Лунатик

            

Проснуться от смачной пощечины – сомнительное удовольствие, скажу я вам.
–  Ты что, больной?! Идиот! – кричала девушка мне в лицо, кажется уже не в первый раз, но я ведь спал.
Так, стоп, я спал стоя?
– Ты до смерти меня напугал! – нет, она не кричала, она буквально визжала.


Я потер лоб. Голова кружилась, в горле пересохло, в желудке бурлило нечто зловонное, во рту словно кошачье семейство поселилось. Не помню даже, когда я в последний раз так напивался. Как минимум лет десять назад. А вчера… Господи, я почти ничего не помню.
– Так ты лунатик? – она облегченно выдохнула. – Боже мой! Антон! Ну и козел же ты!
Последнее – со смехом, не для того, чтобы обидеть, просто вся ситуация ее действительно забавляла.
Она встала на колени, принялась собирать разбросанные по полу вещи. Привлекательная блондинка, невысокая, но стройная, в черном кружевном белье, золотые часики на левом запястье, на безымянном пальце правой руки – обручальное кольцо с крупным бриллиантом.


– Прости, я не помню…
– Алена! Меня зовут Алена! – крикнула девушка, выуживая из-под кровати свои джинсы.
Я стоял у входа в просторную спальню с огромной кроватью: высокие потолки и широкое окно, едва ли не во всю стену, занавешенное молочной тюлью, от чего казалось, будто на улице непроглядный туман, хотя может так оно и было. Осень стояла на редкость дождливая – еще чуть-чуть и жабры вырастут. На стене напротив кровати висел плазменный телевизор, справа – зеркальный шкаф-купе и комод.


– Ты такой придурок, –  продолжала Алена, одеваясь. – Но квартира у тебя классная.
– Это не моя квартира.
– Что? – девушка широко распахнула глаза. – Но… У тебя же был ключ… И… Так, ты меня разыгрываешь, да? Вот идиот!
Она залилась приятным, но немного наигранным смехом.
– Думаешь, я к тебе что-то испытываю после одной ночи в стельку? Кстати, было не очень! И я замужем!
– Нет, я думал, это твоя квартира.
– Черт! – она обессилено плюхнулась на кровать со смятыми простынями. – Тогда где мы?


Я поднял с пола свои джинсы, оделся и медленно опустил руку в карман. Кажется, я заранее знал, что найду его там, еще до того, как ледяной металл обжог пальцы.
– Ах, ты ж, сука! – я откинул в сторону тяжелый, почерневший от времени, ключ, словно тот оказался гигантским ядовитым пауком.
Потом бросился к окну, осторожно отодвинул штору, словно по ту сторону мог оказаться меткий снайпер. Та самая школа, выкрашенная желтой краской, двор и гаражи, где обычно курят старшеклассники. Было действительно туманно и невозможно определить, который час.
На ватных ногах я вернулся к кровати, сел рядом с Аленой.

– Что с тобой? Ты в порядке? – она приложила пальцы к моему лбу. – Такое раньше случалось? Ты ходил во сне когда-нибудь? Наверное, у тебя стресс, или что-то вроде… Да и к тому же ты напился!
Как и большинство девушек Алена много и быстро говорила, когда нервничала.
Я пожал плечами, да, все возможно. Но как этот чертов ключ оказался в моем кармане? И почему я привел ее именно сюда?
– Чья это квартира? Какого-нибудь друга? Я не сержусь, мне не важно, есть у тебя квартира или ты вообще на вокзале живешь. Ты просто был милым вчера и угощал меня… Нет, ты не думай, что я какая-то потаскуха, готовая за пару коктейлей с первым встречным. Мне просто было грустно и одиноко.
Она надула свои пухленькие губки так мастерски, как будто тщательно репетировала этот жест миллионы раз перед зеркалом. Она была хорошенькой, даже несмотря на растрепанные локоны и размазанную тушь, так было даже лучше, было в ней что-то «шлюховатое», а мне никогда не нравились пай-девочки.

– Это квартира моей бабушки, – ответил я, немного помолчав, собираясь с силами.
– Здесь что-то совсем не старушечий интерьер, – хитро прищурилась Алена, неопределенно махнув рукой.
– Конечно, – кивнул я. – Я же продал ее лет десять назад. Я не знаю, кто живет здесь теперь.
– Что? – Алена снова залилась смехом. – Мы трахались непонятно у кого в постели? Господи, а если они сейчас вернутся?! Какой же ты ненормальный!


Она вскочила и начала быстро собирать по полу всякие женские мелочи, которые рассыпались из ее сумочки вчера ночью. Потом ловко застегнула свою блузку на три единственные уцелевшие пуговицы, надела туфли.
– Давай без обид, номер телефона не оставлю! Ну, все, рекомендую тебе взять отпуск, псих! – она снова усмехнулась на прощение, громко цокая каблуками по паркету коридора.
Я подтянул по полу свое пальто и достал из кармана пачку сигарет, медленно закурил, потирая виски. Ничего у нее не выйдет! Она пока не поняла.
– Эй, слушай! – закричала она из коридора. – Тони! Помоги мне! Не могу справиться с замками!

Она пока не поняла, что это ловушка.

Мысль мелькнула быстро и так же быстро исчезла. Как только мне могло прийти такое в голову?
Я прошлепал босыми ногами по длинному коридору к железной двери. Что за бред? Если мы как-то сюда вошли, значит замки так и не меняли все это время. Просто ручку нужно немного приподнять, вот и весь секрет. Странно, дверь явно была новая, с домофоном и специальным глазком с обзором в сто восемьдесят градусов. Тогда, каким же образом к ней мог подойти старый ключ? Да и как, мать его дери, он попал ко мне в карман, я сам не видел его очень давно, думал, что выкинул или потерял.

Я попробовал все три замка, каждый отдельно, все вместе, в разных комбинациях, толкал, тянул на себя, прислушивался к сухим щелчкам стальных механизмов, смутно осознавая, что все бесполезно. Почему? Ответ был очевиден – мы в ловушке. Еще со вчерашнего вечера… А может быть и раньше. Намного раньше. Эта мысль ужалила меня осой, почти до боли остро.

– Да что за хрень?! – вскрикнула Алена, выплескивая на дверь весь свой гнев: яростно дергая за ручку, барабаня по ней кулачками. Потом она вспомнила про айфон в своей сумочке, быстро отыскала чей-то номер.
– Тань! Тань, привет! Да, я, слушай я тут… Алло? Таня?! Черт, сорвалось!
Она нажимала кнопку вызова снова и снова, но сигнал не проходил. Мой сотовый разрядился еще вчера, да и от него не было бы никакого толка.
– Что теперь делать? – прошептала она. – Если мой муж… Если он узнает…


Она нервно мерила шагами коридор, хватаясь за голову и кусая губы, потом побежала обратно в спальню и открыла настежь окно, впуская в комнату клубы тумана.
– Четвертый, – ответил я, когда она обернулась ко мне с замершим вопросом на губах.
– Эй! Кто-нибудь! – крикнула она, но лишь спугнула с ветвей тополя у подъезда нескольких ворон. – Помогите!!!
Я потер виски. От ее криков еще сильнее разболелась голова.
– Я пойду, поищу кофе, – пробормотал я.
Бабушкина кухня всегда была предметом гордости и зависти всех ее подруг, живущих поблизости в стандартных «хрущевках». Двадцать два квадрата, куда помещались не только плита, холодильник и сервант, но и круглый обеденный стол на семь персон, кресло-качалка у окна, торшер, и два разделочных стола «как в ресторане» – любила повторять бабуля. Сейчас кухня стала немного меньше, за счет встроенной кладовой и как-то светлее, кажется, новый хозяин расширил оконные проемы. Но темнота все равно намертво обосновалась во всех углах. Она все также казалась мне живой и пугающей, хоть сам я уже давно не ребенок.

