Глава из книги "Уходцы" в документах, воспоминаниях и рассуждениях".
Ключевые слова: УКВ - Уральское Казачье Войско, НВП - Новое Военное Положение, 1874-1881 гг, старообрядцы, единоверцы, раскол, казаки.
_ _ _ _ _ _ _ _ _ _
Что же делать с людьми, когда они не подчиняются?
Первое, что пришло в голову генералу К.Ф. Бизянову, исполняющему обязанности наказного атамана УКВ: арестовать! Опять и опять всё тот же неоригинальный метод: в кутузку! Видимо, когда первые аресты только начинались, Бизянову и в голову не пришло, сколько именно людей он будет арестовывать. А потом уже не было ни моральной, ни физической возможности изменить тактику? Это лишь гипотеза, но мне трудно поверить, что если бы Бизянов знал, что его действия окончатся арестом двух с половиной тысяч казаков и высылкой из войска семи с половиной, а по некоторым подсчётам, свыше 10 тысяч человек, он продолжал бы в том же духе. Не был же он враг УКВ? Он и сам был из войска. Ну не пришло ему в голову, что целое войско может отказаться выполнять приказы! Можно предположить, что были у офицеров, присутствовавших на станичных сборах, жёсткие инструкции арестовывать всех, кто будет отказываться подписать пустые листы. Вот они и арестовывали. Но ведь в некоторых станицах, по сведениям войсковой администрации, пришлось объявлять арестованной всю станицу! весь сход!
Так было в станице Круглоозёрной. О станичном сходе в этой станице известно из работы Витевского (он первым написал об этом) и от него мы знаем, что население этой станицы оказалось самым монолитным: из 218 казаков, пришедших на сход, 211 отказалось выбирать депутатов, и из-за этого в литературе по событиям 1874 года Круглоозёрную называют самой “мятежной”. Однако мне этот сход кажется загадочным по своим результатам. Этот случай полного согласия всех казаков довольно уникальный, потому что во второй половине 19 века в войске был большой разброд мнений: УКВ разбивалось на независимые экономические районы, традиционные сферы экономики (рыбалка, например) отмирали, происходило массовое расслоение населения - и идеологическое, и экономическое. В двух словах и цифрах эту мысль не докажешь (да и это тема для отдельного большого исследования),но штудируя статистический обзор УКВ Н.А. Бородина постоянно натыкаешься на подобные выводы, о каком бы разделе экономики или сферы общественной жизни не шла речь. Та общность войскового населения, которая ещё жила в памяти войска, на самом деле была более легендой, чем действительностью. Недовольство НВП присутствовало во многих слоях войскового населения, надо полагать, но вот степень недовольства этим законом и готовность открыто неповиноваться должны были варьироваться, и не только в зависимости от того, насколько ущемлялись финансовые интересы конкретной семьи, но и от характера отдельных людей, и от религиозных принципов, которые тоже варьировались. Старообрядец старообрядцу рознь, и тем более единоверцу. В войске были поповцы и беспоповцы, и между ними тоже были деления. Многие из этих фракций имели довольно различные идеи о способах достижения общественной цели. Не то чтобы у меня были на руках документы со съездов войсковых староверов с обозначением их “партийных линий”. Конечно, нет. Мне не удалось найти следов никакой организации казаков, никаких центров сопротивления, или организаторов и идеологов в традиционном смысле. При всех следствиях и при всём массивном потоке бумаг, произведённым войсковой администрацией во время “бунта”, если бы и были такие “партийные линии”, то их бы нашли и зафиксировали для истории. Но их не нашли!
Однако можно всё-таки с большой долей уверенности говорить о стратегических особенностях разных группировок, сформировавшихся, когда русская православная церковь раскололась на древле-православную, или греко-кафолическую (то есть греко-всемирную, как это было при главенстве Византии до 1439 года) и греко-русскую, которую мы знаем сейчас как РПЦ, или официальную Русскую Православную Церковь. Прежде всего, нужно упомянуть самую несговорчивую, бескомпромиссную или, как говорят сами старообрядцы, “крутую” часть старообрядчества: беспоповцев. Исторически, христианство неразрывно связано с институтом церкви и свяннослужительства. Согласно христианской доктрине, только в лоне Церкви (и как организации, и как освящённого здания, то есть церкви с алтарём) и только при посредстве священника (также освящённого на свою богоизбранную должность) можно познать истинную благодать. Когда в России произошёл массовый раскол Церкви как религиозного института, изначально и речи не шло об отказе от церквей и священников. Но с течением времени, количество помазанных священников, прошедших официальную процедуру посвящения в должность, стало уменьшаться, а точнее: законно посвящённые священники - сторонники “раскола” - медленно вымирали, и заменить их было некем, так как вся верхушка христианской иерархии перешла в “новую” веру. Бывало, что священно-служители переходили из “новой” веры в “старую”, и среди старообрядцев начались дебаты о возможности или невозможности принятия “услуг” попов, прошедших посвящение по новым правилам. Те, кто принимал священников -“перебежчиков”, стали называться “бегло-поповцы”, но далеко не все старообрядцы были согласны на компромисс. Такие старообрядцы, не имея канонически законной иерархии, оказались в трудном положении: как истинные христиане, они нуждались в священниках, а “законных” священников не было. В результате многолетних теологических дебатов старообрядчество разделилось на два непримиримых лагеря. Один лагерь, признав тот факт, что истинных священников нет, и все люди обречены жить в грехе, положились на милосердие Божие, и на то, что они будут прощены в Судный день, потому что не было их вины в том, что не осталось истинных священников. Единственный способ доказать Господу, что они верны истинному христианству, был в следовании всем заповедям, аскетичной жизни и молитвах. Не имея освящённых церквей, эта часть старообрядцев довольствовалась молельными домами и часовнями (то есть зданиями без алтаря), из-за чего эта часть старообрядцев получила прозвище “часовенных”, а вместо священников пользовалась услугами выборных “дедушек”, которые были начитаны в священных книгах, или “начётчиков”. Эта “беспоповская” часть старообрядчества была самой твёрдой в своих принципах, самым решительным образом отделяла себя от “мира” (вплоть до того, что не делилась едой и посудой с “мирскими”, боясь заразиться “антихристом”) и была менее всего склонна к каким бы то ни было уступкам.
Другая часть старообрядчества, не решилась отказаться от священничества, и при полном отсутствии “законного” священничества, пришло к компромиссу: иметь попов, поставленных при отсутствии помазанных епископов, придерживающихся “древле-православной” христианской веры. Таким образом, они сохраняли и институт церкви, и здания церквей с алтарями, но законность старообрядческих священников и церквей не признавала ни официальная церковь, ни беспоповцы. Самым большим из поповских течений в старообрядчестве можно считать “австрийский” толк, или “бело-криницкую иерархию”, чья история является животрепещущей и грустной иллюстрацией к теологическим исканиям старообрядцев в тисках юридических и практических проблем. Уже сам факт, что поповские толки были основаны на компромиссе, указывает на склонность поповцев к дипломатическим решениям. Поповцами были большая часть купечества, промышленники всех уровней, и для этой группы людей хорошие отношения с властью были абсолютно необходимы, не смотря на их стойкое сопротивление религиозной дискриминации. В литературе по данному вопросу часто упоминается, что австрийский толк был широко представлен в УКВ, хотя точные данные отсутствуют.
