Старики вы, мои старики...

Наталья Зотова 2
               
               
Антонина Андреевна домывала лапы Дику, когда зазвонил телефон:
-Антоша, ты дома, наконец-то. Можно к тебе заглянуть ненадолго?
-Конечно, Яков Борисович, заходите. Сейчас с собакой закончу, чайку попьём с плюшками. Свежих купили. И колбаска есть, какую вы любите.
-Да нет, мне бы капель сердечных... Эх...
-Да что случилось? Может лучше я к вам зайду?
-Нет-нет, Антоша, я доползу, мне дома невмоготу.
В трубке тревожными молоточками застучали короткие гудки.

Антонина Андреевна кормила собаку, ставила чайник, выкладывала угощение, а в ушах всё звучал хрипловатый голос Якова Борисовича.

***

Они познакомились больше пятнадцати лет назад. Так, как обычно знакомятся собачники – спаниель Тим Якова Борисовича и Антошин лабрадор Фред жаждали общения. Пока собаки носились по площадке, хозяева разговорились. А уже вечером выгуливали псов вчетвером.

Жена Якова Борисовича, Нинель Алексеевна, оказалась ровесницей Антонины Андреевны – обе родились вскоре после войны. Оставшиеся до пенсии несколько лет она дорабатывала бухгалтером в небольшой фирмочке по продаже сантехники. Хотя по образованию и призванию была педагогом.
Антонина Андреевна, получившая в своё время кандидатскую степень, тоже  «пахала» не по специальности. Пришлось. Времена такие наступили.

Мужья были почти одногодками довоенного рождения, но продолжали работать, хотя фактически являлись пенсионерами. Детьми пережившие войну, они научились ценить каждый прожитый в мире день. Несмотря на то, что и мирная жизнь не всегда была сладкой.
Своих жён они превосходили по возрасту на десять-двенадцать лет, и оба находили в этом особую прелесть. Женщины старели медленней, и рядом с ними собственный возраст не казался запредельным.

Так случилось, что на пороге старости в обеих семьях не было детей.
У Якова с Нинелью взрослая дочь погибла в аварии на химпредприятии, у Антонины с мужем сынишка умер едва родившись. Других детей не случилось.
Боль отболела. Но заглядывать в будущее, не имевшее продолжения, было страшновато.

Когда-то, в прежней жизни, эти, пожилые ныне люди, будучи юными и беспечными, ходили в походы и пели одни и те же песни у ночных костров, смотрели одни спектакли – предпочитали классику, занимались, кто физкультурой, а кто всерьёз – спортом. Читали одни и те же книги.
Мечтали. Бороться и искать, найти и не сдаваться – в те времена эти слова были не лозунгом, а убеждением, помогающим преодолевать жизненные препятствия.
Много общего обнаружилось у четверки уже немолодых людей. Учились, трудились, каждый на своём месте и с полной отдачей, с увереностью, что строят светлое будущее. С опаской, но и с надеждой ждали добрых перемен, когда... началось непонятно что.

Они не скопили много на «черный день». Те сбережения, что были, уничтожила «Павловская реформа», а заработанное «съедала» инфляция. Не обученные воровать, не использовали возникшие возможности утащить с работы всё безнадзорное для личной надобности или перепродажи. Стать «челночниками» не позволяли возраст и здоровье. Странные стареющие люди, прожившие долгую честную жизнь,  продолжали больше думать о душе, чем о кошельке. Выкручивались, как могли.
Хорошо, хоть пенсию платили работающим старикам.

Эти четверо мало чем отличались от тысяч других, подобных им, живущих теперь больше воспоминаниями, чем настоящим. Уж очень жестким и безжалостным оно оказалось. Особенно к тем, кто не заручился на будущее чинами и связями, не смог
переступить через устаревший ныне принцип «жить по совести».

Очень много сходного оказалось в их судьбах и взглядах.
Не секрет, чем старше становишься, тем труднее найти новых друзей. Тем дороже они, когда всё же появляются.

Они перезванивались, встречали вместе праздники.
Долгие осенне-зимние вечера мужчины проводили за шахматами, в разговорах о политике и нынешней жизни. Женщины экспериментировали на кухне, а потом выставляли результаты на дегустацию. Как из ничего они умудрялись  сотворить нечто – мужчинам не понять.

