Голову предпочтительнее держать включенной постоянно, но холодной.
А я пошла на поводу у негативных эмоций повышенной температуры. И, действуя по первому побуждению (что опять-таки категорически не рекомендуется), решила излить своё негодование одному столичному коллеге, с которым меня несколько месяцев назад (дело было в конце 2013 года) свела судьба.
Возмущалась же я публикацией, появившейся в одном из майских номеров местного периодического издания. Там шла речь о том, как геройски весной 1945 года бился с пруссаками человек, который в действующей армии – и в Восточной Пруссии – не был ни единого дня.
Коллега меня внимательно выслушал… И – вступился за героя.
– Ну как же вы не понимаете! Он старый человек, ему теперь именно так всё и помнится! Он, наверно, рассказы своих товарищей-ветеранов слышал… Вот ему и кажется, что это с ним было…
И вообще, стариков так мало осталось! Вы не представляете, с каким пиететом к ним относятся дети!
В одну московскую школу пригласили на встречу орденоносных заслуженных бабушек-фронтовичек и нескольких старых художников, которые на войне и не были вовсе! И дети этих стариков – важных, седых, дородных – окружили, обнимали, гладили и только их слушали…
А на бабушек с их нагрудными иконостасами никто и не посмотрел!
Выслушав всё это, я на несколько мгновений впала в ступор. Но потом всё-таки попыталась объяснить коллеге, что старец, давший местным газетчикам лживое интервью, аберрацией памяти отнюдь не страдает. Несмотря на годы. И ему не почести главным образом нужны (хотя и это ведь тоже приятно), а вполне реальные материальные блага, которые сейчас следуют за статусом участника Великой Отечественной войны. И он этот статус, приведя в суд лжесвидетелей, выбил-таки.
Конечно, здесь возникает вопрос: почему эта наглая ложь вообще была опубликована? С какой целью? Ведь в провинции все про всех знают всё, а редакция местной газеты находится не на Марсе, не в Рио-де-Жанейро, и даже не в Пскове. И в её коллективе есть лица, работающие здесь чуть ли не по сорок лет. То есть долженствующие быть осведомлёнными (напоминаю: информированность и кругозор журналиста – один из главных показателей его профессионализма, если уж на то пошло) обо всех деталях биографии всякого местного жителя, тем более – заметного.
Моим словам – о полной вменяемости героя газетной публикации – коллега не внял. И покинула я в тот день его с твердым намерением никогда больше с ним не встречаться.
Потому что очень уж обрыдло мне вранье. Из любых побуждений, даже самых что ни на есть благородных. В том числе – воспитательно-патриотических. Нахлебалась я досыта бессовестной пропагандистской лжи, в которой барахталась много советских лет. Теперь же мне нет нужды ни слушать её, ни читать… Ни самой писать.
Но слаб человек.
И когда этот коллега попросил меня помочь ему поставить палатки в волонтерском лагере (он взялся воплощать в наших местах некий православно окрашенный проект), я согласилась. Тем более что была изрядно заинтригована: где же он волонтеров для задуманных лагерей найдет?..
Представляя свой проект на заседаниях краеведческого клуба, выбирая пункты для будущих акций, он прямо-таки красочно живописал, как целые отряды юных добровольцев будут расчищать фундаменты бывших храмов, обмерять их, изучать, как огромная флотилия лодок с детьми и подростками в ярких спасательных жилетах двинется по озеру к месту установки очередного памятного креста…
Приехав утром одного из первых июньских дней на место волонтерского лагеря, я обнаружила там – как и следовало ожидать – только коллегу. Мы натаскали из колодца воды для разных хозяйственных нужд, попили кофейку и приступили к делу.
Для начала следовало разбить палатки. Кают-компанию, жилые, душевую… И так далее.
И вот из одной сумки вытащен здоровенный желтый тент неопределенной формы, из другой – штабелёк коротких металлических трубочек, среди которых, как потом выяснилось, была лишняя. Это для каркаса. Какой-либо инструкции или схемы сборки в сумках не обнаружилось.
Да тут еще выяснилось вдобавок, что палатку эту в собранном виде коллега никогда не наблюдал и понятия не имеет, с какой стороны за неё браться.
Так что процесс установки кают-компании – размером с вагон – был весьма захватывающим и занял два часа. Причем фиксировался во всех деталях привинченной к штативу видеокамерой.
Возня с остальными четырьмя палатками показалась детскими играми.
А потом я резала салаты; мыла посуду (в том числе и жирные кастрюли) – исключительно хозяйственным мылом, потому что прочие моющие средства, как известно коллеге, наносят здоровью непоправимый вред; носила воду и доски; стригла кусты секатором; расставляла столы и стулья для гостей в кают-компании; бегала со скатертями и подносами; перетаскивала с места на место камни…
Словом, являла в своем лице основного волонтера. Точнее сказать, прислугу за всё. Поскольку юные добровольцы коллегу баловали не особенно. На пару часов приехали во главе со своей учительницей истории дети из одной недальней сельской школы, закончили расчистку места под памятный крест и спели для коллеги а капелла в народном духе; да на уикенд явились две парочки – студенты индустриально-педагогического колледжа, и тоже не перетрудились.
