Глава Двадцать Девятая. Экскурсии в прошлое.
С каждым днем желание Людмилы найти сестру становилось все непреодолимее. Где-то жил родной человек, плоть от плоти давно усопшей матери, а Людмила абсолютно ничего о нем знала. Сохранились лишь обрывки детских воспоминаний, но они были настолько смутны и туманны, что растворялись в обыденных буднях повседневной жизни. Какой-то свет могли пролить те, кто был знаком с Ларисой, но после того, как она покинула Крымск, они все разом исчезли из её жизни.
–– Тетя Ань, вы не знаете, с кем моя мама еще встречалась? – спросила она как-то Анну. – Ведь Ленин отец – это не мой папа.
— Люсь, меня ведь тогда в стране вообще не было, – ответила Анна. – Я тогда сдуру в Болгарию укатила. Как тут Ларка жила, с кем встречалась – убей не знаю. Я ей, правда, несколько раз писала, но ответа так и не дождалась. А ты там, на Кубани, не пыталась про свою сестру что-нибудь разузнать?
— Да, пыталась я… - Людмила махнула рукой, - но только все без толку. Я там, у себя, все детские дома, все дома малютки объездила. Все на меня смотрят широко раскрытыми, ничего не понимающими глазами, у виска пальцем крутят и ничего вразумительного сказать не могут.
— Ну, не могла же твоя сестра просто взять и испариться.
— Да, вот и я про то же… Главное, я даже не знаю, куда еще обращаться. Слушайте, может, дядя Вадим чем-нибудь поможет?
— Люсенька, да, что он может. Он же почти всю жизнь в Москве просидел. Со всеми своими друзьями, знакомыми, которые у него на Кубани были, уже давно не общается. Я с ним, конечно, поговорю, но вряд ли он сможет что-нибудь сделать. Я тебе так скажу: здесь, в Москве, ты ничего выяснить не сможешь. Если хочешь что-то узнать про свою сестру, тебе надо в Краснодар ехать.
То, что у Ларисы есть еще одна дочь, было новостью для всех обитателей особняка Сапрановых.
— Да! Видать, эта тихушница зря времени не теряла! – воскликнул как-то Герман. – Видать, мир не без добрых людей. Только интересно, кто на эту шалашовку мог позариться?
— Герман! Окстись! – крикнула Варвара Захаровна. – Как ты можешь такое говорить? Ведь этой девушки ты не знаешь.
— Мама, а мне не надо её знать. Достаточно того, что она Ваньку окрутила так, что он из-за неё чуть голову не потерял. Это хорошо – я вмешался, иначе нам пришлось бы породниться с плебеями.
— Ваня любил эту девушку. Не забывай, что она – мать моей внучки, и говорить про неё в уничижительном тоне ты не имеешь абсолютно никакого права.
Любое упоминание племянницы было для Германа Федоровича главным раздражающим фактором. Прошел почти год с тех пор, как она появилась в его доме, но неприязнь к незаконнорожденной дочери брата с каждым днем становилась только сильнее. Способствовало этому и завещание, оставленное Иваном, и патологическая, в принципе, необъяснимая ненависть к её матери.
— Герман Федорович, а что вам моя мама плохого сделала? – спросила Людмила. – За что вы её так ненавидите?
Вопрос был из тех, на который Герман не мог дать сколько-нибудь вразумительного ответа. Не сумев подобрать нужных слов, он вышел из комнаты, оставив Варвару Захаровну наедине с любимой внучкой.
— Люсь, не обращай ты на него внимания, – сказала Варвара Захаровна. – У него характер никогда ангельским не был, а с годами становится просто невыносимым.
— Бабушка, наверное, мне надо отсюда уехать. Хотя бы на время. Пусть дядя Герман хоть немного успокоится. Может, если я у него не буду перед глазами вертеться, он помягче станет.
От такой новости Варвара Захаровна на несколько секунд даже потеряла дар речи. К расставанию с Людмилой она готова не была, и такая вероятность не допускалась даже теоретически.
— Куда это ты собралась? – посыпались вопросы. – Где тебя ждут? Тебе вон, какое хозяйство отец оставил. Его-то на кого бросишь?
— Бабуль, мне сестру искать надо, – сказала Людмила. – А узнать что-то о ней я смогу только там, в Крымске.
— Ты что, одна собралась туда ехать?
— Конечно. Кто, кроме меня, будет этим заниматься? «Континент» - в надежных руках. Дядя Вадим там каждый винтик знает. Никаких эксцессов, я уверена, он не допустит.
— Ты хоть знаешь, с чего начинать надо?
— Сначала поеду в Крымск. Попытаюсь найти кого-нибудь, кто был знаком с мамой. Если это не получится, стану «трясти» органы опеки.
Выражение «трясти» не могло не напугать Варвару Захаровну. Веяло от него чем-то грубым, не вполне законным.
— Людка, ты чего такое говоришь!?! – воскликнула она. – С кем ты собралась там разборки утраивать? Ты мне смотри! С этими канцелярскими «крысами» шутки плохи. Наездов они не любят.
— Бабуль, да, никто не собирается ни на кого наезжать. Просто, наверное, придется денег предложить за нужную информацию. Ну, так без этого сейчас никуда не деться.
От слов Людмилы Варвара Захаровна поморщилась, но противопоставить решимости внучки она ничего не могла. Ей и самой было интересно узнать что-то о младшей дочери Ларисы. Свою вину за то, что случилось с возлюбленной её сына, она чувствовала остро, и все то, что произошло в жизни Ларисы после того, как она рассталась с Иваном, было ей небезынтересно.
— Ань, а у меня, возможно, скоро еще одна внучка появится, – сказала Варвара Захаровна Анне во время ужина.
— Варвара Захаровна, вы даже не знаете, от кого у Ларисы эта девочка. Уж, не от Ивана - это точно.
— Анют, а какое это имеет значение? Достаточно того, что эта девочка - родная сестра моей внучки.
— Варвара Захаровна, вы только представьте, как Герман отнесется к тому, что в доме появится еще один посторонний человек. Вряд ли он будет в восторге от этого.
