Как-то на пастбище слышал, что пацаны шепчутся между собой, будто дядя Ян - не дедушки сын, потому что родился вскоре после его возвращения с войны. Хоть я и не замечал никогда, чтобы дедушка проводил какую-то разницу между сыновьями. И по дяде Яну не было видно, чтобы не чувствовал себя дедушкиным сыном. А когда повесился, так дедушка больше всех переживал.
- Как не мой сын, как не мой сын, - всё повторял. Другой раз, опять же, сказал: Никогда, даже не приснится человеку, что его сын когда-то повесится. Жаль, что тогда такая сила на меня нашла, и не дал я им, всем троим, заколоть меня штыками. Три штыка, не должен был бы я до этого дожить. Эх ты, сын, сын мой. Когда бы хоть на войне, не так жалко было бы.
Как же оно на самом деле было, - кто знает? Нет уже ни дедушки, ни бабушки, ни дяди Яна. А порою мне даже кажется, словно уже никого нет. Может, и меня тоже?
Не раз пробовал я это уяснить – ну, хотя бы для себя самого – есть ли я? Или нет меня? Только для себя самого человек не является свидетельством. Всегда кто-то другой должен засвидетельствовать. Сам к себе человек слишком снисходителен. Как может, сам себя защищает. Петляет, меняет, обходит, чтобы не дальше, не глубже и не там, где он что-то скрывает. Сам перед собой каждый хотел бы выйти как на свадебной фотографии. Причесанный, выбритый, в костюмной паре, при галстуке, солидный, улыбающийся и чтобы хорошо выглядел.
Ну, и как можно моложе. И, как ни странно, верит, что это - он. Только, если бы он честно в себя всмотрелся... Каждый на свадебном снимке, пан знает, счастлив. Голова к голове, плечо к плечу, словно в маковой коробочке – одно зернышко нашло другое, точно такое же. Если бы человек верил в предназначение, мог бы подумать, вот фотография предназначения. А что потом происходит, того пан уже ни на одной фотографии не увидит. Нет ни таких фотоаппаратов, ни таких фотографов. Может когда-то и будут, не знаю. Но пока и доныне, все брачные снимки все время счастливы. И сколько таких счастливых снимков висит по домам. Хоть, скажу пану, так я думаю: или счастья вообще нет, или оно - только на свадебных фотографиях.
У того, в домике, тоже висел свадебный снимок. А, я же пану не закончил… В общем, когда той ночью разбудил меня крик, решил я пойти проверить, что там делается. Ночь темная, хоть глаз выколи, все звёзды тучами закрыты. Тишина такая, что собственные шаги в ней раздаются, - будто невесть сколько ног топочет. Уж на что собачья поступь легкая, а и ту - слышно. И вот хожу я между домиками, прикладываюсь ухом к стенам, где окна приоткрыты – засовываю во внутрь голову. Но везде спят самыми крепкими снами, из некоторых домиков даже храп доносится. Я уж подумал, не приснилось ли мне. И вдруг собаки начинают меня куда-то тащить. Что такое? Я - за ними. И у одного из домиков, вижу, белеет чье-то тело. Совершенно нагое, словно только что Господом созданное. Женщина. Я наклонился, она не подает признаков жизни. Посветил ей в лицо фонариком, а оно всё – в крови.
Взял я ее на руки, принес к себе. Положил там, в комнате, обмыл её. Она была сильно избита, вся в синяках, и сейчас, когда рассказываю об этом, волнуюсь. Я укрыл ее одеялом, укутал, потому, как она вся дрожала. Сделал ей чаю, так она не могла пить, губы у неё были разбиты и опухли. Я должен был чай ей в рот вливать ложечкой, а другой рукой поддерживать её голову, потому что сама она не могла её держать. Когда открыла глаза, они показались мне безжизненными. Что-то начала говорить, наклонился я над ней, но услышал лишь её напуганный шепот:
- Кто вы?
- Пусть пани заснет, – сказал я. - Сон ей поможет.
Но она так и не заснула, потому что каждый раз, как я засыпал, меня будил её плач, что доносился через стенку. Или может, это только привиделось мне во сне, что она там плачет, а это меня мой сон будил. Утром я пошел за её одеждой к тому, у домика которого нашел её. Он сначала отпирался, мол, он тут совершенно не причем.
Да такое невозможно. Я же не раз видел его жену. Но сейчас она не приехала, плохо себя чувствует. Вот, прошу посмотреть, наш свадебный снимок, разве пан не узнает. А такой - вообще не знает. Еще и снотворное выпил, так что даже не слышал, чтобы кто-то кричал. Наверное, в другом домике. Пан перепутал. Нет, у его домика я ее нашел, говорю. То, наверное, кто-то по злобе ему подбросил. Должен пан знать, говорит мне, кто сюда приезжает и что здесь творится, пан ведь присматривает.
Если бы не собаки, до конца бы на своем стоял. Но собаки начали вытаскивать из-под кровати разную женскую одежду – нижнее белье, кофту, юбку, туфли. Представляет пан, в какое он попал глупое положение? А он только засмеялся:
- В каком мире живешь, чудила? Что такой старорежимный? Если так уж её жалко, - забирай! Я и так собирался её поменять.
Пивом ещё хотел меня угостить. Но собаки ощетинились, и мне надо было их успокаивать, тихо, Лапша, тихо, Рекс, а они только и ждали, чтобы я дал им знак.
- Может и не современный – ответил я ему на это. - Но если еще раз что-то такое случится, подожгу к лешему домик. И даже знать — не узнаешь, кто это сделал, потому как сгоришь вместе с ним, - и вся недолга.
- Не лезь не в свои дела! - взвился.
- Все дела — мои, - сказал ему спокойно.
- Присматривать мы тебя наняли.
– И для этого - тоже.
Продолжение - http://www.proza.ru/2014/11/10/621