Когда мне было семь, я провел в этой квартире два долгих мучительных месяца, прежде чем меня забрал к себе дед. Мама в то время уехала на заработки, снова вышла замуж, ей было не до меня, а своего отца я никогда не знал. Мои старики были в тяжелом разводе, бабушка выкрала меня из школы, чтобы на два месяца запереть здесь и помогать моему деду и милиции в поисках меня же. Она сделала это не со зла, она, правда, думала, что так будет лучше.

Казалось, это было так давно, в прошлой жизни. Я мало что помню из того периода. Дни тянулись один за другим, я часто путал сны и реальность, потому что именно тогда начал страдать лунатизмом.
На всякий случай я ущипнул себя за руку и потер веки, вдруг я все еще сплю? Ничего не изменилось. Я был именно в бывшей бабушкиной квартире и все также не знал, какая неведомая сила притащила меня сюда? Ответ крутился на кончике языка, словно название песни, которую пытаешься вспомнить, насвистывая мелодию.

Я включил кофеварку, машина зажужжала, перемалывая зерна.
– Ты что, собрался пить кофе на чужой кухне?! – заверещала Алена, уперев руки в бока.
– Есть предложения лучше?
Со злости она отшвырнула сумочку в дальний конец коридора и плюхнулась на деревянный стул с подушечкой.
– Мне нужно, чтобы ты вспомнила кое-что. Что я вчера пил? И как мы познакомились?
– Я не помню, – пожала она плечами. – Пиво ты пил, кажется… С тобой был такой симпатичный мужчина в деловом костюме, это он со мной познакомился, а потом исчез куда-то, и мы остались вдвоем.
– Ты сказала, что я тебя напугал. Я что-то сделал? Или может говорил во сне?
– Ты встал и прошел куда-то по коридору, я проснулась, подумала, что тебе нужно в туалет, встала, нашла свое белье, а когда оделась, то ты стоял там и просто смотрел. Как будто не в себе… Ты не отзывался, никак не реагировал! В общем, я испугалась и ударила тебя, извини… Откуда мне было знать? Я никогда не видела лунатиков!
– Ладно-ладно. Это неважно. А как мы сюда ехали, помнишь? Как заходили в квартиру?
– Было так темно, – неуверенно проговорила Алена. – Нет, полный мрак, ничего не помню…

Она нервно теребила в руках телефон и дергала ногой, казалось, еще чуть-чуть и расплачется. Я налил ей чашку ароматного кофе.
– Мы работаем в одном бизнес-центре, ты знаешь? – я решил отвлечь ее хоть чем-то.
Она отрицательно покачала головой.
– Видимся в лифте по два раза за день, если не чаще.
– Что? – она сделала глоток и поморщилась. – Это странно… Потому что я…
– Никогда меня не замечала?
Она кивнула в ответ, вновь принимаясь нажимать кнопку вызова на телефоне.

Люди так редко внимательны к тому, что происходит вокруг них. Они не видят, что мир может быть намного больше, чем утренние пробки и очередь к автомату с кофе. Тем более они никогда не приглядываются к людям, вместе с которыми поднимаются в лифте в ненавистный офис. Злые, не выспавшиеся, с кучей проблем, которые несет вместе с собой начинающийся день. Но эта ухоженная блондинка всегда притягивала к себе множество заинтересованных мужских взглядов. По ее внешнему виду, слегка рассеянному взгляду и расслабленным телодвижениям, я мог с точностью определить, что на работу она ходит исключительно от нечего делать. Директор небольшой фирмы, или же просто числится таковым. Может ее мужу больше негде отмывать нелегальные доходы? Отношения у них напряженные, возможно он намного старше и постоянно занят, или некая внутренняя неприязнь заставляет ее каждое утро уходить из дома, куда угодно, лишь бы не оставаться с ним надолго.


– Зачем ты вышла за него, если так ненавидишь? – я вдруг с ужасом понял, что произнес это вслух. – Извини… Это глупый вопрос.
– И не твое дело, к тому же, – зло прошептала она. – О, боже мой! Да что же это такое?! Тони, я что, телефон сломала?
Она показала мне экран своего айфона, на котором мигали и прыгали цифры таймера, только что было пол-одиннадцатого, и вот уже восемь вечера, потом шесть утра и снова два часа двенадцать минут. Но когда? Когда это могло начаться снова? Я постарался не впадать в панику, но все-таки слишком шумно выдохнул и отвернулся к окну, чтобы она не увидела как мне страшно.
– Что происходит?
Я посмотрел на молочное небо и на желтые листья, просвечивающие, словно фонарики сквозь туман. Тишина стояла такая, что я слышал, как часто бьется мое сердце.
– Я не знаю, – совершенно искренне ответил я. – Точнее… Как будто знаю, но забыл… Словно это было давно.

Алена удивленно хлопала ресницами.
– От этого нельзя избавиться.
– Что ты сказал?
– Можно только спрятать, – прошептал я очередную навязчивую мысль, которая, казалось, и вовсе никогда мне не принадлежала.
– С тобой все в порядке?
– У тебя был такой расстроенный вид вчера, ты плакала, – вдруг вспомнил я. – И браслет… У тебя браслет порвался. Точно.


Непроизвольным жестом Алена потерла запястье правой руки.
– Ты что, следил за мной? Так это все ты! Твоя квартира и ты меня тут запер! Похитил, чтобы шантажировать?! – она рассвирепела. – Ублюдок! Сволочь!
Она ударила меня в плечо.
– Выпусти меня! Слышишь? Я отдам тебе все деньги, все, что хочешь, возьму у мужа еще! Только выпусти! – теперь она задыхалась от подступивших к горлу слез.


Вдруг стало трудно дышать, а желудок скрутило сильнейшим спазмом. Я согнулся пополам и упал на колени. Боль накинулась на меня, как дикая собака, разрывая в клочья все внутренности. Кажется, я даже закричал… Но все утихло также быстро, как и началось. Я упал в вязкую и жирную, как мазут, темноту, которая заливала мои уши, горло и глаза нескончаемым потоком.

Оно не взялось из ниоткуда, оно всегда было внутри, но я забыл об этом. Я был маленьким и чуть не утонул в тумане, барахтался, слыша приглушенный голос, какое-то бормотание, а потом резко вынырнул, хватая ртом воздух, отхаркивая из легких молоко. Да, на вкус это было определенно молоко. В просторной ванной комнате повсюду стояли свечи, бабушка сидела на полу, держа меня за руку. Под потолком мерно раскачивалась лампа на электрическом проводе, освещая стены с облупившейся краской и старый кафель на полу, потрескавшийся и местами побитый. У двери стоял старик с седой бородой и в рясе, тихо, нараспев, слегка раскачиваясь, он читал молитву из потертой книги. Глупый, бесполезный набор слов, о чем я не преминул ему сообщить. Мне нравилось ощущение твердости бабушкиной руки, за которую я хватался, мне нравилось молоко, его запах и густота. Мне не нравились страх и тревога, которые почти ощутимыми волнами шли от священника. Он был бессилен и прекрасно это понимал. Я просто смотрел на него, а потом книга в его руках вспыхнула, выплевывая искры под самый потолок, он закричал от ужаса, пронзительно и задыхаясь. Отчаяние и боль отразились на лице моей бабушки, прежде чем она снова начала меня топить. Я ничего не мог сделать, я не понимал, что происходит, почему эти люди пытаются убить меня.

