Иллюстрация Лады Вдовиной
Мы поженились с Ричардом и прожили вместе три года. Это было очень спокойное и счастливое время. Тогда мне казалось, что Господь, наконец, закончил испытывать меня и послал мне долгожданный покой. Но я вовсе не сидела без дела. Ты, Катрин, знаешь мою кипучую натуру.
В бродячем цирке я работала от темна до темна. Я каждый день тренировалась до седьмого пота. И как только шею не свернула? Когда жила с Полем, я целыми днями занималась домашними делами. А с Ричардом я в полной мере хлебнула аристократической скуки.
Ричард, по роду службы, часто уезжал. Я оставалась одна. Слуги делали за меня решительно всё. Сама я только моргала. И незнание языка изолировало меня от мира. Что может быть хуже, чем полная изоляция от людей и отсутствие занятий? Верно сказано в писании: «Не хлебом единым жив человек, но и всяким словом из уст исходящим». Именно поэтому я с жаром принялась изучать английский язык. Говорят: «необходимость – лучший учитель». И это правда. Язык мне был необходим, как воздух. Каждый день я посвящала языку шесть, а то и восемь часов. И мне удалось овладеть им в совершенстве.
Как только с языком стало немного получше, я с жадностью принялась читать книги.Мир оказался удивительным и интересным. Я глотала все подряд – философия, история, романы, легенды, путешествия. Особенно меня пленяли путешествия – Одиссей, Майль Дуйн, сэр Френсис Дрейк.
Кроме того, мне не хотелось терять своей физической формы. Я занималась физическими упражнениями не менее одного часа в день, а так же повторяла упражнения с ножом, подсмотренные у Гюрзы, метала ножи, как учил меня Андре.
Ещё я возобновила уроки игры на лютне, которыми занималась в детстве, но после смерти родителей, вынуждена была прекратить.
Вскоре после свадьбы мы переехали в поместье. Там у Ричарда был замок. Мне понравилась его суровая красота. Замок был выстроен из неровного серого камня. Он сохранил первозданный вид, словно бы я вернулась в двенадцатый век.
О замки, замки! Гордые древние твердыни! Что с вами сделали ваши хозяева в наш изнеженный семнадцатый век? Они замазали на ваших стенах вмятины от ядер вражеских катапульт, ровненько вас оштукатурили, разукрасили лепными карнизами, выкрасили в весёленькие цвета, прорезали ваши могучие стены огромными окнами, обстроили снаружи ажурными колоннадами! Ваши рвы засыпаны, и на них разбиты клумбы.
Вы стали уютными домиками. Раньше вы были суровыми воинами. Теперь вы кастрированы, напудрены и накрашены, наряжены, словно цирковые клоуны, или капризные кокетки.
Жалкая участь! Время никого не щадит!
Именно поэтому замок Ричарда мне понравился. Он представлял полную противоположность лондонскому особняку - серый, несимметричный, с узкими бойницами в стенах семифутовой толщины, с глубоким рвом, с узкими коридорами и крутыми винтовыми лестницами, с древней часовней в угловой башне, с низкими сводчатыми потолками.
А вокруг замка был разбит запущенный сад с песчаными дорожками, с прудом, с беседкой, с таинственным гротом, с загадочными статуями, которые обнаруживались в самых неожиданных местах.
Я любила читать в этом саду, закутавшись в белую пушистую шаль, или просто бродить по лабиринту его дорожек. Иногда, я любовалась окрестностями с высокой крепостной стены: золотые поля, милая деревенька, ветряные мельницы на холмах, извивающаяся змейка реки.
Часто я совершала конные прогулки. Недалеко от поместья была гряда меловых холмов, на которых высились ветряные мельницы. А за ними был высокий обрыв. С этого обрыва я могла любоваться на морские валы, медленно и величественно катившиеся из-за горизонта. Хорошо там было. Приедешь, бывало, на коне и смотришь на море. Волны бьются о скалы, облака бегут, ветер шумит в зарослях вереска.
Однажды, во время одной из таких прогулок, мне довелось спасти моряка. Дело было так. Накануне ночью разразилась сильная гроза. Ветер выл в трубах нашего старого замка. Непрерывно гремел гром, мерцали молнии. Казалось, самые стены дрожат от ударов бури.
