Любителям одиноких прогулок посвящаю
Аутан - фирменное германское средство от комаров,
которое Лёхе хвалили в разное время два бывалых
таёжника. Отпугивает якобы и энцефалитного клеща,
этого бескорыстного защитника родной природы.
Запах палёного уголька ласкал нос и настойчиво напоминал о том, что советский сервис ненавязчив. Болотный экспресс, как всегда, отправлялся из-за угла, с двадцать последнего пути. Но его пассажиры наизусть знали и место, и время, и дальнюю свою станцию, а кому не надо – тот и названий-то таких не слыхал. Но и среди этих постоянных клиентов МПС выделялись своими просветлёнными лицами "ребята" в таёжной униформе – штормовка поверх драной курточки, вязаная шапка, болотные сапоги повыше колен. И главная их примета – добротная рюкзачина или паёвка за спиной.
Паёвка, она же пайва – это фанерная или алюминиевая коробка с лямками как у рюкзака, для грибов и ягод. Ведра на четыре-шесть, дневная норма, пай на одного. Паёвки мелькали всякие – алюминь, или искусно согнутая фанера, битые и мятые или новьё, фирменные и самодельные, с лямками из пожарного рукава. И объёмом – от трёх вёдер у ботаников до десятка у экстремистов и настоящих мужиков. И напоминали такие паёвки уже небольшой холодильник, а если с технологической дверкой, то переносную собачью конуру.
Мокрый снег падал на мокрый асфальт, голубые лампы светили, но не грели. Но впереди всю эту сборную команду ждал натопленный общий вагон, а сами они долго, очень долго, ровно год ждали – когда же кончится лето, придут дожди и холода по ночам, и настанет пора очередной клюквенной экспедиции. Кто за ягодами, кто за деньгами, а кто – за туманом… И так – каждую осень.
*_*_*_*_*
И снова наступил сентябрь. Прозрачный и строгий, багряный, золотой и прекрасный. И он же – серый, мутный и безденежный. Время собирать камни и подсчитывать пернатых. Вот тут Лёха принял вынужденное, резкое и нетривиальное решение: отменить ежегодный великий поход в «ханты-манси» за целебной и дорогой сердцу ягодой клюквой – «Никуда не уехали, ты да я, обернулись прорехами все моря…», как писала последняя поэтесса старой, той ещё России.
Укатали Сивку кучера из Хайфы – на шестнадцатый год сломался организатор и вдохновитель клюквенных экспедиций… Тормозом для жадноватого Лёхи была шабашка на мягкой кровле, маячившая близко и отчётливо.
Напарники его, Толя и Коля, собрались абы как по устаканенному за пятнадцать лет стандарту, и в назначенное время отчалили, выполнять отшлифованный годами маршрут. Они вернулись благополучно через неделю, привезли свежие болотные новости про урожай, про расписание поездов, про подсохшую тропу и паршивую погоду. И более интересные – про Лёхин боевой топор, потерянный и найденный через десять лет, про свежее медвежье дерьмо на тропе. Однако, жрёт клюковку хозяин тайги.
Лёха прослушал всё это тупо и молча. Душа его не трепетала, и не вспоминался никак далёкий уже восемьдесят седьмой год, ни музейные вагоны-долгожители на краю Ойкумены, ни штурм болота, ни монорельсовый клюквовоз, разработанный в один день на уровне лучших баллистических ракет ведущими специалистами ракетного центра, и за одну ночь изготовленный Лёхой в гараже… Многовато лет уже прошло с тех замечательных деньков, когда и клюква была крупнее, и погода теплее, и болото «мокрее»… Когда сами собой рождались и такие вдохновенные строчки:
Четвёртый день тяжелая работа,
И с урожаем нынче нелады -
Мы добываем клюкву из болота,
Прекрасную, как грудь кинозвезды!
.....
Он вышел на работу после отпуска, так и не исполнив аппетитную шабашку и вспоминая поговорку про двух зайцев. И тут–то Лёху просветил и наставил на путь истинный начальник, и он же напарник – висит "срочная" командировка в исключительно крутую контору, в Ектб, как Лёха сократил непривычное языку и кривоватое слово Екатеринбург. Народное сокращение – Ёбург показалось ему вульгарным. А оттуда, из Ектб, уже рукой подать до заветного болота.
Дальнейший ход мысли понятен, и детальная проработка фантазийного проекта была проведена совместно. Несколько смущали спринтерские темпы подготовки и то, что "октябрь уж наступил"... Но – азарт хуже поноса, и Лёху, который путал, бывало в азарте, левую и правую сторону дороги, да и в болоте под снегом тоже топтался, было уже не остановить. Он хорошо понимал одно - это редкий и последний шанс посетить клюквенное болото считай "на халяву", и прекрасно помнил рассказ своего друга про корешка-туриста, пропустившего ежегодный выход за брусникой, и после этого враз спившегося и вышедшего в расход.
Снаряж собирался с учётом конкретных деталей нестандартной экспедиции и пребывания в Ектб, была взята легчайшая самодельная палаточка, проверенная в "полузимних" условиях на Аргазях и исключены болотные сапоги по причине некоторой их дырявости, безобразного веса и объёма. Новые сапожки, такие или сякие, предполагалось купить в Ектб. А в целом - сборы проведены были на уровне экспедиции "Эверест-82". Вот подлинный список снаряжения и продуктов, взятых Лёхой с собой, или прикупленных в Ектб. Для тех, кому интересно:
Снаряжение: Одежда:
1.Палаточка, тентик. 1.Свитера "рваный" и парадный.
2.Ножовка. 2.Историческая дедова жилетка.
3.Кружка,Ложка,Миска,Нож. 3.Верная штормовка.
4.Свечка, береста. 4.Якобы тёплая джинсовая
рубаха.
5.Спальник. 5.Боевые штаны фирмы "Райфл".
6."Сахарные" мешки и пачка газет. 6.Совершенно необходимые
7. П/э бутыль тёплые подштанники.
8.Паёвка. 7.Шапочка.
9."Промысловый" фартук. 8.Варежки.
10.Иголки, нитки, проволока. 9.Набор носков.
11."Набрюшный" кошелёк. 10.Полиэтиленовая анорака.
12.Силиконовый крем для рук. 11.Стельки для будущих сапог.