– Тони! Вернись! Пожалуйста! – доносились до меня вопли Алены.
В ушах что-то взвизгнуло, как неисправный динамик. Я тряхнул головой и резко сел, рукой отодвигая от себя девушку, которая склонилась к самому моему лицу.
– Тебе лучше? – спросила она. – Слышишь меня?
Она была бледная, как мел и дрожала всем телом, прижимая руки к груди.
– Нет, – ответил я. – Мне определенно не лучше.
– Я нашла вот это в твоей сумке! Что это? – Алена положила мне на колени серебристую пластину Клозапина. – Ты все-таки псих? Там нет ни одной таблетки…


Вот почему я ничего не помню. Все встало на свои места в один миг. Таблетки, которые я запил коньяком из кабинета нашего генерального после очередного трудного совещания.
– Ты прекрасно знаешь, Антон, что последняя твоя выставка была полным провалом! А теперь ты собираешься загубить еще один проект? Какого хрена?
– Я не собирался…
– Не смей меня перебивать! – когда директор начинал кричать, его невозможно было остановить.
Его пивной живот внушительно упирался о край большого круглого стола в комнате для совещаний, он стучал кулаками, швырялся всем, что попадалось под руку, и кричал без остановки, как капризное дитя, которому не купили приглянувшеюся игрушку. Его лицо становилось бордовым, венки на шее вздувались, на висках проступал пот, а изо рта вылетали мелкие капельки слюны, которые он не замечал, или делал вид, что не замечает.
– Ты меня достал! Вали отсюда!
Взгляды всех присутствующих устремились на мое побледневшее лицо. Некоторые с сочувствием, а некоторые – с нескрываемым злорадством. Я медленно встал, казалось, что ноги намертво приросли к полу, собрал со стола свою новую презентацию, несколько бумаг упрямо выпорхнули из моих рук. Послышались редкие смешки. С возрастом ничего не меняется, я все также в выпускном классе среди едких насмешек, колкостей и хищных взглядов. Я проиграл. Все моя работа, месяц или даже больше, бессонные ночи, хронические простуды, выходные, проведенные в офисе – все пошло прахом.
Также медленно я направился к двери, под всеобщие вздохи нетерпения: «Да что он там еле тащится?»
– Кто работал здесь до него? – донеслись до меня слова директора. – А почему ушла? Может попробуем уговорить ее вернуться? Тогда уволим этого…


Дальше я уже не слушал. Я любил свою работу. Да и о чем тут можно говорить, когда кроме работы у тебя ничего нет? С людьми я всегда сходился плохо, со скрежетом, чаще всего не знал, о чем с ними разговаривать, когда как через объектив фотокамеры все сразу становилось очевидным. Я видел не человека, а его суть, сам же становился искренним и общительным – так мне говорили.

Я не заметил, как закончилось совещание, сидел за своим рабочим местом, тупо уставившись в монитор компьютера, даже не особо понимая, что происходит вокруг. Мои коллеги избегали смотреть мне в глаза и разговаривать со мной. Я видел такое уже не раз. Все словно боялись заразиться, боялись оказаться на моем месте. Я их в этом не винил. У них и без меня полно проблем: вечер пятницы – единственное время в течение недели, когда на поверхность вылезают их настоящие лица. Руки зама генерального мелко тревожно подрагивают, и он постоянно утирает губы, потому что хочет поскорее отправиться в бар и упиться в дрова, как это происходит обычно. Судя по тому, как секретарша боса постоянно бегает в туалет – ей нездоровится, и она сильно нервничает. Почти с точностью я мог сказать, что она беременна, а сумка с вещами под ее столом говорит о том, что она ложится на аборт уже сегодня. У копирайтера наклевывается роман с офис-менеджером Оксаной, по крайней мере, у нее на столе оказались два билета в кино и весь вечер она ему ласково улыбается. А если брать в расчет то, как весело насвистывал наш генеральный перед уходом и то, что он забыл запереть свой кабинет, направляется он явно не домой.

Едва стрелки часов показали шесть вечера, в просторном офисе практически никого не осталось. Лишь, гремящая ведром и шваброй, уборщица в коридоре и коммерческий директор – Влад, который предложил мне выпить после работы. Видимо, на него возложили почетную миссию сообщить мне, что я уволен. Какая гнусная ирония! Ведь именно он нашел меня в другом проекте и переманил в это крупное рекламное агентство, которое тогда, два года назад, было совсем мелким и никому не известным.


– Ты как? – я вздрогнул от его голоса и только сейчас заметил, что он сидит на краешке моего стола, бесцеремонно щелкая пальцами у меня перед носом.
– Не трать время, в понедельник меня здесь не будет.
– Тони, нам нужны две недели отработки, – вид у него был на редкость виноватый. Такого я раньше никогда не замечал. Все, что интересовало Влада – это собственная выгода и деньги.
– Вам нужны две недели? – переспросил я, чувствуя, как в желудке закипает ярость. – Две недели?! Две недели унижений, глядя, как кто-то другой будет занимать мое место?!
Влад поднял руки ладонями вверх, останавливая поток истерики, которой у меня никогда не случалось до этого дня.
– Знаю, – кивнул он. – Наш генеральный тот еще говнюк!
Он потер лоб, кажется, ему и в самом деле было немногим лучше, чем мне.
– К черту! Я здесь не останусь ни на день! И если у тебя есть хоть капля совести, то просто открой бухгалтерию и отдай мою трудовую книжку.
– Я не могу… Это должностное преступление.

Но он сделает. Я уже заметил вспыхнувший азарт в его глазах и эту ухмылку человека, которого и дьяволу трудно напугать.
– Поверить не могу, – он качнул головой и начал закатывать рукава своей голубой рубашки от какого-то новомодного дизайнерского дома. – Мы ведь с тобой вместе лямку тянули, как проклятые… А этот сукин сын! Он только жиреет и из саун со шлюхами не вылезает! Идем!


Влад достал из кармана брюк связку ключей. Сам он был всегда жизнерадостным, подтянутым, опрятным, с легким золотистым загаром и хорошо уложенной модной стрижкой. Весь его облик нес в себе понятный посыл окружающим: он – победитель и лидер по жизни, но абсолютно некомандный игрок. Друзей у него нет, и не удивлюсь, если их никогда не было.
Я постоял на стреме, пока Влад доставал мои документы из сейфа кадровика, потом он открыл соседнюю дверь кабинета генерального и сделал приглашающий жест рукой.
– Давай, у него тут отличный бар под столом спрятан.
И он, конечно же, не ошибся. Я уселся на черный кожаный диван, брезгливо взвизгнувший своей лощеной поверхностью о мои старые потертые джинсы.
– Ублюдок еще пожалеет! – усмехнулся Влад, выуживая из-под стола бутылку с этикеткой Реми Мартен. – Хочу видеть его лицо, когда он поймет, что все разваливается, а клиенты и модельные агентства уходят вслед за тобой.