Изредка выбирались в театр или на концерт. Поддерживали друг друга как могли. Поскольку возраст уже частенько намекал, что прожитые года – это такое «богатство», от которого и рад бы сбежать, да некуда.
И шутили по привычке – столько не живут. Смеясь, благодарили своих собак за то, что нашлись друг для друга.

Яков Борисович с давних пор мечтал заиметь охотничьего пса, русского спаниеля, и надеялся, что, выйдя на пенсию, будет отводить душу, блуждая с ним по лесам. Нинель Алексеевна смеялась: «Какой из тебя охотник? Ты даже таракана жалеешь убивать. Да и когда тебе охотиться – ты ж работаешь. Кто за тебя лекции читать будет? Разогнали спецов-профессионалов, ты, похоже, последний «могиканин». И ружья у тебя нет».

Но Тим всё же появился – несколько лет назад знакомые отдали выбракованного щенка. И Яков Борисович с Нинелью и Тимом уезжали иногда по выходным на электричке за город – просто так, куда глаза глядят. Возвращались радостные, надышавшиеся лесным воздухом, с успокоенными душами.

У Антонины Андреевны с мужем имелся старенький «Жигулёнок». Теперь все четверо, загрузив собак и провизию, в пятницу вечером отправлялись к ним на дачу.
Шашлыков не жарили – года не те уже для них. Но с удовольствием копались на грядках, собирали грибы-ягоды, ловили карасей в озере, а по осени увозили домой полные рюкзаки спелых яблок.
Собаки тоже с нетерпением ждали, когда в прихожую начнут выставлять сумки, а в разговорах хозяев зазвучит волшебное слово «дача». И до изнеможения носились по лесу. На рыбалке распугивали рыбу, копаясь в прибрежных зарослях или плавая наперегонки за брошенным мячом.

Каждое мгновение жизни ценно тем, что оно неповторимо. И тем, что уходит безвозвратно. Стареющие люди понимают это особенно ясно. И потому часто живут взахлёб, как в молодости, торопясь успеть увидеть, прочувствовать, насладиться.
Хотя бы настолько, насколько хватает физических сил. Потому что бывает и так, что тело дряхлеет, а душа остаётся юной, по-прежнему любопытной и жаждущей новых впечатлений.

***

Но мир жесток. Иногда кажется, что безжалостная судьба недовольна счастьем тех, кому предназначена. Будто крадут они это счастье из других судеб. И стремится вернуть их в жесткие рамки уготованного свыше.

Серым сентябрьским вечером Яков Борисович с Тимом, стоя на автобусной остановке, поджидали с работы Нинель Алексеевну, когда из проезжавшего мимо джипа раздались выстрелы. Темнело, людей вокруг почти не было, только неподалёку от мёртвого Тима на мокром асфальте лежал другой пёс, его бездомный приятель.
Машина скрылась. Номера никто не запомнил. Не до того было – пришлось срочно вызывать «Скорую», потому что старик, у которого убили собаку, потерял сознание.
Нинель Алексеевна подоспела вовремя, врачи ещё копошились около Якова Борисовича.

Выхаживали его долго. Инфаркт, да в таком возрасте...
Яков Борисович поправлялся медленно, будто сопротивляясь. Общими усилиями любящие люди помогли выкарабкаться.
Антонина Андреевна с мужем не распрашивали о происшествии. Видели, как сникли, будто погасли их друзья.

Подробности рассказала знакомая бабулечка из дома рядом с остановкой автобуса. Она же похоронила вторую безвинную жертву.
-Должно быть, теперь так избавляются от бездомных собак, заодно отстреливая и всех прочих. Фредушку-то берегите. Вон какие изверги по белу свету на машинах разъезжают, – утирая слёзы говорила она Антонине Андреевне. – Я ведь и Тимочку, и вашего Фреда щенками помню. Вот у меня кот помер, так я другого не завожу. На кого останется?..

А потом случилось то, чего больше всего страшатся пожилые люди – пережить близкого любимого человека. Умерла Нинель Алексеевна. Не от старости, от болезни, которую просмотрели врачи

Яков Борисович не начал пить. Но осунулся, перестал следить за собой. Бывало, по несколько дней не брился. Подолгу не мылся и не менял бельё. Питался всухомятку. Бесцельно слонялся по пустой квартире, вслушивался в собственные шаги. Чтобы не сойти с ума, включал радио, телевизор. Их бормотанье создавало иллюзию присутствия других людей. При этом видеть и слышать их в реальности не было сил. Прежде весёлый и общительный – замкнулся. Не пускал к себе в дом Антонину Андреевну с мужем, хотя отдал им на всякий случай запасные ключи:
-Если сдохну, хоть найдете вовремя. Протухнуть не дадите.

