Аве Мария

Гари Забелин
 
День у меня сегодня оказался счастливый. Сегодня – суббота и когда в субботу приходится работать – день счастливым вообще-то не назовешь. Но, в жизни исключений ведь больше, чем правил. Сегодня как раз и было такое исключение.


 В субботу то день ненормированный. Мне поставили конкретное задание – придумай что-то, чтобы батарейки хватало на год непрерывной работы, а не как сейчас – на полгода. Естественно, это было внеплановое задание. Надо сказать, что при этом плановой работы на предстоящую неделю мне не сократили и я сам понимал, что время нужно будет занять  у себя же. Но, когда хотят чтобы ты что-то придумал – это не означает, что решение существует несомненно и надо лишь подсуетиться, как говорит начальство. Решения может и не быть или подсуетиться надо будет неизвестно сколько. Вот и идешь в офис в субботу.


 Плодотворная мысль о том, что же нужно сделать, чтобы схемы практически перестали потреблять ток от батарейки посетила меня в первые десять минут после того, как я загрузил проект в компьютер и стал рассматривать схему. Следующие десять минут я думал на тему: – а почему я сразу так не сделал, а потом на тему: – а из тех ли это решений, чтобы в него можно было поверить, то есть, не принимаю ли я желаемое за действительное, что в принципе бывает у разработчика чаще, чем того бы хотелось.  То есть, как говорил мой начальник еще в России – посчитай до ста.   Я посчитал. И понял, что переделка схемы займет у меня 15 минут и в понедельник ещё до обеда можно будет тестировать.


  Очень удачно, – решил я и подошел к окну что бы его закрыть и защелкнуть перед уходом. Было только 2 часа дня. – Буду дома через полчаса, – подумал я и напоследок взглянул через  еще открытое окно на противоположную сторону блока.


 Я знал, что напротив моего офиса около года назад разместилась новая церковь под названием “Calvary”, на которую я не больно обращал внимания, когда доводилось, как сегодня работать в субботу. Это ведь не православная церковь, которую узнаешь по облику за несколько кварталов. Здесь большинство церквей имеют такой вид – пока не прочтешь вывеску – не узнаешь, что это церковь.


 Еще недавно по субботам у них не было никакой службы и помещение стояло под замком. Видимо, воскресному пастору приходилось платить рент владельцу помещения за всю неделю и он нашел коллегу и тот стартанул службу в субботу и удельная цена рента снизилась. На самом деле  ... какая разница – суббота, воскресенье, тем более, ни «сверху» ни прихожане не возражали. Это мне так показалось.


 Новый субботним пастор видать, имел хорошую бизнес хватку. У него все было налажено. Его прихожане прибывали на службу на дорогих, новых внедорожниках и привозили пожертвования в мешках.  Пожертвования в виде, как правило, носильных вещей, вышедших из употребления. Не из-за обветшалости, а из-за следующего отпуска в Париж или в Вену, а платяной шкаф ведь не безразмерный.


 Пастор каждый раз выдавал жертвующим бумагу за собственной подписью, где удостоверялось на какую сумму они пожертвовали. Сумма называется прихожанами всегда «с потолка». Однако, её под сомнение никогда не берут. Но, поскольку это позволяет снизить налоги, которые собираются со всех граждан страны к пятнадцатому апреля каждого года, указанная сумма как правило завышена. Прощает ли это всевышний? – неизвестно, но, говорят еще, что у дающего присутствует чувство, что он помог страждущим. Однако, это пока не до конца проверено… Нужны ли страждущим носильные вещи дарующих приобретенные  в Париже? Или просто униформа для смены?

 
 Вот, прихожане начали съезжаться. Перед зданием – параллельная парковка без разметки. Подъехал первый внедорожник. Жена вышла, муж вышел, выволок с заднего сиденья чемодан с пожертвованиями. Подъехала вторая пара – все тоже, жена и муж, но вместо чемодана – черный полиэтиленовый мешок для мусора, но, несомненно с пожертвованиями.   Попарно обнялись – мужчина с женщиной, женщина с мужчиной, мужчина с мужчиной, женщина с женщиной – словом, все варианты. Однако, дверь церкви уже открыта, так что прихожане с пожертвованиями зашли и скрылись внутри.


 Подъехала третья машина. Запарковались сзади, но оставив впереди себя пространство для трех машин – видимо, водитель знал себе место. Вышли – тоже  мужчина и женщина, тоже – мешок. Вышли и двинулись ко входу церкви, но, видимо, мужчина усмотрел во второй машине нечто важное. Верно, я был здесь на прошлой неделе и там стоял поношенный Линкольн а сейчас – новый спортивный Мерседес.

