Люди, ордена, и стол во дворе

               


  Дом наш строился долго, потому как на средства небогатого предприятия, а строителями были будущие жильцы.
 Но вот всё позади!
 На много дней растянулось долгожданное и счастливое новоселье, круговорот гостей по квартирам и комнатам, по трём этажам и двум подъездам. Но потихоньку всё наладилось.
 
Дружно выходили на субботники, подметали двор, и праздники труда иногда заканчивались дружеским застольем посредине двора, хотя стола-то ещё и не было. Как-то незаметно, пошушукавшись с кое с кем из "активистов", исчезал на полчасика немолодой, но компанейский Анатолий Сашковский, и возвращался с сумкой, в которой было... И женщинам ничего не оставалось, как быстренько организовывать нехитрую закусь.
И вот в один из таких дней, уронив почти полный стакан с колченогой табуретки, и решила потрясённая общественность дома жильцов нашего дома ( как похоже говаривал в своё время товарищ Швондер,) непременно соорудить во дворе стол с причитающимися скамейками. Сказано—сделано!   
 
И это сразу стало не просто  дворовая мебель, а возник  некий общественный центр. Тёплыми днями здесь любили посидеть бабушки с вязаньями и обсуждением прохожих. И если бы слышали проходящие их мнения о себе, многие бы проваливались сквозь землю.
Вечерами стол занимала  буйная публика: «козлятники-доминошники», вытесняя привычных к нашествию бабушек, которым приходилось выносить свои скамеечки.
Но доминошники, увлекаясь, выдавали такие прибаутки, что бабушки, укоризненно покачивали головами, но иногда, не выдержав, в голос хохотали.   

 Как-то летним вечером, в разгар "матча", попросив разрешения, подсел на лавочку невысокий, пожилой человек. Он обвёл всех спокойным, уверенным взглядом и назвался: 
  - Георгий Михайлович, ваш новый сосед… из седьмой. Вас всех узнаю постепенно, торопиться, как понимаю, некуда.
 
 И увидев, как стараются незаметно спрятать стакан, только что бывший, по случаю дня получки, главным предметом в благородном собрании,  достал кошелёк:
  - Для закрепления нашего союза…
Руку, было, протянул Коля Капитанов, но его остановил рассудительный Пётр.   
  -Сиди! Знаем тебя! Сейчас опять возьмёшь на всё… и на закусь две конфетки… Сам схожу.
 , 
Так появилась в нашем доме новая семья. Взрослые их дети давно жили своими жизнями и, как мы узнали потом, далеко от наших мест. В отличии от своей жены, Георгий Михайлович был человек активный. Он  быстро перезнакомился с соседями, и составил о всех нас своё мнение.
 
 Я разочаровал его, было, своим интересом к дачным заботам, которые он  не принимал, но узнав о моём увлечении ещё и рыбалкой, обсудив уловистые места, на которых мы, оказывается  в разное время бывали, вроде бы заинтересовал, несмотря на большую разницу в наших летах и однажды спросил  о моей профессии

 Узнав, что авиатехник ЛИС* на авиазаводе, сказал -                - Ну что ж, в какой-то мере, мы с тобой коллеги, в смысле, авиационные люди.               
Помолчал:
-Знаешь? Не буду ничего говорить, дам  тебе книжку одну почитать.
Он вынес небольшую книжку и, протягивая  мне, сказал:
-Потеряешь? Не прощу! Почему? Прочтёшь, узнаешь!
 
На обложке крупно заголовок: "Под крыльями - ночь". Прочитал имя и фамилию автора - Степан Швец, как оказалось - командир экипажа самолёта ИЛ-4 АДД*
 В дарственной надписи было сказано, что автор, с глубокой признательностью и уважением, передаёт эту книжку своему боевому товарищу, штурману Рогозину Георгию Михайловичу в память о совместных боевых вылетах.
Книжка была «проглочена» мной на одном дыхании. Описывались полёты в глубокий тыл врага, причём, в первые недели войны, в том числе на Берлин, Кенигсберг.
   

