Эта история произошла тогда, когда я учился в шестом классе.
Вообще школа для меня всегда была мать родная. Со всеми её коридорами, рекреациями, спортивным и актовым залами, большими и маленькими переменами, и даже фундаментально оборудованным тиром. Мне нравилось в школе всё, то есть, почти всё, кроме уроков, и особенно уроков по точным наукам, которые сначала нужно было зубрить, а потом ещё повторять перед сном многочисленные правила, теоремы, формулы и прочую заумную тягомотину.
Учиться я не любил. И слыл отъявленным троечником. Единственная моя пятёрка была по физкультуре, так что, когда мне, уже выходящему из дверей школы, преградила дорогу наша староста Оля Безрукина и заявила: «Карелин! Либо ты сочиняешь в завтрашнюю стенгазету стихотворение ко Дню Учителя, либо я с тобой занимаюсь по всем предметам как с отстающим после уроков целую неделю!», биться с Безрукиной я не стал.
Во-первых, я с девчонками категорически не дрался, а во-вторых, к тому времени мы уже прошли Некрасова, и каждый раз, когда я видел Безрукину в деле, мне сразу приходило на ум: «Есть женщины в русских селеньях...». Так что, как пойманный конь, я отправился вслед за ней в наш классный кабинет.
Стояли ясные октябрьские дни, и мы с моим другом планировали в тот день вовсю оторваться на велосипедах, так что я, сильно не заморачиваясь, быстро набросал первое, что пришло на ум, и, самолично переписав стихи на ватман, украсил поздравление вензелями в виде кленовых листьев. А через час я уже рассекал на стареньком «Орлёнке» самые глубокие лужи и был несказанно доволен, что так легко отделался от навязчивой верзилы в юбке.
Утром следующего дня я проспал, так что в дверях школы меня уже поджидала сама директриса Электрона Васильевна. Мы её все – и ученики, и учителя, – ужас как боялись. И было из-за чего. Это была, одетая во всё красное, дородная тётка в красных туфлях, красных чулках, в красном платье с красным цветком и красным напудренным носом. Сама же Электрона Васильевна боялась только своего имени и поэтому отзывалась лишь на Эллу Васильевну. Электрона Васильевна была учителем музыки. О, какие она брала ноты, когда ей приходилось кого-то распекать! Особенного после того, когда она заливала за воротник. Моя мама в этой же школе работала старшей пионервожатой. Унизительная, к слову сказать, должность, где каждый второй из учителей норовит гавкнуть, а каждый третий из школьников тыкнуть. Я самолично не раз видел, как директриса унижала мою маму, виртуозно вставляя в свою гневную речь французское словцо.
Властным поставленным голосом директриса подозвала меня к себе и, выразительно указав на прикреплённый к стенду объявлений ватман, поинтересовалась глубоким грудным голосом:
- Это ты сочинил?
- Да, — ответил я и почувствовал, как всё во мне оцепенело.
- А мама помогала?
- Нет, я сам.
- Ну хорошо. Пока свободен. Я вызову тебя, когда будет нужно, - и с этими словами она буквально сорвала ватман и пошла с ним в свой кабинет.
Два последующих урока я не знал, что мне и подумать. Мысли приходили самые зловещие: от исключения из школы до оставления меня на второй год, а за пять минут до большой перемены в класс заглянула заметно взволнованная учительница русского языка и вызвала меня к директору.
- Значит так, - начала без прелюдий директриса. – Текст своего стихотворения помнишь?
- Нет.
- Так я и знала. Возьмёшь стенгазету, читать будешь с неё. Пошли.
- Куда?
- Куда-куда! В учительскую! Нас поздравлять! – и Элла Васильевна крепко прижала меня к своей мягкой, как подушка, груди.
К этому времени в учительской уже собрались все учителя школы. Было тесно и меня, на мою радость, до поры до времени никто не замечал.
Поздравление учителей началось с приветствия октябрят. Вышколенные моей мамой они звонко горланили складные речёвки, вызывая всеобщее умиление. После короткого выступления каждому педагогу досталось из рук вчерашних дошколят по красной гвоздике.
Суету с раздачей цветов прервал голос-набат Эллы Васильевны.
- А сейчас нас поздравит ученик шестого «А» класса Алёша Карелин. Он прочитает своё стихотворение, написанное специально к нашему празднику.
Я вышел на середину с огромным скрученным листом ватмана.
Мама многозначительно посмотрела на меня, я – на маму.
Воцарилась тишина.
Все смотрели на меня.
«А, будь что будет!» – и я, развернув гигантский лист, начал читать на удивление спокойно и без суеты:
Учителя, учителя!
Слова обыденны, но зря
Ваш ратный труд
Простым считаем,
Ведь мы порою и не знаем,
Чего вам стоит день учить,
Его нельзя ведь так прожить!
Затратить нужно всё терпенье,
Потратить нервы. В воскресенье,
Нет, отдохнуть, — сидеть опять
За грудой собранных тетрадей,
И проверять, и проверять…
Как робот. А затем в деталях
Продумать будущий урок.
Скажите мне, ну кто бы смог
Взвалить ярма такое бремя?
И для семьи ведь нужно время,
Есть приготовить, постирать...
А после, после этих будней,
Мечта единственная — спать.
Но всё же школа – это школа!
Да не было б её без вас!
И классы все её, и холлы,
Всё опустело б, и сейчас
Как передать мне всё словами
Когда в эмоциях лечу?
Да рядом дорогие с Вами -
Нам все науки по плечу!
Спустя столько десятков лет, когда осталась позади учёба в трёх высших учебных заведениях, в том числе и Литературном институте, я отчётливо вижу и неточность рифмы, и наивность строфы, но тогда, прочитав это простенькое стихотворение, я увидел перед собой слёзы. Учителя плакали. А затем учительская разразилась такими возгласами и аплодисментами, что мир в моём сознании перевернулся.
Ко мне ринулись все и сразу. И каждая учительница старалась меня обнять и поцеловать, и каждая отдавала мне свою гвоздику. Вскоре на моём лице от помады и поцелуев не осталось живого места. И вдруг, в этот момент накрывшей меня эйфории, я увидел взволнованную, одиноко смотрящую на меня, мою маму. Она так и не решилась подойти ко мне. Тогда я подошёл к ней и на глазах у всех отдал ей все до единого цветы и произнёс: «С Днём Учителя, мама!»
В тот памятный день я вынес с собой из школы не только долгожданную гордость за свою маму, но и неожиданно проснувшееся желание учиться.
Алексей Анатольевич Карелин Москва. 4 октября 2013 года