 
 Мужчина оставил мешок возле женщины и быстро подошел к неопознанной машине, стоящей на опознанном месте, согнулся... и через стекло пытался что-то разглядеть на дэшборде. А что там определишь с этой точки? Похоже, пытался прочитать пробег – махнул рукой, видимо, удостоверился, что машина – новая... вернулся к своей... почти как новой, но уже не.  Вернувшись, мужчина видно вспомнил, что он что-то не уточнил из того, что было возможно, поставил мешок на асфальт возле женщины и быстрым шагом направился досматривать и уже согнулся и прислонился к закрытому окну Мерседеса, как обнаружил паркующегося на третье место и отскочил от Мерседеса. – Нет, ничего я не разглядывался, просто поясницу прихватило... Видимо, когда подглядываешь, важно чтобы не было свидетелей. Мужчина поднял мешок с пожертвованиями и они вдвоем пошли к вновь прибывшим, очевидно, знакомым. Вновь, прибывшие в свою очередь, со своим мешком и раскрытыми объятиями двинулись для приветствия два на два к приближающейся паре с традиционным мешком...


 – Что это со мной, – ещё подумал я? По-видимому, я не верю в искренность этих людей. То есть, я не верю, что они обращаются к Богу и меня это беспокоит. Или я просто люблю театр, давно там не был, а сейчас восполняю пробел? Какая-то мания – увидеть живьем того, кто обращается к Богу и при этом не врет или не «разыгрывает дурака». Какая-то слежка за неискренними с Богом, которые всегда – дураки, ведь Бога не надуешь... А может этих людей тоже мучает эта неискренность – их собственная?


Я уже хотел было окончательно защелкнуть окно и отправиться домой, как увидел справа за углом церкви, как бы второй акт – ту часть процедуры, без которой пожертвования не имели бы для церкви никакого смысла. Ведь, эти пожертвования из мешков как-то нужно распределять между страждущими? Но, видать, пастор с воскресной службой в субботу был силен и в этом. И тут мне снова повезло. Я увидел «кухню» процесса.  «Кухня» состояла вот в чем...


За углом церкви стоял большой и очень уж старый ВЕН, у которого все двери с пассажирской стороны были распахнуты и на обочине дороги «в кучу» лежали носильные вещи. Обитатели ВЕНа – мужчина и женщина эти кучи перебирали и сортировали. Вещи из ВЕНа мужчина сбрасывал на центральную кучу. Перебирала, таким образом, женщина. Женщина их сортировала в специфические кучи. – Вот откуда взялись вещи, которые они перебирают целый день, – понял я. Это – вещи из пожертвований. Двое их сортируют и отвозят в Тhrift  или Good Will Store. Это одно и то же. Но название Магазин Доброй воли мне
больше нравится. «Магазин доброй воли» покупает эти вещи у них по дисканту, а вырученные деньги идут назад в церковь и пастор отдает часть этой паре за работу и доставку.  Ну что-то в этом роде...


  Это была пара – возрастом под стать друг другу. Но было между ними существенное отличие. У него вываливался живот, а такое может быть от дешевой пищи – junk food. Она же была необыкновенно стройна. – Нет, вместе они случайно. Это не семья, – понял я.


  – Женщина, – я думаю, – в возрасте тридцати – тридцати пяти наклонялась к куче неотсортированных вещей, распрямляла каждую и свой позвоночник, определяла что это за одежда и ее качество и отправляла в другую кучу уже отсортированных вещей после чего опять наклонялась за другой еще неотсортированной и делала то же самое.


 Я смотрел на это занятие несколько минут и мне показалось страшно интересно:  –насколько этой женщины вообще хватит? Тут еще не следует скрывать, что женщина была стройная и очень ладная, что редко встретишь в Америке среди тех, у кого нет возможности ходить в спортзал и питаться дорогой пищей. Ещё, я трижды в неделю бываю в спортзале и когда делаю подобные сгибы и разгибы в течении 15 минут, спина оказывается в пред судорожном состоянии. Словом, я засек время на предмет – когда же у нее начнется судорога.


 Прошел час. Поездка домой явно откладывалась. Женская судорога не наступала. Я начал завидовать. Солнце жгло немилосердно – не меня, я был под кондиционером, несмотря на приоткрытое окно. У женщины не было ни окна ни кондиционера, ни тени. Она продолжала свои разгибания – сгибания. Куча, подлежащего сортировке, таяла медленно.