Он ничего не хотел. Даже жить. Ложился спать с одной мыслью – не проснуться. Тем более, что сердце болело не переставая.
Антонина Андреевна, как чувствовала, забежала однажды поздно вечером, увидела лежащего на полу. Вызвала «Скорую».
Случился второй инфаркт. Но Яков Борисович и на этот раз выжил.

Если б не Антонина Андреевна с мужем, исход, возможно, был бы иным. Но они навещали друга в больнице, несмотря на протест. А потом дома терпеливо сносили его недовольство, заставляли выходить на улицу, убирались в квартире. Пытались вернуть его из тьмы, в которую он упорно скатывался.

Он принимал их заботу, стесняясь и стыдясь своего бессилия. Временами злился на них. На себя. На такую несносную жизнь.
Прошло время, и Яков Борисович признался:
-Если б не вы, наложил бы руки на себя. Жить незачем, не для кого. Даже живность завести не могу. Вдруг помру... Полная бессмыслица. Видно всё же грешил я много, если уготовлена мне одинокая старость. Нет более жуткого наказания, или проклятья, чем доживать в одиночестве. И детей нет... И родных не осталось. Друзья у меня все старше были – никого нет в живых. Вот не знаю – верю я в Бога или нет. Наверное, всё же верю, раз послал он мне вас.

Каждый раз, прощаясь, благодарил за помощь и повторял:
-Держитесь друг за дружку крепче. Пока вы вместе, всё преодолимо.

Однажды, провожая, задумчиво произнёс:
-Неспроста, видно, меня смерть не берет. Похоже, зачем-то я нужен здесь.

С того времени Яков Борисович стал называть Антонину Андреевну Антошей и на «ты». Так её звали отец и муж. Она его по-прежнему на «вы» и по имени-отчеству.

***

Когда-то в юности одноклассница Антонины, рассуждая о смысле и цели жизни (тогда даже диспуты организовывали на эту тему), выдала цитату:
-Человек рождён для счастья, как птица для полёта.
Интересно, как нынче живётся той восторженной девочке, думала порой Антонина Андреевна.

Она и тогда пыталась с ней спорить. А в последние годы столько пришлось пережить...
Скончался отец. Любимый, всё понимающий друг. Антонина Андреевна словно окаменела. Даже слёз не было. На поминках один из ещё живых друзей отца похвалил её – как стойко она держится, не раскисла. Нельзя было раскисать – осталась мама, заявившая, что тоже не хочет жить. Она как-то сразу очень сильно сдала, начала отказываться от еды, и плакала, плакала... Ведь всего год назад отмечали «золотую» свадьбу... Мамин возраст подкатывал к восьмидесяти. Антонина Андреевна видела, как ломает её старость.

Блестящая память таяла год за годом, несмотря на занятия судоку, которым научила дочь. Мама знала наизусть множество стихов, но всё чаще случались пропуски. Она ежедневно повторяла таблицу умножения и с горечью отмечала – опять что-то забыла.
Прошло ещё несколько лет и мать почти ослепла и оглохла. С трудом передвигалась по квартире с помощью специальной четырехногой клюки, прозванной «мой конь».
И тоже говорила, что устала жить, что старость – ужасная гадость, и если б не дочь... А дочь к тому времени уже сама стала пенсионеркой и оставила работу.

Антонина Андреевна переехала к матери. Стирала, готовила, убирала, вызывала врачей, бегала по аптекам. Когда мать слегла, стало совсем невыносимо. Но она была рядом, ловила дыхание спящей, кормила с ложечки, меняла подгузники...
И говорила с матерью, и терпеливо выслушивала её полубред. Изо всех оставшихся сил пытаясь восполнить то, что недодала прежде.

Она не жалела себя, хотя порой еле держалась на ногах. Терапевт, приходивший к матери, померяв однажды давление Антонины Андреевны, заявил: «Вам надо хоть немного отдыхать. Вы же не спите, караулите маму. Похудели, почернели. Да на вас смотреть страшно. Подумайте, если с вами что-то случится, кто поможет ей».

Мама спала, когда дочь выбежала в аптеку и магазин. Вернулась – мама умерла без неё, во сне. Бледное лицо будто хранило легкую улыбку. Слава Богу, если в последние мгновения жизни ей привиделось что-то светлое...