Во второй половине 19 века в УКВ сформировалась и ещё одна любопытная религиозная группа: единоверцы. Единоверчество зародилось в Центральной России как инициатива одного архиепископа примирить поповцев с Русской Православной Церковью, и он позволил старообрядцам вести службы в своей церкви по старообрядческим книгам. С начала 19 века единоверие было учреждено как особое религиозное учреждение, в надежде что оно послужит восстановлению церковного единства в России. “Жизнь старообрядцев постоянно находилась под наблюдением светских властей” (Камзина, стр. 84); единоверие давало возможность наблюдать за людьми и в церкви. Русское правительство рассматривало единоверие, как возможный компромисс между официальной церковью и “расколом” в первую очередь в тех районах, где невозможно было подавить старообрядчество. УКВ как раз и было таким районом. Компромисс для верующих заключался в том, что прихожане могли соблюдать старые обряды, подчиняясь при этом церковному священно-началию, пусть и не совсем “правильному”. А для правительства компромисс заключался в том, что за право контролировать прихожан (в первую очередь, вести подсчёт налогоплательщиков) приходилось поступаться некоторыми фундаментальными элементами официальной церкви: многие аспекты древнего чиносодержания, такие как двуперстие, были в своё время официально преданы проклятию. В целях вовлечения старообрядцев в единоверие официальная церковь медленно училась терпимости по отношению к старообрядцам, хотя бы поверхностному. Предполагалось, что если прихожане вернутся в лоно официальной церкви (пусть даже с некоторыми процедурными “отклонениями”), то со временем они всё равно вольются в основную массу православных. Нужно сказать, что эта политика компромиссов с государственной точки зрения себя оправдала, и единоверческие церкви в конце концов были вытеснены официальными православными, или же различия между обеими группами верующих почти стёрлись. С середины 19 века политика вовлечения старообрядцев в единоверие приняла массовый характер, не всё и всегда проходило гладко и добровольно, но как бы то ни было, количество единоверческих храмов росло. Такой процесс проходил и в УКВ, и если верить официальным отчётам, единоверцы составляли большинство.
Здравый смысл подсказывает, что если разные течения старообрядчества имеют разные подходы к решению проблем исторически, то это должно было бы отразиться и на том, как они реагировали на ситуацию 1874 года. Круглоозёрная станица в этом отношении ничем не отличалась от всех других станиц. В Круглоозёрной было внушительное поповское и единоверческое население, которое традиционно было более склонно к сотрудничеству с властями и к гибкости в вопросах веры. И вдруг такое единомыслие! Все дружно проголосовали против! С чего бы это? И против чего голосовали? Прежде всего, хочу обратить внимание на смехотворную цифру 218, которая кочует из одной исторической работы в другую. В одной из самых больших станиц УКВ, где было по самым скромным подсчётам не менее шести тысяч дворов, нашлось только 218 казаков? Или отловили только 218, так как остальные попрятались, потому что не хотели идти на встречу с генерал-губернатором (документы администрации нередко упоминают необходимость поимки беглых казаков, избегающих станичные сборы летом 1874 года)? Или отловили и привели самых несогласных для специальной беседы? Или это были те, кто не дал взятку станичному атаману, чтобы“отмазаться” от ненавистного схода (и такому явлению есть документальные подтверждения!)?
Очерк Сандра, малоизвестный широкой публике, раскрывает секрет мистической цифры 218. Оказывается, сбор происходил не в станице Круглоозёрной. Проведён был этот сбор самим Крыжановским, после 21-ого сентября, после провала серии выборов в четырёх станицах, где казаки упорно отказывались от выборов хозяйственных депутатов. Круглоозерная была одной из них. Надо полагать, генерал-губернатору было не с руки ехать в станицу на встречу с казаками, поэтому казаков вызвали в Уральск. Но вызвать всех казаков тоже было бы не простым делом, поэтому по станице объявили выборы (в очередной раз!) - на этот раз тех, кто поедет в Уральск на встречу с генерал-губернатором Н.А. Крыжановским. Можно вообразить как проходили эти выборы! Выбрали по одному представителю от 25 дворов (получилось 218 выборных, из чего можно предположить, что в Круглоозёрной станице, во всех населённых пунктах, в 1874 году было пять тысяч четыреста пятьдесят казачьих дворов), этих выборных доставили в Уральск “для выслушивания убеждений генерала Крыжановского” (Сандр), а в результате почему-то все были арестованы.
Интересно: почему? Все они дружно решили выступить против Крыжановского прямо на сходе? Откуда такое единодушие казаков? Может быть, отгадка секрета кроется в том факте, что сход вёл сам Крыжановский, “посланец антихриста”? А может быть, было что-то в его манере ведения схода, что настроило всех пришедших против него и выбора депутатов? А может быть, этот массовый арест был нужен Крыжановскому как показательный, чтобы продемонстрировать всему войску, что он церемониться не будет, и если нужно устроит полный террор в войске? Не имея на руках подробный отчёт об этом собрании, вообразить можно что угодно, но сведения об этом сходе настольно необычны с точки зрения статистики и здравого смысла, что есть основания сомневаться в абсолютной честности тех данных, которые вышли из под пера войсковой канцелярии. Также нигде в архивных документах или исследовательской литературе, мне не встречались сведения о сборах в других “непослушных” станицах: Трекинской и двух Гурьевских. Может так быть, что после катастрофического фиаско Круглоозерновского сбора администрация не решилась и дальше испытывать судьбу?
Как бы то ни было, “мятежное” войско за неделю “выбрало” депутатов. По офици-альным отчётам, к 22 сентября из 29 станиц 26 провели выборы, (то есть в день массового ареста Круглоозерновских казаков?) ещё одна из станиц провела выборы?). Чеботарёв по этому поводу пишет, что Крыжановскому “повезло”. А может быть, это террор Крыжановского подействовал? А может быть и так, что содержание депеш в Петербург было радужным лишь для отвода глаз и для спасения своей карьеры, а на самом деле саботаж выборов продолжался? Потому что аресты тоже продолжались, и в своем письме в Уральск от 6 Октября 1874 г. (ГАОО, д. 3931, л. 10) Крыжановский ведёт речь о 43 хуторах, в которых “казаки продолжают упорствовать” (смотрите стр. 95).
Узнаем ли мы когда-нибудь как именно проходили выборы депутатов в 1874 году?