— Вот мнение Германа меня интересует в последнюю очередь, Аня. Пора ему, в конце концов, научиться считаться с другими людьми. Он же всю жизнь прожил, смотря на всех сверху вниз. Я понимаю: большая часть вины за то, что Герман таким стал, лежит на мне. Но, Ань, что я тогда сделать могла? Ты ж Федора моего помнишь. Говорить что-то поперек его – себе дороже. Вот я сдуру и махнула рукой на воспитание детей. В общем, оба они у меня росли, как сорная трава. Благо, что Иван характером не в Федора пошел. А Герман – тот весь в отца. И замашки те же, и гонор тот же.
Когда Варвара Захаровна была отстранена от воспитания сыновей, она и сама не помнила. Больше всего влияния на детей в семье оказывал Федор Кузьмич, а спорить с ним было делом абсолютно бесполезным, что Варвара Захаровна быстро поняла, и поэтому не считала себя вправе перечить супругу.
В воспитание своих детей Федор Кузьмич вкладывал свои представления, которым каждый из его сыновей должен был соответствовать. Главным принципом, которому глава семейства Сапрановых неизменно следовал, и который чуть ли не с пеленок старался привить Ивану и Герману, было умение жить. Под умением жить Федор Кузьмич понимал отсутствие моральных принципов, как таковых; рассматривание людей только как подручного материала для достижения своих, чаще всего, сугубо меркантильных целей; извлечение выгоды из любой ситуации.
— Как ты можешь так жить? – часто спрашивал отца Иван. – Для тебя люди – это что, гайки бессловесные какие-то?
— Понимал бы чего! – отвечал Федор Кузьмич. – Запомни, сынок, в этой сучьей жизни по-другому нельзя. Если ты не научишься давать судьбе по морде, она бессовестно будет хлестать тебя.
С такими рассуждениями Иван не мог согласиться в принципе, но зато его брат, Герман, все отцовские наставления душою принимал да в сердце складывал. В общем, именно Герман стал достойным сыном своего отца. На то, как один из её сыновей превращается в монстра, Варваре Захаровне смотреть было, конечно, больно, но поделать с этим она уже ничего не могла.
К своему удивлению, Людмила не нашла понимания именно в том человеке, на которого рассчитывала больше всего. К идеи Людмилы пуститься на поиски своей сестры Коновалов отнесся, мягко говоря, с прохладцей. То ли он не хотел утруждать себя лишними хлопотами, то ли вообще не верил в успех подобной затеи, но Людмиле, когда она сообщила ему о своем отъезде, было заявлено:
— Слушай, а зачем тебе это надо? Ты вообще уверена, что твоя сестра хочет, чтобы ты её искала?
— Понимаешь, я, пока её не найду, все равно не успокоюсь. Ну, вот, как бы ты жил, если б знал, что где-то живет твоя родная сестра или брат, а ты о них совершенно ничего не знаешь?
Коновалов бросил на Людмилу полный иронии взгляд, из которого было понятно, что к её словам он относится не серьезнее, чем к фантазиям какого-нибудь замечтавшегося ребенка.
— Люд, поверь мне, из этой твоей затеи ничего хорошего не выйдет. Ты же видела свою сестру, когда та была еще в грудном возрасте. Я почти уверен, что она вообще ничего не знает о твоем существовании. Ты что, хочешь оказаться в глупом положении?
— Почему в глупом, Виталик? Общаться со мной или нет – это уже её дело. Я просто хочу, чтобы она знала, что я у неё есть.
Коновалов был непреклонен. Идею Людмилы по поиску своей сестры он расценивал, как пустую блажь, не заслуживающую внимания. В последнее время Виталий Геннадьевич вообще сильно изменился, и не в лучшую сторону. На смену мягкости, пониманию, участливости пришли скрытность, нервозность, раздражительность.
— Слушай, если тебе нравится впустую тратить свое время, свои нервы, то это, конечно, твое право, но на меня в этом ты можешь не рассчитывать, – категорично заявил он.
— А я-то думала, что мы с тобой друзья! – сказала Людмила и, бросив на столик три купюры, ушла из кафе.
Еще одним человеком, который не приветствовал столь скоропалительный отъезд Людмилы, был Гусев. Вадим Викторович просто не верил в успех подобной затеи, в чем безуспешно пытался убедить собственную супругу.
— Ань, ты бы поговорила с Людой, – сказал он. – Мне кажется, из этой её затеи ничего путного не выйдет. Сколько лет прошло? За это время девочку спокойно могли и удочерить, и замуж она могла выйти, фамилию поменять…
— Попытка – не пытка, – коротко ответила Анна. – Знаешь, ничего Люся не потеряет, если хоть что-то о своей сестре узнать попытается. Она ж у нас все детство росла без отца, без матери. Представь себе: где-то живет родной для тебя человек, а ты ничего про него не знаешь. Вот лично у тебя тогда сердце не разболится?
— Главное, чтобы все её усилия не прошли впустую. А то знаешь, как бывает: ты ради родственников выкладываешься по полной программе, а потом выясняется, что они в тебе абсолютно не нуждаются. Ты, вон, на Варвару Захаровну посмотри…
Сама Варвара Захаровна давно уже приобрела статус некоего предмета старины, как, например, какой-нибудь старый половик, который вечно мешается под ногами у хозяев, но которого жаль выбрасывать. Единственный сын давно уже относился к ней ни как к родной матери, а как к навязчивой необходимости, с которой надо было мириться. Внучки – Лиза и Элла – считали бабушку чем-то несовременным, доживающим свой век, чьи суждения даже не стоит воспринимать всерьез.
— Если бы была жива Поля… - сокрушалась Варвара Захаровна всякий раз, когда старшая внучка возвращалась из заграницы.
Сразу после рождения Лизы Герман решил, что именно ему, и никому больше, принадлежит эксклюзивное право на её воспитание. Полина была отстранена от дочери, едва только та научилась членораздельно выговаривать отдельные слова. Герман почему-то сразу решил, что постоянное нахождение рядом с матерью будет вредно для Лизы, и отослал девочку в какой-то элитный пансион заграницей.
— Никак не могу понять, что у тебя в голове творится, – недоумевала Варвара Захаровна. – Ты о Поле подумал? Ей-то какого? Родная дочь едва ходить научилась, а ты её уже неизвестно куда отправил. Ей что, с чужими людьми будет лучше, чем с родной матерью?
— Мама, для самой Лизы так будет лучше. Ты на Полину посмотри. Она с каждым днем все неаддекватней становится.