Продукты на одного, на трое суток, плюс дорога, итого - пять:
1.Хлеб - 2 булки
2.Сало - 5 кусков
3.Сахар - 1 литр
4.Чай - 200 грамм
5.Консервы - 4 банки
6.Тушёнка - 1 банка
7.Лук, чеснок - 5 экз.
8.Макароны - 1 кг
9.Печенье овс. - 1 кг
10.Шоколадка - 1 шт
11.Напитки, для начала - 0,5 л
12.Колбаса - 0,4 кг
13.Помидоры - 1 кг
14.Сигареты, спички - 6/3
Провизия собиралась под выверенным лозунгом – сала, сахара и спирта много не бывает! А топор, котелок, свечи, полиэтилен и даже "предмет роскоши" – чайник ждали его на насиженной и утоптанной за пятнадцать лет стоянке.
Форсируя темпы и пытаясь "собрать сметану на дерьме", Лёха задумал уехать в Ектб с вечера по железке, но тут вышел прокол в типично Лёхином стиле. Заболтавшись по слабости характера с Гришей, таким же, как и он сам, землепроходцем и напарником по болотным экспедициям, он не успел получить в конце дня маленькую такую, но совершенно необходимую в командировке справочку о том, что он – не гималайский верблюд. И в результате получил целый вечер для судорожно-спокойной укладки вещичек. Процесс сборов завершился ближе к часу ночи под всхлипывания и причитания жены и тёщи. Лёха сурово выкидывал из списка снаряжения как предметы второй необходимости, так и совершенно необходимые вещи, помня о нестандартности задуманного предприятия.
Вторично пытаясь собрать сметану и уехать наипервейшим автобусом, Лёха выдал любимой тёще указания – встать на стрёму у автобусной остановки прямо с семи утра, а сам помчался за справочкой.
Но и эта затея Лёхе не удалась, он снова опоздал. Получив на работе всё, что надо и попив тёщиного чайку, он взгромоздился в малогабаритный автобус под названием "Бычок" ближе к обеду, только и успел, что глубоко вздохнуть, как был наказан багажным билетом на оскорбительного для контролёров вида и цвета "люминевый" ящик. В паёвке было утрамбовано всё Лёхино богатство, от стандартной болотной комбинации – "паёвка плюс рюкзак" он отказался, памятуя о краткосрочности и экстремальности уже начавшейся экспедиции. Мягкая рухлядь типа спальника была привязана сверху.
Впереди – легендарный Карабаш и его уму непостижимые жители, этакие печальные отбросы общества на вековых отвалах медного рудника. Автобус мчался по ядовитым, но всё равно прекрасным окрестностям этого славного города, пропитанным медью и серой, оттаявший душой Лёха раздавал интервью соседям и соседкам. Осенние пейзажи, прозрачный и солнечный денёк окрыляли, похоже, не только Лёху.
А вот и Южноуральский радиоактивный заповедник, п
ерл, а не название! Детище Курчатова и Берии, колыбель нашей атомной бомбы. Нашей! В автобус влез вполне счастливый и лишь частично вменяемый дембель Чебаркульской дивизии, плюхнулся на сиденье рядом с Лёхой, почувствовав в нём родственную душу, и немедленно, по-военному, предложил:
- «Из горлышка примешь? А то я уже пятый день... Ектб до дому добираюсь!»
Вдохновлённый Лёха ответил "конечно", сделал пару добрых глотков и скоро понял, - кажется, что он идёт по радуге. Запили "Балтикой" и заговорили на вечную тему – "за жизнь":
У жизни закон суров и строг –
Лает до звона глупый щенок,
Молча сидит опытный пёс,
Знает давно ответ на вопрос...
.....
Но вот и столица Урала, могучий и любимый Лёхой город. Ектб, неутомимо бьющееся сердце России. Страна большая, и сердец у неё должно быть несколько. Почётный донор стремительно ввалился в нужный трамвай, используя последний шанс заявиться в упомянутой конторе, очистив тем самым свою совесть и сэкономив денёк для болота. Перед изумлённой конторской охраной он предстал во всей красе - в кепке "Адидас", с паёвкой и дипломатом. Модную кепку он позаимствовал у младшего сына. Поставил паёвку около вертушки и задал охране оскорбительный вопрос "на засыпку", оскорбительный как по форме, так и по содержанию:
- Вещички не сопрут?
Лёхе удалось перетявкнуться с кем надо по телефону и бодро заявить о своих поручениях и планах. Ну, а вечером – культурная программа командированного – гостиница, пиво, рыба! Студентки Архитектурной академии, не желающие зарабатывать деньги на жизнь, как все, всучили счастливому и цветущему Лёхе волшебный талисман - китайский фонарик всего за пятьдесят рублей, а в несуразно дешёвой гостинице "Большой Урал" его немедленно начали окучивать девушки, зарабатывающие на жизнь как все. Но от пива экономного и жаждущего Лёху было уже не оторвать.
И далее Лёха продолжал торжественно идти по радуге. С работой он удачно разделался за полтора дня, истоптал центр города и «сад камней» на набережной Исети, посетил массу магазинов и компьютерных салонов, закупил и разнюхал, что надо и выпил свою скромную норму целебных напитков. А по вечерам он трудолюбиво штопал спальник и штормовку, перебирал снаряжение и, как Наполеон в Тюильри, обдумывал генеральный план "сибирской кампании".
"Человеку, который знает, куда он идёт, мир уступает дорогу". В этой истине Лёха утвердился после того, как сосед по комнате, вечный, да и просто непутёвый студент с берегов Ириклы накачал его чёрным кофием в офигенно дорогом гостиничном баре и предложил оплатить за Лёху пару дней гостиницы; не иначе, как решил ангажировать бэшку, пардон, жрицу любви...
Ну что ж, дело молодое, опять же доступный народу сервис и тариф.
Цветные пятна вместо радуги замелькали при покупке сапог. Обувных магазинов обнаружено было не меряно и не считано, но в них присутствовали только шикарные итальянские штиблеты, мордатые телохранители и зажигалки "Ронсон". В крокодиловой коже зажигалочки, по шесть "штук". А между тем время до старта пошло на часы и вообще – к цейтноту. Но Лёхе опять повезло – он попал куда надо за двадцать минут до закрытия магазина, заверещал – "беру весь прилавок" и начал охмурять персонал. Разомлевшая от комплиментов продавчиха приволокла со склада приличные и исключительно дешевые болотники. И очень кстати – город заливало ледяным и безжалостным осенним уральским дождём.