Есть ещё один момент, который Витевский не упомянул, и насколько мне известно, все остальные историки деликатно промолчали по этому поводу: не смотря на массовые аресты в августе-сентябре 1874 года, за весь 1874 год в Круглоозёрновской станице (в трёх населённых пунктах) было осуждено и выслано за пределы войска (по официальным сведениям) всего 40 человек. То есть все те 200 с лишним арестованных в сентябре, которые там же на сходе добровольно сложили оружие и сами (под смехотворной охраной из шести человек!) потопали в Уральскую тюрьму (куда их всё равно не могли поместить, потому что места не было!) - все они были в итоге выпороты без суда и следствия и отпущены. Похожие события происходили и в других станицах, где выборы хозяйственных депутатов шли со скрипом. Предположительно, было несколько тысяч арестованных (так как, видимо, таковы были инструкции администрации); никто не знал что делать с этими арестованными. Можно только вообразить какой бедлам творился в августе-сентябре 1874 года в УКВ, потому что нет никакой войсковой документации по этому периоду (во всяком случае, нет в моём распоряжении), и о событиях того времени мы можем судить по косвенным свидетельствам, таким как воспоминания Л. Масянова (смотрите стр. 68). Надо полагать, всех (или почти всех) арестованных в процессе выбора хозяйственных депутатов отпустили через несколько дней из-за невозможности работы с ними (допросов, охраны и т.д.) в такой обстановке.
Любопытно также, что в момент, когда в Уральске были арестованные 218 Кругло-озерновских казака, наказной атаман Н.А. Веревкин и Есаул Голушев подписали любопытный рапорт Н.А. Крыжановскому от 29 сентября (ГАОО, д.3931, л. 18-20), основанный на донесении подполковника Темникова, и сообщавший о 34 наиболее “вредно влияющих” казаках, из которых только 10 было уже арестовано, а остальных “отыскивали”. К рапорту прилагался список из 19 имён (почему 19?), включавший 10 Круглоозерновских казаков, 5 - Зеленовских, 3 - Орловских и одного - из Гребенщиковского форпоста. Все они были старики (по 60 лет и старше), все были арестованы в сентябре, осуждены в октябре, высланы в декабре , и один из них - Сидор Копеечкин - умер по прибытии в Оренбург. Ни разу ни один из стариков не назван “раскольником” или “начётчиком”.
И вот на этом этапе развития событий в отчётах появилась новая терминология. Документация за тот период фрагментарна, потому что с сентября Крыжановский и Бизянов работали над “усмирением бунта” рука об руку в Уральске и многие решения обсуждались устно, но от того, как изменился тон официальных документов, можно всё-таки сделать предположения о том, кто и зачем изобрёл новую легенду. Вдруг, как по мановению волшебной палочки, рапорты перестали заострять внимание на “казаках”, зато в войске обнаружились заговорщики-раскольники и “раскольничьи очаги сопротивления” Монаршей воле. Почему это произошло? Может быть, генералы Н.А. Веревкин и К.Ф. Бизянов, как опытные ищейки (которыми они, кстати, не были), нашли истинную подоплёку событий? Или, будучи опытным администратором, Крыжановский оценил ситуацию в войске и понял, что Бизянов (ну и Крыжановский уже включился в это дело тоже!) начал безнадёжную войну с целым войском, которая потенциально может привести к новой Пугачёвской войне?
Можно лишь мечтать “что было бы, если бы”... Например, если бы Крыжановский вступил в дело раньше и принял прошение казаков вместо Бизянова в июне месяце… Ведь Крыжановский хорошо понимал недостатки НВП. К тому же он был человеком умным, прагматичным, хозяйственным, хорошо образованным, и уже только на основании этих качеств он мог оценить НВП не хуже казаков. Во-вторых, документально засвидетельствовано в рапортах Крыжановского за 1873 год, что после рассмотрения министерского проекта НВП он высказался с критикой в адрес этого проекта (смотрите стр. 22), но его предупреждения о возможных негативных последствиях такого Положения были проигнорированы правительственной комиссией. Понимая всю правоту возражений, высказанных казаками, он, наверняка, применил бы куда более дипломатичные методы работы с ходоками. Или я слишком высокого о нём мнения?
Что, если бы Верёвкин не уехал за границу? Повернулось бы всё по-другому? Сам Верёвкин выступает из своих бесконечных рапортов человеком безликим, карьеристом, не смевшим и шагу ступить без начальственного одобрения, но он всё-таки был не глупым человеком и опытным администратором. Он был наказным атаманом УКВ с 1865 года, и за все годы его работы на этой должности в войске сохранялось равновесие сил. Можно предположить, что он, как и Крыжановский, понимал недостатки НВП и проявил бы осторожность, имея дело с потенциально “взрыво-опасной” челобитной. Его обращение с ходоками по другим весьма щекотливым вопросам в предыдущие годы, его политика в вопросах образования и дипломатическое обращение со староверами обнаруживают умение управлять людьми. Впрочем, я ударилась в бессмысленные фантазии... Такого быть не могло даже в теории. Крыжановский прошений от казаков УКВ не принимал по своему чину, а Верёвкину казаки не доверяли, как чужаку... Впрочем, и Крыжановского казаки боялись, как воплощение антихриста, уже за одну его фамилию: “крыж” для уральцев было название католического креста, а тот в свою очередь - один из знаков антихриста. В.Н. Витевский считал, что любое действие с его стороны автоматически вызвало бы противодействие казаков только из-за фамилии, чему нет никаких доказательств, конечно. Как бы то ни было, всё случилось как случилось…
Забегая вперёд, попутно замечу, что атаман Верёвкин, вернувшись в войско и обнаружив “бунт”, созданный генералом Бизяновым и генерал-губернатором Крыжановским, более года пытался “расхлебать” чужую “кашу”, и не выдержав отведённой ему роли карателя, отказался от должности в конце 1875 года (смотрите стр....) и начал хлопотать о переводе с должности. В 1876 году его назначили членом комитета о раненых, и он сдал дела своему преемнику генерал-лейтенанту князю Григорию Сергеевичу Голицыну, выбранному на эту должность лично Крыжановским.
Итак, в результате сложившейся к концу сентября 1874 года ситуации у Крыжановского был ограниченный выбор: оставалось сдаться на милость войска и пойти на уступки, то есть объявить НВП временно недействительным и начинать переговоры с войском о возможных изменениях (к сожалению, положить прошение под сукно, как это делалось в прошлые годы, уже было невозможно), или продолжать войну, начатую Бизяновым. Отменить НВП, подписанное монархом, он не мог без подписи того же монарха. А после самой последней монаршей инструкции он, наверное, побоялся бы даже задать вопрос о возможности каких-то отстрочек. Это бы значило: рапортовать Его Величеству о провале НВП, расписаться в собственной несостоятельности (не с Бизянова же, не с хозяйственника император спросит, а с генерал-губернатора!). Придётся объяснять, что казаки несогласны с финансовой стороной НВП, что в свою очередь высветит тот факт, что высокая комиссия, занимавшаяся написанием НВП два года, не умеет считать. Да может, и не думал Крыжановский о финансовой стороне в тот момент, не до математики было! Рапорт Его Величеству задел бы многих чиновников в министерстве. Крыжановский был на грани краха его карьеры, да и вышестоящим начальникам не поздоровилось бы. После этой истории рассчитывать на благоволение покровителей не приходилось.