К утру ветер ослабел, И поскольку Ричард был в очередной отлучке, я сочла возможным начать день с конной прогулки. Мне казалось, что свежий морской ветер исцелит меня от приступов утренней тошноты, которые я к тому времени начала испытывать ежедневно.
Меня сопровождал наш привратник Сэм.
Как только мы въехали на гребень меловых холмов, сразу же увидели следы кораблекрушения. В море там и сям плавали обломки обшивки, мачты, бочки, ящики. Когда мы спустились к морю, обнаружили и несколько человеческих тел, перекатывавшихся в полосе прибоя. Один из этих несчастных моряков был ещё жив. И мы отвезли его к нам в имение.
Это был совсем молодой человек, почти мальчик. На вид ему было лет пятнадцать. Но руки его уже покрылись роговыми мозолями от грубой работы.
Пока он был без сознания.
Мы уложили его в сторожке Сэма, что стояла у ворот нашего сада.
У мальчика был жар, сломанная лодыжка и рваная рана на голове. Видимо, его сильно приложило о скалы вовремя шторма. Он бредил. Я сама стала ухаживать за ним. Ведь бредил он на чистом французском языке. А я так давно не слышала родной речи. Мы дежурили у его постели попеременно с двумя горничными. Но судьбе было угодно, чтобы он очнулся именно в моё дежурство.
Я очень хорошо помню, как он обвел комнату удивлённым взглядом и спросил по-французски:
-Где я?
-В поместье графа Винтер, - ответила я.
-Но как я здесь оказался? – спросил он.
-Вы потерпели крушение.
-Значит, я в Англии?
-Да, мой друг.
-Но почему вы, сударыня, говорите по-французски?
-Потому что я стала англичанкой совсем недавно.
Он взглянул на меня и улыбнулся. Разумеется, я ухаживала за ним вовсе не в бархате. Я одолжила у одной из своих горничных старое платье, коричневого сукна, аккуратно заштопанное на локтях, и белый передник. Видя мой непритязательный наряд, он не признал во мне графиню.
-А вы красивая, - сказал он.
-Раз дело дошло до комплиментов, значит, ваше здоровье идёт на поправку! – сказала я с улыбкой.
-Как вас зовут?
-Кларисса. А вас, сударь?
-Меня зовут Луи. А вы горничная?
-О, нет! Берите выше!
-Старшая горничная?
-Луи, давайте условимся. Слово «старшая», по отношению ко мне, совершенно неприменимо. Я молодая. Понятно вам?
-Значит, вы экономка.
-Вот уж нет! Скорее, я мотовка.
-А вы давно здесь служите?
-Разве такая молодая женщина может давно служить? Я ещё в куклы-то не наигралась! Но теперь вы, Луи, будете моей куклой. Я буду вас пеленать, мыть, кормить с ложечки.
-Судя по чепцу, вы замужем. И кто ваш муж?
-О, мой муж – большой человек! Он в этом поместье самый главный. Его все слуги боятся! Даже наш дворник Сэм кланяется ему. А уж поверьте, Сэм не станет кланяться кому попало.
-Вы жена управляющего?
-Ну, в некотором смысле, да. Мой муж иногда управляет этим поместьем. Но сейчас он в отъезде, и всеми делами заправляет мистер Смокли. Что делать? Служба! Хозяин приказал, и мой бедный муж бросил поместье, бросил молодую жену и помчался исполнять приказание! Такова жизнь…
-Но, если вы такая важная птица, то почему вас назначили сиделкой?
-Такова была воля графини! Она упрямая и своенравная. Никто не дерзает с ней спорить! Весь дом ходит на цыпочках от её капризов! Сказать вам по секрету, она и раньше-то ангелом не была. А уж как забеременела, так и вовсе от неё спасу никому не стало.
Так я, день за днём, морочила ему голову, отвечая на все вопросы таким образом, чтобы говорить одну только правду, но не открывать своего истинного положения. Не могу сказать, что я ухаживала за ним от великой христианской любви. Просто мне было ужасно скучно в этом поместье. И нужно было как-то с этой скукой бороться. Я так истосковалась по работе! По простой женской работе.