Лёха покинул «Большой Урал», своё гостеприимное пристанище, в новых сапогах и в полном "боевом раскрасе" – от прежнего государева слуги осталась лишь кепка "Адидас", и, считая минуты, насквозь прошил уже хорошо им изученный ЖД вокзал, не успев даже обняться с добродушным старшим сержантом Дурневым, шмонавшим по долгу службы вещички ягодников в поисках ножей и стволов.
"Болотный экспресс", мокнущий под суровым и бесконечным дождём, вздрогнул и поплыл на северо-восток строго по расписанию - в 20.21 москвы. Рубикон перейдён. Общий вагон "смеялся, плакал и пел", но он же дарил своим обитателям уют, приют и надежду, над Лёхой немедленно взял шефство настоящий, кондовый и замшелый ветеран клюквенных болот и опять-таки начал поить его кофием на ночь глядя. И угощать бесконечными рассказами про клюквенные и бытовые прелести (крыша, печка, телевизор!) разъезда Тынкуль, про зверя и дичь, про болотные топи. И про щук и язей в местных речках, напоминающих после звенящих горных ручьёв неподвижные чёрные канавы...
"Доберусь я до этой рыбы в новом сезоне!" – дал сам себе страшную клятву разгорячённый Лёха. В пятнадцатый раз дал...
Поезд - эта передвижная берлога и святая обитель для таких вот бродяг, считал шпалы и мерил километры, и наш герой заснул в конце концов на голой, но суперкомфортабельной второй полке. Засыпаешь в болотном экспрессе в полной темноте, а просыпаешься – посреди восхода Солнца над клюквенным болотом.
Лёха очнулся, приставил нос к окну вагона и, о ужас, обнаружил за окном вместо праздничного восхода основательный снегопад, и с неслабым ветерком. Столичный дождь перешёл в тавдинскую метель. А болотный экспресс, с неторопливым стуком переставляя колёса, уже миновал Тавду и приближался к финишу. Проведя военный совет и получив последнее напутствие от замшелого рейнджера – "дуй в избушку", Лёха помог ему катапультироваться из вагона. Тынкуль, последний перегон, пора увязывать тряпки и куклы. Двенадцать местного. Вот и наша станция, ставшая родной за эти двадцать, круглым счётом, экспедиций.
В пустынный вокзал вошел засыпанный снегом и совершенно пришибленный искатель приключений, рассупонился на знакомой МПСовской скамейке и начал думать тяжелую думу. Времени пока хватало. Знакомой кассирши по имени Флюра он не обнаружил, это усложняло и без того печальные Лёхины делишки. "Це треба розжуваты... горилка и сало е" - решил Лёха, стандартная смесь половинок русского и хохла, и достал четвертинку и вполне пристойную высококалорийную закусь. Снег на улице летел горизонтально, ветер посвистывал, не было никакого желания и, более того, смысла покидать уютное местечко под фикусом. Полный набор снаряжения и провианта обеспечивал ему известную автономию.
В борьбе с четвертинкой и суровыми жизненными обстоятельствами прошло четыре часа. Четвертинку Лёха победил и принял политическое решение – если что, остаюсь ночевать на вокзале!
Но тут обстоятельства начали меняться – пришёл и ушёл обратный поезд, разбрёлся народ, перестал идти снег. Кассирша по имени Ирина, обнаружив Лёху в пустом зале, ласково так поинтересовалась – "чего же ты не уехал, как все, и чего же ты, болезный, делать собрался?"...
И тут, за три часа до темноты, Лёха принял новое, несколько фантазийное и рисковое решение – "…рвать когти в родное болото, и немедленно. Успею!" Все прочие варианты поведения были мутны и безыдейны. Слишком мало дней у него было, да и ловить на вокзале было совершенно нечего. Ссылаясь на Флюру, он всучил добродушной девушке лишние вещички – дипломат и парадную одежду, и как был в кепке "Адидас", так и кинулся на военную тропу. Ясно было, что впереди Леху ожидал жестокий цейтнот и темнота. И вся надежда на волшебный китайский фонарик...
Бассейн Оби по масштабу и своеобразию сравнить можно только с бассейном Амазонки. Ну, не считая только того, что крокодила в трезвом виде здесь не встретишь. Огромное плоское блюдо на просторах матушки-России, остатки великих ледников и пресноводного моря, навсегда залитые питательным бульоном. Уникальный климат и роскошная флора, такой развесистой клюквы, таких лохматых кедров и изысканной по вкусу рябины по Лёхиным понятиям больше нигде и быть не могло. И фауна здесь тоже нехилая. Вспомнился ему бурундук-извращенец, нагло воровавший чеснок для своих зимних запасов, борзые зайцы, обнаглевший глухарь-пешеход, ястреб – хранитель болота…
Нетривиальную мысль про Амазонку Лёха выстрадал, одолевая в очередной раз знакомую – до каждой коряги – таёжную тропу. Мох и торф, глина и вода, кое-где и повыше колена. Каждый кусок тропы со временем приобрёл своё название - зимник, горельник, обход, лес, тропка. И привычные стоянки на ней – покос, поворот, "три зарубки", "у морды", "у рогов". От вездеходов и бульдозеров тропа превращалась местами в широкую и непроходимую канаву, а без них быстро зарастала древесной мелочью - от рябины до кедра и опять-таки становилась непроходимой. Местные собиратели клюковки постепенно прекратили занятия этим «прикладным фашизмом», нашли и полюбили иные ягодные полигоны, и только гастролёры-ботаники штурмовали своё любимое болото ежегодно, приводя в изумление поселковых охотников.
Легко гружёный Лёха упирался изо всех сил, тропа действительно подсохла и стала местами вполне пристойной. В этот раз его не тормозили ни кедровые шишки, ни обнаглевшие глухари, не пугали ошалевшие зайцы. И снег на тропе тоже не тормозил, а наоборот – подгонял. А вот и священное место на середине дальней дороги "морда", вырезанная неизвестным романтиком конца века на берёзовом капе. Своей не слишком весёлой улыбкой бог болота встречал и провожал всех любителей клюквы и тайги. Лёха старательно поклонился берёзовому истукану, попросил об удаче в промысле и о том, чтобы через три дня живым и здоровым сесть в болотный экспресс, быстренько перекурил и кинулся на штурм самого гнилого места на всём пути – с полкилометра предельно заболоченной тайги. Жизнерадостный и неудержимый ручей, протекающий поперёк тропы, уносил болотную воду в Северный Ледовитый океан...