Продолжать войну со всем войском было тоже практически самоубийством, и не обязательно только политическим. Кто же не знает как “страшен бунт в России”? Кто не помнил на Урале о кровавой кончине генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева? Никому не хотелось пугачёвщины: ни Крыжановскому, ни казакам. Казаки свой мирный настрой уже показали, но ведь они также продемонстрировали и упорство в своём мнении. Да и исторические подтверждения их упрямству тоже есть. Что называется: нашла коса на камень. Крыжановский не хотел поступиться своей карьерой, а казаки - своими убеждениями. На этой стадии, в переписке генерал-губернатора и войсковой администрации стали вырисовываться черты нового врага: не УКВ протестовало, а невежественные раскольники творили смуту исключительно по причине своей отсталости и консерватизма. Не с казаками вела самоотверженную войну войсковая администрация, а с врагами истинной веры, с хитроумными начётчиками.
Систематическая борьба с расколом велась в России уже несколько столетий, а в УКВ - несколько десятилетий (правительство долго “собиралось с духом” прежде чем серьёзно приступило к полно-масштабной войне на Урале). Причина столь упорной борьбы со староверами видна из слов атамана Столыпина: “Раскол не так вреден России православной, как России монархической, так как основан на демагогических началах” (цитируется по Э.В. Муравцевой). В нём всегда видели политический подтекст. Как охарактеризовал “раскол” видный историк старообрядчества Н. Субботин (сам православный, конечно), это - “оппозиция народа существующим в России порядкам гражданского и общественного устройства, оппозиция, только прикрытая характером религиозности” (Субботин, Раскол как орудие, стр.6).
Несмотря на то, что государственная система видела угрозу для себя в альтернативной православной религии, представители этой религии были нужны государству. Они были в массе своей и трудолюбивы, и самодостаточны, и отличные налогоплательщики. Государство знало о главном старообрядческом принципе: “Труд и молитва - вот наш лозунг”, - как писал Алимпий Милорадов из Белокриницкой митрополии (Субботин, Раскол как орудие, стр.70), и для государства такие качества - самые желанные в подданных. Любой агрессивный напор со стороны государства заставлял староверов сниматься с места и уходить в поисках более спокойных мест, будь то дремучие леса или другие страны, лишая казну доходов. Чтобы избежать потерь среди надёжных налого-плательщиков, Екатерина II начала процесс возвращения староверов в Россию (например, из Польши), и государство начало более дипломатично высказываться о “расколе”. Ситуация была двойственная. С одной стороны, указы монархов, начиная с Екатерины II, легализовали “раскол”: позволяли старообрядцам исправлять религиозные обряды по-своему, их браки время от времени признавались действительными (после унизительной процедуры регистрации в полиции - смотрите стр. 87), и т.д. С другой стороны, те же самые монархи настоятельно требовали от администраторов на местах искоренить раскол (смотрите стр. 80).
В поисках баланса между защитой православной церкви от “ересей” и необходимостью увеличивать “поголовье” налогоплательщиков государство выработало новую стратегию в отношении старообрядчества, сочетающую юридические и административные репрессии против “раскольников” с широко-масштабным религиозным образованием масс против “ересей”. С середины 19 века “научно-просветительская” деятельность государства в отношении “раскола” приняла наиболее массовый характер. Внедрение единоверчества было лишь одним из способов подрыва старообрядчества. В массовом порядке начала появляться литература, доказывающая вредность “раскола” на многих уровнях, начиная с государственного. “Раскол” был объявлен непатриотичным, на основании того, что о нём положительно писали в заграничном издании А.И. Герцена “Общее вече”, издававшемся с 1862 года (и что было хуже всего для старообрядцев, Герцен писал о “политическом, антиправительственном значении раскола” (Субботин, Раскол как орудие, стр. 105, 107), что совершенно не соответствовало старообрядческой доктрине), и оттого, что “расколом” заинтересовались “антирусские партии” за границей, особенно в Турции и Австрии (Субботин, Раскол как орудие, стр. 7). Уральское и Донское казачьи войска, “рассадники раскола”, привлекали особенно пристальное внимание центральных властей. В 1840-е годы некий Михаил Чайковский, из некрасовцев, пытался возбудить Донских “казаков к общему дружному возстанию за казачество и за старую веру, когда придёт время” (Субботин, Раскол как орудие, стр. 9); там, на Дону, была сильна Белокриницкая иерархия, базировавшаяся в Австрии (отсюда и название - Австрийский толк); оттуда же, с Дона, в своё время сбежала в Турцию большая группа староверов под предводительством атамана Некрасова (и как турецкие подданные, они, бывало, воевали против России на стороне Турции), - всё это было достаточным свидетельством “враждебного отношения” “раскола” к России (Субботин, Раскол как орудие, стр. 17, 48). Старообрядцы, и особенно Донские казаки, в государственной пропаганде были обрисованы как агенты определённых государств и партий, в том числе и как военные агенты, используемые для разведки военных приготовлений России (Субботин, Раскол как орудие, стр. 41). Им даже приписывали замыслы цареубийства (Субботин, Раскол как орудие, стр. 59).
“Труд и молитва” как ведущий лозунг старообрядцев вряд ли произвёл бы плохое впечатление на русскую публику, поэтому государственная пропаганда заострила своё внимание на аморальности старообрядцев, на том что их “сильная привязанность (...) к ложным своим мнениям происходит более от вольности, которую имеют они, чтобы вести жизнь совершенно скотскую, нежели от убеждения в ложных своих началах” из-за чего, якобы, “происходит неимоверное множество бедных в раскольнической массе” и “бедные матери таскаются по улицам с несчастными детьми целыми стаями” (Собрание постановлений, стр. 183).
При таковых обвинениях в адрес старообрядцев, государство, через “просветителей” подобных Субботину (Раскол как орудие, стр. 86), провозглашало при каждом удобном случае, что “старообрядцев больше не стесняют в России”. И это не смотря на то, что любой разговор старообрядца с православным человеком на религиозную тему мог закончиться обвинением в “совращении в раскол” и ссылкой в Сибирь (смотрите пример из В.Г. Короленко на стр. 47). Цензура пропускала в печать только критические статьи о “расколе”, любые положительные (или даже нейтральные) заявления в адрес староверов рассматривались как пропаганда “раскола” и были наказуемы по закону. Единственное печатное издание на русском языке, позволявшее себе сочувственные публикации о старообрядцах, был уже упомянутый выше “Колокол” А.И. Герцена, печатавшийся в Англии и распространявшийся в пределах Российской империи нелегально.
