересам, а кто и по способу кормёжки. Сидящие в сети слева, дружили против сидящих справа, травоядные против хищников, свежие против старожилов. И все вели непримиримую видимость борьбы…
Уяснив всё это, Кузьмич даже как-то заскучал, а потом и обеспокоился: «Как бы мне тут не протухнуть…»
Пока он беспокоился, на него из глубины выплыл старый окунь. От неожиданности Иван Кузьмич дёрнулся назад, сеть заколыхалась, и со всех сторон послышались тревожные голоса: «Что случилось?.. Что случилось?..»
Окунь окинул своим круглым глазом сеть, её обитателей и тихо спросил у Кузьмича,
- Сидишь?
- Сижу, - ответил Кузьмич.
- Угу…. Есть ли какие новости?
- Ух! – обрадовался Кузьмич, - Новостей море! Даже не море, а целый океан!
- Угу, - проворчал окунь. Затем он почесал у себя за ухом, пробулькал непонятное «эхе-хе…» и, плюнув, вновь уплыл на глубину.
А вслед за этим случилось печальное. Чья-то волосатая и до противности твёрдая рука цепко схватила сеть и стала тащить её вверх. При этом продолжение руки, что маячило над водой, злорадно приговаривало: «Ну, что мои сладенькие? Попались?! Прошу всех к сковороде…. И нечего теперь нюни распускать…. Раньше надо было думать…. Раньше….»
На втором «раньше» Кузьмич и проснулся. Он встал и, бубня под нос что-то по поводу сна, начал свои сборы. Поезда, как известно не ждут. Покидав в рюкзак вещички, коробочки со снастями и дорожный провиант, Иван Кузьмич взял пакет с сетью и, махнув рукой, засунул его обратно на антресоли. «Ну её к чёрту! Одни беспокойства и хлопоты».
Затем он подошёл к столу и взял с него ноутбук. Повертел его в руках, поглядел на него задумчивым круглым глазом, почесал за ухом, пробулькал непонятное «эхе-хе…» и, плюнув, положил обратно. Закинул за спину рюкзак и…. уплыл на глубину….