Пятнадцать минут попыхтели и снова мы на дороге, снова вперёд изо всех сил, солнце уже за лесом. Грибная плантация, "рога", тростник на повороте и вот финиш – родная стоянка, фиолетовые уже сумерки, пихты и кедры в шутейном пока снегу. Как Лёха ни поспешал, а в темноту он попал, и начал бестолково метаться по кругу – снаряжение, палатка, костёр, костёр, палатка, снаряжение. Вытряхнуть паёвку, достать котелок и тент из таёжного "схрона", разжечь костёр, поставить палатку. Костёр без бересты не горит, палатка на мокрый снег никак не хочет ставиться, а вытряхивать добро из паёвки в лужу вроде и смысла никакого нет. Всё это надо сделать одному запыханному человеку за тридцать минут на фоне надвигающейся темноты. Темнота наезжала быстро и безжалостно.
Лёха бросил костёр и палатку и кинулся на «склад котелков», до которого было всего-то тридцать метров. Войдя в хорошо знакомое кольцо из молодых пихточек и покрутившись немного, он нашёл год назад припрятанный закопчёный тент, такой же котелок и чайник. Прижав добро к груди, он выбрался на свободное место и к изумлению своему обнаружил, что понятия не имеет, как вернуться "в исходное положение", к палатке и паёвке. Стемнело полностью, и следов на снегу и пожухлой траве было не разобрать.
Привычный маяк костерка отсутствовал, а пихты и березы в темноте и под снегом сразу стали все одинаковыми и совершенно чужими. Убедившись в своей тупости, Лёха чуть не заплакал. Боясь заблудиться окончательно, он понимал, что "шаг вправо, шаг влево – побег, два шага – расстрел", и топтался на месте. Началось "прикладное" ориентирование в темноте. Как потом он узнал – есть такой вид спорта!
Лёху спас Александр Сергеевич Пушкин и его бессмертные, бережно им отредактированные строки:
Встаёт заря во мгле холодной,
Господский пруд уже застыл,
Свою волчиху волк голодный
Лохматит из последних сил!
.....
Небо над болотом, на востоке было ощутимо темнее, туда Лёха и направился, зная, что он неизбежно упрётся в "магистральную" тропу. Так оно и вышло. Ну, а дальше проще – найти знакомую сосну на тропе, повернуть и снова зайти на стоянку. И всего-то – полчаса нервишек и пятьсот метров вместо тридцати.
Искать болотный колодец он уже не пошел. И вообще – ни на шаг. А дела пошли на лад. Загорелся костёр, встала палатка. Вскипятился чай из запасов МПСовской воды. Далее, естественно, последовал скромный и заслуженный банкет, ужин, и сон без сновидений.
Выспался Лёха на славу, чувствуя и во сне, что торопиться ему особенно некуда. Он вылез из палатки в среднезлобном состоянии духа, изобразил зарядку, развёл костёр. Утренний свежачок и снег на траве охлаждали трудовой пыл. Изладил знатную гречневую кашу с халявной тушёнкой, завещанной ему напарниками, напился вволю кондиционного таёжного чайку. Но – сиди не сиди, а пьяным не будешь, Лёха обмазался силиконовым кремом, чтобы кожа с рук не отваливалась, взял перекус и мешок для клюквы, одел брезентовый фартук и ближе к середине дня – поплёлся в болото. Как просветил Лёху старший брат, марийцы собирают клюкву в такой вот фартук с большим-большим карманом, а хитрые китайцы – хунхузы и корнёвщики, подобным же фартуком защищают ноги от росы и дождя.
В болоте всё было на своих местах – и канава-тропа через тростник на входе, и два "островка" с желтыми берёзками, и цветной матрас изо мха с учёным названием "сфагнум", и клюква, и совершенно лишний и холодный снег, пятнами на пожухлой траве и маленькими сугробами на шляпках никому уже не нужных грибов. Урожай не рекордный, но и не самый плохой. Никакую другую ягоду Леха собирать не мог по причине "слабой нервной системы", опять же лени. А крупные, жесткие и соблазнительные капельки клюквы сами вкатывались в ладонь. Но - только первые два часа. А потом процесс тормозился, начинала болеть спина, и самое печальное - сильно мёрзли руки от непрерывного ковыряния в тающем снегу. А варежки у бестолкового Лёхи были так себе и вообще – почему-то женские. Но хорошо, что были.
Дипломированный "ботаник" собирал клюкву в своём стиле - изучая болотную флору и фауну, наблюдая природу и всячески транжиря время на перекуры, перекусы и отогревание синеющих пальчиков. Чтобы описать осеннее, цветное клюквенное болото не слова нужны, а кисть Ван Гога! Помните его картину "The Bush", в вольном переводе можжевеловый куст на ветру? А тут такие кусты налево и направо, один другого краше в своём последнем наряде.
Клюквенные кочки в верховом сфагновом болоте – это несомненно удачное творение господа бога, наверное, он создавал их на третий день, и ощущал себя в хорошей форме, по божески! Кочек тут сотни и тысячи, и каждая манит – "ну, подойди ко мне…". Их не трогала человеческая рука, но будут они попрекраснее, чем ваши альпийские горки. Как не пыхти, как не старайся!
И на них – поспевшая к октябрю, наконец-то, клюква, лежащая кой-где и в три слоя.
Но зато и работал Лёха до полной темноты, до белого тумана над болотом, и вышел к стоянке по натоптанной тропе, держа курс на лохматую макушку рослого кедра. Волосы на загривке вставали дыбом от холода и таёжных страхов. На стоянке всё было тихо и спокойно, сложив у костра прихваченные из болота сухие сосёнки, он кинулся за водой. Ну, а дальше всё по плану: костёр, чай, ужин, наркомовские сто грамм, долгий перекур у красных горячих углей... И никакой вчерашней горячки, всё путём, как-никак Лёха – он тоже матёрый ветеран клюквенных болот и пионер таёжных троп.
И заслуженный комфортный отдых в "личной" палатке, основательная и спокойная осенняя ночь – ни комаров, ни мороза, курорт! И серый холодный рассвет над бескрайним болотом, который, впрочем, он благополучно проспал...