В 1863 году по инициативе А.И. Герцена в Лондоне было напечатано “Собрание постановлений по части раскола”, которое в свою очередь, было перепечаткой секретного правительственного сборника, изданного в 1858 году очень небольшим тиражом исключительно для внутреннего, правительственного, пользования, и ни в коем случае не предназначавшегося для широкой публики. Нелегальное Лондонское издание не получило широкого доступа к читающей русской публике, конечно, но сохранило для истории правду об отношениях Российской империи к религиозному меньшинству, которое “больше не стесняли”. Дискриминация староверов включала самые разнообразные аспекты жизнедеятельности от религиозной (смотрите
многочисленные примеры на стр. 107) до личной, вплоть до того, что родители-старообрядцы не могли лишить наследства своих детей, перешедших в православие (Собрание постановления, стр. 115), или не могли оставить наследство своим детям-староверам (на том основании, что дети эти, якобы, незаконные), зато государство могло отобрать у отставного героя заслуженный орден лишь на том основании, что он “отступился” от православия (Собрание постановлений, стр. 154), или отдать законное наследство старовера какому-нибудь дальнему православному родственнику, а то и просто отдать в казну. Эти примеры - небольшие фрагменты в потоке юридических и административных санкций против староверов, впрочем, сами староверы находились не на самой низшей ступени религиозной дискриминации в Российской империи, как видно всё из того же “Собрания постановлений”. Например, если старовер женился на православной, его судили за прелюбодеяние (Собрание постановлений, стр. 126), но если он женился на лютеранке или католичке, его по закону не преследовали (там же, стр. 230-231); если старовер “совращал” в свою веру православного, его немедленно и беспощадно судили, если он “совращал” евреев, то это преступлением не считалось (там же, стр. 215).
Двойственность в отношении к старообрядцам прослеживалась во многих вопросах, но особенно - в экономических. Когда это было выгодно государству, старообрядцы считались равноправными подданными русского царя, когда же особой нужды в старообрядцах не было, они мгновенно подвергались дискриминации. Например, старообрядца нельзя было пригласить в суд в качестве свидетеля или присяжного - поверенного (Собрание постановлений, стр. 118-119, 251-252), но в 1838 году в этом пункте было сделано исключение для “раскольников” Лифляндской губернии (стр. 190). По многочисленным постановлениям старообрядцев запрещено было выбирать на любые почётные и руководящие должности, и вдруг в 1840-м году было сделано исключение для некоторых общественных выборных должностей в Московской и Псковской губерниях. Старообрядческий брак был по закону не признаваем, поэтому старообрядцы не могли развестись и разделить имущество на том основании, что “когда не было правильнаго брака, то нет места разсуждать и о разводе” (Собрание постановлений, стр. 150), но в целях переписи, когда не срабатывали приказы на регистрацию старообрядцев в православных метрических книгах, браки московских поповцев были признаны в 1837 году (Собрание постановлений, стр. 183), а потом и все старообрядческие браки стали регистрировать в полиции как “законные”. Да и в вопросах наказания старообрядцев государство тоже не было систематичным в своих решениях: одно и то же “преступление” могло повлечь разные наказания, или даже не повлечь никакого наказания. Показательным можно считать решение по делу крестьянина Саленкина (Собрание постановлений, стр. 103-104), который из православия “уклонился” в "раскол" (и это было одним из тягчайших преступлений в Российской империи), а потом решил из “раскола” “уклониться” в единоверие. Государь Император “изволил находить, что ещё не было примера явнаго дозволения Правительства уклоняться кому бы то ни было от Православной Церкви, хотя бы к Единоверческой; но дабы решительным отказом сему крестьянину присоединиться к Единоверческой Церкви, не подать повода раскольникам разглашать, что Правительство отделяет Единоверческую Церковь от Православной и тем колебать Единоверцов” “изволил” “оставить сие дело без всякаго производства и ответа”. Николай I запретил старообрядцам ремонтировать старые “раскольничьи" церкви и молельные дома, и все монархи после него поддерживали это правило, однако, когда Александру II очень захотелось переманить назад в Россию большую группу Некрасовцев, перебежавших в Турцию за сто лет до того, он позволил им, в виде исключения, построить новую каменную церковь на территории своей империи.
После подобных “Соломоновых” постановлений и при отсутствии законов о “расколе” администрация на местах не знала как именно вести себя по отношению к старообрядцам в конкретных случаях, и по каждому вопросу обращалась в Петербург. Предписания из столицы зачастую были противоречивыми, и всегда - секретными. Показательным примером можно считать дело “О мерах против распространения Молоканской секты в Тамбовской губернии” за 1835 год (стр. 119-120), когда местному начальству было предписано провести секретное расследование, решить (без суда) “удобно ли будет” сослать “ересеначальников” в Закавказье, “учредив между тем за ними строгий полицейский надзор”, а также сослать до 10 человек из новообращённых молокан в солдаты и посмотреть, какую реакцию вызовет эта мера среди населения, прежде чем продолжить репрессии против секты. На всех этапах ведения этого дела суд и закон ни разу не упоминаются. Зная, насколько болезненной может быть реакция местного населения на действия властей, местным начальникам рекомендовалось планировать осторожные и долговременные меры: например, закрыть старообрядческую церковь, но не отнимать её у старообрядческой общины лет 10-20, чтобы местные жители привыкли видеть её пустой, и лишь по прошествии длительного времени экспроприировать здание в пользу единоверческой или православной церкви.
Ни одно из таких постановлений и рекомендаций не было законом, ни разу не было напечатано для публичного обсуждения, и все сношения центральных и местных властей на тему старообрядчества были совершенно секретными. Неудивительно, что у населения возникало впечатление, что все действия местных властей против старообрядцев были их собственной инициативой, что в свою очередь порождало поток жалоб и прошений в столицы на самоуправство на местах. Тот факт, что из столицы время от времени приходили нелогичные оправдательные приговоры, отменяющие действия и решения местных властей, лишь усиливало впечатление, что события на местах являются продуктом местного начальственного самодурства.
Разумеется, старообрядцы были не единственной религиозной группой, подвергавшейся дискриминации. Правительство старалось переманить в православие верующих всех конфессий, и как видно из некоторых примеров, приведённых выше, не заботилось о праве вероисповедания неправославных подданных. Предполагалось, что одной из ролей, предписанных казакам как православным русским жителям окраин, живущим в прямом соседстве с “инородцами”, будет и роль миссионерская. Ожидалось, что казаки будут нести слово Христово в массу “инородцев”. В этом надежды государства не оправдались, миссионерами на окраинах империи казаки не стали, и местные народы продолжали придерживаться своих традиционных религий. В 19 веке религиозный вопрос был поднят на новые государственные высоты, была выработана новая “высокая историческая миссия нашего Отечества” , как это определил Чернавский (стр. 108), согласно которой “не мытьём так катаньем” все подданные должны были стать православными, или, как это было сформулировано государственными идеологами, произошло бы “претворение инородческих элементов в русских граждан и православных христиан” (Чернавский, стр. 107), потому что мы, русские, обладали “превосходящей культурой”. В целях русификации и христианизации “инородцев” государство стало устраивать русские школы, в 1870-х годах заменило традиционный арабский шрифт, лёгший в основу средне-азиатской письменности, на кириллицу, а позже вменило в обязанность “в собственно мусульманских школах изучение русскаго языка” (Чернавский, стр. 107). Опасные преступники из “азиатцев”, осужденные на пожизненную каторгу, могли ограничиться пятью годами, если принимали православие (смотрите стр. 111).