-Георгий Михайлович!—отдавая ему книгу, специально, дождавшись «кворума», спросил—А вы ещё долго летали?
У доминошника, собравшегося, было, врезать по столу костяшкой, рука застыла на замахе. Все дружно повернулись к Рогозину.

 Тот, явно не ожидал такого, недолго помолчал, и я начал, было, проклинать собственную бестактность….
-Ну что ж… Раз интересуетесь…  Долго летал, всю войну. И постоянно на самые дальние цели, а чаще всего на Берлин. Всё бывало, и зенитки, и истребители немцы придумали, ночные. Но бог миловал. И после войны немало прослужил, пока доктора не списали. Я ведь пытался, когда нас однажды, всё-таки  сбили, земной шар головой расколоть, да он не поддался.

Помолчал.
--Крепко попали в тот раз в наш самолёт, тянули… к линии фронта, сколько могли, но… всё, падаем. И тогда сговорились – живыми не дадимся; командир—самолёт в пике, а тот не управляем почти. Грохнулись на лес, самолёт развалился, мы побитые, но живые.
Закопошились, было, кто может—к пулемётам, а тут народ набегает, видим – наши! Оказалось, партизаны.
Может, читали кто книгу «Подпольный обком действует*»? Там Фёдоров, командир партизанский, про тот случай и весь наш экипаж написал. Пришлось какое-то время партизанить.               

А потом удалось самолётами отправить нас за линию фронта. Приказ в то время вышел: всех военспецов, летунов, танкистов и прочих, постараться вернуть в войска. И опять пошла лётная жизнь, Но голова с тех пор всё чаще начала побаливать. Скрывал, сколько мог, успел даже на реактивных полетать.                Но врачи всё таки докопались, …демобилизован. Вот такие дела!

-Много орденов-то заслужили, Георгий Михайлович?—спросил Пётр Меченов, после долгого, какого-то задумчивого молчания, воцарившегося, было, за столом.               

-Немало, и ты правильно сказал—заслужил—спокойно ответил тот. 
-Вот и ещё один настоящий фронтовик в нашем доме, а то один Анатолий, да и тот  какие-то сказки рассказывает—повернулся к Сашковскому Коля Капитанов.

-Знаю. Анатолий—фронтовик, разведчик. Кстати, Николай, для тебя он, Анатолий Давыдович.
-Да…,я не гордый, а моё… со мной,—отмахнулся Анатолий—а этому доказывать… у него только пузирок в башке.
-Сам ты «пузирок». Где твои ордена? «К «Красной Звезде» представили»! А где…?

-«Звезда» большая награда—задумчиво проговорил Георгий Михайлович—рядовому такое заслужить, надо постараться.
-Вот и я говорю! А он басни про каких-то «языков» заливает!
-Я, конечно, не обидчивый, но ты, сопель, сильно нехороший, того не касайся!
 
 Знал эту историю про орден. А, вообще, общаясь в то время с фронтовиками, замечал, как неохотно рассказывают они о войне. И Анатолий упомянул об этом как-то в подходящем разговоре, и отмолчался на вопросы о подробностях.
 
Может  сам Сашковский был виноват в том, что ему не очень верили. Уж больно  хотел помочь всем в их  заботах, причём любых  и … сразу забывал.
Как-то в один из летних субботних вечеров буквально вбежал во двор взволнованный, нарядно одетый человек. Оказалось, он разыскивает гармониста Сашковского, который обещал отыграть на их свадьбе. Гости уже собрались, а его нет! Удивлённый народ сначала озадаченно переглядывался, так как никогда не слышали гармони из квартиры Анатолия, а потом начали потихоньку, а потом громко смеяться. Обиженного, было, свата оправили в дом напротив, где жил настоящий гармонист, причём, специалист по свадьбам.
 
 «Да не врал я!»-оправдывался Сашковский-«хотел их свести с этим соседом, да просто забыл!»
Но история  превратилась в  анекдот.

Потом в его квартиру провели телефон, по тем временам большая привилегия, и Анатолий небрежно объявил, что это положено ему по работе, так как он сейчас… начальник цеха. И спокойно пропустил мимо ушей, что, наверное, такой же начальник, как музыкант. Потому, что все знали, работает он простым термистом, и образования никакого… .