-Ну что ж, пожила бабуля, в девяносто можно и помирать. Вот когда дети малые или совсем молодые умирают – жалко, – сказала медсестра а поликлинике, отдавая Антонине Андреевне документы для похорон.

Тяжесть потери близких осознаешь только после их ухода. Антонине Андреевне всё время казалось, что могла бы спасти, если б... что? Захлёстывали воспоминания, как родители любили её. И думала – а сама-то любила также, с полной отдачей? Выходило, что нет, недолюбила.
Память настойчиво грызла душу – не позвонила, не приехала, не помогла...
Антонина Андреевна часами сидела на табурете в ванной и плакала, истязая себя.

Муж, придя с работы, вытаскивал жену из ванной, заставлял одеваться и вёл гулять.
Вместе с Фредом, который, будто чуя её боль, стал вялым, отказывался от вкусняшек и игр.
Муж отвез его в клинику.
Сказали – опухоль, нужна операция.
Она оказалась неудачной, или болезнь скоротечной, но добродушный, ласковый пёс умер.

Антонина Андреевна почти сходила с ума от горя. Одну за одной – смерть забирала родные души. Она чувствовала себя осиротевшей, несмотря на почти постоянное присутствие Якова Борисовича и заботу мужа. Всё валилось из рук, падало, разбивалось, проливалось. Ей чудились голоса – то отца, то матери, то радостный лай Фреда.

***

Прошло несколько месяцев, Антонина Андреевна собирала ужин, когда без звонка пришёл Яков Борисович. Вынул из-за пазухи что-то, завернутое в пуховой Нинелин платок, и сунул ей в руки:
-Вас двое. Вы сможете, я – нет.
Так взятый из приюта щенок, метис лайки, обрёл дом, а затем паспорт с пропиской, имя Дик и очень добрых любящих друзей.

Мудрый старый Яков Борисович. Пёс оказался спасением для них всех. Прививки, кормёжка, лужи-кучи, первые выходы в свет, обучение командам, игры и прочее, прочее. Те, у кого рос дома щенок, знают, сколько радости и смеха появляется вместе с ним. Яков Борисович немного ожил, с видимым удовольствием сопровождал на прогулках Антонину Андреевну или её мужа. Отводил душу, лаская Дика. Случалось, просто плакал, обняв пса.               

***

Ложились на землю снега. Листья на деревьях распускались, желтели, опадали. Черная дождливая осень сменялась новой зимой. И опять всё вокруг белело. Зеленело. Покрывалось золотым ковром... Время неумолимо.

Антонина Андреевна с мужем замечали, как стремительно стареет их друг. Он сделался страшно обидчивым и плаксивым. Если б не многолетняя дружба, проверенная бедами на прочность, от придирок и замечаний Якова Борисовича можно было сойти с ума. Из института он уволился, стал рядовым пенсионером.

Антоша обнимала мужа, целовала, заглядывала в лицо:
-Надо же, вы с Яковом одного возраста, но ты совсем не такой.
Ты у меня молодой, красивый. Как же я люблю тебя... Спасибо, что ты есть у меня, – прижималась к нему всем телом и чувствовала, как наполняется оно покоем, а душа –  счастьем.
Думала – вот оно, счастье – состояние души. А не какие-то тряпки, машины, деньги.

Её муж, Сергей Валентинович, в отличие от Якова Ьорисовича был молчуном. Не слишком баловал жену комплиментами и признаниями в любви. Да разве ж слова главное? Он всегда оказывался рядом, если Антоша нуждалась в помощи.

Всё вроде стало налаживаться, но...
Пришла беда – отворяй ворота...
Затемпературил Антошин муж, начал сильно кашлять. Да, курящим был – кто без недостатков? Но несколько лет назад – бросил. В один день, как отрезал. Однако покалеченный организм жестоко мстил.
Пришлось оставить работу.
Болезнь ела легкие. В операции медики отказали. Когда Антонина Андреевна  спросила одного из них: «Так что же мне делать? Молча сидеть и смотреть, как он умирает?», тот ответил, пожав плечами: «Да, сидеть и смотреть. Возраст, знаете ли...»

Она знала всё про возраст, про нелюбовь мужа ходить по врачам. Теперь она всё узнала про фитотерапию и ездила в Черноголовку на консультации к академику, врачу-фитотерапевту, покупала дорогущие сборы, поила мужа.