Ситуация в Оренбургской губернии и в Уральской области один к одному отражала запутанную ситуацию в стране. Положение Оренбургской епархии осложнялась тем, что в ней были “особыя религиозно-нравственные нужды” оттого что “этот край заключал в своих пределах многочисленный инородческий и иноверный элемент, превосходивший в то время численностию православную паству епархии” (Чернавский, стр. 211). В рамках государственной политики по отношению к религиозным меньшинствам, и в свете особых “нужд” Оренбургской губернии, в середине 19 века правительство и Синод начали массированную миссионерскую деятельность среди башкир и калмыков края. Миссионерский напор был настолько мощным, что спровоцировал “общее инородческое возмущение”, грозившее “принять опасные размеры” (Чернавский, стр. 213). В связи с Крымской войной, в которой были задействованы правительственные войска, государство не могло позволить себе нестабильности внутри страны; миссионерскую деятельность быстро свернули, и уже не рискнули продолжить. По предложению генерал-губернатора В. Перовского, стратегия по христианизации Оренбургской губернии изменилась: Оренбург должен был открыть свою собственную епархиальную кафедру с целью обучения и воспитания “инородческих” священников, и просто увеличить число православных священников, чтобы “перевесить” влияние многочисленных раскольников (Чернавский, стр. 214- 215). Успех этих планов в Оренбурге мог означать распространение подобной тактики на все новые “неправославные” территории. Так, по стечению обстоятельств, УКВ оказалось на передовой линии войны за “русификацию” Российской империи.
Во всех вопросах, не только религиозных, Оренбургский генерал-губернатор и наказной атаман УКВ действовали по прямым указаниям царя и правительства. Иногда правительство принимало постановления специально для УКВ, но чаще всего УКВ было включено в постановления, относящиеся ко всем казачьим войскам. С 1840 года все дела о раскольниках в казачьих войсках было велено производить в Военном Министерстве, по Департаменту Поселений (Собрание постановлений, стр. 264); надо полагать, Департамент Поселений занимался этим вопросом, потому что самыми привычными мерами наказания за принадлежность к расколу было выселение “еретиков” и размещение солдат в старообрядческих поселениях. Такие меры были предписаны и для Оренбургской губернии специальным постановлением от 1840 года (Собрание постановлений, стр. 260). Монолитность и независимость традиционных казачьих общин (также как и их многочисленность) обеспечили казакам относительную религиозную неприкосновенность вплоть до середины 19 века, когда в казачьи войска начали внедрять единоверие, и государственная пропаганда начала систематическую работу по дискредитации “раскола”.
За несколько лет, предшествующих описываемым событиям, местная газета Уральские Войсковые Ведомости вела систематическую образовательную и агитационную работу против “раскола”. Печатались разнообразные материалы по старообрядческой статистике, иногда довольно абстрактные (например, сведения о старообрядческих толках соседней Самарской губернии, причём сведения безликие и неконкретные - УВВ, 1873, №26, стр.4). Каждому случаю перехода какого-нибудь “раскольника” в лоно православной церкви посвящались статьи. Это могли быть и довольно маленькие статьи, вроде статьи, посвящённой “присоединению к православию Геронтия, бывшаго белокриницкого архимандрита” (УВВ, 1868, №31) или же довольно обширные, на целую полосу, как “Несколько слов о деятельности Павла Прусского в Северо-Западном крае” (УВВ, 1870, №26, стр. 3). А то бывали и вовсе странные статьи: анонимные, без заголовка - лишь бы про религию, с критикой раскола или про выход из раскола (УВВ, 1870, №17, стр. 1-2). А уж если случалось обращение из раскола в самом войске, то такое событие тем более не пропускали (УВВ, 1870, №14, стр.4). Человеку, отказавшемуся от старой веры, уделяли столько внимания, что он поневоле должен был чувствовать себя неудобно.
Если не было современных примеров, то приводились примеры исторические. Если же не было материалов про переход из “раскола”, то печатались обширные (тянувшиеся из номера в номер месяцами) исторические статьи, например, длиннейший очерк “Раскол старообрядства в Уральском войске” печатался в 1870-м году. Разумеется, статьи были нравоучительные и критические, о вреде “раскола”. Много печаталось и исторических очерков, в которых тема старообрядчества тоже присутствовала.
И в администрации УКВ тоже шла серьёзнейшая чистка. Наказной атаман (обычно чужак и, разумеется, православный) должен был обеспечить отсутствие старообрядцев в Канцелярии, в соответствии с правительственными распоряжениями. Из-за этого многие старообрядцы переходили в единоверие ради карьеры; те же, кто не признал единоверия публично, не попадали ни в какие списки, не могли получить повышение по службе, и вообще не могли рассчитывать на хоть мало-мальски приличную должность (Рябинин, стр. 82).
Горстка “начетчиков”, задавших вопросы о целесообразности Нового Военного Положения 1874 года, а также и “бунт”, так неумно изобретённый К.Ф. Бизяновым, давали “отличную” возможность нанести мощный удар по “расколу”. Я думаю, что “родил” эту идею оренбургский генерал-губернатор Н.А. Крыжановский: он был мыслительным двигателем в этом административном тандеме, к тому же он был начальник. Начиная войну со старообрядчеством, Крыжановский и Бизянов имели шанс “убить двух зайцев”: и карьеру свою спасти (ну хотя бы Крыжановскому, потому что вина Бизянова была настолько очевидна, что по возвращении наказного атамана Верёвкина из отпуска, первое что он сделал - отправил Бизянова в отставку “по собственному желанию”), а также эта идея давала шанс укрепить православие на Урале. На войну с “расколом” правительство всегда смотрело благосклонно, и за “Богоугодное” дело, каким бы трудным оно не было и “сколько бы щепок не летело при рубке леса”, не наказывают, а награждают.
Можно с уверенностью предположить, что идея обвинить во всём старообрядцев сформировалась в результате арестов в сентябре 1874 года, во время пребывания Крыжановского в Уральске. Его первая идея убрать из войска только 40 самых “вредных” человек, родилась ещё в августе, но в тот момент он испрашивал в Пе-тербурге разрешение на арест и высылку 40 “зачинщиков”, без религиозного кон-текста. Первые рапорты о событиях тоже не имеют религиозного фона (смотрите стр. 37). Казаков обвиняли в конкретном преступлении: отказ от выбора депутатов. 40 “зачинщиков”, “отысканных” в войске все были как на подбор: пожилые, состоятельные, уважаемые, и знатоки Святого Писания. Не эти ли качества арестованных “осенили” генерал-губернатора новой идеей?