Правды в словах Германа было не больше, чем воды в решете, но этого с лихвой хватило для того, чтобы максимально оградить Полину от родной дочери.
Последствия воспитания, которое Герман закладывал в Лизу, не замедлили сказаться. С раннего детства девочка хорошо знала, что все на свете продается и покупается, и вопрос лишь в наличии денег для удовлетворения своих потребностей. Благо, талант к деланию денег у Елизаветы открылся сызмальства, чем не преминул воспользоваться Герман.
С младшей дочерью Эллой ситуация была принципиально другая. Выросшая в атмосфере абсолютной нелюбви, но в полном достатке, она была уверена в том, что в силу того, что она – дочь короля всего на свете, её статус по жизни – принцесса, и этому принципу она следовала неотступно. Все, чтобы она не пожелала, по мнению самой Эллы, должно было подноситься ей тут же. Именно в силу этого своего качества требованиям своего отца она явно не соответствовала, а поэтому отношения с ним оставляли желать лучшего.
— Слушай, что ты хочешь от неё? – часто спрашивал Ромодановский. – Она – плоть от плоти твоей, и, кстати, унаследовала все черты, которые присущи тебе.
— Володя, я всего лишь хочу, чтоб она поняла: все, что у неё есть, не падает с неба, – отвечал Герман. – Эллка уже давно привыкла жить на халяву. Её мать избаловала до предела. Ты вспомни: все, чтобы Элла не попросила, Ирка тут же несется, сломя голову, и все ей достает. Вон, захотела доченька крутую тачку. Под утро машинка уже под её окнами. Пусть, наконец, поймет, что для того, чтобы вкусно есть да сладко спать, нужно прикладывать хоть какие-то усилия. Это, кстати, в твоих же интересах, раз уж ты собираешься породниться со мной.
Школа жизни давалась Элле явно с трудом. С самого раннего детства привыкшая к тому, что все блага падают на неё с неба, она никак не могла понять, зачем ей надо прикладывать усилия, трудиться в поте лица своего, чтобы обеспечить себе достойную жизнь, если папа должен был давать ей все материальные ценности по определению.
— Если ты думаешь, что я пожизненно буду оплачивать все твои прихоти, то ты ошибаешься, – часто говорил Герман младшей дочери. – Элла, я не вечен! Наступит день, когда вам с Лизой придется брать всю ответственность на себя, а ты, я вижу, к этому абсолютно не готова.
Эмоциональные восклицания отца Элла пропускала мимо ушей, продолжая оставаться все той же взбалмошной, избалованной девицей из высшего общества.
По определению ни Лиза, ни Элла не могли стать для Варвары Захаровны родственными душами. Слишком разное отношение к жизни. Слишком разные взгляды на то, что происходит вокруг. Когда появилась Людмила, именно она стала тем лучиком света, который согревал пожилую женщину на склоне лет. Новость о том, что у Ларисы есть еще одна дочь, почему-то воодушевила Варвару Захаровну. Сестру Люды она готова была воспринимать, как свою внучку, родного человека даже не смотря на то, что к Ивану эта девочка не имела вообще никакого отношения.
Застав Дмитрия за сбором вещей, Раиса Наумовна была немало удивлена. Давно привыкшая к постоянному присутствию крестника, рядом с собой, она не могла понять, зачем Дмитрий затеял эти дорожные сборы.
— Ты что, куда-то уезжаешь? – спросила Раиса Наумовна.
— В Краснодар, – коротко ответил Серковский.
— В Краснодар? Зачем? Надолго? – посыпались вопросы.
— Не знаю, тетя Рай. Нужно помочь одному человеку, а это может занять некоторое время. Так что пробуду в Краснодаре столько, сколько понадобиться. Дяде Андрею скажи: если произойдет что-то из ряда … выходящее, пусть сразу мне звонит.
Тут в комнату вошел Андрей Степанович. Он удивился, увидев разложенные на кровати вещи Дмитрия, которые тот складывал в чемодан.
–– Ну, и куда это ты у нас собрался? – иронично спросил Игнатьев.
— Представляешь, в Краснодар он у нас собрался, – ответила за Дмитрия Раиса Наумовна. – Говорит: дела у него там какие-то неотложные.
— Это что ж за дела-то такие? – строго спросил Андрей Степанович. – Димка, ты не забыл, что твои главные дела здесь, в Москве? Пока ты не закопаешь Сапрановых, ни о чем другом думать права не имеешь.
— Вот как раз Германа Сапранова это касается напрямую, – начал свое объяснение Дмитрий. – Понимаешь, он тут собрался двум очень хорошим ребятам жизнь поломать. Ну, а моя задача – попытаться этому помешать.
— Так, а с этого места, пожалуйста, поподробнее. Что за ребята? Каким образом Герман собирается испортить им жизнь.
Рассказанная Дмитрием история для Андрея Степановича оказалась из разряда сенсационных и вызывала двоякое чувство. С одной стороны, представлялась возможность раз и навсегда поквитаться с Германом Сапрановым, заставив его отвечать за те махинации, которые он, скорее всего, проводил в отношении Алексея Ларина. С другой – то, что поведал крестник Игнатьева, свидетельство о том, что Дмитрий побывал во вражеском стане, а сделать он это мог только с одной целью – еще раз увидеть свою ненаглядную Людмилу.
— Димка, ты опять за старое? – спросил Игнатьев. – Сколько раз тебе говорить: с Сапрановыми у тебя не может ничего общего.
Любое упоминание Сапрановых для Дмитрия было болезненно, но не потому что эта семья ассоциировалась с ужасной гибелью его родственников, а потому что тут же в сознании представали воспоминания о такой светлой, но так бездарно потерянной любви.
— Дядя Андрей, по-моему, у тебя уже паранойя развивается! – сказал Дмитрий раздраженным тоном. – Когда ты, наконец, научишься отделять мух от котлет? Пойми, Люда и Герман – это далеко не одно и то же. Да, если хочешь знать, Люда сама жертва Германа.