Она сумела прорваться на приём к доктору Борисову, известному не только у нас, но и за рубежом – он оказался единственным, кто обещал помочь. При условии, что иммунодиагностика окажется положительной.
Она узнала всё про специальные препараты, повышающие иммунитет, и тратила на них свою пенсию.

А потом... В драгоценной табличке – тесте на иммунитет, не хватило нескольких десятых в самых главных показателях. И Борисов отказал.
Антонина Андреевна ехала домой и думала, что муж всё поймет по выражению лица, по глазам. Он ведь тоже надеялся – она была очень настойчива и убедительна, когда уговаривала его пройти ещё одно обследование или начать принимать новый препарат.

Когда в очередной раз Антоша приехала в онкодиспансер за рецептами на болеутоляющие препараты, врач высказалась:
-Больше двух лет вы тянете его. В том, что он до сих пор жив, только ваша заслуга.

Не смогла. Не вытянула. Опять не удержала. Не спасла.
Видимо тогда, после отказа Борисова, состояние полной безнадёжности и отчаяния муж уловил. Слишком хорошо они друг друга изучили почти за сорок лет. Антонина Андреевна поняла это позже, когда почувствовала – он перестаёт бороться.
Муж умер в начале декабря, почти день в день с её отцом.

Незадолго до Нового года сидели на Антошиной кухне два старых одиноких   человека и горько, безутешно плакали. Был день рождения Антонины Андреевны.

***

Время шло, летело, скользило, неслось сломя голову или ползло – час за часом, день за днём оно отбирало то немногое, что ещё оставалось. Здоровье, силы. Желания.

Теперь уже Яков Борисович пытался вытянуть Антошу из наступающей депрессии. Приходил, приносил сладости и фрукты. Заставлял есть и выходить на прогулку с Диком. Включал телевизор, рассказывал новости. Вынуждал отвечать на вопросы. Сердился и ругался, надеясь преодолеть эмоциональное безразличие Антонины Андреевны. Она жила словно «на автопилоте». Часто замирала посреди квартиры, забыв, за чем и куда шла. Начала много есть и быстро полнела. Дотягивала до двух-трёх часов ночи, не ложилась спать – сон, если и наступал, не дарил отдых, а мучил жуткими видениями. Могла подолгу сидеть на одном месте, тупо уставившись в пространство.

-Как же я без тебя?.. одна..., – вглядывалась в увеличенное фото мужа,
вставленное в застекленную рамку, словно пытаясь услышать ответ. Порой чудилось, что на дорогом лице меняется выражение, остановленная мгновением улыбка делается шире, а в карих глазах «бегают чёртики».

-Антоша, ты не одна, у тебя есть мы с Диком, нам нужна твоя помощь, – изо дня в день повторял Яков Борисович.
Преодолевая её апатию, почти через силу, он заставил Антонину Андреевну освоить старенький, оставшийся от мужа, компьютер. Убедил в необходимости подключить Интернет.

-Нынче без этого никак нельзя, – внушал, объяснял, показывал он, – стыдно в наше время не владеть компьютерной грамотой. Вот надо тебе показания счётчиков разных передать – ты что делаешь? Правильно, идешь, едешь черти куда, дозваниваешься часами. А я всё, что мне надо, отправляю через личный кабинет. Ты в поликлинике когда была последний раз? По своим делам, не по мужниным? Не помнишь. Да и сил нет добираться туда. Пока автобуса дождешься, впору домой возвращаться. И там в очередях намучишься. Так ведь? А я к врачу записываюсь, сидя дома на диване, иду к точному времени. Сердце сдаёт помаленьку, да. Антоша, ты по сравнению со мной – ещё ого-го! Молодая. Учись давай, пока я жив.

Она быстро уставала от изобилия непонятных терминов, путалась в клавишах.
Но постепенно выползала из сумеречного состояния. Начала улыбаться на шутки друга. А он...
Худощавый, седенький Яков Борисович был так бодр и азартен, обучая Антошу, что в голову не могло прийти – человек одинок и глубоко несчастен.
Лишь почувствовав себя необходимым, он и сам начал жить иначе.

Они прогуливали Дика по аллеям ближайшего сквера, осторожно поддерживая друг друга на дорожках, покрытых то снегом, то опавшими листьями. Пёс, словно чуя как тяжело им поспевать за его бегом, «тормозил», старался не отходить далеко.
А Антонина Андреевна временами с ужасом думала, что станет с её Диком, если она умрёт раньше. Ей почти семьдесят. Да и он уже стар и сед... Как она сама будет жить без Дика – боялась даже думать.
И вдруг что-то с Яковом...