По утрам Лёха напоминал сам себе мартовского медведя-шатуна. Но поскольку кидаться было не на кого, то пришлось заняться хозработами, к счастью нехитрыми – вода, дрова, завтрак. У расчётливого и опытного "траппера" всё делалось само собой. Никто не мешал, но и не помогал ему изладить и слопать классическое таёжное блюдо – макароны по-флотски. Вкусно, питательно, но помни – "обжорство ослабляет волю к победе". Болотные погоды поменялись со снега на ветер и колотун, и выходить на промысел совершенно не хотелось. Вдохновлял лишь цейтнот – день-то и второй, и последний. И посему собравший все силы в кулак Лёха попрыгал в болото бодрый, трезвый и даже раньше намеченного срока.
Но, увы, побеждала стихия и форс-мажор – задубевшие пальчики отказывались выполнять даже и несложные движения в нужном темпе, и промысел продвигался медленно и мучительно, в неравной борьбе за ведро ягод. Сентиментальный Лёха часто останавливался, вставал столбиком, как тот медведь, и осматривал живописный и знакомый ему в подробностях горизонт, бесконечную полосу карликовых сосен, болотные "заливы и перешейки", таинственные «острова» с матёрым лесом и дымок над далёким посёлком. Поздняя, но всё ещё золотая осень тормошила душу и царапала сердце, природа готовилась к зимним снам и рождественским сказкам, прощаясь на полгода с теплом и солнышком.
Холодный и ясный день не торопясь переходил в строгий осенний вечер. Окоченевший Лёха из последних сил продолжал свои "monkey drill's" снова до глубоких сумерек, подбадривая себя игривыми самодельными стишатами:
Я сегодня в диком раже, -
Клюквы здесь, как баб на пляже,
До того мне интересно,
Поимею всю, хоть тресну!
.....
Солнце упало за макушки ёлок, резко похолодало, начало темнеть, клюква быстро и пугливо попряталась в мох. Вот он – счастливый миг, конец работе, пора на выход! И снова – "он стол накрыл на одного…", и одинокий ужин при свечах, и старательный уход за священным костром, неторопливые и не слишком весёлые мысли. Годков Лёхе было ровно пятьдесят, и каждый раз в болотной экспедиции он давал страшную клятву и возносил молитву здешнему берёзовому идолу – побываю здесь ещё хотя бы пять раз! Если парализует ноги, то приползу! А цифру год от года уменьшать совершенно не хотелось. Его вдохновляли деды, встречавшиеся который год на болоте – узники концлагерей и танкисты, горевшие на второй мировой…
Спать надо было залегать смирно и вовремя, ибо завтра нужно было "собирать куклы, прятать тряпки", рвать когти и катапультироваться на станцию. Что он и сделал – наградой Лёхе стала долгая и безмятежная осенняя ночь, и бессонница его не мучила. И вертолёты над палаткой, как в прошлом году, не летали. А финишный болотный день экстремисту Лёхе хотелось начать пораньше и ещё пару часиков провести в болоте – собрать пару литров клюквы и попрощаться с любимыми местами – на год, или насовсем…
Не было ещё и восьми утра, как начался бестолковый и мучительный процесс собирания, складывания, распихивания и закапывания. Лишний и "негниющий" снаряж прятался вокруг стоянки, в пеньках и на пихтах, иногда эти закопушки экспроприировались аборигенами, иногда съедались мышами, но в целом – верой и правдой служили и помогали любителям клюковки. Доведя гнусное дело консервации лагеря до логической середины, Лёха кинулся в болото. Свои командирские, но несколько поломатые часы он выставил по солнцу. Денёк, правда, был довольно пасмурный. Со слезой на глазах Лёха попрощался с болотом, и приобщил к добыче жалкую кучку ягод, подумав при этом, что "старому еврею" жадничать так не пристало, не лучше ли было просто посидеть у костра, или погулять по лесу... Впрочем, какие тут, к чертям собачьим, прогулки, не лес это, это – тайга. Вспомнил, как лет шесть назад потерял он на ровном месте тропу и полтора часа бороздил мокрый бурелом с весьма увесистым рюкзачком за спиной.
Но вот и пошёл "обратный отсчёт" - паёвка собрана, барахло спрятано, дровишки сложены, мусор ликвидирован. Завязаны последние верёвочки, проверены сапоги, докурена сигарета - в путь!
Да, паёвочка не из лёгких, но идти можно. Тропа совпадала со старой колеёй вездехода, неудержимо зарастала тростником и была щедро залита болотной водицей. Но вот и первый привал - упавшая лесина с обнаруженными около неё лосиными рогами, изрядно погрызенными мышками. Перекурив и высушив загривок, Лёха взгромоздил паёвку сначала на лесину, а потом себе на плечи. Так – удобно и экономно. Дело-то привычное – глаза боятся, а ноги ковыляют.
Ещё с полчаса "таёжного трафика", и начал узнаваться вход в болото перед «мордой» – по шалашику с соболиными капканами. Шалашик старый, но капитальный – из путней кедровой дюймовки. Оборзевший и успешно передвигавшийся Лёха задумал форсировать болото с ходу, а уж потом всласть перекурить у морды, на "том берегу". Он снова недооценил могущество и суровость болотного идола. Ходьба по этому куску заболоченной тайги с двухпудовой паёвкой - занятие для истинного "любителя природы", требует энтузиазма, здоровья и навыков. Утопнуть тут вроде бы негде, а вот упариться до предела, сломать ножку в корягах, промокнуть и озвереть – это пожалуйста... В сухой год казалось – пройдёшь и в кедах, но сухие года сменились мокрыми, да после пожара и бульдозеров и вовсе поменялась болотная гидрология, появилась «новая река» и бескрайние лужи-озёра.
Он шел по своим следам, по проложенной напарниками и проверенной самим два дня назад тропе, аккуратно прицеливая каждый шаг, проваливаясь в щели между корнями и цепляясь руками за стволы и ветки. Болото поймало его там же, где и Тимофея пятнадцать лет назад, при попытке пройти мимо довольно большого выворотня – упавшей ёлки, поднявшей на своих корнях и мох, и глину. И всего-то подломился корешок, в который осторожный Лёха вцепился рукой. Он покачнулся, нога резко провалилась - и вот он уже лежит на собственной паёвке, погружаясь в болотный бульон. Он слушал бульканье и чавканье, издаваемое тонущей паёвкой, с перепугу вспоминая фильм – "А зори здесь тихие..."
