Иллюстрация Лады Вдовиной
Вечером Гюрза куда-то засобиралась. Она сказала, что у неё осталось незаконченное дело, о котором мне лучше ничего не знать.
-Дело из тех, которые лучше делать ночью, - доверительно сообщила мне она.
-Ты хочешь заработать денег на дорогу? – с ужасом спросила я.
-Нет, успокойся. Сегодня никто не умрёт. Просто у меня свидание. Ничто человеческое мне не чуждо. Вернусь поздно, возможно, даже утром. Завтра мы уходим, тянуть больше некуда, сама понимаешь.
Я осталась одна. Вечер был холодный ветреный. Я сидела у камина, который перед уходом затопила Гюрза. Я пыталась возражать против такой роскоши, ведь дрова были дороги. Но она сказала, что экономить нет смысла, всё равно нам завтра отсюда уходить.
Сидя у огня, я вспомнила дом, маму, и то, как она заставляла меня мотать нитки. Мы с ней так же сидели перед огнём, и она учила меня рукоделию. Это было ужасно нудное занятие, и я искала возможность удрать. Боже! Что бы я только ни отдала сегодня, чтобы вот так сидеть и перематывать для неё нитки.
Вдруг я услышала стук в дверь. Это был наш обычный условный стук. Два удара, пауза, два удара, пауза, один удар. Я удивилась, что Гюрза вернулась так рано. Похоже, намеченное свидание не состоялось.
Открыв дверь, я увидела, что это вовсе не Гюрза. Передо мною стояла долговязая мужская фигура, закутанная в длинный плащ. Я попыталась тут же захлопнуть дверь, но не смогла. Незнакомец уже успел подставить ногу. Он оттолкнул меня, вошёл в дом и запер дверь на засов. Потом, он не спеша откинул капюшон, повесил свой плащ на крючок и бросил на пол свой дорожный мешок, в котором что-то глухо брякнуло.
Я отступила в угол к сундуку, но понимала, что воспользоваться запасным выходом не успею.
Наконец, он повернулся к свету, и я узнала его. Это был Жак Роже – палач города Лилль.
-Ну, что же ты не кричишь, не зовёшь на помощь? – спросил он с недоброй улыбкой.
-Что вам здесь нужно? – спросила я, чувствуя, что ноги слабеют и подкашиваются.
-Я пришёл попрощаться, ведь вы покинули тюрьму, никого не предупредив.
Жаль, всё-таки, что вы не кричите. Сбежались бы люди. Я бы со спокойной совестью объяснил им, кто вы такая. После чего вы бы отправились в тюрьму, а я домой.
-Послушайте! – взмолилась я. – Я вовсе не толкала вашего брата на кражу. Я даже не знала о ней до самого моего ареста! Просто ваш брат… Он взял меня силой, а потом, чувствуя вину, помог мне бежать из монастыря. И золото взял, чтобы прокормить нашего будущего ребёнка. Но я не просила его об этом. Я даже не знала…
Договорить я не успела. Он грубо схватил меня и бросил на кровать. Он вдавил меня в тюфяк, своим длинным тяжёлым телом, и, после непродолжительной молчаливой борьбы, привязал мои руки и ноги к спинкам кровати.
Некоторое время, я бешено дёргалась, пытаясь порвать верёвки, а он иронично наблюдал за мной. Наконец, я остановилась, чтобы отдышаться.
-Послушайте, - снова взмолилась я, – Возможно, я сама во многом виновата. Я вела себя не так, как подобает монахине. Да, я флиртовала с ним, но я не предполагала, что дойдёт до этого…
Тут я вынуждена была замолчать, потому что он заткнул мне рот какой-то вонючей тряпкой, кажется чулком.
Потом он развязал мешок и не спеша начал вынимать из него предметы, один отвратительнее другого, и раскладывать их на столе. Сначала он вынул ножницы для стрижки овец. Пощелкал ими в воздухе и сказал:
-Только порядочные женщины имеют право носить длинные волосы. А таких, как вы, следует стричь наголо и поселять в особых кварталах.
Я снова задёргалась, как муха в паутине. Но верёвки крепко держали меня.
Потом он вынул оловянную чашку и поставил её на стол. Налив в неё какую-то жидкость из фляги, он пояснил:
-Это масло. Обыкновенное конопляное масло. Дело в том, что раскалённое железо, если его предварительно не смочить в масле, прилипает к коже. И вместо красивого чёткого воровского клейма, получается рваная рана.
Я почувствовала дурноту, слабость во всём теле. В глазах поплыл туман.