Я хмыкнул что-то в ответ. Все вокруг представлялось в слишком мрачных тонах, чтобы начать злорадствовать вместе с ним. Я достал из кармана пиджака свой пропуск, чтобы выкинуть его в мусорное ведро, но за плоскую магнитную карту что-то зацепилось. Серебристая пластина маленьких розоватых таблеток. Клозапин я видел в последний раз лет пятнадцать назад… Дед боялся, что я снова начну ходить во сне из-за начавшихся гормональных войн в моем подростковом организме, поэтому и попросил знакомого врача мне их выписать. Интересно, каким образом он оказался у меня в кармане? Провидение, не иначе!

«Нам было хорошо вместе, ты помнишь?» – позвякивали малышки в своих прозрачных ячейках. О, да, я прекрасно помню, спал от них, как убитый. Никаких снов, никаких навязчивых мыслей. Ни-че-го. Чистая, тихая, темная пустота.
«Съешь меня! Давай, поскорее! Съешь меня и нам снова будет хорошо».
Я попытался разглядеть срок годности на блистере, но ничего не обнаружил. Какая к черту разница? Может они вообще помогают только детям? Я выдавил сразу две штуки и быстро закинул их в рот, глупо улыбаясь очередной шутке Влада. Он протянул мне бутылку с коньяком, который оказался на редкость приятным. Практически сразу я почувствовал, как руки и ноги мои расслабились, а голова прояснилась.

Часа через два мы закрыли офис и спустились к бару через дорогу, где любили собираться после работы все – от менеджеров младшего звена до директоров. Там Влад и подцепил Алену, скучающую в одиночестве у стойки. И я руку готов дать на отсечение, все мужчины в баре хотели оказаться на моем месте, пусть даже и «запасного» варианта, каким я и был для нее.
Кажется, я успел проглотить еще несколько таблеток, пока выходил в туалет. Но не всю же упаковку! Или всю?..

– Это легкий транквилизатор от лунатизма и все, – попытался я успокоить Алену.
– Тогда он не действует на тебя, – пожала она плечами.
– Верно.
Я ощупал пылающие огнем уши. Они жутко чесались и болели одновременно. Суставы ломило, как при сильной температуре, а в зубах ныли пломбы, словно я только начал отходить от наркоза, после посещения стоматолога. В голове гудела пустота.


– Моя комната была там, – кивнул я в дальний конец коридора на запертую дверь.
Мы сидели под подоконником прямо на полу, опершись спинами о стену.
Дверь была новой, приятного цвета кофе с молоком и золотистой ручкой, только почему-то заставленная деревянным комодом.
– Они ею не пользуются или там ремонт? – Алена проследила за моим взглядом.
Только при мне бабушка красила стены в той комнате раза три, не меньше.
– Что это, ба? – спрашивал я, пытаясь пальцами стереть следы на стенах.
– Грибок, наверное, – отмахивалась она, быстро крестясь на четырехпалые отпечатки, словно оставленные крупной овчаркой по всей комнате и даже на потолке. Через несколько дней после обновления слоя краски, следы появлялись снова.


– И почему хозяева до сих пор не возвращаются? Здесь как-то неуютно, – Алена поежилась от холода, а мне наоборот было жарко, даже несмотря на то, что из одежды на мне по-прежнему были только джинсы, мое лицо покрылось тонкой пленкой пота.
– Ты ничего не слышишь?
Девушка удивленно уставилась на меня.
– Как будто радио, – я сделал неопределенный жест рукой возле уха.
Но Алена вдруг взвизгнула и отпрянула, быстро поднимаясь на ноги.
– Что это? Господи, что у тебя с ухом?

Я встал и прошел в ванную комнату, дверь была слева по коридору. Все такая же огромная и прохладная, только теперь там осталось очень мало свободного пространства. Справа стояла ванна, сияющая белоснежной эмалью, но не такая большая, какая была у бабушки, чугунная и на «львиных» ножках, рядом с ней – душевая кабина, прямо посередине – умывальник с большим овальным зеркалом и шкафом под ним, слева стиральная машинка и небольшой комод с бельем и полотенцами. Встроенные лампы на потолке освещали все помещение мягким желтоватым светом, отбрасывая блики от белоснежного кафеля на полу и правой стены. Все было таким стерильным, что мне стало не по себе, я мог с легкостью представить кровавые разводы на полу, тщательно выведенные кем-то белизной.
Я медленно, с опаской, подошел к зеркалу. Правое ухо было вполне нормальным, если не считать его ярко-розового воспаленного цвета и жуткого зуда, который я испытывал уже порядка двадцати минут. А вот левое. Оно было, конечно, таким же воспаленным, опухшим, с застывшими капельками крови и царапинами от моих ногтей, но даже все это не шло ни в какое сравнение с тем, что оно потеряло свой человеческий вид. Верхний край ушной раковины удлинился назад и кверху, приобретая вполне узнаваемую эльфийскую, ну или, если хотите, более звериную форму… Я зажал рот ладонью, едва почувствовав, как наружу рвется крик, больше похожий в тот момент на жалобный стон. Отошел от зеркала, снова подошел, протер глаза, ополоснул лицо ледяной водой. Ухо было на месте и, судя по всему, правое стремилось не отставать.
– Мне нужно к врачу.
«Врачи не помогут, ты же знаешь», – прошелестел внутренний голос, с каждым разом становясь все настойчивее и громче.


– Я никогда такого не видел, потрясающе, – тихо говорил пожилой врач из детской поликлиники.
Мне было тогда лет пять, а может и меньше. Воспоминания были настолько смутными, что я до сих пор не мог ручаться, что это мне не приснилось.
– Вы зря так переживаете! Просто врожденная аномалия, дефект, в медицине «ухо сатира», когда подрастет, можно будет направить на эстетическую операцию. На слух, к счастью, никак не влияет!


«Тебе никто не поможет», – продолжал издеваться шепот.
Я схватился за голову.
– Пожалуйста, заткнись, – простонал, падая на колени.
Прямо над моей головой вспыхнула и лопнула лампочка, обдавая мои плечи и спину мелкими, похожими на пыль, осколками.
Воспоминания возвращались урывками, яркими вспышками, словно внутри моей головы вдруг зажегся мощный прожектор маяка, высвечивая маленькую лодочку в штормящем океане.


Ох, как же они смеялись надо мной в школе!
– Почему у тебя уши как у свиньи? Ты что, человек-свин?
Я смеялся вместе с ними, а что мне оставалось делать? Я любил людей, любил ходить в школу, любил учиться, любил даже эти глупые утренники. Во мне не было этой всепоглощающей, неизбежной, непрощающей ярости. Пока не было.
Я любил жизнь во всех ее проявлениях и всех ее тварей, даже крыс и пауков, и искренне не понимал, что меня самого можно так бояться и ненавидеть всего-то из-за одной маленькой, почти незначительной детали, из-за ушей. Но это было. Смешки и непосредственные детские вопросы, которые взрослые часто принимают за жестокость, вскоре переросли в откровенные стычки. Я был не таким как они, и они это прекрасно чувствовали. Было что-то еще, кроме ушей, как невидимый хрустальный кокон, в котором я находился.