— Эта жертва, которая по жизни устраивается так, как удобно ей, – продолжал неистовствовать Андрей Степанович. – Эта та жертва, которая тебя ни в грош не ставит. Слушай, я не забыл, как ты тут ходил мрачнее тучи. Мы с Раисой думали: уж не повредился наш крестник рассудком? А у него вон, оказывается, что! Племянница Германа Сапранова рога понаставила! Ну, думаю: так ему и надо. Хоть будет более разборчив в своих связях. Не-а! Урок на пользу не пошел! Он как сох по этой, своей выскочке, так и продолжает сохнуть!
Дальнейшие споры были бессмысленны, и Дмитрию ничего другого не оставалось, как ретироваться – уйти в другую комнату, ничего не ответив.
Пасмурное небо, затянутое серыми тучами, промозглый ветер, моросящий дождь, тесный перрон со спешащими куда-то пассажирами – довольно безрадостный антураж для предстоящего путешествия. Людмила со своими провожатыми – Гусевым и Анной – приехали на вокзал за час до отхода поезда и коротали время в зале ожидания. Вадим Викторович инструктировал дочь своего друга, что ей делать и к кому идти по приезде в Краснодар, а Анна лишь грустно смотрела на Людмилу, мысленно желая ей удачи, но не питая больших надежд по поводу поисков.
— Значит, слушай меня, – говорил Вадим Викторович Людмиле. – Я вчера с Хором переговорил. Он сказал, чтобы ты, когда в Краснодар приедешь, сразу к нему шла. Мужик он толковый. Все-таки столько лет в администрации сидит. Сказал: сделает все, что в его силах. Только я тебя об одном прошу: ты там сама на рожон не лезь. Еще не хватало мне тебя из какой-нибудь передряги вытаскивать.
Получив соответствующий инструктаж, Людмила направилась к подошедшему к перрону составу.
Купе, в котором оказалась Людмила, явно выделялось из всех стандартных своим простором и каким-то подчеркнуто-вычурным убранством. Бархатные занавески на окнах, кипельно белое пастельное белье, лежавшее на верхних полках в целлофановой упаковке, даже цветы в вазочке – все говорило о том, что данный вагон не предназначен для простых смертных.
Удобно расположившись у окна, Людмила словно отрешилась от всего. Она смотрела на спешащих на посадку пассажиров, на носильщиков, лениво прохаживавшихся вдоль вагонов, гремя своими тележками, а её мысли были где-то далеко. Хотя, по правде сказать, в этот момент все её мысли занимала младшая сестра, которую она потеряла много лет назад. Какой будет их встреча? Примет ли её Лена, как родного человека? Не придется ли лишь выслушать полные равнодушия речи да убираться восвояси?
Уткнувшись щекой в оконное стекло, Людмила не заметила, как в купе вошел попутчик. Когда Люда увидела того, кто должен был составить ей компанию на время поездки, у неё на несколько секунд пропал дар речи…
С невозмутимым видом Дмитрий закинул свой походный рюкзак на верхнюю полку, занял свое место прямо напротив попутчицы, при этом делая вид, что совершенно её не замечает.
Увидев Дмитрия, Людмила захотела выскочить из купе и бежать, куда глаза глядят. Но было уже поздно: вагон резко качнулся, перрон и здания за окном медленно поплыли, а состав с каждой секундой все сильнее прибавлял ход, оставляя за собой привокзальную суету.
— Что ты тут делаешь!?! – испуганно воскликнула Людмила.
— Я? Ну, примерно, то же, что и ты, – невозмутимо ответил Дмитрий. – Еду в Краснодар.
По тону, каким ответил Дмитрий, Людмила поняла, что все дальнейшие расспросы бессмысленны, и все, что она может, - это попытаться найти хоть какие-то точки соприкосновения с нежданным попутчиком.
Уже три часа перед глазами Людмилы маячила одна и та же картина – полные презрения, холодные глаза Дмитрия. Серковский смотрел на неё осуждающим взглядом, как на человека, в чем-то провинившегося, застигнутого за совершением чего-то противоправного. Этот взгляд просверливал Людмилу насквозь, не давая свободно дышать. Лишь когда поезд остановился в Рязани, Людмила смогла выйти из вагона и привести мысли в порядок.
В конце концов, что произошло? Ну, оказалась она в одном купе с бывшим возлюбленным. Ну, придется ближайшие сутки провести рядом с ним. Не убьет же он её за это время, да и деваться ей было абсолютно некуда. Людмила была не из тех людей, кто обучен качать права, а поэтому о том, чтобы идти к начальнику поезда и требовать перевести её в другое купе, не могло быть речи.
Вернувшись в вагон, Людмила застала Дмитрия, раскладывавшего на столике съестные припасы.
— Людмила Ивановна, давайте, располагайтесь, – продекламировал Дмитрий. – Сейчас завтракать будем.
— Я не хочу есть, – сухо ответила Людмила.
— Знаете, Людмила Ивановна, позвольте мне вам не поверить. Ну, ни духом же святым вы собираетесь питаться во время поездки. Я – мужчина. Вы – моя попутчица. Смотреть на то, как вы голодаете, мне совесть не позволяет.
— Какой вы мужчина, Дмитрий Сергеевич, я поняла пару месяцев назад. Все ваши попытки переубедить в том, что за это время что-то изменилось, будут безуспешны.
Спорить с Людмилой, в чем-то её переубеждать, было делом абсолютно бессмысленным, а поэтому Дмитрию, выслушав столь нелестные определения в свой адрес, ничего другого не оставалось, как просто смолкнуть.
Поезд, меняя за окнами вагонов пейзажи один за другим, уверенно мчался вперед. Уже битый час Людмила сидела, уткнувшись в кипу каких-то бумаг, ни проронив ни слова. Её молчание было натужно-презрительным, чего Дмитрий не мог не почувствовать. От атмосферы, царившей в купе, вообще веяло чем-то напряженным, каким-то эмоциональным взрывом. Само сколько-нибудь долгое сосуществование с врагом в едином пространстве для Людмилы было невыносимо, но что-либо поделать с этим она решительно не могла.
После дождливой и промозгло-холодной Москвы Краснодар встретил Людмилу и Дмитрия теплом и ярким солнцем. Как только молодые люди сошли с поезда, у каждого из них создалось ощущение маленького возвращения в детство. Все им здесь было знакомо, хотя многое изменилось. Привокзальную площадь, по которой раньше туда-сюда сновали люди со своими чемоданами, сумками, рюкзаками, теперь заполняли иномарки с редкими вкраплениями представителей отечественного автопрома. Тут и там слышались какие-то навязчивые объявления, доносящиеся из громкоговорителей, а продавцы мороженого в стаканчиках, прежде наперебой нахвалившие свой товар около стоянки такси, куда-то исчезли.