Наконец, он вынул само клеймо, полюбовался им и положил на угли догоравшего камина. Последним предметом, вынутым из мешка, были маленькие ручные мехи для раздувания углей.
Он пододвинул табурет к огню, уселся и принялся раздувать угли. При этом он приговаривал:
-Пора наказать одну потаскуху, чтобы порядочные люди, встречаясь с ней, ясно понимали с кем имеют дело. Неплохо было бы так же вырвать ноздри и отрезать уши, чтобы эта тварь не могла больше никого соблазнить. Занятно было бы показать миру ваше истинное лицо. Но это я сделаю в следующий раз. Пока придётся обойтись только одним клеймом.
Я обливалась холодным потом и не верила в реальность происходящего. Мне казалось, что я вот-вот проснусь. Но кошмар никак не заканчивался.
-Я всю жизнь клеймил разных подонков, вешал убийц, стриг шлюх. И я не испытывал к ним ни малейшей жалости. Я делал полезное дело и даже гордился этим, - продолжал он свой беспощадный монолог. – Но вчера мне пришлось заклеймить своего собственного брата. Он был единственным человеком во всём городе, который не воротил рыло при встрече со мной! Мы вместе играли в детстве, вместе дрались против шантропы с соседней улицы. Мы вместе подглядывали, как купаются девки. Однажды, будучи подростком, я спёр у папаши бутыль вина и на спор выжрал её всю. Так вот, Поль целый день прятал на чердаке моё бесчувственное тело от отца, который искал меня плёткой в руках по всему городу. Это был единственный человек, которому было не наплевать на меня, который мог выслушать меня и понять.
И вот, я его заклеймил! Это был мой долг. И отказаться я не мог. Представляете, что я при этом испытал? Я собственными руками выжег на его плече лилию, поставив его в один ряд с той мразью, против которой боролся всю жизнь! Вы страшно унизили его и погубили! Можете вы это понять?
Разумеется, я ничего не могла ему ответить, ведь во рту у меня был кляп.
-Ни черта вы не можете понять! – ответил он за меня. – Я выжгу вам такое же клеймо, чтобы вы на своей шкуре поняли, что это такое!
Потом он взял ножницы, подошёл ко мне, погладил, потрепал мои волосы.
-Какой шикарный мог бы выйти парик! – сказал он.
Он выделил из них одну прядь и обстриг её.
Я отчаянно замотала головой и замычала в кляп, из глаз моих хлынули слёзы.
-Вижу, что вам была бы не по вкусу новая причёска. Жаль, что не могу вас остричь, как вы того заслуживаете. Это я просто отрезал один локон на память.
И вдруг он сказал писклявым голоском ярмарочного клоуна:
-Итак, достопочтенная публика, одно прикосновение магического жезла, и эта милая девушка на ваших глазах превращается в уличную девку! Крибле, крабле, бумс!
Из-за слёз я ничего не видела, хотя он делал всё медленно и демонстративно. Я только чувствовала, как он разорвал на мне рубашку, как страшная боль пронзила моё тело.
Потом он не спеша оделся, аккуратно перелил масло обратно во флягу, остудил клеймо в ведре с водой, собрал вещи и ушёл, оставив меня распятой на кровати, с кляпом во рту.
-Что ты говоришь, Шарлотта? – с ужасом воскликнула я. – Я не понимаю, что он сделал. Он хотел напугать тебя?
Вместо ответа Шарлотта сбросила халат, и я увидела на её нежном плече грубый рубец в форме лилии.
-Не может быть! - шептала я. - Не может быть! Это же каторжное клеймо…
Шарлотта снова взялась за бутылку, но бутылка была пуста.
-Ложись спать, Катрин, - сказала она. – Завтра ты должна встать рано, вместе с другими слугами.
А у меня больше нет сил.
Она сбросила халат на ковёр и пошла в спальню. Я собрала её одежду, погасила свечи и потащилась к себе.
Я долго не могла уснуть под впечатлением рассказа Шарлотты. Даже выпитое вино не помогало. Вся эта история с палачом, клеймом, тюрьмой и трупами никак не шла у меня из головы. Напрасно я успокаивала себя, говоря, что теперь-то всё в прошлом. Теперь у Шарлотты есть дом, куча денег и очень милый туалетный столик. Ничего не помогало. Сон не шёл.
Заснула я только под утро. Но мне приснился кошмар - женщина в чёрной шали с бахромой. Она откинула с головы шаль, и там оказалась голова змеи.