-О, нет, - возразила я. – Ты клевещешь на себя, Шарлотта. Ты ухаживала за ним именно от любви.
-Разве? – удивилась она. – Прости, Катрин, но ты говоришь чушь. За что я должна была любить его? За то что он бредил? За разбитую голову? Он тогда не совершил ничего такого, за что его можно было бы полюбить. Я не любила его, а просто развлекалась!
-Да, ты права, Шарлотта. Это была не любовь, но и не скука. Я всего лишь неудачно выразилась.
Если бы причиной твоего поступка была банальная скука, то ты и боролась бы с ней банально. Заигрывала бы с мелкими помещиками, собирала бы сплетни, мучила бы портного своими новыми выдумками и капризами.
-Но помилуй, Катрин, ведь каждый борется со скукой по-своему. Это – дело вкуса.
-Нет, тобой двигала не скука и не жажда развлечений. Ты просто накопила в себе большой запас нежности и заботы. Он тяготил тебя. И ты должна была его кому-нибудь отдать.
Это, как молоко в груди. Если дитя его не отсасывает, оно начинает тяготить тебя. Грудь начинает болеть.
-Ах, вот что ты имеешь в виду! По-твоему, я испытывала потребность в дойке?
-Шарлотта, ты несносный циник! Каждый человек испытывает потребность не только брать, но и отдавать. Тебя переполняло тепло и ласка. Поэтому ты взяла заботу о моряке на себя.
Если бы всему виной была скука, перестилание постели наскучило бы тебе через два часа. Ведь это достаточно нудное занятие, сидеть перед постелью, обтирать уксусом лоб, поить водой из ложечки и ждать, когда больной обмочит постель, чтобы её можно было сменить.
Сидеть перед кроватью больного, это ещё более скучное занятие, чем просто пялиться целый день в окно на прохожих!
На самом деле, ты хотела быть кому-то нужной. Но кому, если честно, нужна графиня? Больному была нужна сиделка, графу – жена, мне – подруга. А кому нужна графиня? Вот ты и ухаживала за больным. Ты была нужна ему, а он тебе.
-Ну, ладно, возможно, ты и права, Катрин. Я после подумаю об этом. Но вернёмся к моему моряку.
У него был жар, сильный кашель. Он проболел три недели. И всё это время не догадывался, что графиня лично ухаживает за ним, перестилает постель, обтирает его уксусом, кормит с ложечки овсянкой, выносит ночную вазу.
Мне это доставляло удовольствие, ибо я обожаю морочить людям голову. Две моих сменщицы ни слова не знали по-французски и не могли выдать моряку моей маленькой тайны. Так он и жил в нашей сторожке, принимая меня за служанку. Он непринуждённо болтал со мной обо всём. Он называл меня Кларисса, обращался ко мне на «ты», рассказывал массу невероятных морских баек.
Он сообщил мне название всех частей такелажа и рангоута, а так же разъяснил их назначение, научил вязать морские узлы. Потом он устроил мне небольшой экзамен и, когда я сдала его на отлично, сказал, что я вполне могла бы стать боцманом, если бы умела правильно ругаться и бить по морде.
Я же ответила, что умею громко визжать и неплохо владею скалкой! Услышав это, он удивлённо уставился на меня, а потом вынужден был признать, что такой способ общения с матросами, хоть и не принят во флоте, но вполне может оказаться действенным.
Однако вечно скрывать от него истину было невозможно. Настал день, когда он окончательно поправился. Жар прошёл, рана почти зажила. Уже не было необходимости сидеть рядом с ним. Он вышел во двор прогуляться, опираясь на черенок метлы.
В тот день все слуги суетились, готовясь к встрече Ричарда, который возвращался из длительной поездки. Они мыли, чистили, посыпали дорожки. И вот, мой моряк увидел меня затянутую в шёлк. Когда я вышла навстречу мужу, слуги кланялись мне. Вернувшийся из поездки, граф поцеловал мою руку.
Юноша был ужасно смущён, когда понял свою ошибку. И даже некоторое время разговаривал со мной с почтительной холодностью, без прежнего душевного тепла. Но потом мои чары сделали своё дело, и юноша снова оттаял.