Встать вместе с паёвкой не получится, это ежу понятно. Лёха выполз из лямок, перешёл с четырёх на две конечности, схватил утопленную паёвку и тут же снова рухнул, зацепив сапогом порцию свежей водички. Дернина под выворотнем была тонкой и нежной. Он окончательно озверел, занял стратегически верную позицию и выволок паёвку на поваленный ствол. Всё было мокрым, грязным, безобразным – и сам искатель свежих эмоций, и его пожитки. Но горевать и чистить пёрышки некогда и незачем – перед нами, до священной "морды" ещё много ям и коряг. Вперёд!
Лёха увидел любимого идола сквозь запотевшие очки и начал "кланяться и благодарить", не снимая паёвки. Он поменял носки, вспоминая, как два года назад пришел к поезду "на одной ноге", перекурил и помчался дальше, помня о своих поломанных часах. Проскочил благополучно тропку, на которой умудрялся выписывать петли и вздвойки, как тот заяц, перекурил у "трёх зарубок", прошёл матёрую берёзу, которую не смог повалить бульдозер во время лесного пожара, и на выходе из леса успел таки выкопать пару заранее примеченных, маленьких и красивеньких кедрят. Такая у этого ботаника была традиция – увозить кедрята с собой и рассаживать потом в укромных местах. Лёха старательно пыхтел и экономил минуты, одолевая горельник, но до флаговой сосны на повороте было ещё далековато. А силёнки таяли и так хотелось прочитать наконец замечательную табличку:
"ПОКОС
тов. Шишигина"
Сгнивший стог и эта табличка отмечали поворот на зимник, с которого было уже видно вагоны и посёлок.
Он рвался к финишу в очень спортивном стиле, благополучно перескочил шпалы, благо, что на них не было в этот раз бесконечного в обе стороны товарняка с брёвнами, и у первых же встреченных живых людей узнал, что до прихода-отхода поезда осталось восемнадцать минут. А у него – ни билета, ни вещичек, ни здрасте, ни прощай! И сам из себя мокрый, красный, грязный и обалдевший. Солидные граждане – челноки, лесорубы и нефтяники, подъезжали к вокзалу на личных авто и закупали солидные купейные билеты.
Ну, а Лёха успел поздороваться и попрощаться с кассиршей, приобрести свой общий вагон, помыть сапоги, с грустью осмотреть замок на нужном магазине и – занять исходную позицию на перроне. Это важно, если ты волокёшь в вагон двойную МПСовскую норму – семьдесят кило. Однако сейчас он выступал исключительно налегке и ощущал себя совершеннейшим бездельником. Упадение в болото и марш-бросок по глине и снегу несколько его утомили, ощущалась простуда с симптомами душевного надрыва, было решено выпить, сугубо в лечебных целях, честно заработанные сто или даже двести грамм. Но приобретение напитков пришлось отложить до Тавды.
А вот и паровоз появился на военной тропе, с буйными машинистами – лихими ребятами, как свирепая кабаниха с одним горящим глазом, как помесь кентавра с циклопом. Грамотно застолбив вторую полочку, Лёха рассупонился и начал готовиться к торжественному ужину. Хотелось быстренько слопать кусок чего-нибудь, но ещё больше – чаю. Пить! Он допил болотный чифирь и принялся за вагонные запасы пресной воды. Обстановка в вагоне благоприятствовала тихому чаепитию, как-то незаметно прошли те легендарные времена, когда ягодники висели на подножках и бегали по крышам, а сапоги, сапоги могли слямзить прямо из-под головы.
Сучья перестройка достала всех, и ягодник ощутимо поредел, повымер! Лёха вспоминал "конгениальные" идеи коммунистов и демократов – то взыскивать налог за вход в болото, то завлекать в тайгу безработных на "лёгкие работы" и ухмылялся. Самого же себя он квалифицировал, как "вялого монархиста", и не страдал от любви ни к тем, ни к другим. "Идиотские приказы тихо и быстро умирают сами" – вспомнил он Ивана Денисовича, книгу, которую читал неоднократно, в том числе и как инструкцию по выживанию.
О, блаженные часы обратной дороги в болотном экспрессе! Лёхина душа оттаяла, тело отмякло и просохло, за грязноватым окном стемнело и четыре часа дороги пролетели махом. Миновали легендарный разъезд Тынкуль, Азанку, известную лагерями и зонами ещё со Сталинских времён, умирающее Лопатково, потом Кумальское и Куминское. Но вот и Тавда - город, знаменитый спиртом "из опилок" при коммунистах и стаями маленьких попрошаек на вокзале – при демократах. Да ещё дохловатой стерлядкой в одноимённой реке.
"Старый еврей" Лёха, заметив в окно бизнес-старушек на перроне, выскочил на перрон с деньгами и с мешком для клюквы. Два полуведра клюквы он купил быстро и успешно, и заработал на этом пару-тройку сотен, а вот с целебным русским напитком вышел прокол. МПС перестало одобрять торговлю водкой на вокзальной площади, также как и шалости вконец окосевших пассажиров, от буйства которых поезда сходили с рельсов чаще обычного, и Лёхе пришлось лечить простуду и душу бутылью пошлого безалкогольного портвейна. Он остался один в своём отсеке, считал фонари за окном, экономно причащался и вспоминал все клюквенные экспедиции сразу и всю свою путёвую и непутёвую, короткую и неправильную жизнь.
Ночь ему помог скоротать пьянущий абориген, ехавший то ли со свадьбы, то ли с похорон, и отключившийся через три минуты после посадки. А раненько утром всех пассажиров выкинули из тёплого вагона на бесприютный перрон – приехали, Ектб! И вокзал, и город, и небо над ним – всё было непроглядным и тёмно-серым. Торопиться Лёхе было некуда, штурмовать автовокзал в одиночку ему не хотелось. И через некоторое время напарники старшего сержанта Дурнева могли наблюдать этого неисправимого ботаника и "нарушителя конвенции" восседающим на паёвке посреди кассового зала и сосредоточенно штудирующим богато изданный "Словарь современных цитат", зачем-то купленный на последние рублики в вокзальном ларьке. Беспокоить его "борцы с международным терроризмом" в замызганных голубых мундирах не решались, и аккуратно фланировали по мраморным плитам огромного зала – то по кругу, то по квадрату, то по двое, то поврозь.