Откуда у Людмилы возникло непреодолимое желание следовать за Дмитрием, она сама не знала. Как только они вышли из вагона, Дмитрий направился к гранитной лестнице, ведущей в подземный переход. Ведомая какой-то неведомой силой, Людмила последовала за ним. С каждым шагом Дмитрий шел все быстрее, и Людмиле приходилось прикладывать усилия, чтобы поспевать за ним. Наконец, около входа на вокзал, Дмитрий поравнялся с высоким мужчиной лет сорока пяти, который, судя по всему, ожидал его. Пожав друг другу руки, оба сели в машину, стоявшую неподалеку, и уехали в неизвестном направлении.
Жилище Савелия Карповича Хора Людмиле долго искать не пришлось. Благо, город она знала хорошо, и где расположен район, заселенный местной элитой, ей было известно. Квартира Хора находилась на четвертом этаже монолитного дома, архитектура которого явно претендовала на один из старых стилей, но возведенного недавно.
Пожилая консьержка окинула Людмилу недоброжелательным, оценивающим взглядом. Сразу было видно, что стоявшая перед ней простоватого вида девица не принадлежит к числу постоянных посетителей столь респектабельного дома, а поэтому требовала к себе повышенного внимания.
— Вы к кому? – строго спросила консьержка.
При упоминании фамилии Хора блюстительница порядка в подъезде изменилась в лице. Было понятно, что произошло что-то из ряда вон выходящее, о чем консьержка напрямую сказать не решалась.
— Белла Аркадьевна, тут Савелия Карповича какая-то девица спрашивает, – доложила она по телефону. – Что ей передать?
Выслушав по телефону инструкции весьма резкого содержания, консьержка набросилась на Людмилу, высказывая ей максимум своего неудовольствия.
— Девушка, вы более подходящее время не могли найти для визита? Хоть имейте уважение к чужому горю. Хоть бы сороковин дождались, а уже потом качали свои права. Дайте несчастной женщине в себя прийти.
Из всего сказанного Людмила решительно ничего не понимала, но расспросы и все попытки хоть что-то выяснить в той ситуации были абсолютно бессмысленны.
О том, что же произошло в доме Хора, Дмитрию вкратце поведал Сеславинский, когда встречал его на вокзале.
— Слушай, я тебя сейчас в гостиницу отвезу, а завтра постараюсь заняться твоим делом. Извини, но сейчас в управлении – завал полный. Одного шишку грохнули, а из-за этого весь наш отдел раком поставили.
— Что, какого-нибудь крупного начальника на тот свет отправили? – спросил Дмитрий.
— Да, одного депутата. Он раньше у нас крутым правозащитником считался, ну, а потом в законодательное собрание пробился. А тут еще губернаторские выборы на носу. Местная оппозиция его выдвигать хотела… В общем, понимаешь, какой тут шум поднялся. Вот начальство с нас стружку и снимает.
В гостиничном номере у Дмитрия было достаточно времени для того, чтобы переосмыслить все произошедшее с ним за последнее время. Одному Богу известно, что ему пришлось испытать, вновь встретив Людмилу. Казалось, она уже успела стать фрагментом его прошлого, который хотелось поскорее забыть. Но стоило Дмитрию снова увидеть её там, в купе, сразу стало понятно одно: это прошлое не удастся стереть из памяти при всем своем желании. Людмила вновь околдовала его, как тогда, в тот день, когда он впервые увидел её. Мог ли он думать, находясь рядом с ней, что прежние чувства, казалось, навсегда похороненные на дне его души, вновь вспыхнут с новой силой? Этот жестокий, но непреложный факт нуждался в констатации: чтобы ни произошло, при совершенно любых обстоятельствах, Дмитрию не удастся ни забыть Людмилу, ни стереть её навсегда из своей жизни.
Понуро повесив голову, Людмила брела по увлажненному каплями поморосившего дождя тротуару, а её взгляд, отсутствующий и устремленный как бы сквозь мимо проходящих людей, смотрел куда-то в пустоту. Единственная нить, которая могла привести к родной сестре, была оборвана, и казалось, что нет никакой возможности хоть как-то исправить положение. Медленно бредя по вечерним улицам города, Людмила мучительно искала ответ на вопрос: где теперь её родная сестра? Что с ней? Как сложилась её жизнь? Знает ли она, что где-то у неё есть родной человек?
Чем больше Дмитрий вчитывался в документы, которые ему передала Лена, тем больше поражался цинизму и абсурдности ситуации, в которой оказался Алексей. Это был какой-то театр абсурда, не разобраться в хитром устройстве которого мог только человек или находящийся в изрядной степени опьянения, или вообще ничего не понимающий в жизни. Герман даже не утруждал себя подкладыванием «подводных камней» для того, чтобы Ларин оказался в безвылазной долговой кабале.
— Я одного понять не могу: этот Ларин – он вообще адекватный? – спрашивал Сеславинский Дмитрия на следующий день. – Все, что я увидел в этих бумагах – это банальный развод, причем, такой, который невозможно не заметить.
— Тогда вообще ничего не понятно. Зачем тогда Сапранову понадобилось подставлять Лену с наркотиками, если её отец итак был у него в руках?
— Слушай, а ты уверен, что история с наркотиками – это дело рук Сапранова? Этот Ларин был мужиком зажиточным. Таких, как он, на деревни всегда недолюбливают.
— Ну, хорошо, а зачем тогда понадобилось так Ленку подставлять?
— Да, мало ли… - Сеславинский развел руками. – Может, кто-то решил таким образом свести старые счеты. В общем, я тебе так скажу: сидя здесь, в кабинете, мы с тобой абсолютно ничего не сможем узнать. Надо ехать туда, в этот «Калинов ручей», и там все выяснять.
— Значит, поеду в «Калинов ручей», – заключил Дмитрий. – Надо как-то девчонку из беды выручать.