Но несмотря ни на что было вполне терпимо, до того случая.
Погода стояла еще совсем теплая, и мальчишки после уроков лазали по гаражам через дорогу от школы, куда старшеклассники обычно ходили курить. Мне не разрешалось играть с ними, я мог лишь наблюдать издалека. Так было и в этот день, пока один из них – Артур – белокурый и розовощекий, похожий на ангелочка, мальчик, не заметил меня. Они начали кричать какие-то обзывательства, смысл которых я не улавливал, прыгали на слегка покатой жестяной крыше, как мартышки. Потом мальчишка, который еще не успел забраться, начал подавать им с земли метательные снаряды и они кидали в меня камнями и ветками. Один булыжник больно ударил в плечо, другой – отскочил от макушки, вызвав взрыв бурного веселья. Я попятился назад, не в силах оторвать от них взгляд, словно шею и плечи свело судорогой. Внутри глазных яблок я почувствовал нарастающее тепло и испугался, что вот-вот расплачусь, но тепло это разлилось по всему телу, а в груди прожгло огромную дыру, так что стало невозможно дышать. Крыша гаража со скрипом дрогнула от топота трех пар ног, немного прогнулась, а потом рухнула внутрь, подняв за собой облако пыли, железных опилок и жалобный вой мальчишек. Только тогда я вновь мог двигаться и побежал со всех ног домой.

Они все попали в больницу и не могли продолжать учебу следующий месяц, Артур пролежал в коме несколько дней и получил инвалидность. Родители искалеченных мальчиков обвинили меня в том, что я не пошел звать на помощь, не вызвал скорую помощь, но я сам был перепуганным ребенком и просто не знал, что делать. Этого скандала хватило на долгие недели разбирательств и историй, обрастающих сплетнями, быстро и неумолимо. Тогда и появилась бабуля. Она пришла в пятницу, прямо посреди учебного дня, сказала моей классной руководительнице, что мне нужно к врачу и увела меня.

Через неделю она начала меня побаиваться.
Через две – была в таком ужасе, что чуть не убила.

Я не пытался изменить что-то, но мир менялся вокруг меня, вопреки всем законам, известным человечеству. Я не мог это остановить. Как и сейчас. Я меняюсь, но не могу это остановить, потому что не помню, как это получилось тогда, в первый раз.
Покачиваясь, на ватных ногах, я вернулся в кухню, где Алена все также безуспешно пыталась разобраться с чертовщиной в телефоне.
– Ты в опасности, – объявил я, прислонившись плечом к дверному косяку и тяжело дыша.
– Что? – ее глаза округлились. – Ты мне угрожаешь? Ах ты, извращенец!
Она кинула в меня телефон, который я поймал на лету рукой и отшвырнул в дальнюю стену с такой силой, что на месте удара образовалась вмятина, штукатурка на потолке посыпалась, а сам телефон разлетелся едва ли не в пыль.
Алена вскочила на ноги, воспользовавшись моим замешательством, схватила нож с разделочной доски и направила его прямо на меня. Я поднял руки вверх, но вновь пронзившая боль в желудке заставила меня согнуться пополам. Так было даже лучше. Я хотел, чтобы она держалась от меня подальше, по крайней мере, до тех пор, пока я сам во всем не разберусь.
– Не смей приближаться! – яростно прошипела она.
– Не буду, – пообещал я.

«Мне вообще не нужно ни к кому приближаться, чтобы сделать что-то», – с уверенностью подумал я, и словно в подтверждении этих мыслей, одновременно открылись все дверцы и выдвинулись все полки кухонного гарнитура, как по команде. Алена пронзительно взвизгнула и прижалась спиной к стене.


Это было так знакомо. Что-то подобное случалось каждую ночь, все два месяца, которые я здесь провел. Все часы останавливались, даже те золотые, которые бабушка носила на запястье. Дверцы шкафов, да и все двери вообще оказывались к утру открытыми, даже входная. А иногда запертыми, тогда их невозможно было открыть ключами, совсем как сейчас. Предметы оказывались не на своих местах. Поначалу это было незаметно и вполне безобидно. Бабулю это даже веселило, она говорила, что я лунатик и устанавливаю в доме свои порядки по ночам, но главное, чтобы я не поранился и не вышел случайно на улицу – остальное неважно. Потом лампочки начали постоянно перегорать, дней через пять, именно тогда в углах и поселилась эта темнота, тени метались, как живые. Да они и были живыми!

По утрам бабушка уходила за свежим молоком и за продуктами на рынок, поэтому чаще всего я просыпался один. Одевался, умывался, чистил зубы, постоянно подбегая к окну, чтобы увидеть, как она идет через дорогу в своем сером пальто и с бидоном в руке. Иногда она задерживалась, тогда я брал мячик и кидал его в стену или о пол, квартира была такой огромной, что мне вполне хватало места для подобных игр.

Однажды мой мяч закатился в дальний угол гостиной, и я замер на ходу, не в силах сделать ни одного шага, там было настолько темно, что я не мог разглядеть даже очертания мяча, словно он провалился в черную дыру. Я делал осторожные маленькие шажки вперед, сгибался пополам, приседал, потом сразу отступал, от напряжения у меня перед глазами плясали белые мушки. Я в нетерпении подпрыгивал на месте и даже немного похныкал, одновременно стыдясь своей трусости и страстно желая, чтобы бабушка вернулась немедленно и помогла достать любимую игрушку.


– Хочешь свой мячик, милый? – раздался шепот из темноты. Едва различимый, шелестящий, как ветер за окном, бесполый. Я моргнул и обернулся вокруг себя, пытаясь разглядеть, нет ли кого рядом, не работает ли старый черно-белый телевизор или бабушкин радиоприемник. Но вокруг было тихо, лишь тикающие часы на стене, ход которых, однако, становился все медленнее, словно секунды застывали в воздухе.
В темном углу что-то мягко сдвинулось, как спящая кошка, которая почти бесшумно потянулась и снова улеглась, свернувшись клубком. Большая черная кошка. А потом она лениво подтолкнула лапой мой мяч, и он медленно покатился к свету. Только теперь это был не совсем мяч.
Белоснежный пушистый шар переворачивался с боку на бок, нехотя выползая на свет с глухим и немного чавкающим звуком. И чем ближе он ко мне оказывался, тем четче я понимал, что это не игрушка, а белокурая голова мальчика Артура. С открытым ртом и вывалившимся наружу языком, с помутневшими, как у мертвой рыбы, глазами, и с запекшимся коричневатым обрубком там, где голова должна соединяться с шеей.

Я отскочил назад, врезался спиной в бабушкин сервант и завизжал бы как девчонка, но из горла не вырвалось ни единого звука, я мог лишь глотать воздух. Где-то далеко, на другом конце города, белокурый мальчик вышел из комы с диким криком ужаса. Через мгновение отрубленная голова снова превратилась в детский мячик красного цвета с синей полоской посередине.


День медленно угасал, серый свет, струившийся из кухонного окна, мутнел, становился сине-желтым и болезненным, как застаревший синяк.
– У тебя кровь, – сказала Алена.
Я провел ладонью по лицу, из носа вытекала тоненькая струйка, алыми каплями падая на паркет. Мне было все равно.
– Нужно как-то вытащить тебя отсюда, – вот, что больше всего занимало мои мысли.
Эта ловушка была для меня, а не для ни в чем неповинной девушки, перепуганной насмерть, сжимающей рукоятку ножа до побелевших костяшек пальцев.