А сейчас, Анатолий, задетый фронтовыми воспоминаниями, наверное,  решил, что новому человеку, уважаемому фронтовику, просто необходимо рассказать… .

--Дурачкам не докажешь, а умный поймёт. Я ведь и на фронт попал не как все, а прямиком с городского рынка. Не, ничего не покупал, на что покупать-то?
Голодуха была всеобщая, а там, если повезёт, можно было кому-то разгрузить, что-то поднести, ну и, если увидишь ротозея, то…сами понимаете.
 
 И случилась облава; да-да, обычная облава. А вы думали, такого не бывало?  Вот так- закинут сеть, глядишь и набрали хитрых да ловких сачков на пополнение…
Дружок мой, совсем мальчишка, отпущен был, а мы — в колонну по три и в казармы у вокзала.
 
Через какое-то время прибежала моя мамаша, её мой кореш известил, принесла  документы, мне ведь и  семнадцати нет, и потому полагается отсрочка. И тут решился: «Идите мама домой, и ждите письма от героя, вашего сына, с фронта. Потому, как имею право записаться в добровольцы.» Она, конечно в слёзы, а я на своём…
 
 Дело в том, что нас успели покормить, и это так понравилось, что опять идти на рынок расхотелось. Про свою мать? Почему не подумал! Она при госпитале была приписана, работала, считай и жила там, и пусть плохо, но кормилась.
  Вот так и завертелась моя война. Немного поучились, постреляли, покололи в лагерях и, на фронт, и хорошо, потому, что кормёжка там была такая, что по своему рынку заскучал.

-Ну…. Кто про что, а он про кормёжку!
-Глупый!—даже как-то ласково и снисходительно повернулся к Коле Сашковский— ты так говоришь, потому, что тебе повезло, не знаешь, что такое голодуха. Да за корку хлеба…да ладно, что с тобой…

  На передке ещё отступление застал, а потом потихоньку и вперёд пошли. И не знаю почему, везло мне. Немало ребят уже и поранило, и, земля им пухом, поубивало, а меня…царапнет где, перевяжусь и всё.
  Второй год уже заканчиваю, и всё на передке. Медали на груди появились, и самая главная и уважаемая «За Отвагу». За что? Да сразу и не расскажешь. Так сказать, за всё сразу, что товарищей не подводил, труса в себе прятал, не ныл и не подличал. Правда.
 
 Вот тут и заметили меня разведчики, наши, полкачи, и позвали к себе. Ну что ж!  Не напрашивался, взяли — учите! Ну и учили  потихоньку своим премудростям, но недолго; надо было дело делать.
И вот  дело однажды подошло, срочное. Такое, что из штаба армии приехал полковник, по его приказу построили «разведку» и он просто попросил любыми путями добыть «языка».    

Вышли в самом начале ночи. Туманы тогда стояли сильные, оно и понятно—осень кончается. Вроде всё ладилось, да уже у самых траншей  напоролись на их
охранение. Стрелять—не они, не мы, своих в темнотище да тумане… просто страшная и беспощадная драка

И тут въехали мне чем-то,… прямо по уму…

Очнулся -- тишина, лежу наполовину в подмёрзшей луже. Сам себе думаю, пока  темно, надо пытаться уходить. Попробовал подняться, всё в башке кругом и опять в отруб. Пришёл в себя, думаю не добраться до своих. Но делать то что? Ночь кончается, луна чуть пробивается, а прямо перед их траншеей валяюсь…

Вижу, чуть в стороне, какая-то куча, но она за траншеей, немецкой.  Какое-то шубуршение, голоса, но не близко, по сторонам, а здесь, наверное, у них какой-то стык. Что делать? Душа проситься назад, к своим, но башка хоть и стряхнутая, говорит «Толя, вали до кучи, иначе хана».

Начал туда передвигаться, вроде получается, и траншею, она мелкая оказалась, преодолел. Дополз, понял, что здесь какое-то строение было, мусор всякий, кирпичи битые… . По тихому расковырял кое как подобие щели, забрался… и снова отрубился.