Придя в свой номер, Людмила тут же легла на диван, даже не сняв плаща. Усталость сковывала её, словно железными цепями, а мысли, роившиеся в голове, не давали покоя. Из всего, что с ней произошло за этот день, можно было сделать один неутешительный вывод: попытка найти сестру потерпела полное фиаско. Единственная нить, которая связывала её с Леной, была оборвана, а найти какой-то другой способ разыскать сестру не представлялось возможным. Надеяться теперь можно было только на себя. В памяти были все предыдущие попытки найти Лену, окончившиеся неудачей. Но сейчас, в данный момент, и времени прошло с тех пор достаточно много, и социальный статус самой Людмилы заметно изменился. Положение бизнес-леди позволяло ей разговаривать с в упор её не видевшими чиновниками совершенно другим тоном и требовать ответов на конкретно поставленные вопросы.
Крымск, за долгие годы почти никаким образом не изменившийся, встретил Людмилу ярким солнцем и ароматом распустившихся в полесадниках цветов. Свой город детства Людмила помнила весьма смутно, но даже от тех обрывков воспоминаний, которые бережно хранила память, веяло теплом и какой-то детской безмятежностью. Все те же миниатюрные домики, чередующиеся с многоэтажными строениями; все те же неспешно едущие по узким дорогам грохочущие тележки, которых лихо обгоняли редкие иномарки. Лишь вывески на полуиностранном языке, красовавшиеся на фасадах некоторых зданий, напоминали о течении времени, беспощадно стирающем прошлое.
Администратор единственной в городе гостиницы был несказанно рад появлению Людмилы, и каждым своим словом, широкой улыбкой пытался демонстрировать свое к ней расположение
— Предпочтете люкс или полулюкс? – заискивающе спрашивал администратор Людмилу.
— Дайте обычный номер, – ответила Людмила. – Я здесь ненадолго, и мне просто нужно где-то переночевать.
Оказавшись в номере, Людмила в полной мере смогла ощутить всю кандовость и ненавязчивость местного гостиничного сервиса. Вздыбленный паркет, нестиранное пастельное белье, обшарпанная мебель, отсутствие лампочек в настенных бра – все это были мелочи по сравнению с тем, что творилось в ванной комнате. Собственно, назвать это помещение не то, что ванной, а просто санузлом, ни у кого бы язык не повернулся. Осколки обвалившейся плитки, в беспорядке валявшиеся на полу, делали невозможным проход даже к раковине. Торчащие из стен трубы устрашали своей ржавчиной, а душевая кабина отсутствовала как таковая. Естественно, подобный раздрай не мог оставаться без последствий, которые в ту же ночь не замедлили сказаться.
Едва сон начал вступать в свои права, а веки лежавшей в постели Людмилы стали тяжелеть, как из санузла послышались звуки хлынувшей воды. Как только Людмила поднялась с кровати, она тут же почувствовала влагу прямо под своими ногами, которой с каждой секундой становилось все больше…
Первое, что пришло Людмиле в голову, - это дозвониться на первый этаж к администратору. Но когда она взяла трубку и набрала номер, два длинных гудка сменила безжалостная, пронзающая слух тишина. …
Все попытки достучаться в двери расположенных на этаже номеров были безуспешны, и Людмилой начинало овладевать отчаяние. Наконец, добежав до конца коридора, она постучалась в дверь последнего номера…
Из-за двери послышались звуки приближающихся шагов. Затем Людмила услышала поворот ключа. На пороге показалась мужская фигура, в ночных сумерках принадлежность которой невозможно было определить.
— Что случилось? – недовольным тоном спросил мужчина.
Вкратце рассказав, что произошло, Людмила стала просить о помощи:
— Может быть, у вас что-нибудь получится, – говорила она. – Я пыталась на рецепшен дозвониться, но там не отвечают…
Ни слова не ответив, мужчина выскочил из своего номера и побежал к открытой двери в номер Людмилы…
Всевластие потопа было уже налицо. Вода залила весь пол, поднялась выше плинтусов, и с каждой секундой её становилось все больше. С каким-то бесстрашием молодой человек бросился в номер и скрылся за дверью санузла. Спустя две минуты шум воды прекратился, а молодой человек, с победным видом появившейся в дверях номера, продекламировал:
— Значит так. Воду я перекрыл, но ночевать здесь вы уже точно не сможете…
Тут в свете тусклой лампочки, одиноко освещавшей весь коридор, Людмила смогла разглядеть лицо своего спасителя. Перед ней стоял Дмитрий собственной персоной и пронзал её удивленным взглядом.
— Ты!?! – воскликнула ошеломленная Людмила. – Что ты тут делаешь?
— Ну, наверное, то же, что и ты, – невозмутимо ответил Дмитрий. – В этом городе у меня есть дела, которыми мне просто необходимо заняться.
Состояние и Людмилы, и Дмитрия было близко к шоковому. Судьба, словно насмехаясь над ними, вновь сталкивала их вместе, не давая ни минуты для того, чтобы забыть друг о друге. Людмила смотрела на Серковского въедливо-недоумевающим взглядом, в котором отчетливо читался вопрос: «Сколько ты будешь меня преследовать?»
— Я бы, на твоем месте, не сверлил меня глазами, а бежал к администратору, – произнес Дмитрий. – В этом номере находиться больше нельзя.
Из-за всех сил пытавшийся сохранить лицо администратор чуть ли не с пеной у рта старался убедить стоявших перед ним Людмилу и Дмитрия в том, что такое происшествие, как затопление номера, в его заведении невозможно в принципе, а если оно и произошло, то исключительно по вине самих постояльцев.
— Да, у нас только месяц назад ремонт закончился! – неистовствовал администратор, почему-то нараспев растягивая последнюю букву в последнем слове каждого предложения. – Все номера в полном порядке! Если что-то пошло не так, то в этом исключительно ваша вина!!!
— Уважаемый, давайте возьмем себя в руки и перестанем истерить. – обратился к администратору Дмитрий. – Лично вас мы ни в чем не обвиняем. Просто тот номер, в котором вы поселили девушку, больше непригоден для проживания. Поэтому в связи с этим нельзя ли принять меры?
— О каких мерах вы говорите? Мы что, по вашему мнению, должны выполнять любую прихоть наших постояльцев?
— Да, речь не идет о каких-то там прихотях. Просто у девушки произошла авария в номере, и поэтому ей негде больше переночевать. Я не пойму: у вас в гостинице что, больше нет свободных номеров.