Старообрядцы как враги отечества были настолько “удобны”, и эта мысль (что раскольники виноваты в “смуте”, и администрации “выпала доля вразумлять скудо-умных собратий” с “безобразными убеждениями”, как написал в своём рапорте начальнику ГУ Иррегулярных войск Богуславскому подполковник Мартынов) так часто повторяется в многочисленных рапортах, отчётах, газетных статьях, приказах, приговорах (то есть всех источниках информации, доступных нам, и по стечению обстоятельств - вышедших из недр войсковой администрации, конечно), что никто не отнёсся к этому утверждению критически. Все, писавшие на эту тему, начиная с В.Н. Витевского, приняли утверждение администрации УКВ за аксиому, и все их выводы основаны на этой аксиоме. Выдержка из книги “Столетие Военного Министерства. 1802- 1902. Воинская повинность казачьих войск” на странице 75 слово в слово (и даже запятая в запятую) повторяет выдержку из дела одного из осужденных (и кстати, не упоминая, что этот текст был написан не авторами, а скорее всего подполковником Мартыновым, ведшим следствие). Выдержка из этого дела была прислана военному министру Д.А. Милютину в рапорте Н.А. Крыжановского, и была использована авторами книги без малейших сомнений и даже без кавычек, как абсолютная правда. Тот факт, что практически всё УКВ было старообрядческим, а не пара тысяч людей, и что сосланные казаки из одного прошения в другое повторяли, что их сослали за неподписание пустых листов, и что они - верные слуги Его Величества, всё это не принималось во внимание, а отметалось как “ложь” и “хитрость” “злодеев” и “смутьянов”. Именно так отвечал Крыжановский в ответ на запросы вышестоящего начальства по поводу тех прошений. И историки ему верят...
Вот так и получилось, что нашёлся противник (“раскол”) и обвинение (сопротивление прогрессивным реформам по своему дремучему невежеству, что автоматически отметало все экономические требования казаков: что может сказать об экономике “дремучий невежа”?), ну а конкретных “виновных” стали определять на местах. То, что “зачинщики” оказались ещё и “начетчиками” было на руку администрации. Пока в УКВ были самые “крепкие” из стариков, на гибкость войска не только в вопросах веры, но и всего остального, рассчитывать не приходилось. К тому же, расправа со стариками не принесла бы непосредственного ущерба войску, ведь они уже не могли ни служить, ни работать, а вот запугать войско таким образом можно было (как казалось администрации). К тому же, неподчинение власти на почве религии снимало всю ответственность с администрации и правительства за ошибки и нарушения в написании и имплементации НВП. Весь фокус переместился с военного министерства на старообрядцев.
Чтобы новая легенда сработала, нужны были грамотно составленные причины. Так появился рапорт Н.А. Крыжановского от 30 октября 1874 года за №4508, описанный в “Столетии Военного Министерства”, в котором он “ходатайствовал об удалении из Уральской области наиболее упорных казаков, пользующихся особенным влиянием. Но в виду упрямой привязанности их к расколу, фанатической стойкости убеждений и дерзкой смелости пропаганды, генерал-адьютант Крыжановский выразил опасение, что высылка их во внутренние губернии может вредно отразиться и на населении тех местностей, куда они будут высланы. На этом основании, он полагал, что наиболее удобным местом для поселения виновных может быть киргизская степь. При религиозном индефферентизме и исторически сложившимся недоверии киргизов к казакам, нельзя бы было опасаться вредного влияния последних; напротив водворение казачьих поселений в среде ордынцев было бы для них полезным, давая возможность ближе ознакомиться с условиями и выгодами осёдлого хозяйства” (смотрите стр. 210).
С начала октября 1874 г. меняются словесные формулировки в документации о казаках. Упоминания конкретных “преступлений” сменяется обтекаемыми обвинениями в “неподчинении” и “фанатизме”. Первоначальные попытки наказного атамана УКВ Н.А. Веревкина и Гурьевского атамана полковника В.Р. Серова подойти к обвиняемым индивидуально, рассмотреть вину каждого в отдельности (смотрите стр. 37) сменяются обвинениями, написанными по шаблону. Может быть, профессиональная добросовестность разбилась при столкновении с реальностью: слишком много арестованных и недостаток времени, чтобы вглядываться в конкретные дела? Или уральские администраторы получили указания свыше, как рассматривать дела “непокорных”?
Среди казаков, проявляющих “глупое упорство” (по определению Крыжановского), был и мой пра-пра-прадед Яков Максимович Гузиков, “никудышник”, старовер часовенного толка, надо полагать личность колоритная и нестандартная, потому что и Уральские Войсковые Ведомости, и Витевский, и “Столетие Военного Министерства” посвящают ему особое внимание. Или ему просто не повезло, и его по прихоти судьбы избрали “козлом отпущения” как пример “пагубности раскола” за недостатком других примеров? Яков Максимович был из числа тех, кого Крыжановский в письме от 4 апреля 1875 года назвал “раскольничьими попами и начётчиками, которые имеют наибольшее и пагубное влияние на умы казаков”. Где и как Крыжановский и Верёвкин нашли “виновников бунта”, таких как мой предок? А далеко ходить не нужно было. Я подозреваю, что б;льшая часть первых “виновников” была известна местному начальству ещё задолго до описываемых событий. Многие из арестантов 1874-1875 годов были хорошо известные войску старики, “засветившиеся” в предыдущие годы. Мой предок Гузиков был “прописан” в "Уральских Войсковых Ведомостях” ещё в №19 за 1873 год. Ему в вину ставили и то, что он на внешней службе не служил, и был неграмотный, и был выбран Бударинскими никудышниками в “старики”, и за то что у него были большие “доходы” во время холеры оттого что много людей умирало. Эта довольно большая и анонимная статья, явно недоброжелательная (чтобы не сказать клеветническая) по отношению к беспоповцам. Я привожу более компактные выдержки из Витевского, основанные, без сомнения, на той обширной статье из Уральских Войсковых Ведомостей, и выдержку из военно-судного дела (на стр. 94). Тот факт, что про Якова Максимовича писали, указывает, что начальству он был знаком и, может быть, что у начальства на него “был зуб”... А тот факт, что его избрали в “дедушки”, - это знак того, что он был уважаем и популярен в своём форпосте (и за его пределами, если верить УВВ и рапортам администрации). В знакомого “нарушителя” и “конкурента на власть” пальцем ткнуть было легче всего. Попутно замечу, что знаменитый пример “пагубности раскола”, когда в результате влияния форпостного начётчика Гузикова казак Истомин захотел отказаться от НВП, - это единственный пример, который приводился когда-либо в литературе, и по совместительству единственный пример, который встретился мне в архивных материалах, из чего я прихожу к выводу, что других примеров “пагубности раскола” просто не было. Есть многочисленные примеры разногласий в среде казаков и ожесточённых споров на эту тему в общинах, и в семьях, но не зарегистрировано других примеров, когда под воздействием проповеди кто-то изменил своё отношение к НВП. На основании этого единственного примера “пагубности раскола” и “изуверства раскольников”, как это неоднократно называет Н.А. Крыжановский в своих рапортах вышестоящему начальству (смо-трите стр. 106, 136-139, 210, 398-404), было осуждено 40 “начётчиков” в 1874 году, и под тем же призывом к “искоренению раскола” арестовывались и ссылались все остальные казаки, общим числом, возможно, до 10 тысяч человек.