День тот всю свою биографию помнить буду, он длинною на полжизни тянет. То вижу чего-то, то вроде какой бред. А лежу так неудачно, прямо рядом немчура по траншее согнувшись—туда сюда мотаются. Но поглядывают то они в нашу сторону,  я  у них, хоть и не в глубоком, а тылу.

Да нет! Какой страх? Помню холод, да голова кругом, и тошнота страшная, тут на страх и силы нет. Вот так день и прошёл. Темнеть стало, и вроде оживать начал, надежда появилась. Молиться стал, что бы опять туман…, и вот он с поля наползает. Начал помаленьку руки ноги шевелить, вроде слушаются. Пора…

Кое- как встал. Качаюсь, но уже не падаю. Только собрался двигать, добрёл до траншеи, но слышу, какой-то  немчонок  бредёт по ней как на прогулке, даже что-то мурлычет себе под нос. А чего им бояться? Вчера разведку отбили, значит, сегодня сюда не пойдут.
Что делать? Прятаться поздно. Стою. Подходит ближе, увидал и пялится в темноте, что-то заговорил, и старается разглядеть, кто это….

 Как автомат держал за ствол, так и угодил прикладом точно по темечку. Конечно, повезло. Сам то чуть стою на ногах. Ну, тот кулём в траншее и лёг. И … как озарило! Да вот же он, «язык». Только бы не наповал…. Сполз в траншею, какую-то тряпку кляпом  забил ему в пасть, и автомат с него… . Смотрю—зашевелился.

Из-за голенища нож достаю, а он заныл, бубнит что-то. Подумал, кончать  буду.  Шинелку его задрал, и ремень вместе со штанами расхватил до самого низу. Показываю: вставай. Встал, руки у него при деле, штаны держат, что мне и надо.
Главное, что бы мою полудохлость не заметил. Но он с ножа  страшенного глаз не сводит. Вот  эти ножом и «подбадривал» его всю нашу с ним дорогу. Туман спаситель мой, с тех пор это  любимая погода. 
Помню одно: сильно боялся, не отрубиться бы. Тогда этим же ножом… И дошёл! В траншею нашу, правда, вперёд фрица свалился. Всё-таки сомлел.

Вот так и стал героем. Только не пришлось пофорсить среди своих. Так в полубеспамятном виде и отправили в госпиталь, сначала в один, а потом их было… .
 На этом  и окончилась моя война. Простыл сильно тогда, да и контузия… . Встретил случайно в скитаниях госпитальных  своего разведчика, он рассказал, как меня хватились в тот раз, долго в темноте искали, да к немцам подкрепление подошло. За того языка командиры хвалили, ценный оказался, и перед строем, когда меня уже в госпиталь отправили, зачитали представление к «Звезде». Но куда чего делось?...

-Так надо бы, куда положено, обратиться!
-Да? Я такой-то… герой!? Трижды орденопрОсец? Ладно, и без ордена не помер! А мог бы. Долго болел, а ведь мне лет–то тогда, и двадцати не было. Мне бы по танцулькам,… с девчонками… , да  делу какому учиться, а я по госпиталям… .Но выжил, и матери тоже спасибо, все силы …
С тех пор холод не уважаю, и работу себе такую нашёл, «тёплую».

-Ты ж теперь, говорят, начальник стал. Или такой же начальник, как герой-разведчик?

Сидя рядом с Анатолием вдруг почувствовал как напряглось, было, всё его тело, но тут же, он, глядя куда-то вбок, вставая, сказал.
-Пора спать,… завтра работы много…

Он пошёл, как-то неестественно задирая голову, мотнул ей из стороны в сторону, и не оглядываясь, скрылся в подъезде.
Коля ещё попытался пошутить по «поводу», но Пётр  уставился на него и тот примолк.
-Прав Анатолий, пора спать, только вряд ли он сегодня заснёт — вставая, сказал Георгий Михайлович—да, похоже, и я тоже! И, кстати, Николай,  не оракул, но как мне кажется, ты в этой жизни плохо кончишь. 

--А чо я?! А чо вы на меня-то…?

