1.
Конец второго дня противостояния у здания на Краснопресненской набережной. Ночь – влажная и душная после дождя. Вместе с журналистами Сергей ходил возле мрачного исполина, отражающегося огнями в маслянистой воде Москва реки. Машину, договорившись с водителем, оставил в переулке за американским посольством, работающим без остановок и перерывов по случаю падения советской власти.
Десятки встречающихся в темноте сквера и похожих на тени людей о чем-то говорили, жгли костры, ели хлеб с колбасой, пили водку, бегали проворные активисты, зазывая народ то на Садовое кольцо, чтобы перекрыть дорогу танкам, то к зданию на набережной, чтобы противостоять войскам спецназа, защитить штаб революции от штурма. Кричали: «Ре-во-лю-ци-я! - Слушали себя и снова кричали. - "Революция!" Походило на истерию.
Сергей до тошноты, до рвоты ощутил прилив тоски. Невероятных размеров, она наваливалась на него со всех сторон, входила в каждую клеточку мозга. Он незаметно отошел от журналистов, остановился у группы курящих и, не спеша, пьющих водку прямо из горлышка, мужиков, дождался, когда подойдет его очередь и, наконец, глотнул крепкого зелья. Потом еще и еще раз. Поперхнулся, сильно закашлялся.
- Что, с непривычки? Ни ф…, привыкнешь! – Одобрительно похлопал его по спине тощий мужичок в очках, похожий на туриста-одиночку, шатающегося по северным просторам. Мужик сунул ему прикуренную сигарету в рот.
- Мы что сейчас делаем? - Спросил Сергей.
Турист заржал громко, запрокидывая голову и так рьяно мотая ею, что через сгнившие передние зубы во все стороны стали разлетаться куски хлеба и колбасы:
- Рассмешил! - Орал он. - Мы сейчас водку пьем! И нам поф…, что будет потом. Видали чудака!? – Обратился он к соседям. - На баррикады пришел… Ха-ха-ха-ха... Один скорпион долбает другого, один катран дерет второго… А мы водку на халяву пьем, сир-ви-ладом закусываем, финским, из самых дорогих ресторанов припёрли…
- Кончай базлать, - строго сказал мужчина, одетый в профессиональную куртку охранника или егеря, хотя было жарко и все, шаг за шагом, отодвигались от костра. – Ты кто? – Спросил он Сергея.
- Корреспондент…
- Понятно, вопросы задавай трезвым, а не этим…, - и он посмотрел в сторону туриста.
- А где трезвые? – Парировал турист. – Вон у кустов складывают трезвых…, - и он опять заржал во все горло.
Сергей пошел по скверу, под темными деревьями оранжевыми точками светились горящие сигареты. Справа на тропинке стояла тяжелая, с чугунными ножками, скамейка. На ней спал мужчина, но Сергей всё-таки присел на свободный край импровизированной постели. Дыхание перехватило, ему не доставало воздуха, грудь сжало так, что он боялся пошевелиться. В какой-то момент показалось, что в сердце суют ученическую ручку с железным пером, раскаленным докрасна. Раздается шипение, кровь пузырится, мясо запекается по краям ранки от чудовищной температуры нагретого железа…
Он сидел, не шевелясь и уже не чувствуя боли, понимал: что-то произошло, но ему было все равно. Ощущал только одно: постепенно холодеют ноги и руки. Сердце переместилось под самое солнечное сплетение, где за счет движения диафрагмы Сергею легче дышалось. Он вдруг ясно осознал, что всем, кто находится вне зоны притяжения этого дома на Набережной, на все наплевать. Нет милиции, которая почему-то сама решила, что не будет вмешиваться в «политические разборки». Нет спецназа и других пятых-десятых внутренних войск, которые отвечают за сохранение порядка. Значит, въезд в столицу колонны невооружённых солдат на БТРах - спектакль, блеф, провокация, которая устроена кем-то специально?