Я прошел обратно в спальню, открыл окно и огляделся. Пожарная лестница была всего в каких-то полутора метрах, если бы Алена смогла пройти по узкому карнизу, то была бы спасена. Густой туман мягко стелился внизу, почти полностью скрывая асфальт, где-то вдали слышалось шуршание шин проезжающих мимо машин.
Только бы спасти девушку и пусть тьма меня забирает, если ей так хочется. А ей хотелось… Именно меня… И она так долго ко мне подбиралась, так долго и терпеливо ждала.

Поначалу бабушка, конечно, делала все возможное. Выросшая в советское время и будучи ярой атеисткой, она увидела нечто неподдающееся объяснению. А когда врачи ничем не смогли помочь, кроме как выписать мне успокоительное, чтобы я не вставал по ночам, она нашла священника. Он освятил квартиру, впрочем, не слишком доверяя бабушкиным рассказам о том, что кто-то хочет похитить душу ее внука. Когда он пришел повторно, через пару дней, опять же по бабушкиной просьбе, то освященные церковью свечи просто-напросто не разгорались, искрили, шипели, плевались капельками воска, но не горели.

– В твоем внуке бес! – объявил он. Его седая борода смешно подрагивала, а глаза под кустистыми бровями лихорадочно блестели.
– Видишь, Настасья, дьявол сам пометил его! – он грубо схватил меня за ухо. – Уподобил диким тварям!
Я тогда ничего не понял, но священник мне не нравился. Его нервозность и неуверенность в своих силах меня пугали, кроме того, смотрел он на меня с нескрываемой ненавистью.
На следующий день он вернулся, но не один. С ним был высокий человек, с темными, пронзительными глазами, полностью лысый и с обилием татуировок на руках и пальцах, какие раньше я мог видеть только у дедушкиных друзей, которых бабушка презрительно называла «собутыльниками». Он опустился рядом со мной на колени и внимательно посмотрел в глаза.
– Кто вы? – строго спросила бабушка, загораживая меня от незнакомца.
– Это Тимофей Петрович, – тихо ответил священник. – Единственный человек на весь регион, у которого есть разрешение от Епархии на изгнание бесов.

Бабушка с недоверием уставилась на Тимофея Петровича.
– Да, я бывший уголовник, семь с половиной лет от звонка до звонка, –  добродушно пояснил он. – Но вам не нужно бояться, Анастасия Алексеевна, вера меня излечила. Так что вас беспокоит?
– Эта квартира, здесь что-то есть, – пожала плечами бабушка, я заметил, как ей неудобно говорить, словно все могут решить, что она сошла с ума.
– Лампочки постоянно перегорают, часы останавливаются, предметы перемещаются, а церковные свечи и вовсе не горят. И… этот дух… не знаю… он общается с моим внуком.

– Мы играем, – попытался я сказать хоть что-то в свое оправдание. – Когда я один, чтоб не скучно…

К тому времени, отрубленная голова вместо мяча забылась, как страшный сон. Это была всего лишь шутка. Так объяснила мне сама Темнота, она не хотела меня напугать, она просто играла со мной.
Тимофей снова внимательно посмотрел мне в глаза, потом нахмурился.
– Мальчик одержим! – сурово проговорил священник и перекрестился.
– Я не уверен, – возразил Тимофей.
– Тогда я сам проведу отчитку, а ты посмотри! Посмотри, что с ним мой священный крест сделает!
Я снова ничего не понимал. Ведь я не делал ничего плохого, за что этот старик мог меня так ненавидеть? Только из-за моих ушей?

Бабушка крепко держала меня за плечи, буквально впиваясь ногтями. А священник начал монотонно бубнить молитвы, стоя напротив меня.
– Избави меня, Господи, от обольщения богомерзкого и злохитрого антихриста, близгрядущего, и укрой меня от сетей его… Да воскреснет Бог и расточатся враги его…
Много ничего не значащих и малопонятных для меня слов, но кресты меня теперь действительно пугали, после того сильного ожога, который все еще болел и чесался со вчерашнего дня. Ничего необычного не происходило. Я все также видел живую Темноту по углам кухни. Света лампы под потолком едва хватало нам, чтобы разглядеть лица друг друга, церковные свечи все также не загорались. Тимофей проследил за моим взглядом в дальний угол и нахмурился.
Я слушал не молитвы, я слушал Темноту, ее шепот был понятнее и роднее: «Глупый, глупый старик. Я была здесь задолго до твоего рождения, и буду даже после того, как твои кости превратятся в пыль!»

Когда молитва закончилась, священник приложил свой массивный крест к моему лбу. Я вскрикнул, почувствовав, как что-то холодное и мягкое схватило меня за лодыжку и резко потянуло назад, в коридор, в самый темный угол. Я ударился подбородком, вскрикнул, попытался зацепиться пальцами за паркетные доски, вырывая ногти, заревел от ужаса и боли. Бабушка ахнула. Священник отпрянул назад, закрывая лицо руками.
Последнее, что я услышал – это отчаянные вопли и бабушкины рыдания.
– Что же я наделала? Ой, ду… ду… ду-у-ура ста-а-ара-а-ая!


Я барахтался в вязком тумане, почти утонул, послышались крики, грохот, какая-то возня, а потом сильные руки вытащили меня из молока, закутали в махровое полотенце и вынесли на свет. За окном уже рассвело, но было мрачно, крупными хлопьями с серого неба лениво падал первый снег. Куда пропали последние восемь часов моей жизни, я и представить не мог.
Бабушка сидела у окна, обнимая себя за плечи, а когда увидела меня на руках Тимофея, то заплакала, но не подалась мне навстречу, а скорее отпрянула и брезгливо передернула плечами. Она меня боялась.
– Не нужно так, Анастасия Алексеевна...
– Что он такое? Я даже не знаю, что это за существо…
Она всхлипнула и уронила лицо в ладони. Я опустил глаза.
Никогда еще мне не было так одиноко.
– С этим ничего нельзя сделать, нельзя убить, нельзя выгнать, – вздохнул Тимофей.
От него исходили волны спокойствия и убаюкивающего тепла, а запах табака напоминал о деде, по которому я сильно скучал. Он опустил меня на пол, а сам присел на одно колено и заглянул в лицо.
– Но мы можем это спрятать, прямо здесь! – он легонько постучал пальцем по моему лбу и добродушно улыбнулся.
– Так он не одержим? – встрепенулась бабуля, все также избегая смотреть мне в глаза.
– Он не может быть одержим. Он… как бы вам объяснить… не болен, он сам – болезнь и причина всей чертовщины, которая здесь творится.


С неимоверной тоской я думал сейчас о Тимофее, если бы он был здесь и сейчас, он бы наверняка снова мне помог. Но он умер через год или полтора. Будучи ребенком, я не мог объяснить ему, что видел темноту и в его груди, тогда она представляла собой крохотное пятнышко, всего лишь тень, чтобы вскоре сожрать все внутренности раковой опухолью.

Он хотел мне помочь и справился с задачей при помощи бесхитростного психологического гипноза, заставил забыть, что я не из этого мира. Жаль, что только меня, бабушка так и не смогла смириться и с облегчением вернула меня на попечительство деду. Виделись мы с ней крайне редко, и она никогда не смотрела мне в глаза.

С каждым днем мои уши становились обычными мальчишескими ушами, слегка оттопыренными, иногда грязными или красными с мороза. Одиночество и непонимание таяли как снег по весне. Да, я оставался все таким же замкнутым и стеснительным ребенком, который много читает и думает, но не больше, чем все обычные ботаники. Да, возможно, иногда я и проявлял чудеса интуиции, но и это можно было бы списать на простую наблюдательность и врожденное внимание к деталям.