Я предложила ему остаться у нас в доме в качестве слуги. Но он отказался. Видимо, он понял, что вакансии в доме нет. А быть нахлебником он не хотел. Это был гордый человек. Он сердечно поблагодарил нас за приют и ушёл. Он говорил, что наймётся юнгой на какое-нибудь судно.
Пришло время, и моя беременность стала всем очевидной. У меня вырос живот и испортился характер. Вскоре я вынуждена была отказаться от конных прогулок. Вместо этого, я величественно прогуливалась по саду. Ричарда я сильно не баловала. Только один раз позволила ему послушать, как у меня внутри пинается его наследник.
Роды прошли благополучно. Родился мальчик с такими же, как у меня, светлыми глазами. А волосы у него получились золотистые, средние между моими белокурыми и рыжими волосами Ричарда. Мы назвали нашего малыша Джонни. Я была объята новым, доселе неведомым мне счастьем. Все мои мысли были посвящены только ребёнку. Но вскоре суровая реальность сбросила меня с небес на землю.
Джонни подрастал. Ему было уже два года, когда я заметила, что с Ричардом стали происходить непонятные перемены. Он стал молчаливым, задумчивым, невесёлым. На людях он шутил даже больше обычного. Но когда мы были наедине, и ему не было нужды притворяться, он сбрасывал светскую маску, и я видела - что-то гложет его. Он становился угрюмым, молчаливым. Он стал часто уединяться и подолгу смотреть в пламя камина.
Мои попытки выяснить, в чём дело, ни к чему не приводили. Обычно он отшучивался, незаметно переводил разговор на другую тему, или запечатывал мне рот поцелуем.
Однажды, он пришёл домой позже обычного. Я ждала его и начинала волноваться. Меня мучили недобрые предчувствия.
Когда он, наконец, пришёл, я ещё не спала. Я выбежала навстречу ему и обняла его прямо в передней. И я почувствовала сквозь одежду что-то жесткое и шершавое. Оказалось, под одеждой была скрыта кольчуга.
Я поняла, что он ожидает покушения на свою жизнь, и потребовала от него объяснений. Он снова стал отшучиваться, говорить, что лишняя осторожность не может быть лишней.
Когда же я прямо спросила, от кого он ожидает покушения, он ответил, что имеет лишь непроверенные сведенья и смутные догадки, и не может на основании этого бросать тень на репутацию близкого человека, который, возможно, ни в чём не виновен.
Я закатила истерику. Но это не помогло. Я ничего не добилась. Пришлось удовлетвориться его обещанием, что он будет предельно осторожен.
Ночь я провела без сна. Только теперь, я вдруг осознала, что совершенно ничего не знаю о нём. В чём состояла его служба? Куда он уезжал? Кто его патрон? Все эти годы он ловко отшучивался и водил меня за нос. Он любил притворяться простаком, хотя на самом деле был очень хитёр и скрытен. Почему он так поступал? Он не верил, что я умею хранить тайны? Или не желал подвергать меня риску?
На следующий день Ричард вызвал нотариуса и составил завещание, по которому, в случае смерти, всё его имущество должно было достаться мне и нашему сыну. До совершеннолетия сына, его долей наследства должна была распоряжаться я.
Завещание было составлено в двух экземплярах. Один из них хранился у нашего поверенного, другой у меня.
Получив свой экземпляр, я потребовала объяснений, что всё это значит, и не собирается ли мой дражайший супруг в ближайшее время покинуть меня. Дик ответил, что серьёзной опасности он не видит, но любит содержать дела в порядке.
Вероятно, он подозревал кого-либо из своих родственников. И переписывая на меня всё своё добро, он рассчитывал этим обезопасить себя от слишком нетерпеливых наследников. Во всяком случае, другого объяснения его поступка мне в голову не приходило.
А ещё через три дня после этого, Ричард умер. Внезапно ему стало плохо, он слёг в постель, а часа через три он скончался.
Я не сомневалась, что он был отравлен. Под подозрение попали все слуги нашего лондонского дома. Поэтому я вместе с ребёнком переехала в поместье. Но и там я не могла быть спокойна.
