30-го октября 1961 года белый самолёт — по два винта на каждом крыле — летел в сторону Новой Земли. У лётчиков за штурвалами, были отрешённые, строгие лица. В своей утробе самолёт нёс самую мощную в истории человечества бомбу.
Тем временем в Салехарде объявили учения по гражданской обороне. Было велено покинуть дома, открыть входные двери, вьюшки в печках и форточки. Жителей вывезли в тундру. Военные и милиция с автоматами ППШ на груди патрулировали опустевшие улицы.
Когда Шатовы садились в военный грузовик, крытый брезентом, то Лёшка спросил у Нины, своей матери:
— А нас убьют?
— Лезь! — сказала Нина с раздражением. На руках у неё была Любочка, которая хотела спать и потому хныкала. Помочь было некому: Николай, Лёшкин отец, находился в командировке. Лёшка неловко карабкался по лесенке.
— Живей! — подгоняла его мать.
Из кузова свесился сосед по дому, Борис Жильцов, и, подхватив Лёшку, передал его на руке своей жене Миле.
— Иди к дяде, — сказал Борис, протягивая руки и к Любочке, но та закричала, ещё крепче обхватив мать за шею.
Наконец расселись, грузовик поехал, подпрыгивая на затвердевших от холода ухабах. Промелькнула улица Шевченко, тёплое озеро, электростанция. Мостострой кончился.
— А нас убьют? — спрашивал Лёшка, прижавшись к Миле Жильцовой.
— Не говори глупости.
— А что такое гражданская оборона?
— Игра.
Приехали в тундру. Разместились на длинных скамейках в больших армейских палатках. Многие принялись за еду, как будто были на пикнике. Голоса звучали беспечно, но во взглядах читалась тревога. Говорили о разном. Женщины сетовали на то, что в магазинах мало хлеба, а масла и вовсе нет. Мужчины судили международную политику. Лёшка слушал, как они мыли кости иностранцам — Джону Кеннеди, Фиделю Кастро, Хаммаршельду, и человеку со странным именем ООН…
— Америка во всё суётся! — сказала Нина, Лёшкина мать, встревая в мужской разговор. — Скинуть бомбу, сразу успокоится!
— Там же люди! — тихо сказала ей Мила Жильцова.
— А мы что — не люди?
Они заспорили на повышенных тонах. К ним подошёл человек в форме.
— В чём дело?
— Ничего-ничего! Всё в порядке, — оробев, ответила Нина.
Палатка вдруг заколыхалась. Лёшка испуганно дёрнул Нину за рукав.
— Мам, что это?
— Ветер.
— Мам, скоро домой? Надоело.
— Сиди.
Нина отвернулась, и Лёшка незаметно снялся с места. Сунулся было к выходу, но часовой завернул назад. Тогда Лёшка, толкнув знакомого мальчика, крикнул:
— Догони! — и побежал. Мальчик погнался за Лёшкой. К ним присоединились другие детки. С воплями носились они по палатке. А в это время Лёшкин сосед, Борис Жильцов, вынул свой китайский термос с золотыми драконами, которые летали на красном фоне и пыхали огнём из разинутых пастей. Налил чаю в алюминиевый стаканчик и только поднёс ко рту, как вдруг Лёшка на всём бегу, зацепил его локоть. Стаканчик опрокинулся, и горячий чай, по сути, кипяток, залил мужчине бёдра и пах.
— Мать честная! — вскрикнул он от боли и недоумения.
Мать отвесила подзатыльник Лёшке и протянула руки к Борису, чтобы стряхнуть капли с брюк, но Мила вовремя отстранила её от мужнего тела.
Лёшка рыдал горько, неутешно. И тут громыхнуло далеко, за Уральскими горами. Все вскочили на ноги. Протяжный гул катил издалека. Палатка тряслась, брезентовый клапан наверху громко хлопал. Лёшка мигом заткнул уши, закрыл глаза и замер…
Прошла секунда, другая, но ничего ужасного не случилось. В палатку заглянул офицер с красной повязкой на рукаве и сказал, что можно выходить.
Нагретые места покидали охотно. Ветер пихал людей обратно в палатку. Лёшка ухватился за мать и шёл, озираясь, к машине. Тундра была прежней. На болоте ходили белые волны, это ветер прижимал пушицу к воде. По небу неслись тяжёлые тучи. Холодно!
В грузовик садились весело.
— Сейчас бы не помешало грамм сто пятьдесят для согрева, — мечтательно произнёс Борис Жильцов.
— Тебя вроде бы чаем погрели, — с намёком сказала Мила Жильцова.
Все рассмеялись. И никто не знал, что в 11 часов 32 минуты командир самолёта Ту-95 сбросил бомбу с высоты 10 км. Она взорвалась над Новой Землёй, и ударная волна трижды обогнула Землю, неся радиацию людям, животным, рыбе, птице, самой тундре. Как ни в чём не бывало горожане возвращались домой, к прежней своей жизни. И только выла на Мостострое старая сука. Выла она весь день — протяжно, с надрывом, и люди говорили, что это к покойнику.