Иногда Темнота внутри билась и пыталась выбраться наружу, но я неосознанно сдерживал все ее попытки простым выражением «такого не бывает», – которое в детстве никогда не было бы для меня аргументом. Но она была терпелива и разрушала оковы моего разума по крупицам, настолько тонко и незримо, что я и сам не заметил, как добровольно выпустил ее. Она была здесь, рядом. Она добивалась этого долгих двадцать лет, и, боже мой, какая же она была голодная!

– Идем, – я подошел к Алене и, не обращая внимания на ее протесты и угрозы, потащил в спальню за ворот пальто, как провинившегося ребенка.
– Снимай туфли и вылезай, – я открыл пластиковое окно настежь.
У нее задрожали губы, а по щекам снова потекли слезы.
– Пожалуйста, не надо, – прошептала она.
– Не бойся, я буду тебя держать, просто дотянись до лестницы, слышишь? Поняла меня?


Я взял ее испуганное лицо в ладони, на ресницах дрожали слезы, кончик носа покраснел, и на бледных скулах проступили ярко-розовые пятна, тушь потекла, но она все равно была красивой. Только в глазах отражалось что-то такое, что заставило меня отступить на шаг назад. Ее ярко-зеленые глаза стали темными, как поверхность очень глубокого лесного озера, да и во всем лице появились незнакомые детали, словно какой-то невидимый художник решил перерисовать портрет одного человека в совершенно другого и уже успел нанести несколько новых штрихов.
Я медленно опустил руки и даже отер их о джинсы брезгливым жестом, отступая еще на шаг назад и не сводя с нее глаз. Ее красивые нежно-розовые губы растянулись в полуулыбке, немного смущенно, но, тем не менее, соблазнительно.
– Кто ты такая?
Она пожала плечами. Расслабленно, почти лениво, словно это не имело никакого значения.

Я сделал еще два шага назад, чувствуя, как сердце начинает пропускать удары, тяжело ухает и срывается вниз. Она повертела головой из стороны в сторону так, что шейные позвонки хрустнули, потом потерла запястья, ее пальцы напряженно дрожали. Вдохнула полной грудью через рот, пробуя на вкус миллионы ароматов, которые могла предложить ей эта жизнь.
– А так я тебе больше нравлюсь? – ласково пропела она.
Я медленно отступал назад. Она сделала шаг вперед, шпилькой пробивая насквозь деревянный паркет, ахнула, на секунду замешкалась. Мне этого вполне хватило, чтобы сорваться с места, выскочить из спальни, пробежать три метра по коридору, буквально чувствуя затылком ее горячее дыхание, влететь в ванную комнату на полном ходу, поскользнуться на кафеле, свалиться на задницу, и захлопнуть ногой дверь, одновременно отползая к самому умывальнику.
Ее ногти прошлись по двери тихим скрежетом.
– Ну, перестань, – прошелестела она, дергая ручку. – Ты же знаешь, что я могу достать тебя оттуда…
Я прикрыл рот рукой, чтобы она не услышала мое прерывистое шумное дыхание, как будто это еще имело какое-то значение.
– Ну же, открой мне дверь, слышишь? И мы снова будем вместе.
Я судорожно пытался сообразить, что мне делать дальше, открыл шкафчик под умывальником в надежде отыскать… Но что? Что могло спасти меня от Темноты?
– Ты всегда был моим! – на этот раз она ударила в дверь кулачком, заставив меня вздрогнуть всем телом.


Руки почти не слушались, перебирая картонные упаковки со стиральными порошками и бутыли с моющими средствами.
– Ты не должен был жить здесь столько лет, ты должен принадлежать мне, моему миру, я даже не знаю, как ты здесь оказался! Это какая-то ошибка! – на этот раз в ее голосе послышалось настоящее замешательство, и даже сожаление, которое заставило меня остановиться, замереть и прислушаться.
– Ты мой сын, дитя тьмы, рожден ею и уйдешь в нее, – совсем тихо, шепотом, немного растягивая нараспев гласные, очень мелодично. Как песня ветра и дождя, ничего общего с человеческой речью в обычном ее представлении, но я прекрасно ее понимал.
– Ты даже не человек, и ты знаешь это. Этот жалкий священник думал, что сможет защитить тебя своими молитвами, но как, скажи на милость, они могут причинить мне хоть какой-то вред, если я древнее, чем любая их религия, древнее слов, музыки, древнее жизни, больше, чем все их жалкое воображение вместе взятое?
Я услышал, как она фыркнула и тихонько рассмеялась.
– У меня много детей, существ, неподдающихся пониманию, но все они скрыты от глаз, все, кроме тебя… Мне нужно было забрать тебя раньше, быстро, пока ты спал, но ты уже тогда сопротивлялся и был таким сильным! А я всегда хотела, чтобы ты вернулся ко мне добровольно.


Безумие! Я потер виски и в бессильном отчаянии ударил рукой по шкафу. Что-то звякнуло о кафель и отскочило под ванну, я распластался на полу и выудил на свет опасную бритву с клеймом Золинген на хвостике – скорее антикварный подарок со скрытым смыслом, чем вещь, которой хозяин квартиры стал бы пользоваться. Она как живая форель блеснула стальным холодом в моих бескровных пальцах и вернула мое отражение, искаженное и бледное, с покрасневшими заостренными кверху ушами.

– Я могу предложить тебе много больше, чем весь их жалкий мирок, в котором они не замечают ничего дальше собственного носа. Идем со мной, милый, слышишь?

Свет лампочек под потолком задрожал, чтобы вскоре навсегда померкнуть в моей жизни. Я судорожно и совсем по-детски всхлипнул, медленно встал, опираясь о раковину, сжал в кулак ручку бритвы из отполированного дерева. И о чем я только думал все это время? Жизнь шла день за днем, а я практически не замечал ее течения, оставаясь наблюдателем, но, никогда не принимая в ней непосредственного участия. Думал ли я, что так будет вечно? Да, конечно. Жил в одиночестве и умер один, в своем кресле, с мирно дремлющей книгой на коленях, без родных, без детей, без друзей. Мне бы опасаться этого, но нет, я был счастлив. Счастлив только от того, что мог наблюдать смену времен года, как люди влюбляются и спешат на свидания, как плачут и грустят, как создают свои шедевры, как молятся своим невидимым жестоким богам… Возможно, я явился в этот мир только для того, чтобы наблюдать за ним. Любому театру нужны зрители.


Я ощупал свое левое ухо. Твердый хрящик упрямо тянулся вверх.
– Что ты задумал? – прошипела Темнота.
Бессознательно я задержал дыхание, чтобы унять дрожь в пальцах, глубоко втянул в себя воздух, словно затягиваясь сигаретой, а на медленном выдохе поднял руку и полоснул лезвием по краю ушной раковины снизу вверх. К счастью оно оказалось острым. С тихим треском лопнула кожа, сломался тонкий хрящик и руку мою начала заливать горячая кровь. Кто бы мог подумать, что в ушах может быть столько крови?
– Не смей! – взвизгнула Темнота, отдаваясь в моей голове скрежетом бензопилы.