Вообрази себе, Катрин, как озлобились на меня все эти аристократы – родня Дика. Они считали меня плебейкой, дерзкой выскочкой, которая облапошила их дражайшего Ричарда. Некоторые из них, узнав о завещании, стали открыто обвинять меня в его смерти, а за глаза, называть французской шлюхой. Сносить это у меня не было сил. Как мне стало гадко в этом змеином клубке!
Кроме того, я не на шутку опасалась за жизнь нашего младенца. Ведь в случае смерти, его доля наследства, переходила к ближайшим родственникам. А именно кто-то из них и был убийцей Дика.
И я сбежала во Францию. Первым делом следовало обезопасить ребёнка. Сама я спрятаться не могла. Ведь я должна была управлять именьем, получать деньги, производить проверку управляющих. Если этого не делать, именье разворуют в три-четыре года. Поэтому убийца мог, при желании, меня найти. Ему нужно было либо дождаться моего приезда в имение, либо выпытать у управляющего, куда он присылает деньги. Так что мне самой прятаться было бесполезно. А вот ребёнка я спрятала.
Перед тем, как сделать это, я долго путешествовала, путая след. Когда я убедилась, что за мной никто не следит, я решила спрятать сына.
В некоем городе, я нашла одного обедневшего, но достойного провинциального дворянина. У него была жена, но Бог не посылал им детей. Я попросила их заняться воспитанием моего ребёнка.
Обычай отдавать ребёнка в чужую семью очень древний, а в некоторых странах считался даже нормой. Ведь мать в слепой любви непременно избалует мальчика. Вырастит из него капризную барышню. А посторонний воспитатель может быть к нему и строг, и справедлив. Именно так был воспитан король Артур, Геракл, Тесей и прочие герои.
Конечно, два года - слишком рано, чтобы разлучать ребёнка с матерью. Лучше всего было бы отдать его в семь лет. Но другого выхода у меня не было. Рисковать его жизнью я не могла. Приходилось выбирать меньшее из двух зол.
Ни дворянин, ни его жена не знали истинного имени моего сына. Я положила в местный банк крупную сумму денег с тем условием, чтобы каждый месяц банкир выдавал тому дворянину двести экю. Но снять со счёта всю сумму было невозможно.
Кроме того, я наняла поверенного, который обязался до совершеннолетия моего сына, хранить пакет с документами, подтверждающими права моего сына на титул и наследство. В том же пакете было моё завещанье и длинное письмо, на тот случай, если я сама не смогу рассказать сыну о своей жизни. Этот пакет, поверенный должен был вручить моему сыну в день его совершеннолетия или позже, но не ранее, в присутствии свидетелей и банкира. В случае, если он это сделает, и если пакет окажется целым, без признаков вскрытия, поверенный должен был получить у того же банкира вознаграждение в пятьсот экю. Если же пакет окажется вскрытым, то гонорар поверенного уменьшался в десять раз.
Таким образом, никто не знал настоящего имени моего сына, ни воспитатель, ни его жена, ни банкир, ни поверенный. Узнать имя моего мальчика можно было бы только, вскрыв пакет. Но тогда поверенный потерял бы четыреста пятьдесят экю. А это его никак не устраивало, и он прятал пакет в тайнике, берёг его, как зеницу ока. Особенно тщательно он охранял пакет от банкира – единственного человека, который выиграл бы от преждевременного вскрытия пакета.
Устроив дела сына, я приехала в Париж и купила дом, в котором мы с тобой находимся. Сюда управляющий именьем присылает из Англии деньги, получаемые от моего поместья. Время от времени я приезжаю в Англию, чтобы проверить добросовестность своего управляющего, поговорить со слугами и крестьянами.
Предполагаемый убийца легко мог выследить меня. Ведь мой адрес в Париже не был тайной. Да и как я могла бы пользоваться доходами от именья, если бы скрывалась? Но найти моего сына было невозможно. Ведь даже он сам не знал, кто он такой. А убивать меня было бы бесполезно, ибо в случае моей смерти, наследство досталось бы не убийце, а моему сыну.
Один раз в год я навещала сына и его воспитателя. Но я делала это одна, без сопровождающих. Я путала след и не приближалась к убежищу сына до тех пор, пока не была убеждена в отсутствии слежки. Возвращалась в Париж я так же с величайшими предосторожностями, чтобы никто не мог разыскать убежище сына по обратному следу.