— Откуда? Поймите, через два дня в нашем городе открывается международный семинар. Поэтому все номера забронированы заранее.
Ситуация складывалась нетривиальная, и перед Людмилой замаячила реальная перспектива остаться ночевать на улице. Администратор смотрел на неё совершенно равнодушными глазами, в которых не было ни малейшего намека на сострадание.
— Ну, и что вы теперь предлагаете? – спросил администратора Дмитрий. – Вы понимаете: в этом городе девушке больше идти не к кому. Вы что, предлагаете ей ночевать на улице?
Администратор с жалостью посмотрел на Людмилу. Ситуация явно складывалась не в её пользу, и перед девушкой замаячила реальная перспектива провести ночь на улице.
— В общем, из всего этого я вижу только один выход: девушка останется ночевать в моем номере, а я пристроюсь где-нибудь в коридоре, на диванчике, – решительно заявил Дмитрий.
Проявление подобной заботы не могло не импонировать Людмиле, но согласиться с такими жертвами со стороны Серковского она не могла.
— Не стоит беспокоиться, Дмитрий Сергеевич, – сказала Людмила. – Я вполне могу попроситься к кому-нибудь на постой в городе.
Любой другой не услышал бы в этих словах никакого скрытого смысла. Любой другой, но не Дмитрий. Чтобы ни сказала Людмила, в любых её словах он видел скрытый смысл. В неприязни «бывшей» возлюбленной по отношению к нему Серковский не сомневался, а поэтому её отказ в принятии его помощи не мог быть расценен иначе, как камень непосредственно в его огород.
— Интересно мне посмотреть, как вы, Людмила Ивановна, собираетесь искать ночлега сейчас, когда все в городе спят, – заметил Дмитрий. – Да, и позволить вам слоняться одной по ночному городу моя совесть мне не позволит. Не лучше ли согласиться на мое предложение? Переночуете в нормальных условиях, а завтра вы вольны поступать так, как вам заблагорассудится.
С такими аргументами Дмитрия спорить было трудно. Мало того, что Людмиле не был знаком ни один человек в городе, так еще она не знала, куда ей идти, покинув гостиницу. Город детства стал для неё совершенно чужим и не обещал принять её в свои распростертые объятия. Как душа Людмилы не противилась тому, что одну ночь ей придется провести в постели… пардон, в одном номере с врагом, другого выхода у неё, по всей видимости, не было.
Надо ли говорить, что до той минуты, когда за окном забрезжил рассвет, девушке ни на одно мгновение не удалось сомкнуть глаз. Пережитое затопление, рой мыслей, пронесшихся в голове, не давали сновидениям вступить в свои права, и лишь когда за окном появились первые лучи восходящего солнца, веки Людмилы стали тяжелеть, тело расслабилось, а сама она поплыла неведомо куда.
Сон Людмилы прервал нестерпимый грохот тележки с моющими принадлежностями, которую толкала впереди себя, нарочито демонстрирующая презрительное отношение к каждому из постояльцев, горничная. Едва горничная увидела только-только проснувшуюся Людмилу, её охватило невероятное удивление, почти граничащее с ужасом.
— Лариска, ты, что ли!?! – воскликнула горничная. – Матерь Божия, что ж это на свете делается!?! Покойники воскресать начали!
Только пробудившаяся ото сна Людмила решительно не понимала, что происходит. Какая-то незнакомая, пожилая женщина, склонившись над ней, бормотала нечленораздельную околесицу, смысл которой абсолютно невозможно было понять. Лишь когда женщина произнесла имя ЛАРИСА, ЛЮДМИЛА ПОНЯЛА, ЧТО РЕЧЬ МОЖЕТ ИДТИ О ЕЁ МАТЕРИ.
— Вы были знакомы с моей мамой? – спросила, придя в себя, Людмила.
Антонина Куприяновна Шорохова знала Ларису Савину еще с тех пор, когда они вместе работали на винном заводе в Крымске. Закадычными подругами их назвать было нельзя, но между ними сложились вполне добрые отношения. Часто Антонине Куприяновне приходилось выполнять роль эдакой жилетки, в которую Лариса всегда могла поплакаться, и в силу этого о её жизни Шорохова знала несколько больше, чем было известно другим. О том, что Лариса умерла, Антонина Куприяновна узнала, когда приехала из очередного Шоп-тура за дефицитом в столицу.
— Как умерла!?! – воскликнула Шорохова, когда одна из сослуживиц рассказала ей печальную новость. – Она же – молодая баба. Вон, малую только недавно родила. С чего бы ей так рано коня двинуть?
— А ты начни бухать так, как она, и тоже ни ко времени ласты склеишь, – сказала сослуживица. – У неё же каждый вечер в доме дым коромыслом стоял. Вспомни, все местные мужики к ней за выпивкой ходили. Да, и сама она приложиться – большая мастерица была.
Проблема чрезмерного употребления алкоголя встала перед Ларисой сразу после того, как она похоронила маму. Достался ей в наследство от Клавдии Никитичны самогонный аппарат, помнивший еще хрущевские времена, который неоднократно выручал пожилую женщину из различных финансовых затруднений. То, что причудливая машина может приносить стабильный доход, Лариса поняла очень быстро. Благо, нашлись в окрестности доброхоты, которые научили её пользоваться сим плодом человеческого прогресса. Заученными уроками Лариса не пряменула воспользоваться, и вскоре к её дому потянулась вереница местных мужиков, терзаемых зеленым змием. Товар у ЛАРИСЫ БЫЛ ОТМЕННОГО КАЧЕСТВА, И СРЕДИ МЕСТНЫХ ЛЮБИТЕЛЕЙ ГОРЯЧИТЕЛЬНЫХ НАПИТКОВ ПОЛЬЗОВАЛСЯ НЕИЗМЕННОЙ ПОПУЛЯРНОСТЬЮ.
Никто не заметил, когда Лариса из банальной торговки дешевым пойлом превратилась в активного потребителя горячительных напитков. Способствовали этому и тепленькие компании местных мужичков, частенько собиравшихся в доме Ларисы и приглашавших её присоединиться к задушевным беседам, и неустроенность в жизни, и тоска по несостоявшейся, так жестоко утраченной любви. Внешне ничто не выдавало в молодой женщине серьезно пьющего человека, но организм неумолимо брал свое, и вскоре последствия слишком частого излияния не замедлили сказаться.