Свет почти погас, лишь в самом дальнем конце комнаты все еще тускло горела одна маленькая лампочка, дверь затрещала под натиском силы, которую сложно описать или даже представить. Она не пыталась ее выбить, нет, она сминала ее под прессом в несколько атмосфер, так что дерево просто лопалось уродливыми шрамами, прогибаясь внутрь, из дверных косяков пыльными облачками прыснули мельчайшие щепки.

Мой левый висок, шею и грудь заливала почти черная в этом освещении кровь. Кончик уха с мокрым шлепком упал в раковину. Боли я еще не чувствовал. Кровь на пальцах быстро высыхала, забираясь под ногти и в самые поры, стягивая кожу корочкой, заставляя ее неметь. Теперь весь кафель под ногами был усеян мелкими бордовыми каплями. К горлу подступила тошнота, в глазах мутнело, но медлить было нельзя, пока не появилась парализующая боль, и страх перед Темнотой не вернулся с новой силой. Я взялся за второе ухо и отвернулся от зеркала, сделал два шага по направлению к скрежещущей двери.
– Отпусти девушку, – твердо сказал я. – Она здесь не причем! Отпусти ее, заставь забыть, и я буду с тобой…


Я не мог знать наверняка, напугает ли ее хоть какая-то моя угроза, но был уверен, что она почувствует мою решительность, и намерение в любой момент вонзить лезвие бритвы не только в кончик уха, но и в горло. Хочешь меня забрать? Так какая разница – живым или мертвым?
Даже через дверь я мог ясно представить, как она ухмыльнулась, обнажая свои острые зубы.
– Вот так просто? Ради человека, которого почти и не знаешь?
– Ты и так забрала их слишком много, хватит! Тимофей, моя бабушка, дед – это все твоих рук дело… Даже представить страшно, что ты сделала с нынешними хозяевами этой квартиры. Хватит!
Наконец дверь рассыпалась мелкими щепками, буквально в пыль, я прикрыл глаза и закашлялся, но бритву держал все также уверенно. Лампочка вспыхнула в последний раз и погасла навсегда.
– Согласна, – тихо и почти ласково прошептала она, обнимая меня своей прохладной и мягкой мглой.

***
Город слегка знобило. Снега все еще не было, но земля успела промерзнуть до хруста под подошвами ботинок. Порывистый ледяной ветер срывал шарфы и шапки, прогонял с улиц попрошаек в поисках более надежных укрытий, швырял в лицо пригоршни ледяной колючей пыли с ближайшей автострады. Обычные прохожие стремились поскорее спрятаться в нутре своих автомобилей, в ярких мышеловках бутиков или в барах, переполненных этим пятничным вечером разномастной толпой ряженых. Меня тоже слегка знобило, и я был уверен, что уже через несколько часов начнется самая настоящая снежная буря, которая, наконец, укутает город в белый саван молчаливого покоя. Только тогда они смогут уснуть в своих теплых постелях. А пока… Это было мое время.


По ту сторону жизнь не так уж и отличалась, разве что теперь меня стали замечать еще реже. Меня все устраивало. Я мчался сквозь город пробирающим ветром, скользил тенью под мостом, собирая крупицы последних слез и разбитых надежд самоубийц, следил за жизнью светло-серыми как туман глазами. Невидимый, ничем не примечательный, сливающийся с толпой, никогда не выходящий на свет и не опускающий капюшон своей темной куртки.

Сегодня я мог оставаться собой, не боясь косых взглядов и злобного шепота в спину. Сегодня все были собой, радовались и смеялись как дети – вот, что дарила им моя Темнота. Праздник. Древний и холодный когда-то, теперь он приносил им свободу с запахом карамели и корицы, с тренькающей мелодией детской карусели в оранжевых гирляндах.
Я прошелся по парку, в котором празднующая толпа не задерживалась надолго, ветер злобно срывал с их лиц маски, напоминая о том, что они всего лишь люди, свернул на безлюдную улицу. Мимо редко проезжали автомобили, прохожие бежали к автобусной остановке или пытались по пути вызвать такси, кутаясь и пряча руки в перчатки. Один квартал вверх – и я оказался в забегаловке, где в этот час шумно и людно. Подсвечники в виде скалящихся тыкв выстроились в ряд на стойке бара, куда я поспешил, отогревая пальцы дыханием, а может, лишь имитируя поведение окружающих. Холод с каждым днем превращался для меня в нечто эфемерное, что обычные люди привыкли не любить.
– Виски со скидкой, – бармен указал пальцем на цветастый плакат на стене.
Я рассеянно кивнул в ответ, оглядываясь по сторонам. Вокруг было много знакомых лиц, которые меня, впрочем, никак не могли узнать, их взгляды скользили мимо.
Она забралась на высокий стул рядом, быстрым движением пригладила свои светлые локоны, расстегнула ворот кремового пальто и сняла шелковый шарфик, одарив меня и бармена ароматом Диор.
– Тебе как обычно? – парень с нескрываемым удовольствием приблизился к самому ее уху.
Но она лишь качнула головой и вдруг уставилась на меня своими ярко-зелеными глазами. На секунду меня охватила паника. Вдруг узнает?


Алена улыбнулась, потом забавно фыркнула, пытаясь скрыть смешок за имитацией кашля. Ее взгляд, немного томный и искрящийся теплым светом, отраженным от свечей и гирлянд, легко прошелся по моему лицу, но не задержался ни на одной детали, чтобы дать мне повод для беспокойства. Она ничего не помнила.
– И что смешного? – спросил я, возвращая ей улыбку.
– Извините, – она заправила светлый локон за ушко. – Это просто… Это что такое у вас?
– Что-то вроде косплея, – я пожал плечами, в притворном смущении отводя взгляд. – Хэллоуин же…
– Здорово, выглядят как настоящие! – она кивнула моим ушам, словно поздоровалась с ними. – Это вы интересно придумали!
– Тебе налить? – бармен терял терпение.
– Я бросила, – она снова улыбнулась, и на этот раз вышло даже искреннее, чем когда-либо, я бы даже сказал счастливее.


Ни грамма притворства или кокетства. Она сидела передо мной живая, по-особому близкая, даже родная, несмотря на то, что теперь я был для нее лишь странным незнакомцем в маскарадном костюме.
– Представляешь, узнала сегодня, что беременна! – она смущенно пожала плечами.
– Вот это новость! – бармен даже присвистнул, но скорее разочарованно.
– Да, уже недели три, или немного больше.
Она заметила мой пристальный изумленный взгляд и поспешила отвернуться, инстинктивным, почти неосознанным, жестом прикрывая рукой живот, которому еще и взяться было неоткуда.
– Поздравляю, – пробормотал я и вновь попытался улыбнуться, но вышло ли что-то из этого – не знаю, кажется, мое лицо онемело.
– Спасибо, – ее взгляд мимоходом коснулся моих глаз, и что-то промелькнуло в памяти, заставило замереть, прислушиваясь к чувствам внутри.


Она уже встала со своего места и направилась к двери, но что-то подсказывало, что нужно обернуться, разглядеть как следует этого молодого человека, ведь она точно где-то его видела, или… Или это все ерунда! Странные чувства, мысли, ассоциации, да и сны начались не так давно, дней десять, может чуть меньше, но сегодня, после посещения врача она с легкостью могла списать все это на свое интересное положение. Улыбаясь своему немного наивному женскому счастью, она погладила живот кончиками пальцев, тряхнула головой, прогоняя прочь все тревожные мысли, и вышла в свежую морозную ночь.