За шесть часов Лёха только два раза перекурил, но зато узнал, что прекрасное стихотворение – "…спит животное собака, дремлет птица воробей…" написано Заболоцким! Он вспомнил эту несказанно волшебную колыбельную песню и свою красивую и бестолковую спаниельку Эрку и сделал вывод, что одно вот это стоит потраченных на книгу полутора сотен.
Второй и последний на пути домой Лёхин по жизни любимый поезд "Свердловск- Симферополь" стал каким-то скучным и скорострельным, и даже традиционный экспресс-отчёт о завершённой экспедиции никак не писался. А вот "богатый" перекус с остатками портвейна прошёл на славу – всё, что съешь, не надо нести в рюкзаке. В попутчики Лёхе достался настоящий хохол из Запорожья, подаривший ему бумажную гривну и пару украинских монеток. Долго и дружно материли Кучму и Путина. Ельцина же вовсе истоптали ногами и измазали, не скажу чем.
Разные мелкие остановки сменились богатым челябинским вокзалом. Горемыка Лёха вспоминал иные свои экспедиции и тропы, и щемило у него сердце от забытой мечты, и болели на нём царапины, оставленные колючками волшебных цветов:
У чужого костра погрелся,
Прикоснулся – щека к щеке,
Для меня ты шрамом на сердце,
Для тебя я – царапиной на руке…
.....
Синяя птица встаёт на крыло,
Скупо уронит на память перо,
А непутёвый охотник-чудак
Сети поставил не там и не так…
.....
За окном замелькали знакомые озёра и вывески, пора, однако, и на взлёт. Чебаркуль, погрустневший Ильич у заповедника, старый вокзал с почерневшей за сто лет лэйблой "ГШ ЕИВ", новый вокзал и наконец – совсем приехали. Марш-бросок до остановки, троллейбус, Ильменский хребет, автозавод… Машгородок, бросок до подъезда и – родная тёщина квартира. Вот и окончательный финиш – …надцатой клюквенной экспедиции. Осталось только подобрать хвосты и почистить пёрышки – рассортировать и заначить снаряжение, перебрать и продать ягоды, написать и "защитить" отчёт.
Собранная клюква имеет противное свойство усушки и утруски, сорок килограммов превращаются в тридцать. За что боролись?! Продавать эту жалкую кучку ягод у Лёхи не было ни малейшего желания. Но – бизнес есть бизнес, даже если он русский. Да и проблем тут особых не предвиделось, маркетинг был отлажен, мерчендайзинг соответствовал.
Начало торговле положили "прорабы перестройки" из конторы с гордым именем "Фаворит", где Лёха неоднократно шабашил, а ещё – секретарша большого и совершенно секретного начальника из местного – "родного" ракетного центра, состоявшая в постоянных клиентах.
Ведро реквизировала собственная жена для жены своего начальника, лечить ей какое-то место. Ещё ведро изъяли жизнерадостные филологини из технической библиотеки и "морские свинки" из режимного отдела.
Клюкву Лёха не только продавал, но и угощал людей хороших и нужных, но обязательно чтобы хороших. Так уж получалось. И был ещё довольно длинный список просто хороших людей, которым клюква доставалась пореже.
Продав свои три ведра, опытный маркитант Лёха начал продавать "на корню" ягоды напарника, благо ягодка у него была немного полохмаче и качеством повыше. Своей клюквы не хватило даже на самых "наипочётнейших покупателей".
Проблемы, неожиданные и несколько даже пикантные, получились с матёрым тургоякским мужиком, спортсмен по жизни и законный наследник Лермонтовского купца Степана Калашникова, он занимал первую позицию в списке почётных покупателей. А для этого надо было не только купить у Лёхи оптовую партию клюквы по розничной цене, но и угостить продавца на славу и на халяву.
Поначалу посещение коттеджа на берегу священного озера Тургояк раскручивалось по знакомой отлаженной спирали - телефонная договорённость и приглашение в урочный час, ведро отборной клюквы и дармовой автобус для "старшего" дважды почётного донора, хорошая погода и настроение, прогулка вдоль Тургояка по улице Туристов, которую пора уже переименовывать в Первую купеческую, густо, однако, застроили её коттеджами.
А погубила Лёху кружечка пива "Красный восток", выпитая после работы для вдохновения и несколько натощак. Но - по порядку.
Около коттеджа обнаружена была хозяйка, выполняющая променад по терренкуру, тоже "матёрая купчиха", всегда поражавшая Лёху своими манерами и оптимизмом. Лёхе было рассказано детально и в подробностях о смертельной схватке с производителем "колючей проволоки нового поколения Егоза"! Каково названьице то, Илья Ефимыч? Этот нахал наехал автостоянкой на нашу! хоккейную школу! Досталось на орехи всем гражданам в законе и всем почётным гражданам, и прокурору тоже досталось. Прибытие хозяина и с ним юного хоккеиста, подающего надежды стоппера и кладуна, ожидалось вот-вот.
Джип Виталий Палыча влетел в открытые ворота, чуть не смахнув Лёху заодно с хозяйкой. Виталий Палыч вылез и пробурчал:
– У Павлика после тренировки с сердцем что-то. Посмотри.
– "Здравствуй!" - это Лёхе.
Ай-ай-ай. И Павлика жалко, и всё сразу стало как-то не вовремя.
Но народец тут подобрался деловой и неслабый. Павлика напоили корвалолом и в постель, парень подрос и выглядел в целом неплохо, а Лёху отвели на еврокухню и воткнули за стол с нехитрой закуской рублей эдак на пятьсот. Пробегая мимо, хозяин кинул на стол бутылочку отборной водки, по внешнему виду бутылочка сильно напоминала БРПЛ с моноблоком, даже и графитовое покрытие на блоке имелось, и выдал однозначную и исчерпывающую команду:
– Наливай!
Имелось в виду – сам себе, поскольку Виталий Палыч, памятуя о досрочно вышедшем в расход кореше, с крепкими напитками обращался с некоторых пор крайне деликатно.
Как и полагается по военным стандартам, команда повторилась, затем и сам хозяин, охотник и спортсмен, присел к столу - послушать таёжные новости и Лёхины байки о глухарях и кедрах. Горючее в баке ЖРД заметно убавлялось. Достав заранее припасённый альбом с кодаковскими фотографиями, Лёха начал раскручивать культурную программу.