Лариса угасала тихо, почти незаметно, никого не единым словом не обременяя и никому не доставляя лишних хлопот. Она ушла так, как осеннее дерево расстается с опадающей листвой. Почему-то никто не замечал её неестественной худобы, ввалившихся щек, желтизны кожи. Всем почему-то казалось, что она всегда была такой, а неестественные изменения во внешности связывали лишь с неумеренным употреблением алкоголя.
— ЛАРИСКА, ЧТО С ТОБОЙ? – СПРАШИВАЛА ЕЁ АНТОНИНА КУПРИЯНОВНА. – НА ТЕБЕ Ж ЛИЦА НЕТ.
— Тонь, да, все со мной в порядке, – отвечала Лариса. – Просто вымоталась я. Вон, как Ленка родилась, так я вообще головы не поднимаю. То постирай, то приберись, то поесть приготовь – иногда и присесть лишний раз некогда.
— Слушай, а ты не пыталась Ленкиному отцу сообщить, что у него вообще-то дочь родилась? – предложила Шорохова выход из ситуации. – Почему ты должна одна эту лямку тянуть?
ОТЕЦ Лены всегда был для Ларисы больной темой, о которой лишний раз она говорить не любила. Слишком недосягаем был для неё этот человек, чтобы не то, что предъявлять ему какие-то претензии, а просто произносить его имя. Известно было лишь то, что принадлежит он к числу местной олигархии, в прошлом был директором крупного совхоза, а потом, после наступления непонятно каких времен, приватизировал вверенное ему хозяйство и превратил его в частную лавочку.
— Слушай, но ведь это несправедливо, – возмущалась Шорохова. – Значит, он будет там жировать, а ты тут с его дитем на руках еле концы с концами сводить.
— Тонь, он – женатый человек. У него, между прочим, сын подрастает, – приводила контраргументы Лариса. – Да, он со мной просто разговаривать не будет. Ему это надо?
— Значит, как тебе в койку лезть, он – холостой, а как собственное дите на ноги поставить, так у него и жена, и сын появились, – укоризненно произнесла Антонина Куприяновна. – Знаешь, Лариск, ты, конечно, тоже хороша – тебя работать послали, а не с незнакомыми мужиками любовь крутить – но и он - проходимец тот еще.
Дальнейший разговор был абсолютно бессмысленен. Тема Лениного отца была закрыта, и возвращаться к ней Лариса больше не хотела.
Сейчас, увидев Людмилу, Антонина Куприяновна словно вернулась в прошлое. Те же глаза, те же черты лица, даже тот же тембр голоса – все напоминало покойную Ларису.
— Слушай, а как твоя сестренка как поживает? – спросила Шорохова Людмилу. – Когда вас в детский дом отправили, вы ведь еще совсем маленькие были.
— Вот я и приехала сюда, чтобы хоть что-то о Лене узнать, – ответила Людмила.- Сегодня хочу в органы опеки съездить. Может быть, там что-нибудь узнать удастся.
— Ну, Бог в помощь тебе. Только одной тебе нелегко придется. Помощника бы тебе…
Начавшийся монолог Шороховой прервал вошедший в номер Дмитрий. Благородные черты лица и стать молодого человека Антонина Куприяновна не могла не оценить, и в отношении его и Людмилы у неё в голове родились мысли вполне определенного содержания.
— Слушай, Люсь, я тут кое-что узнал, – смущаясь, промолвил Серковский. – В этом городе один мужик живет, который еще в восьмидесятых годах работал в органах опеки. Вот бы тебе с ним поговорить. Может быть, он что-нибудь про твою сестру знает.
— Это Славка Уба, что ль? – перебила Серковского Антонина Куприяновна. – Только ничего он вам говорить не будет. После того, как на него из прокуратуры наехали, он какой-то сам не свой стал. Всех сторонится. Лишнего слова из него клещами не вытащишь. В общем, совсем неконтактным он сделался.
— А что, было за что наезжать? – спросила Людмила.
— Ну, у людей, которые занимали посты такого уровня, всегда есть скелеты в шкафу, – ответил за Шорохову Дмитрий.
— Вот, может, у тебя получится его разговорить,- сказала Антонина Куприяновна Дмитрию. – Ты парень, я вижу, пробивной. Язык этому старикашке развязать сможешь.
— Я пойду с тобой, – утвердительно сказал Дмитрий ЛЮДМИЛЕ.
Вопрос о том, кто же отец её сестры, не переставал интересовать Людмилу даже сейчас. Дело тут было не в праздном любопытстве, а в желании иметь при встречи с Леной определенный багаж знаний.
— Антонина Куприяновна, а мама так и не сказала, кто был отец Лены? – поинтересовалась Людмила. – Может, его еще можно найти. Рассказать, что у него вообще-то дочь есть.
— Ой, дочка, да, где ж ты его искать будешь? – всплеснула руками Шорохова. – Его уже лет десять, как в живых нет. Он же тут, у нас, местным олигархом был. Наверное, половина всего Краснодарского края ему принадлежала.
— Погодите, а где ж они с мамой познакомились? – спросила Людмила.
— Так, Лариска как-то в совхозе шабашила, где он директором был, – начала свой рассказ Шорохова. – Мужик он, видать, был не промах, а твоя мама уже тогда сильно выпивать стала… Я уж не знаю, как у них там все получилось, но только очутилась Лариска с ним в одной койке. Ну, а дурацкое дело, как известно, нехитрое. В общем, где-то спустя месяц после того, как Лариса из этого совхоза вернулась, выяснилось, что понесла она от него. Я ей говорила: «Сообщила бы ты этому ловеласу, что дите скоро у него народится. Пусть хоть чем-нибудь поможет». Но твоя мать или чего-то боялась, или просто связываться не хотела. Все время твердила: «Мой грех. Мне одной за него и расплачиваться».
— Так, как же звали этого директора? – вдруг спросил Дмитрий.
— Черкасов Сергей, – ответила, как отрезала, Антонина Куприяновна. – Может, слышали? Его раньше и по телевизору часто показывали. Личностью-то известной был. Я говорю: почти все предприятия у нас, в крае, ему принадлежали…