***

Прошло минут сорок, когда Дик заскулил в прихожей, запрыгал в предвкушении ласки. Яков Борисович жил неподалёку, однако передвигался с трудом и говорил, что без «третьей ноги» ходить уже не сможет. Старость... Чтоб её...

Антонина Андреевна могла бы не узнать пришедшего, если б точно не знала – это Яков Борисович. Казалось, он стал ниже ростом, плечи обвисли, спина сгорбилась. Лицо бледное, окаменевшее, а по нему словно высечены морщины, резкие и глубокие.

Закрыв за собой дверь, он сполз по ней спиной, оказавшись на корточках. Чем доставил удовольствие псу – не надо прыгать, чтобы поцеловаться. Дик уткнулся мордой в плечо Якова Борисовича и замер под руками. Сухонькими и дрожащими.

Антонина Андреевна опустилась рядом:
-Яков Борисович, что с вами? Давайте помогу встать, раздеться. Пойдёмте на кухню. Напою вас чаем

-Раздеться? Меня уже раздели. Обнажили и выставили напоказ. Как... как не знаю кого..., – он задыхался и почти всхлипывал. – Представляешь, я видел свою собственную искромсанную душу – каково это...

Антонина Андреевна помогла ему подняться, снять пальто. Заставила надеть тапки, вымыть руки, проводила на кухню и усадила на диван. Достала валидол, знала – у Якова Борисовича опять и часто пошаливает сердчишко. Он покорно мял языком таблетку и... плакал, не таясь.

Немного успокоившись и напившись чаю, он начал:
-Антоша, ты не всё про меня знаешь. У меня есть тайны даже от тебя.
Когда-то в молодости я писал стихи. Да кто ж этим не балуется, когда молод? А когда остался совсем один, вдруг снова начал сочинять. Понимаешь, с одной стороны вроде мозги в работе, прямо иногда чувствуешь, как шевелятся. Да ты не смейся, сама попробуй что-то сочинить – узнаешь, – он слегка усмехнулся.

-А с другой – мучают воспоминания, уснуть не дают. Картинки разные в памяти возникают. Как мы с Нинелечкой и Тимом по лесам-полям гуляли, как было нам сладко с женушкой любиться, как поездили мы с ней по стране нашей. Где ж только не бывали. Знаешь, какие красоты наблюдали, да... – Яков Борисович запнулся, – так вот всё это в стихи просится. А напишешь, пусть и не очень складно, вроде отпустит тоска. Перечитаешь, словно заново проживёшь то, о чём написал.

-Таким вот образом и попал я на литературный сайт. Сам писал, других читал. Познакомился со многими. Возраст-то там не указываешь, так меня за молодого приняли, а я не стал правду раскрывать. Зачем? В переписку с некоторыми вступил. Даже телефонами обменялся – созваниваюсь иногда. Голос-то у меня ещё не совсем старческий? Как думаешь? Да ты не думай, знаешь ведь, не ходок я.
Так вот, позвонил мне утром один из них, он правду знает, мы с ним почти ровесники. И сказал, что почитать. А потом ссылку на почту скинул. Ну я и прочитал... – Яков Борисович тяжело задышал, опять покраснели глаза, но удержался, не заплакал.

-Есть там на сайте одна авторша, признаюсь, нравится она мне. И фото хорошее, и пишет весьма прилично. Иногда, правда, слишком эмоционально, восторженно. Ну знаешь, как дети радуются, вопят в полный голос – так и она иной раз. Ну это я со своих стариковских позиций сужу. Только если она и в жизни столь чувствительна, как же трудно ей живётся, да.

-Так вот, написала она статью. Про нас, стариков. Уж не знаю, про своих родных, видела ли где, может рассказал кто. Только читал я, и озноб бил – про меня ведь написано.
Что не могу даже кота завести – что с ним будет, если помру. И про то, как «стиралку» осваивал, а она, клятая, сломалась. Знаешь ведь, теперь руками тру или к тебе хожу с мешком грязного белья. Как нет сил и желания готовить себе одному. Спасибо, ты подкармливаешь. Что старому человеку буханки ржаного на неделю хватает. Потом, я не говорил тебе, что отказался от бесплатных лекарств? От них, отечественных, кроме вреда никакой пользы. Помнишь, как у матери твоей чуть язва не открылась от этих замен? Да, я теперь высчитываю копейки, импортные-то дорогие до жути.

