Рина
Ее звали Рина. Родители наградили девочку редким именем, не подумав о Лосе. Рина Лось. Лучше просто Рина. Она приехала к нам учиться в десятом классе и сразу удивила всех талантами. Рина была сильна и в математике, и в русском, и на физкультуре брала победные места. К тому же, она была новичком и красавицей. Особенно хороши были волосы. Золотистая пышная шаль укутывала ее плечи или развевалась на ветру цветком одуванчика. Иной раз казалось, что за плечами Рины колышутся не волосы, а крылья.
Все устремились к Рине, слетались к ней одуревшими от запаха меда мухами, мечтая вымазаться ее золотым блеском. Выражалось это следующим образом. Рина жила на третьем этаже, и каждый вечер от крыльца до ее дверей выстраивалась очередь из поклонников. Со стороны это походило на собачью свадьбу. Кобели метили ступеньки, огрызались между собой, сучки, у которых течка еще не началась, но вот-вот должна была начаться, вертели хвостами, облизывали шерстку и кокетливо взвизгивали. Караул в трехэтажной очереди порядком оживил и изменил распорядок маленького села. До приезда Рины все собаки дружно сбегались к автобусной остановке и по-братски лаяли. Они не намеревались никуда ехать, но каждый день четко следовали расписанию автобуса и разномастным ручьем стекались под крышу остановочного пункта. Приезжал автобус и привозил с собой головокружительные запахи незнакомых собак, чужих будок, изысканных куриных косточек. Автобус был экспрессом в другую жизнь, а белое платье Рины стало билетом в салон, издававший благовония, по которым собаки тоскливо выли.
Рина боялась собачьей своры и закрывала дверь на два замка. Но дух мочи упорно проникал через дверные щели и парил над учебниками, столом, волосами, тарелкой супа. Если становилось невмоготу, Рина выходила в уборную и освобождала нутро.
Она не показывалась за двери квартиры, а собаки все ждали. Так продолжалось месяца два. Тогда до псов стало доходить, что их слишком долго не замечают, что Рина возгордилась, вознеслась, вообразила из себя невесть что.
Когда подъезд опустел и наступило затишье, Рина долго отмывала ступеньки, стены, перила и окна. А собаки не смогли простить ей свою отвергнутость, свое вертлявое унижение и решили мстить. Не зная, за что зацепиться – в Рине ведь было все прекрасно, – псы стали ее облаивать. Они собирались в стаю, шли за ней по пятам и выкрикивали: «Рина! Хрина! Хрюня! Нахрена тебе рога? Нахрена ты к нам прикатила?». Хрюня! Хрюня! Хрюня! – скандировали они. Склоняя редкое имя на всевозможные лады, изворачивая его, они наполняли его своей убогостью. Из белой вороны Рину превратили в изгоя, в ущербную тварь.
Настигнутая сворой, Рина старалась ее не замечать, сосредоточившись на дыхании, количестве шагов и кончиках туфель, она шла домой. Волосы Рины вздымались волнующимся шатром. Она хотела их поправить и уложить на грудь, но не могла. Издалека казалось, что Рина с летящими волосами и псиная стая, следующая за ней, связаны меж собой. Рина напрягалась, все ниже склоняла голову, чтоб хватило сил дотянуть рычащую ношу до порога дома.
Постепенно псам надоел ритуал преследования, и они лишь временами от скуки потявкивали на девушку.
Когда Рина влюбилась, собаки уже давно торчали на прежнем месте и с привычным опьянением обнюхивали приезжавший автобус. Они пытались по-модному всклокочить шерсть, чтобы та пропиталась новыми парами. Ведь потом можно было еще долгое время зарываться в себя мордами и потягивать припрятанный воздух.
Паренек Рины учился в городе и раз в неделю приезжал на автобусе к родителям. Рину, позабывшую вольное пространство вне собак, дурманил запах гор, который от него исходил, и после каждой встречи ее лоно увлажнялось. В Рине пробуждалась женщина и, когда она стояла под крышей подъезда в его объятиях, по телу разливалась медовая нега. Она брала его маленькое, паспортное фото в школу и тайком доставала всякий раз на перемене, отчего лоно вновь набухало, дрожало и наполнялось амброзией.
