Прихоть

Герман Лён
                «Прихоть»

                « Тот факт, что нет ничего другого,
                кроме духовного мира, отнимает у нас
                надежду и даёт нам уверенность»
                Ф.Кафка

Глэм открыл глаза и увидел отчетливые движения огромных рук, которые из блестящих плоских чанов выливали голубую жидкость прямо на крышу автомобиля. Через разбитое лобовое стекло липкое молоко попадало и на него, заливая глаза и уши. Глэм ощущал кисло-соленый привкус собственной крови, напрягая память, чтобы оценить нелепую ситуацию.

Теперь он видел лица четырехметровых гигантов похожих на рыцарей с необычайно спокойными, погруженными в собственную значимость взглядами. Казалось, что они делали свою обычную работу. Потертые кожаные с металлическими вставками одежды обтягивали фигуры загадочных Атлантов.

Дверь автомобиля резко открылась, и Глэм увидел женскую руку. Ощупывая пустое сидение поспешными движениями, рука натолкнулась на плечо Глэма.
- Быстрей! Быстрей! – умоляли красивые полные губы, скорее шептали, а чистые голубые глаза холодно просчитывали, как врач, реальные шансы. Глэму  вдруг очень захотелось ей поверить, когда блондинка обнюхивала его. Капельки крови, упавшие на ее красивое лицо, заставили его окончательно подчиниться неожиданному желанию  помочь. Незнакомка в голубом свадебном наряде прильнула к Глэму и резким движением вытащила его из автомобиля.

Четыре мужских силуэта бросили железные чаны и легко, почти невесомо, двигались вокруг изумленного Глэма и его непрошеной спасительницы.
- Четырехметровые! – сказал Глэм вслух. – Я где-то видел вас раньше. И, смеясь, добавил: - Всадники Апокалипсиса.

Похожие на джинов Четырехметровые уже тянули красную ковровую дорожку на огромный холм. Автомобиль сиротливо стоял на корявой заброшенной дороге, уткнувшись в ствол невысокого дерева. Легкая метель засыпала огромную равнину и сквозь снежную дымку, трудно различимую и до сих пор, не признанную Глэмом, как реальность, он увидел взрыв.

Дерево и разбитый автомобиль вспыхнул почти беззвучно, черный дым ровным лучом исчезал в молочном тумане нависшего неба. Все это Глэм увидел уже с высоты холма, на который его вела за руку его невеста. Длинный шлейф ее фаты исчезал где-то далеко внизу. Ковровая дорожка сливалась в голубом снежном океане. Глэм еще различал языки пламени, похожие на мазки импрессиониста - любителя. Путь назад был невозможен.

Он впервые ощутил исчезающий мир глубоко внизу и пустоту нового для себя состояния. Лишь шершаво-сладковатый вкус горечи еще указывал на то, что он может заблуждаться. Снежные комья катились сверху рядом с Глэмом. Четырехметровые, как бесстрашные  воины, хладнокровно отбрасывали их и тянули ковровую дорожку все выше. Глэм увидел на самой вершине гигантскую ногу великана.

Черный старый сапог методично ударял по снежным глыбам, которые были кем-то заранее приготовлены, и те, падая по склону, старались расстроить нежданную процессию. Всё происходящее намекало на нелепую забаву маленьких детей, которые радовались первому снегу. Четырехметровые сомкнулись  стеной и отбивали снежные валуны, защищая непонятное пока Глэму полулегальное брачное единство голубых глаз и случайного странника.

Размеры огромной ноги внушали близость смерти. Глэм посмотрел вверх на гигантское колено, которое монотонно исчезало в молочной синеве нависшего неба, и задергал рукой свою невесту. Она оглянулась, похожая на Снежную Королеву, и улыбнулась:
- Потерпи! Еще чуть-чуть!

Стометровый гигант глухо ударил каменной ногой - белая железная глыба с острыми углами зловеще, как живая, покатилась по склону, непредсказуемо меняя направления движения. Четырёхметровые недоумённо переглянулись, когда глыба вдруг начала подниматься вверх по холму и остановилась на склоне. Стометровый, как удар грома, кашлянул, и застывшая глыба покатилась вниз, делая хитрый изгиб. Четырёхметровые повелись на её ложный маневр и завалились набок, а ледяной валун самым краем задел ноги Глэма и исчез в снежном тумане.

Одна нога безболезненно повисла на кровавой штанине, вторая истерично гребла рыхлый снег. Глэм чувствовал, как свело челюсти, но боли не было. Уже не было и страха, он вообще перестал чувствовать. На какой-то миг снежная пустыня выровнялась, приняв  четкую геометрическую форму - плоское ровное  серое небо и такая же плоская поверхность снизу.