-Всю правду про нас, стариков, выложила. Может, она журналистка или медик. Так отправила бы статью в журнал или по инстанциям пустила.
Но зачем на сайте-то литературном? Я когда читал, просто физически чувствовал, как у меня внутри ковыряются. Или кожу с живого снимают. Знаешь, как больно... Когда душу наизнанку вывернули. И на всобщее обозрение выставили, да.

-Будто выперли нас голыми на площадь, а вокруг толпа любопытных. Только это ещё страшнее. Наши души обнаженные всем показали. Ведь каждый из нас, стариков, отдаёт себе отчет – да, мы слабы и немощны, да, нам страшно и одиноко. Особенно, если нет родных-близких. Да, мы стараемся сделаться незаметными среди людей, чтобы не демонстрировать эту немощь.
Старость, она, конечно, видна. Не скроешь морщины, не выпрямишь спину. И всё же   она – интимное состояние, очень личное.
Не дай Бог, теперь где-то проговориться о возрасте, сразу всю нашу суть разглядят, да еще и плюнут вдогонку – чего ты, старый хрыч, забыл здесь?

-Все наши невзгоды старческие описала, да с таким надрывом, что, поверишь, плакал я, читая. От жалости к самому себе, от беспомощности и немощи треклятой, – Яков Борисович разволновался, лицо покраснело, глаза лихорадочно блестели. Чашка в его руках билась о блюдце, издавая тревожно-визгливые звуки. – Согласись, Антоша, что на самом деле до соплей обидно – как мы живём. Выживаем, то есть.

-Знаешь, там на сайте много таких стариков, как я. И мы таим свой возраст не из скромности. Из-за страха. Да-да. Чтоб не пинали нас более молодые, что от безделья графоманим. Да, мы пишем мемуары, пишем о пережитом. Я тут недавно нашёл в Интернете, медик писал, – Яков Борисович вынул из кармана листок бумаги:  «Забывание настоящего сопровождается оживлением воспоминаний о прошлом, детстве и юности. Однако старость вынужденно обращается в прошлое, так как нет возможности осуществить что-то задуманное в настоящем». – Вот что медицина про нас знает, да, – замолчал, задумался.

-И почему молодые так любят писать о старости? Не дожив до неё, не испытав всех «прелестей»? Не из-за собственного ли страха перед ней?
Редко у кого из стариков найдутся силы и желание описывать свои невзгоды.
А эти... ещё полные энергии, окружённые родственниками – пишут. И рвут нам души.

-Вот и эта девочка, да-да, девочка по сравнению с нами – на фото ей, похоже, не больше пятидесяти, – туда же.
Должно быть, она очень талантлива, невероятно талантлива, если сумела найти такие пронзительные слова, вложить в текст столько эмоций.
Сознаюсь, мурашки бегали, я просто холодел от ужаса. Знаешь, казалось, что мне всадили нож в грудь и пихают его всё глубже, да ещё проворачивают там, внутри.
И получается –  наружу вылезло такое... то, что я старательно прятал от себя самого. А мне и всем показали – смотри, вот какой ты на самом деле. Жалкий, да.
Зато рейтинг у неё подскочил!

-Ну повисит эта статья с недельку в рейтинге, ну прибавится у неё ещё сотни две читателей. Что изменится в этой жизни конкретно для нас с тобой? Ничего.
Только осталась обида – за что она нас так...
Дай Бог, чтобы этой милой девочке, если судьба ей стать долгожителем, не пришлось однажды испытать такое – почувствовать, как невыносимо резать по пока ещё живой душе. Невыносимо... больно...

Яков Борисович замолчал, задумался. Дик, лежавший у его ног, встал, положил голову на колени старика, пытаясь поймать взгляд. Замер под худыми старческими руками, покрытыми пигментными пятнами. Всё понимал старый пёс. И жалел, сочувствовал.

-Я вот всё думаю, – заговорил снова Яков Борисович, – зачем она написала такое.
Уж не для того ли, чтобы молодые вспомнили о стариках и хотя бы позвонили. Помнишь, по телевизору одно время часто пускали заставку «Позвоните родителям». Хоть кто-нибудь догадался удостовериться, что дети действительно звонили?
Страшно другое, она не подумала, что есть абсолютно одинокие, понимаешь, совершенно одинокие. Им-то кто позвонит? А они ведь прочитали. И в который раз пожелали себе не проснуться утром.
Не подумала, что кто-то лишь недавно похоронил родного старика, а теперь рвет волосья, что недолюбил этого ворчуна.
Может искренне надеялась, что вызовет больше внимания и сочувствия к нам, проживающим «срок дожития». Тьфу, гадость какая, придумали же.

