Две девочки. Семь и чуть меньше трёх. В семь вечера мама уходит на работу. Обычное уже для неё дело. Работа-то ночная. Навряд она решится рассказать девочкам про свою работу. Но ничего лучшего она не нашла. Есть что-то надо, за квартиру платить, одеваться, садик, тренировки, кружки. И если кто-то хочет посудить ее, то пусть он не делает этого. Даже если бы сам так не сделал ни за что.
Половина восьмого. Старшая учит уроки, младшая не отходит от нее. Нет, она уже не мешает. Она научилась делать что-то рядом. Но обязательно рядом.
Потом нужно помыться перед сном, веселясь набирают ванну, без пены, забираются туда, долго, радостно и игриво пулькаются и плескаются, дурачатся, говорят как рыбы, открывая рот под водой и пуская неспешные пузыри, катаются на добрых и сильных дельфинах, долго.
Потом старшая вспоминает, что скоро она начнет засыпать. А ещё нужно высохнуть. Расчесаться обеим. Промыть нос себе и сестрёнке и закапать туда лекарства, которые оставила мама. Намазать сестрёнке грудь и спину согревающей мазью, скверно пахнущей жевачкой. Себе тоже натереть. Только, только грУдь. Той же мазью, которую оставила мама.
Обе кашляют, как в бочку. Давно уже. Мама говорит, два или три месяца. Ничего серьёзного, просто кашляют. Ну, разве, ещё носы не дышат. Ну, иногда голова болит. И немного усталость. Ничего страшного.
Потом ещё надо застелить диван и почитать, в постели и вслух, как они обе любят. Сестрёнка всегда просит, папа наказывал, да и нравится ей читать, давно уже, особенно вслух сестрёнке. Младшая всё время беспокойно ёрзает. То раскроется, то укроется, то прильнёт к сестре трепетно, прислушается зачарованно, то снова куда-то полезет.
Старшая потихоньку отключается. Как перегретый, «уставший» за день двигатель. Младшая знает это её состояние. Знает, что теперь и сестра уходит. Теперь она снова остаётся совсЕм одна. Страх? Наверное, это слово не передаёт и сотой доли происходящего сейчас в ней.
Её уже тоже нет. Она уже ни на что не реагирует. Если бы в этот момент, рядом оказался бы даже папа, в этот момент, она перестала бы обращать внимание и на него.
Ведь его нет. Он давно не ночует где и они. А он им так нужен. Нужен на всю ночь. И на все другие ночи. Но они всегда засыпают где его нет. Значит его тоже нет. Есть сестра, вот она, рядом, она крепко спит, громко посапывает. И есть мама. Но она на работе. А это далеко. Бесконечно далеко. Запредельно. Сейчас это почти нигде и почти никогда.
А больше в мире долго нет вообще никого. Иногда есть какие-то тёти. Они ночуют иногда. Но это редко. И эти тёти тогда появляются. Появляются в мире. Но на одну ночь.
Ведь, в эту ночь, они не уйдут после того, как почитают им с сестрой книжку на ночь. Они не уйдут до утра, до мамы они будут рядом. И они не напугают, и с ними не очень страшно, а это много, и это так хорошо! Только это редко.
Младшая не переставая вертится. То скинет одеяло. То накроется с головой. То прижмётся к старшей. То отвернется от неё. Старшая посапывает так же ровно. Её даже можно за уши потаскать или за нос. Она будет спать. В шесть она уже проснётся. К младшей никак не приходит сон, чтобы прогнать его. Сердечко тревожно частит о грудь и об ушные перепонки. В половине десятого начинает ворочаться ключ.
В замке входной двери. Это соседка. Разом обледеневшее сердечко выпрыгивает из теплой груди и замирает. Темно и дверь в комнату прикрыта, но глаза у младшей широко распахнуты, не важно, что они сейчас ничего не видят. Потом начинает бешено колотиться в груди. И очень громко в ушах.
И звуки соседки тоже очень громко в ушах. Чувства обострены запредельно. Дыхания нет. Заходит и хлопает. (Не сильно, просто не аккуратно, но). Этот хлопок слышит всё тело. Все чувства перешли в кожу. Будто источник этого резкого, грубого удара не снаружи, а везде. Грохот космодрома. Весь мир громыхнул и задрожал. Стены, диван, одеяло, теперь прижатое двумя судорожными ручками к груди под подбородочек. Воздух забит вибрирующим грохотом и давит им в уши.
Ключи упали на тумбочку. Глухо, отвратительно, коротко и очень громко шмякнулись, звЯк! Но это лучше космодрома. Зашуршала верхняя одежда, хищно переползающая с плеча на вешалку, чванливо шлёпнулись кеды, сумка предъявила внутренности хозяйке и принялась ими кровожадно чавкать. Младшая вздохнула чуть глубже.
Но слышит всё. Соседка в ванной. Что-то с себя сняла, положила на машину. Трогает лицо. Слышно даже как она заглядывает себе в глаза. И как рассматривает густо намазанные ресницы. Короткая тишина и... РЕзкий удар воды.
О жёсткий пластиковый тазик в жестяной ванне-усилителе и новый скачок сердечка. Звук водопада, вдруг сменяющий тишину. Вздрагивает от неожиданности. Ручки ещЁ сжимаются. В кулачках холодно и противно влажно. Под одеялом тоже холодно и противно влажно. Гримаса ужаса. Гримаса ужаса из «Старше на 10 минут», но обеззвученная без киномонтажа и этим леденяще-кошмарная. А зачем кричать вслух, если ты осталась одна? Крик – для привлечения внимания. Чьего? Кого кричать о помощи? Может она кричала раньше, но никто не услышал? Широко открыт рот под одеялом; не издающий ни звука. Поверх одеяла только широко открытые глаза со стоящими в них слезами; ничего не видящие в пустоте.
Тазик наполняется, звук становится мягче. Соседка что-то в него окунает, начинает ходить по квартире. Сегодня, кажется, одна. Звуки становятся всё привычней и отдалённей. Разжимаются ручки. Слёзы начинают течь. Они текут обильно, как будто что-то прорвало. Глазёнки начинают мигать. Кулачки упираются в глазницы и начинают с силой втираться в них. Гримаса губ меняется, нижняя губа немного выжимается вперед и на ней выступает забытая к удержанию слюна. И ни единого звука. Только жалость к себе. И безмолвный зов. Звук же для привлечения внимания. Никого же нет, понимаете?
Потом, среди уж вовсе непостижимых для взрослых мыслей своих, она тоже отключится. И если ей повезёт и ночью больше ничего не произойдет, то следующее, что она осознает – это будет мама. Значит, настало утро и мама снова появилась, и их разбудила, и теперь всё очень хорошо, и очень хочется обниматься, а вот умываться не хочется совсем. И в садик вполне себе хочется, а идти в садик не хочется совсем. Но и садик еще совсем далеко, сейчас есть только мама. И сестра. Сестра чаще, но главное – есть мама. Мама.