 Женщина согнулась в очередной раз, подхватила какую-то «тряпку», было лишь видно, что тряпка черная. Разогнулась и расправила тряпку но...  согнуться уже не смогла.


 Я посмотрел на часы.  Её хватило более, чем на полтора часа. – Молодец, – подумал я. Но, тут мне стало ее жалко –  трудно сказать почему у нас проявляется жалость к чужому человеку, но еще труднее, когда дело касается женщины за обликом которой, что-то угадывается. Угадывается – это может быть ещё притягательнее, чем имеется на самом деле...


 Оказалось, что жалость здесь была неуместна вовсе. Оказалось, что все дело было в черной тряпке. Я даже подумал, что перебирая ношенные вещи и наткнувшись на эту черную тряпку, женщина нашла на ней бриллиантовую наколку в такое число каратов, что с этого самого момента ее жизнь изменится кардинально... Женщина зашла в машину, а ее напарник вышел, захлопнув за собою дверь.



 Теперь доходчиво объяснить, почему я до сих пор не поехал домой в семью было невозможно. Я ждал, что будет дальше, прикованный к закрытой двери ВЕНа за которой скрылась женщина в шортах и с черной тряпкой в руках. На часы я уже не смотрел, так что не знаю, когда именно дверь распахнулась и из нее на асфальт выпрыгнула женщина.


 Она выглядела так, что появись она на людной улице – все мужчины оказались бы под риском вывихнуть себе шеи или испортить отношения со спутницами, если такие были. Больше всего она походила на черного лебедя из Лебединого Озера Чайковского, который выпрыгнул на сцену своим знаменитым выходом и сейчас  раздастся буря аплодисментов, волной проходящая от партера до галерки. Иначе говоря, она выглядела как Екатерина Максимова на одном из немногих гастрольных спектаклей, что я видел в Союзе.  Женщина в черном воздушном платье едва доходившем до колен была, как мне показалось, столь же выразительна. Ожидания чуда проснулось во мне. Я подставил стул вплотную к окну  чтобы лучше видеть.


Похоже, у женщины в черном платье ожидание чуда проснулось значительно раньше. Захлопнув дверь ВЕНа из которого она выпрыгнула, женщина завернула за угол и пошла к фронтальной двери церкви  “Calvary” из которой уже разносились звуки странной музыки и стоны ударного инструмента, а по силуэту пастора было видно, что он пытается кого-то привлечь призывными хлопками в ладоши, может даже всевышнего. Уж не знаю намеревалась ли женщина в черном зайти в церковь, но услышав эти звуки, она прошла мимо, глядя на все это, как мне показалось, свысока.


 Но, как она шла! Как она шла! Дойдя до двери своей летающей походкой, она сделала «жете», проскочив дверь именно таким образом. Как будто сообщив, что именно она об этой двери думает и пошла дальше, вдоль квартального блока теперь уже нормальным шагом, если можно поверить, что балерины двигаются нормальным шагом. О, несомненно, она была балериной, не балерины выполнить «жете», как взлетела она, не могут...


 У меня было такое ощущение, что женщина принимает решение и выражает это в танце, в почти походке, которая часть этого танца, потом, остановка возле двери “Calvary”, какой-то высший момент и обязательно взлёт в «жете». Она зависала и казалось, что никто так не зависал на столь долго и, конечно, мне это казалось, потому что ведь была Максимова... но мне так казалось! И, когда женщина парила над дверью “Calvary”, в этот самый момент возникало ощущение, что это дверь храма, но пока она не взлетала, спроси хоть кого – это была дверь грязного склада скобяных изделий, лишь недавно и наспех помытого. Взаправду, вещи не бывают хорошими или плохими, пока они не освещены нами...


 Проскочив дверь “Calvary”, женщина пошла свободной походкой дальше, дошла до угла и я увидел ее опять с противоположной стороны здания – и снова мимо двери “Calvary”. Опять дойдя до двери церкви, миновала ее выполнив «жете». В том же самом платье – черном и воздушном, коротком, вызывающем восхищающем, и несомненно, сшитым в точности на нее...


 Пока женщина в черном платье сделала третий круг, “Calvary” закончила службу, прихожане дружно вышли, как нормальные деловые люди у которых апойнтмент с Богом был  закончен, которые передали приношения пастору в обмен на квитанцию о снижении налогов, которые по обнимали друг друга следуя какому-то  обряду и поздравили друг друга с приобретением новых внедорожников. Еще три минуты и все разъехались. “Calvary” была закрыта и даже след пастора простыл.