-Я вот всё думаю – талдычат о продлении жизни, аж о бессмертии дискуссии ведут. А про качество этой самой жизни что-то не очень. Иногда кажется, что нас осознанно гнобят. Меньше стариков – сэкономят на пенсиях. И медицина займется более полезными делами. А то приходишь к врачу, а он удивляется – вы ещё живы?

-Я смотрел – читали и молодые. Да что они понимают. А те, кто писал в откликах, что плачет, читая. Это как? А те, кто плакал, но не написал, как ему горько и тяжко? Напомнить так безжалостно больным об их болезнях, старым, что слишком задержались на этом свете.
Если у меня сердце защемило, а я ведь не так несчастен, как иные – у меня есть вы с Диком, то каково другим – им лишний раз ткнули в лицо – ты один и
всё ещё живешь?

-Да что я рассказываю, включай компьютер, сама прочитаешь. И посмотри рейтинг, посмотри. А я отдышусь пока немного. Что-то плоховато мне, да.

Антонина Андреевна померяла ему давление. Сильно повышенное –  отметила про себя. Ему сказала, что немного. Укрыла пледом: «Отдыхайте, я пока почитаю».

Она начала читать, и почувствовала то, о чём говорил Яков Борисович – с неё живой снимали кожу.
Девочка, безусловно, талантлива. Видимо, искренна. Но зачем же так ковырять болячку?

Антонина Андреевна читала и думала, прав ли Яков Борисович в своей обиде на эту авторшу. Возможно, она наблюдала или разговаривала со стариками, о которых написала. Прав, потому что их откровенность использована в личных, неведомых им целях. С возрастом и так-то становишься более недоверчивым, осторожным. А разговорили старика, приласкали добрым словом, и вот он – ешьте с потрохами.

Не прав, потому что написано, наверняка, с благими намерениями. И переполнено   состраданием к обездоленным, беспомощным старикам. Возможно ли было предвидеть такую реакцию одного из них? Или не одного? Предугадать – «как  слово наше отзовётся?» Наверное, всё же можно. Если не просто распросить и выслушать, а прочувствовать старого человека. Однако это свойство – эмпатия, присутствует далеко не у всех. А может писака просто конъюнктурщица и старалась ради какого-то рейтинга.

То, что текст на столь скорбную тему собрал кучу откликов – ещё одно свидетельство, что проблема многих касается. Только толку-то нам от этого рейтинга, думала она.
Ну и что нам, старикам, легче от этого? Умершие воскресли? Здоровье вернулось? Одиночество исчезло?
Или прямо с завтрашнего дня государство озаботится нашими проблемами?

У большинства стариков стаж за сорок лет, а пенсия – только на прокорм и ЖКХ.
О каких путешествиях по миру им думать? А «импортные» бабушки и дедушки в метро толпами – сама видела. Хорошо одетых и пахнущих дорогим парфюмом. А мы донашиваем купленное в прежние годы – усмехнулась, вспомнив, как пришивала Нинелин пуховой платок, для тепла, к старому пальто Якова Борисовича. Он хоть и профессор бывший, не до шику.

Яков Борисович подремал полчасика. Он вроде успокоился, захотел горячего чаю.
Почитал Антонине Андреевне свои «стишата». Поласкал Дика. Попросил ещё раз измерить давление – беспокоило сердце и голова была тяжёлой. Антонина Андреевна предложила позвонить в «Скорую». Он категорически отказался: «Вот ещё чего надумала. Отосплюсь». Пыталась оставить у себя – места зватит. Хотела проводить – он едва ли не обиделся: "Что я дорогу до дома не найду?" Она настаивала, чтобы назавтра он вызвал врача из поликлиники. Пообещал.

Расставаясь с другом Антонина Андреевна видела синеватые тени под глазами. Слышала, как тяжело дышится ему.
Прошло около часа – Яков Борисович позвонил, доложился, что дома. Пожелал спокойной ночи.
Она сказала, что утром сама позвонит ему, а после прогулки с Диком – зайдёт.

Утром на её звонок никто не ответил.


Март - октябрь 2014г.