Провокатор Лёха, вспоминая Тартарена из Тараскона, урчал и до тех пор тыкал пальцем в бронзовую копалуху на фоне золотых берёзок, рухнула, мол, с первого выстрела, пока сам внезапно не рухнул фэйсом на дубовый тэйбл и не ушёл в темные глубины подсознания. Салата на столе, к счастью, уже не было. Уставший головной и спинной мозг отключились одновременно. Вот она, кружечка пивка-то! Ай, да «Красный Восток»!
Раннее утро в коттедже. Все обитатели мирно почивают, каждый на своём месте. И Лёха тоже – на афганском ковре и персидском диване одновременно. Под испанской пальмой, чтоб её, и пальму, и Испанию! Осознав весь дурдом своего положения и "наведя резкость на жизнь", Лёха начал пошумливать. Со словами типа "Виноват, простите засранца, позвольте покинуть ваш гостеприимный кров", он склонил голову перед появившейся хозяйкой. Безукоризненно воспитанная бизнес-леди ласково проводила Лёху на свежий воздух крылатой фразой – "…не горюй, организм сам знает, когда и где он должен отдыхать!"
Светлое и прекрасное утро на Первой купеческой. Безлюдье и молитвенная тишина, песок и каменная крошка под ногами, голубое небо и синие горы на том берегу, хрустальная вода и золотые листья на воде. Лёха пребывал в состоянии полной невесомости и пил святую воду прямо из ведра. Закурил, полегчало. "Так то оно всё ничего, да жену жалко. С другой стороны, я как бы на работе, пострадал при исполнении", - размышлял Лёха по пути домой. Получил профилактическую честно заработанную клизму и утешил как смог жену, отдав ей всю свою явную и тайную наличность. И быстро-быстро пошел гулять с любимой собакой. Собаки – они тоже хищники, но шипеть не умеют, за это их и любят.
Оставалась теперь последняя "почётная покупательница" под кодовым названием – "светская дама с промысловой собачкой".
В своём выборе Лёха был капризен и щепетилен, нет, душещипателен, среди его избранниц никогда не бывало ни ординарных лиц, ни тривиальных характеров – только журналистки, волейболистки и программистки, и все они – с шестым, а которые и с седьмым чувством:
Вот женщина – явление в природе,
Чей взгляд – подарок и награда,
Когда мечты и силы на исходе,
Возьми взаймы, и отдавать не надо…
Вот дни, как разноцветная реклама,
Вот время – марафонские бега,
Твоя судьба причудлива, как слалом,
Пусть будет чистой, как в горах снега!
Вот женщина – хозяйка и царица,
Как праздник – без начала и конца,
Как свет в окошке и в руках жар-птица,
Как жизнь, что так прекрасна и светла!..
.....
Рандеву ему было назначено около магазина с фантазийным названием "Петушок № 9" Где остальные восемь, залягай меня лягушка! Лёха опаздывал уже на три минуты – ах, какая же это дурная чёрточка характера.
Завидев "объект" своими подслеповатыми глазками, Лёха взвинтил темп, добавил чаду и перешел на спортивную ходьбу. "Дама с собачкой" была облачена в безукоризненную и строгую "артиллерийскую шинелку", пришла она без собачки, и терпеливо сидела на скамейке, покачивая своей несомненно изысканной ножкой. И скамеечку-то выбрала, ну точь-в-точь как у Пушкина в Михайловском!
– "Мггм, такой волейболистке в кавалеры нужен центровой…", с грустью подумал Лёха, но, сделав глубокий вдох и округлив глаза, тут же ляпнул:
– "Здравствуйте, моя сиреневая! Я рад! Нет, я счастлив!.."
Он читал Марину Цветаеву, и читал внимательно, а по такому случаю и сам был способен выплеснуть душу в рифмованных строчках:
Нам выпало остаться знакомыми людьми,
Глазами признаваться в безумстве и любви,
Пусть время нас пришпорит - иди вперёд, иди,
У жизни, не у книги, здесь телеграфный стиль!
Поверь на честном слове – прекрасна эта жизнь,
Последней каплей крови ты за неё держись,
Чтоб в памяти взыскательной нечаянно возник
Рублёвской богоматери неординарный лик!
.....
Лёху понесло, с места и в карьер:
– Дорогая! В любви я в этот раз признаваться не буду, отложим на потом. Перейдём к делу!
И состоялся нехитрый обмен по известной формуле "товар - деньги - товар", похоже было, что прекрасная волейболистка с лицом рублёвской богоматери и буйным характером "беззаконной кометы" сегодня строга и не расположена к выслушиванию неуклюжих комплиментов и трёп про похождения в тайге.
Лёха озвучил продуманную загодя клятву – "пошлым образом гроши не пропивать, а потратить на туристский снаряж типа свечей, верёвок и антикомарина".
И весь их разговор ограничился безобидным обсуждением "собачьего вопроса", с которого и началось когда-то, давным-давно, это счастливое для него знакомство.
Лёха что-то говорил, а сам всё смотрел и смотрел на доброжелательное и истинно прекрасное женское лицо и никак не хотел уходить. А в голове пульсировала строчка из раннего Вознесенского:
– "…Как эти губы жарко шепчут!.."
И всё же они расстались, и, каждый своей дорогой, пошли вдоль "Петушка № 9". Но, прежде чем свернуть за угол, оглянулись одновременно.
– "Ну вот, можно подводить итоги девятнадцатой клюквенной экспедиции. Куплю себе фирменную антикомариную косметику "Аутан" - сурово подумал Лёха и прогулочным, неторопливым шагом потянул в сторону троллейбуса.
Троллейбус шел в сторону любимой пивнушки.
Пивнушка уже обрела всенародную любовь и народное же название - "У Машки". Не слишком элитное, но доходчивое пиво "Красный восток" отогрело холодеющую Лёхину душу. И он заказал ещё кружечку, забился в угол и тихонько чмокал бодрящим напитком, уповая на то, что никто из знакомых алканавтов на него не наедет и не будет лезть в душу...
А перед глазами плыла и плыла желтая, без начала и конца полоса берёз, рельсы, уходящие к непривычно далёкому горизонту, алые осинки и чахоточные сосны на бескрайнем Куминском болоте.
Болотный экспресс, последний вагон.
.....
Л.Кипоть 29.10.2002