Глэм закричал и ничего не услышал. Он усиленно внюхивался – напрасно, мир, нет, это уже был не мир – закрытая бледная пустая прямоугольная коробка,  внутри  которой он и находился. Он сообразил, что сейчас кто-то обязательно должен появиться. Обязательно, ведь иначе и быть не может! Прошло некоторое легкое замешательство. Глэм  хихикнул. Потом еще и еще. Он смеялся, слезы катились градом и падали на безжизненную пыль у его ног.

Затем он услышал бубенчики, легкий топот копыт  высоко в небе, который разметал кучи снежной пыли. И - все! Серая пустыня безмолвствовала. Безразличие, безразличие не в смысле кого-то, нет, безразличие, похожее  на какую-то  взрослую радость, на цельность и завершенность какого-то мучительного вывода. Это неизвестное ранее блаженство оглушило вспышкой, тихой печальной точкой вывода:
- Здесь ничего нет! Здесь никого нет!

Теперь Глэм слышал знакомый голос, звонкий крик своей невесты. Он попробовал сесть, но левая нога неестественно входила в  рыхлый красный снег. Уже сидя, он медленно, испуганно перевел взгляд на лежавшую на спине невесту.

Ее уже раздели Четырехметровые и испуганно пятились от большого живота. Живот вырос до метровой высоты, невеста орала и просила Глэма о помощи. Четырехметровые склонились над Глэмом и умоляли жестами помочь ей родить.

Вдали за холмом Глэм видел уходящие гигантские чёрные зловещие сапоги Стометрового. Глухие удары раздавались вокруг, сотрясая придавленное небо.

Невеста орала, цепляясь руками за железные застежки великанов, свисавшие с их растрепанной одежды. Глэм медленно подполз к белому роялю, который Четырехметровые принесли из-за холма. Скрюченный от смертельной боли и усталости, лёжа на животе, он ледяными пальцами начал нажимать клавиши. Слабые стоны музыки придавали надежду. Четырехметровые сбились в кучу и, отступив назад, испуганно смотрели на Глэма. Он, цепляясь за рояль, встал и воткнул острые куски кости ноги в снег. Красная дорога крови была последним свидетельством бунтующей жизни.

Невеста перестала кричать, живот исчез. Теперь Четырехметровые и невеста разглядывали Глэма. В их взглядах  блуждало любопытство. Глэм вытер рукой лицо, оно стало красным, и засмеялся. Он смеялся  и кричал из всех сил:
- Здесь ничего нет! Здесь никого нет! - всё еще не верил Глэм в происходящее.

Четырехметровые посадили невесту на крышку от рояля, как Королеву на трон, и замерли. Она смотрела на Глэма стеклянными глазами и впитывала его каждое движение. Глэм беспомощно спросил:
- Кто ты?
Улыбнувшись, невеста ответила:
- Прихоть.
- Чья прихоть?

Теперь Глэм позабыл обо всем, что случилось. Было что-то знаковое в этом теперь уже загадочном символе на крышке рояле. Вся эклектика и абсурд ситуации приняли конструкцию точной, уже кем-то доказанной теоремы, которая не нуждалась в эгоистичных, мизерных, примитивных «нравится – не нравится». Истина смотрела на него и понимающе поблескивала своей холодностью, исполняя свою главную миссию – быть запечатлённой однажды на любом уровне  человеческого сознания для того, чтобы запутать навсегда, если такое возможно.

Он затрепетал и впервые испугался как-то всеобъемлюще. Во рту опять все засохло и окислилось:
- Нет, не надо, не отвечай, нет! – взмолился Глэм.

Гиганты медленно уходили в снежную дымку, а Глэм смотрел, и видел голубые стеклянные глаза своей судьбы.
                ***
Было слышно, как кто-то смеялся на огромном холме и, проезжавшие на санях люди тоже засмеялись. Бубенчики тепло и нежно перезванивались. Горячий пар шел над спинами четверки лошадей, смешиваясь с далеким смехом кого-то, потерявшего всякую надежду.

Сани увозили раненого Глэма в снежную бесконечность и люди,  случайно спасшие его от смерти, укутав своей одеждой, смотрели в его счастливые глаза.

Разбитая машина догорала вместе с деревом, в которое ударилась. Сгоревшее дерево упало на груду искореженного металла и проткнуло обуглившимися острыми сучьями то, что ещё осталось от машины. Огромный скрюченный черный паук пиршествовал, потрескивая, и, выпуская в небо черный шлейф своей победы.
                ***