Они встречались только ночью, Рине это нравилось, ведь собаки их не видели и не докучали. Однажды, когда его родители уехали по делам, он пригласил ее к себе. Дом оказался огромен. Она попросила его показать комнаты. Он шел сзади, пропуская ее вперед. Первая комната была полупуста, чего-то в ней не хватало. Стол, диван, кресло. Поглядев на окно, Рина сообразила, что нет штор. Он тихо подкрался к ней, и поцеловал в шею. Черные окна любопытно смотрели на них. Рина отстранилась от него и увидела две cкользские расплывающиеся фигуры на стекле. Она поспешила выйти из комнаты и повернула в другую. Вторая комната оказалась уютнее, но в ней давно не убирали. Может, месяц, может, больше. Пыль лежала ровным слоем на полу, книгах, магнитофоне. Он опять подкрался и лизнул ее в шею, медленно проведя языком к мочкам ушей. Они пошли дальше длинным темным коридором. Третья комната оказалась совершенно пуста. «Ау! Ау!» - хотелось сказать Рине. Пустота. Пыль и пустота. Он снова приблизился и провел языком контур от мочки уха к подбородку, почти к губам. Мягко обхватив ее сзади за талию, подпирая собой легко, но настойчиво, по ступенькам поднял на второй этаж. Рина была рада, что он не смотрит ей в глаза, она бы не удержалась, сомлела и растаяла. Зайдя в комнату на втором этаже, Рина чуть не вскрикнула. В ней отсутствовал пол. В комнате были одни стены, сплошной бетон. Парень безмолвно придвинулся к ней сзади и поцеловал в самый уголок губ. Потом взял под локоть и подвел ее к другой комнате, которая оказалась гостиной. Ковер, сервант с хрусталем, сувенирными слониками, ножами. Он плотно подошел к ней, развернул к себе лицом, лаская, раскрыл языком губы и резко опрокинул на диван, как ту рюмку в серванте. Затем стал глухо рычать и извиваться на ее груди, животе, бедрах. Запах гор вдруг вылился на нее дешевым одеколоном, за которым пряталось похотливое псиное нутро, шерсть, загаженная мочой. Кислый запах мочи затек Рине в рот. Она стала отталкивать, бить этого кобеля, кусать его. Не помогало. Потом внутри что-то скрутило, пошло вверх к горлу тошнотворной волной и вырвалось наружу. Он вмиг оказался мокрым, опешившим. Рина воспользовалась этим недоумением, оттолкнула его и вскочила с дивана. Она схватила декоративный нож с резной ручкой и стала пятиться вон из комнаты. Она хотела искусать его всего – за все, за всех, но влажное лоно перешло на сторону псов.
Это была их последняя встреча, и об этом хватит.
Каждое четвертое воскресенье, ровно в шесть часов утра, Рина в одиночестве стояла на автобусной остановке смотрела на спящий поселок. Она точно знала, что скоро уедет отсюда далеко. Она успешно училась на подготовительных курсах и собиралась поступать на журфак. Полбалла за статьи в местной газете ей были обеспечены, оставалось подтянуть английский, за уровень которого она побаивалась. Ее бывшая англичанка подводила на уроках глаза, подтягивала колготки с выглянувшей из-под юбки стрелкой и явно не заморачивалась ученическими знаниями. Если урок выпадал на обеденное время, когда к магазину подвозили свежий хлеб, она смотрела не на искаженные неправильным произношением рты, а на улицу. Это были девяностые, когда электричество включали на Новый год и на Восьмое марта, когда каждую легковушку останавливали гаишники, чтобы взять положенное, когда люди бились локтями за булку хлеба и, измяв соседа, протискивались к окошку со взмыленной продавщицей. Завидев машину, англичанка сразу же посылала дочку, сидевшую рядом с Риной, к магазину. Дочка, в кофте с протертыми рукавами на локтях, смахнув стекавший с глаз гной, быстро вскакивала и выбегала из класса. «ImpOrtant или importAnt», - переспрашивали друг у друга в классе. Ни то и ни другое. Ведь главным были хлеб и губы, красивые губы под ровным, красивым слоем помады. Главным было не умереть с голоду и остаться женщиной. Произношение оставалось вне законов выживания, английский, существовавший за границей постсоветской галактики, был пришельцем, средством заработать на хлеб, на помаду. Зарплату выдавали тогда раз через раз, раз в полгода.
Рина была одинока, и там, куда она собиралась уехать, хотела спрятать свое одиночество. В больших городах одиночество не так заметно.
Мы с Риной подружились. Она неудачно сдала экзамены, завалив английский, и осталась еще на год в своем доме. Когда я окончила первый курс и приехала на летние каникулы к родителям, она только собиралась поступать. Рина стучалась в дверь, а я посылала маму сказать, что меня нет дома. Через дня два Рина опять приходила, и ей опять говорили, что меня нет. Мы дружили, пока я училась в школе. Став студенткой, я встретилась с ним и могла думать только о нем. Было б неловко, если б часами подряд я рассказывала Рине о его плечах, мягких волосах, карих глазах с бархатными ресницами. Мы с ней были уже на разных часовых поясах, что не позволяло пересечься, исключало всякую возможность встречи: я боготворила мужчину, она - бежала от него. От тех дней остался лишь страх разоблачения моего обмана. Но Рина была тактична и не рвалась в квартиру, чтобы заглянуть мне в глаза.
Рина Лось уехала из поселка и стала Дариной Беловой. Она изменила свое имя, чтобы избавиться от изгойства и убогости. Фамилия Белова досталась Рине от бабушки, а под приставкой «да» Рина прятала прошлое. Новое имя Да-Рина сулило то, чего ей так не хватало.
Через пару лет от знакомых я узнала, что Дарина исчезла, растворилась в воздухе. Кто-то сказал, что она путешествует где-то в горах, подальше от людей.
Я хорошо представляю Дарину Белову в маленькой студенческой комнатушке с четырьмя койками, висящим на стене крашеным ковром и недопитым стаканом дешевого кофе. Она подходит к окну, распахивает обе рамы, выпрямляет плечи, раздвигает руки, незаметно покрывается причудливым белым оперением, от какого слышен хрустящий скрип новизны, и, набрав в ноздри воздух, вылетает прочь. Белая птица кружит над городом, а потом скрывается из виду.
Глава из повести "Послестрашие"