Некоторые из “начётчиков” были в комиссиях по браконьерству и по лесничеству, свидетельствовали против вороватых начальников, занимающихся самовольным ловом и рубкой леса сверх нормы. Среди сосланных “начётчиков” были Спиридон Каймашников и Тимофей Тимофеевич Толстов (брат моего пра-пра-пра-деда) из Гурьевского отдела, выборные депутаты в комиссию Гурьевских рыболовов, смотрители войсковых морских вод, засвидетельствовавшие серьёзные нарушения правил рыбной ловли и торговли в 1873 году (УВВ, 1873, №19, стр. 2). Оба так хорошо работали в комиссии, что не раз отмечались “обществом” и были вознаграждены по рекомендации одностаничников за “особенно-усердную службу и деятельность их к прекращению потаённого рыболовства в устьях реки Урала и прибрежью моря” (1873, №8, стр.2). Оба были осуждены в 1875 году. Андрей Иванович Сидоровнин и Венедикт Фёдорович Ильичёв были выборными Трекинской станицы и разбирали дела о незаконной рубке леса. Сидоровнин был осужден в 1875 г., а 63-х летний Ильичёв - в 1874, и сослан был в Оренбург в числе первых. То что, большинство начётчиков были хорошо известны администрации ещё до событий 1874 года, подтверждает и замечание, сделанное Н.А. Веревкиным в его рапорте Н.А. Крыжановскому от 23 сентября 1874 года, что казаки, фигурирующие в рапорте, были “замечаемы в таком вредном их направлении и в прежнее время” (ГАОО, д.3931, л.6). Доказательств того, что деятельность этих людей на выборных должнос-тях имела какое-то отношение к их аресту в 1874-75 годах у меня нет... Но и отки-нуть мысль о том, что это очень соблазнительно: ткнуть пальцем в назойливого рыб. инспектора, уже не раз насолившего начальству, и таким образом избавиться от проблем, или в черезчур популярного в станице старика, несогласного с начальством, - нет, положа руку на сердце, не могу я сделать вид, что это было невозможно, или что такая возможность была маленькой. Размер взяточничества и непорядочного поведения местного начальства по отношению к рядовым казакам давно уже были предметом всеобщего недовольства. Непорядочность высшего командного состава немного задокументирована, тогда как станичные нарушения большей частью нам неизвестны. Однако, зная правило, что рыба гниёт с головы, нетрудно предположить, что если верхушка администрации была нечиста на руку, то и низы администрации, скорее всего, были такими же.
Итак, конфликту было всего 3 месяца, а местная администрация уже знала, что единственный приемлемый для неё (для администрации!) способ решения конфликта - это обвинить во всём “раскольников” и выслать неугодных (неудобных) казаков в Туркестанский край. Им, наверное, хотелось надеяться, что получится как в поговорке: с глаз долой, из сердца вон!
Но получилось совсем не так.
- - - - -
Примечание автора: в полном варианте глава содержит большое количество документов (полностью и выдержки), фрагменты воспоминаний, статей и других печатных материалов, фотографии документов и культовых предметов, которые не могли быть помещены на этом сайте.
- - - - -
Библиография к этой главе:
Андерсон В. Старообрядчество и сектантство. Исторический очерк русскаго религиознаго разномыслия. С-Петербург, 1905.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Андреев В.В. Раскол и его значение в народной русской истории. Исторический очерк. Петербург, Типография М. Хана, 1870.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Бородин Н. Уральское Казачье Войско. Статистическое описание в двух томах. 1891. Реп-ринтное издание. Уральск, ОКПФ “Старый Уральск”, 2009.
Борьба партий в Яицком войске. Исторический очерк.// Уральские Войсковые Ведомости, 1869 г.
Витевский В.Н. Раскол в Уральском Войске и отношение к нему духовной и военно-граж-данской власти. Серия “Уральская Бибиотека. Первоисточники”. Уральск, Оптима, 2010 г.
Также есть на: http://gbooks.archeologia.ru
Внутренняя киргизская орда (краткий статистический очерк). Астрахань, 1891.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Донос иже по делам веры фискальствующего купца Сопелкина. //Общее вече. 1862, №1.
Извлечения из распоряжений по делам о раскольниках при императорах Николае и Александре II, пополненныя запискою Мельникова. Лейпциг, 1882.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Камзина А.Д. Численный и социальный состав старообрядцев Оренбургской епархии в XIX - начале XX века. //Вестник Оренбургского Государственного Педагогического Универ-ситета. 2013, №2 (6), стр. 84-98.
Короленко В.Г. У казаков.
Источник: http://www.yaik.ru/rus/litarhiv/index.php?litarhiv=2337
Коротин Е.И. Социально-экономическая и духовная жизнь Уральской казачьей общины в XIX-XX веках (По материалам “Уральских Войсковых Ведомостей”). Санкт-Петербург, Реноме, 2011
Муравцева Э.В. Уральское дело.
Источник: http://www.sgu.ru/files/nodes/9873/25.pdf
Нильский П. Семейная жизнь в русском расколе. Исторический очерк раскольническаго учения о браке. Санктпетербург, 1869
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Огарёв, Н. Гонения за веру. //Общее вече. 1862, №3.
Огарёв, Н. Иерархам от старообрядца. //Общее вече. 1863, №9.
Огарёв, Н. Письмо к верующим всех старообрядческих и иных согласий и сынам господствующей церкви. //Общее вече. 1862, №1.
Огарёв, Н. Постановления о расколе в царствование Александра II. //Общее вече.1862, №4.
Огарёв, Н. Синод начинает преследовать Единоверческую церковь. //Общее вече.1862,№4.
Огарёв, Н. От старообрядца старообрядцам. //Общее вече. 1863, №11.
Огарёв, Н. Что надо делать народу. //Общее вече. 1862, №2.
Ограбление церкви и людей (копия с прошения). //Общее вече. 1862, №1.
С. Л. Собор старообрядцев безпоповского поморского согласия.// Уралец, 23.03.1898, с. 2-3.
Сандр. “Уральцы” в Туркестанском крае.// Русское богатство, 1905, №6.
Столетие Военного Министерства. 1802-1902. Воинская повинность казачьих войск. Исто-рический очерк. Составитель Никольский А.И. Санкт-Петербург, 1907
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Субботин Н. Раскол как орудие враждебных России партий. Москва, 1867
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Толстов Ф.И. Воспоминания уральца Ферапонта Илларионовича Толстова.// Средняя Азия, 1911, №7, стр. 69 - 82.
Чернавский Н. Оренбургская епархия в прошлом и настоящем. Оренбург, 1900.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Государственный Архив Оренбургской Области. Фонд 6, опись 13, дела 377, 3931, 4020, 4146, 4748.
Центральный Государственный Архив Республики Казахстан. Фонд 264, опись 1, дело 4. Фонд 267, опись 1, дела 83, 89, 106, 115, 124, 220.
ISBN: 978-0-646-93245-3