 В следующее мгновение из-за правого угла здания вновь показалась женщина в черном платье. Она увидела, что прихожане все до одного исчезли – ни одной машины на квартале, где церковь. Она  подошла к двери “Calvary” и заглянула сквозь стекло вовнутрь, и убедившись что внутри – тоже никого, она  прислонилась к двери спиной. Прямо напротив окна моего оффиса. Очень близко. Я видел отчетливо как она сложила руки на груди,  и прикрыла глаза. И запела. У нее было великолепное, драматическое колоратурное сопрано, как у Joan Sutherland. Вокруг никого в пределах видимости не было. Меня она не видела – я был за поляризованными стеклами. То-есть, слушателей среди людей у нее не было – так считала она. Она пела Аве Марию Баха-Гуно:
      
                Ave Maria, gratia plena,
                Dominus tecum,benedicta to in mulieribus,
                et benedictus fructus ventris tui Jesus.
                Sancta Maria mater Dei,...

Вот так впервые в своей жизни я подслушал голос обращенный к Богу и  в искренность этого обращения я поверил безоговорочно...


... На этом история закончилась, но лишь история моих наблюдений. Я верил как никогда, что  где-то она продолжается, но не вокруг трака «доброй воли». Но, что такое вера? Вера в отличии от знания, всегда содержит сомнение. И это сомнение мне напоминало о себе каждый день всю следующую неделю.


В пятницу прошли испытания моего устройства, которое, практически перестало потреблять ток от батарейки. Присутствующий на испытаниях мой инженерный менаджер глядел на меня таким взглядом, что на меня, пожалуй, можно рассчитывать, а я ведь предупреждал, а он, может быть даже верил, но знал – лишь теперь.


А в субботу мы с женой поехали на океан в Санта Круз с утра пораньше, чтобы к вечеру вернуться домой. С дороги жена сделала резервэшн по телефону в ресторан, что возле нашего дома, на шесть вечера...


Океан в Санта Крузе всегда поражает, сколь часто к нему не ездишь. Лично меня  ощущением, что ты – житель вселенной. Но это ощущение у меня проходит через двадцать минут, сменяясь на чувство жары от солнца и ледяного ветра от Великого Океана. И я попросился домой на час раньше, чем мы планировали. Я бы запросился через двадцать минут, но жена, как и всякий нормальный человек, меня бы спросила: – а зачем мы ехали?


В дороге назад я оказался за рулем, что было нелегко устроить, потому что  жена считает себя лучшим водителем, чем я – я тоже так считаю. Но, мне удалось! Как мне удалось её уболтать – не спрашивайте – самому невдомёк. Тем более, мне было невдомёк – почему я пропустил экзит к нашему дому – причём, без задней мысли, в чём я до сих пор уверен.


Мой промах жена приметила тут же – я предупреждал, что она не только водит лучше моего, но без компьютера помнит в деталях карту всей Селиконовой Долины, что для меня непостижимо.


И я соврал – легко и непринуждённо, чего в общем-то я не умею. Я сказал, что мне нужно на секунду заскочить на работу – так что к ресторану мы успеем вернуться. Однако, после того, как я соврал, я отчётливо почувствовал, что мне нужно кое в чём убедиться и я прибавил скорость, на что жена мгновенно отреагировала – ты итак идёшь 75, нам лишний тикет не нужен...


Через семнадцать миль я, на этот раз безошибочно, сошёл с хайвэя и подъехл ко входу моей компании, но чуть дальше и завернул налево, припарковавшись прямо позди ВЕНа, из-за которого неделю назад я приехал домой с огромным и необъяснимым опозданием на семь часов.


Возле ВЕНа лежали вповалку вещи – гора вещей – пожервований из церкви. Сверху, на этой горе стоял тот же мужчина с отвисающим животом. На мужчине был широкий черный ортопедический пояс для защиты позвоночника от перегрузок. Но, судя по осторожным и тщательным движениям, перегрузки уже имени место. Живот мужчины казался меньше, хотя, возможно, благодаря стягивающему поясу. Его напарница начисто отсутствовала! Нет, её история, кажется, продолжалась...


 – Поехали домой, сказал я жене. – А зачем мы приезжали? – спросила жена, – я тебе потом расскажу, – сказал я, не будучи уверен, что смогу.