Ты, Катрин, наверное, обратила внимание, что я не называю ни одного имени. В моём рассказе нет названия города. Неясно даже в какой стране этот город находится. Это не значит, что я тебе не доверяю. Скажи только слово, и я всё тебе открою. Только прежде подумай, нужна ли тебе эта тайна?
-Пожалуй, - сказала я, - чем меньше буду знать, тем крепче буду спать. Право, Шарлотта, если эти подробности станут мне известны, значит, у убийцы может появиться желание найти меня и допросить. Не говори мне ничего.
-Я тоже так думаю, - сказала Шарлотта. – Достаточно того, что я рискую сама. Не хватало только подвергать риску ещё и тебя.
Я – единственный человек, который знает, где находится убежище моего Джонни. И я не беззащитна. Не так-то легко меня похитить.
Но похищать меня бесполезно, ибо ради своего сына, я выдержу любые пытки. Даже замучив меня до смерти, убийца ничего не добьётся, только потеряет последнюю надежду получить заветное наследство.
Я переиграла его, или её. Под подозрением у меня находятся пять человек. Всё это родственники Ричарда, прокутившие свои имения и лишившиеся наследства, благодаря его завещанию. Но только один из них часто ездит во Францию и навещает меня. Это брат Ричарда – лорд Винтер - барон Шеффилд.
Он такой милый кавалер. Ты непременно увидишь его, когда он снова навестит мой дом…
Шарлотта замолчала, задумчиво глядя в окно и накручивая локон на палец.
Я тоже глянула в окно. Ночное небо на востоке посерело, большая часть звёзд погасла. Я решила, что ложиться спать уже поздно, а вставать ещё рано.
-Скажи мне, Шарлотта, - сказала я, - а что тебе известно о дальнейшей судьбе священника? Вы больше с ним не встречались?
-Нет, Бог уберёг меня от новых встреч с ним. Но у меня были и время, и возможность осторожно навести справки о его брате.
Мой человек съездил в Лилль и выяснил, что палач был обвинён в устройстве побега и провёл в тюрьме два года. Потом Поль Роже якобы добровольно приехал в Лилль и сдался властям. Тогда Жакоба выпустили, а Поля посадили вместо него. И тут Поль повесился в камере. Его похоронили возле дороги, в неосвящённой земле.
-Невероятно! – воскликнула я. – Судя по тому, что ты мне о нём рассказывала, он не мог этого сделать. Такие люди не кончают с собой.
-Я тоже не очень-то поверила в эту душещипательную историю, - зевнула Шарлотта. – Тем более, что у него было около трёх тысяч ливров, которые он вытянул из графа. Зачем ему было с такими деньгами в петлю лезть?
Скорее всего, он хотел подкупить стражу и устроить брату побег. Но, что-то у него сорвалось. Возможно, тюремщики имели на него зуб, за прошлый дерзкий побег. Схватили его, представив дело, как добровольную сдачу. Потом, мало по малу, вытянули из него все деньги до последнего су. Ну, а уж после инсценировали самоубийство, чтобы о деньгах никто не знал. А то пришлось бы ещё с начальством делиться…
А впрочем, мне всё равно.
-Послушай, - сказала я, - получается, что твой Поль, был не так уж плох. Ведь он для брата старался. Понимаешь, он не для себя деньги вымогал, а для него.
-Ты хочешь сказать, что он продал меня графу только для того, чтобы выкупить из тюрьмы этого упыря?
-Я думаю, ему было совестно, что брат, который его освободил, сидит из-за него в тюрьме. А добром попросить у тебя денег он не мог. Ведь ты ненавидела Жакоба.
-Оставим это, Катрин! Я ведь сказала, что мне всё равно. Ты же видишь, я не стала мстить этим людям. Обоих покарал Бог.
Шарлотта встала с оттоманки и приказала мне подать воду для умывания. Это означало, что третья ночь откровений кончилась. Порозовевшее небо возвестило о наступлении утра. И всё встало на свои места. Мы обе надели свои привычные маски. Моя подруга снова стала надменной графиней, а я - суетливой, заискивающей горничной.
http://proza.ru/2014/10/26/1035