А чувство вины возникло у меня. Ведь это с моей подачи разговорились фронтовики. Сашковский, можно сказать, душу обнажил, а по ней этот… .


Прошло время, и немалое. Кажется, перед тридцатилетием Дня Победы, придя с работы, мы были встречены взволнованными  рассказами пенсионеров.  Только что к дому пришла чёрная «Волга» и увезла Георгия Михайловича и Сашковского. «Их, видать, заранее известили! У полковника орденов — места нет пустого, и у Сашковского тоже, но, конечно, поменьше. Сказали, на какое-то торжественное собрание».

Мы стояли во дворе, обсуждая новость, как вдруг распахнулось окно квартиры Петра Меченого, на первом этаже. Он высунулся наполовину, рискуя вывалится…
--Идите… скорее! Показывают наших… фронтовиков… по телику.
Мы, было, бросились по квартирам, но Пётр закричал—Сюда! Не успеете….
Он развернул заскрипевшую тумбочку с телевизором и мы прильнули к открытому окну.

За столом президиума ряд ветеранов, многие в форме, и у всех наград…!. Георгий Михайлович, как всегда невозмутим, смотрит в зал, и правда, на пиджаке места нет от орденов. На трибуне выступает генерал, военком.
Но мы его особо не слушаем, о чём говорит понятно, о празднике, нам интересно видеть своих… . Но Анатолия не видно.

И вдруг… знакомая фамилия. Генерал зачитывает приказ о награждении сержанта Сашковского орденом «Красной Звезды»! И слышим: приказ  ещё от декабря сорок четвёртого, но награда, так получилась, только что нашла Героя! «За мужество и стойкость, верность долгу при выполнении разведывательного задания, давшего ценные сведения о вражеской обороне!»

И в кадр вошёл явно смущённый, но старающийся держаться Анатолий. Под громовые аплодисменты генерал вручил награду герою, и тот, вдруг постройневший, твёрдо произнёс: «Служу Советскому Союзу!». Он, было, собрался уходить, но генерал придержал: «И в мирное время солдат трудится геройски. Как нам сказали на его заводе, в совершенстве овладел профессией, умеет ладить с людьми,  ему уже давно доверено руководство цехом, с чем он прекрасно справляется!». Снова гром аплодисментов.

В тот вечер домино не выносили. Дождались юбиляров, и по кругу прошёл орден «Красной Звезды», удивляя своей державной весомостью и строгой красотой; рассмотрели и обсудили ряды наград на пиджаке Георгия Михайловича. Увидев орден «Отечественной Войны», вспомнил о двух таких же, хранившихся у моего старшего брата.

Только эти из многочисленных орденов, заслуженных нашим отцом, привёз вместе с «похоронкой» его сослуживец; привёз  после Дня Победы, когда  уже ждали  возвращения его самого, прошедшего всю войну и погибшего в самом её конце. Только эти ордена было разрешено отдавать в семьи павших. И по сердцу резанула горечь потери, которую по малолетству в своё время не воспринял и не пережил, и эти ордена сейчас болью напомнили об утрате.

Что ж, как говориться, каждому своё.

Честь по чести, в  солдатскую кружку была положена полковником Рогозиным и «обмыта» «Звезда»! И мне показалась какая-то перемена в Анатолии,  расслабляющее умиротворение что ли. Он спокойнее и как то мудрее смотрел на нас, и мне вдруг показалась похожесть их, Рогозина и Сашковского.


Ушли, далеко ушли  те годы. Давно уже нет среди живущих Георгия Михайловича. Не знаю, как сложилось у Сашковского, его семья вскоре получила квартиру где-то на другом конце города.

А в нашем доме постарели и «поредели в рядах» те первые новосёлы-строители.  Во многих квартирах другие люди, и, подчас, остающиеся незнакомыми, даже близкие соседи. Давно нет того стола во дворе, да и во двор, забрав почти всё его пространство, «въехала» построенная пятиэтажка.
               
               
Мира всем и радости!

               
                *ЛИС -- лётно-испытательные станции авиазаводов.       
                *АДД – авиация дальнего действия.
                *В первых изданиях книги глава «Партизаны поневоле».