Уноси моё сердце в звенящую даль
Был солнечный, тёплый сентябрьский день. Наш старый «жигулёнок» с облезлым зелёным металлическим багажником на крыше быстро шёл по свободной дороге,
выехав из города. Дорога то слегка плавно поднималась, то опускалась с небольших холмов нашей Среднерусской возвышенности, минуя деревни, поля и перелески. Деревенские дома стали выглядеть веселее, теперь их обивали сайдингом, ставили металлические заборы.
Издалека мы увидели старушку, торопливо выходящую на проезжую часть дороги с поднятой рукой. Сын затормозил, но машина проехала, минуя её. Она затрусила к нам. Он дал задний ход и остановился.
- Подвезёте? - спросила она, - Туточки недалеко.
Сев на заднее сиденье, она долго и восторженно говорила, какие мы хорошие люди.
- …автобуса то час ждать. Дай Бог вам здоровья…
- Хорошую дорогу построили, - заметил я.
- Хорошо, хорошо дороги проложили. Новый губернатор наш старается. Он пока - временный. Выберем его.
Справа показалось небольшое новое кладбище с часовней.
- Вот, кладбище у нас новое. Хорошо стало хоронить: и могилку выроют, и привезут, и батюшка отпоёт…
Она всё говорила и говорила, что стало лучше жить и лучше умирать, казалось,
что хочет как-то угодить нам в благодарность за то, что мы остановили машину.
- Вот деревня моя, остановь тут, - сказала он сыну и протянула ему какую-то мелочь, зажатую в кулаке.
- Что вы? Не надо, - сказал я; но она положила деньги на сиденье и с трудом скорее вылезла, чем вышла из машины. Мы тронулись, и она, улыбаясь, помахала нам рукой.
Деревня и асфальт остались позади. Мы ехали уже полем, по мягкой земле просёлочной дороги, которая шла, извиваясь, то вверх, то вниз по нашим среднерусским холмам. Сын всё поглядывал на навигатор. Мы то огибали небольшие перелески, то опять выезжали на пустынные, брошенные поля. Ни машины, ни человека, ни жилья, - только эта пустыня да небо с предосенними облаками над ней, да иногда одинокий куст мелькнёт своей красной, осенней листвой.
Как же так? Ведь это же были сельскохозяйственные угодья. Значит, не нужны стали? - думалось мне.
Дорога всё петляла, казалось, что едем то вперёд, то назад. Я стал беспокоиться, не заблудились ли. И не у кого спросить.
Вдалеке показался человек. Он шёл нам навстречу посредине дороги. Мы приближались к его большой несуразной фигуре; в руке у него была палка, которую он поднял, перекинув сумку через плечо, угрожая нам. Объехать его было невозможно: наш «жигулёнок» не осилил бы нагромождение засохших комьев земли вдоль утонувшей между нами дороги. Сын остановил машину. Я вышел и сказал, поздоровавшись:
- Не подскажите ли, где тут имение Фета? Мы заблудились.
Мужик опустил палку.
- Могила Фета? - переспросил он и, указав ею же на перелесок, добавил, - Вон туда надо, за лес налево, потом через поле назад, потом опять…
В грязной одежде был он огромен и страшен с когда-то рваным, бугристым лицом в старых шрамах, полученных, вероятно, в драке или от укусов собак.
- Давайте, я вам дорогу покажу, а потом вы меня до города отвезёте, - предложил он.
- Нет, мы сегодня возвращаться не будем,- соврал я.
Со стороны перелеска показался джип, и мужик, подняв палку, нацелился на него. В джипе было трое мужчин. Они тоже не хотели его везти, но, опасаясь конфликта, всё же впустили его в машину. Он по-медвежьи влез в неё, и джип, перевалив через сухие комья, разъехался с нами.
Мы продолжали путь, стараясь удержать в памяти повороты, о которых говорил этот человек. Необработанная земля сменилась чёрной пашней, вот и трактор, стоящий на ней, и человек рядом. Спросили, верно ли едем, оказалось верно. Ещё несколько поворотов, и увидели купол церкви.
Это - деревня Клеймёново, принадлежавшая когда-то поэту. Остановились возле старинной высокой церкви. Я толкнул тяжёлую железную калитку ограды, она медленно поддалась, и мы оказались во дворе с такими огромными, старыми деревьями, которые, наверно, росли там ещё при жизни барина, и более молодыми, посаженными позже елями. Солнце светило тепло и ярко сквозь жёлтую листву. Стены храма старинной красной, кирпичной кладки поднимались высоко в небо. Тишина и молчание кругом.
Церковь закрыта. Никого вокруг. В огороженном пространстве, где когда-то было кладбище, не осталось ни одной могилы, ни одного холмика. Только жалкие цветы у входа, посаженные ещё весной, говорили, что кто-то прикладывал руку к этой земле.
Увидели открытую железную дверь и ступени, ведущие вниз. Спустились. В полумраке у левой стены от входа не сразу разглядели две могилы. Стены склепа недавно были побелены, и всё вокруг: и пол, и могильные плиты засыпаны извёсткой. Единственная электрическая лампочка спускалась с низкого потолка; но света не было.
На крайней плите кто-то очистил одно слово «Фет». Присмотревшись, с трудом прочёл, что это могила жены поэта. Могила его ближе к стене. Стали счищать извёстку, сметая её с плит сколько возможно руками, открывая надписи. Плиты были уже не те, что положены были когда-то. На могиле поэта лежала увядшая ветка калины с красными ещё ягодами. Я положил её опять.
Когда вышли из склепа, как-то удивительно светило предвечернее солнце; ветер,
тёплый и ласковый, совсем не осенний, кружил в воздухе кленовые листья, и, казалось мне, откуда-то издалека доносятся слова:
Солнце садится, и ветер утихнул летучий,
Нет и следа тех огнями пронизанных туч;
Вот на окраине дрогнул живой и нежгучий,
Всю эту степь озаривший и гаснувший луч.