Правда, осталось в памяти от пребывания в той деревне и нечто для меня драгоценное. Это впечатления от грозовой ночи, проведенной в палатке под большой елью. Забивая июньское неуемное соловьиное пение, звучали органом, барабанами и тарелками ветер, дождь и гром. И молнии на какой-то миг вдруг широко распахивали надо мной непроглядный ночной мрак…
Коллега ночевал отнюдь не в палатке, которых мы поставили добрых полдесятка – выбирай любую, а в старом сельском клубе, запершись на крючок.
За что опасался – не знаю. За горы всякого барахла, зачем-то привезенные в лагерь?.. Там были даже телескопы и специальные металлические раскладные кресла для астрономических наблюдений… Ну какие звёзды могут быть в июне на наших широтах – в почти белые ночи?! Или боялся за себя, любимого?..
Я с рассветом залеживаться не стала, постучала в двери клуба и его разбудила. Мне нужно было забрать вещи, поскольку я хотела утренним автобусом уехать домой.
Коллега был крайне недоволен несанкционированным подъемом: не выспался. Потому что где-то рядом с ним всю ночь чесалась мышь. Прямо скреблась, негодяйка! Во всех местах. А он этого безобразного звука слышать не может!
После той поездки я с коллегой почти не общалась. Но видела его в городе несколько раз. Чтобы до крайности меня разозлить, ему с каждой новой встречей требовалось всё меньше времени.
Должна сказать, что и другие мои сограждане, регулярно пересекавшиеся с этим человеком, в конце концов начинали относиться к нему неоднозначно. Они пришли к выводу, что его слова находятся в странном несоответствии с его делами.
Однако… У меня уже было немало знакомых, которые с завидным постоянством думают одно, говорят другое, делают третье. Так что коллега в этой жизни отнюдь не какое-то разительное исключение.
Что же касается его дальнейших волонтерских затей, то мне известно, что судьба улыбнулась ему во второй половине июля. Тогда в лагерь, разбитый в такой глуши, что там не было вообще никакой сотовой связи, коллеге привезли целую группу деревенских школьников, да еще на несколько дней.
– Почему это вы не приезжали к нам? – прямо-таки лучась от счастья, сияя очками и зубками, спрашивал он у меня потом. – У нас каждый вечер такие концерты были!
Теперь вернусь на несколько месяцев назад.
Выбирая места для установки памятных крестов, коллега хлопотал о том, чтобы хоть к одному из них была дорога, проезжая для комфортабельного автобуса. Он был уверен, что такое значимое мероприятие непременно отметят своим присутствием VIP’ы из Пскова. Чуть ли не сам губернатор.
Особенно перспективным в этом плане коллеге представлялся погост, где некогда родился и потом служил чтимый Российской православной церковью священномученик Василий Розанов, расстрелянный в 1937 году.
И вот ранней осенью я отправилась туда на освящение очередного памятного креста в компании местных работников культуры и участников краеведческого клуба.
VIP’а круче волостного главы на торжественном мероприятии не наблюдалось. Зато наблюдался скандал. Благочинный, которому предстояло совершить надлежащий ритуал, придрался и к неточной ориентации креста по сторонам света, и к тому, что крест не обработан – для долговечности – олифой. А коллега, будучи верен себе, не моргнув глазом, вопреки очевидному, утверждал, что – обработан…
В конце концов участники православного действа, помянув нечистого и предав анафеме искушение, взяли себя в руки, и памятный крест под пение молитв был обрызган святой водой.
Наверно, проект свой коллега закончит. Как сможет. Он просто обязан это сделать, поскольку набрал под него грантов. Отснял он уже много всякого-разного, так что документальный фильм о том, как памятные кресты на месте бывших храмов ставились (это и есть главная цель его затеи), смонтировать можно. И не из таких пустяков кино порой получается.
Ну а что дальше – мне не интересно. С лихорадкой ли Эбола в Африке коллега примется бороться или отправится на Гибралтар… И разговаривать с ним, даже на самые отвлеченные темы, совсем не хочется. Уж очень вольно он обращается с истиной.
Кстати, вот еще один пример по части его взаимоотношений с реальностью: в декабре, при очередной нечаянной встрече, коллега вдруг заявил, что сейчас температура воды в реке, хоть на ней и лёд лежит, десять градусов по Цельсию (всего на два градуса ниже, чем летом).
Я не поверила.
А поскольку критерий истины – практика, как мне навсегда запомнилось из курса марксистско-ленинской философии, то, отправившись на следующий день к реке за полезной водой для своих экзотических комнатных растений (какие вкусные апельсины на моём окошке созревают!), я прихватила с собой не только пустые канистры, но и градусник.
И красный спиртовой столбик термометра в речной воде, мгновенно опустившись до нуля, делал попытку уйти в минус…
Короче, опять наврал великий путешественник и знаток географии.
А для меня даже наинижайшие истины – дороже хоть до самых небес возвышающего обмана.
Wahrheit :uber alles.