Сергей со всей очевидностью вдруг понял, что столичная власть сдалась. Небольшая группа, видимо, рота-две солдат мотострелковой части, просто захлебнется в районе Садового кольца, дома на Набережной, высотки СЭВ. Или их просто растерзают. «Их-то за что предали?» - Подумал он. В это время к нему подошел водитель:
- Слава Богу, я вас нашел, - сказал он. – Пойдемте, машина рядом, удалось подогнать ближе...
Здание Кабинета Министров (Кабмин), куда они подъехали, оцеплено жидкой цепочкой военных, на въезде и выезде дорогу закрывали два БТРа. Сергей действовал механически: кому-то показывал удостоверение советника Премьера, потом прошел в вестибюль здания, долго стоял на площадке лифта, собираясь с мыслями: сначала рассказать об увиденном или сразу пройти в цокольное помещение, где располагался медпункт, чтобы дежурный врач осмотрел сердце. В то время он не знал, что такое скачки давления, «загрудина» с тупой болью, почему вдруг становится так холодно, что челюсти невозможно удержать от тряски... На лифте он поехал на премьеровский этаж.
В приемной кроме дежурного секретаря, видимо, отставного офицера КГБ, худого и будто прокаленного на огне, подтянутого и застегнутого на все пуговицы, стояли у окон и сидели в креслах люди. Сергей поздоровался, негромко спросил у дежурного о Премьере.
- А вас искал начальник охраны, завсекретариатом спрашивал, - так же тихо проговорил мужчина.
Сергей понял, что Премьера в здании нет. Он отыскал кабинет охраны из двух комнат, довольно просторных, с собственным туалетом и душем, со всеми видами правительственной связи. Стас, полковник «девятки» (9 управление КГБ, занимающееся охраной высшего руководства страны), пожал руку, спросил о доме на Набережной, о раскладе сил.
- Все плохо, Стас, - сказал Сергей. – Город бросили все. Если сегодня толпа пойдет на штурм Кабмина, защитить его некому. Люди на Набережной, в основном, выпившие, настроены агрессивно. С ними никто не общается, не работает. Испуг от ожидаемого и поэтому такого страшного поначалу штурма прошел. Ночь кончается, с рассветом приходят силы...
- Я соединю тебя с Премьером, ты ему все это расскажи. Только помни: два дня назад у него был кризис, давление за 220 скакнуло. Он еле живой...
- Я могу и сам ему позвонить, - сказал Сергей.
- Не сможешь, мои ребята отвечают на все звонки.
Стас набрал номер по обычной телефонной связи, поговорил с кем-то, видимо, из сотрудников, положил трубку на аппарат.
- Сейчас перезвонят, посиди, покури, Иваныч.
Было видно, как устал полковник: глаза красные, волосы всклокочены, рубашка несвежая. На столе стояла пепельница, забитая окурками. Курили несколько человек: рядом с дорогими фильтрами лежали окурки крепкой «Примы», папирос «Беломор-канал».
Зазвонил телефон первой правительственной связи. Стас поднял трубку, долго слушал собеседника на том конце провода, сказал:
- С ним хотел поговорить сам Премьер, - и протянул Сергею трубку.
- Сергей Иваныч, это супруга Евгения Павловича Евгения Иванна. Здравствуйте. Я прошу вас, поаккуратнее. Врачи диагностировали подозрение на инсульт. Слава Богу, удалось купировать болезнь, но нет вообще никакой гарантии. Вы понимаете всю сложность ситуации? Но он хотел с вами поговорить. Минуту, я передам трубку...
И вот, наконец, голос Премьера:
- Слушаю, Серёжа.
Раньше он не называл Сергея Ивановича по имени.
- Вы в курсе ситуации, оцениваете ее? - Спросил Сергей.
- Да.
- Надо детализировать?
- Думаю, нет...
- Тогда у меня два предложения. Первое: я приезжаю сейчас со съемочной группой, и мы записываем ваше обращение к народу. Вы единственный - и реальный, и легитимный - Премьер-министр СССР берете всю ответственность за происходящее в стране на себя, распускаете ГКЧП, заводите войска в казармы, говорите народу, что митинги заканчиваем, начинаем работать. Главное, чтобы народ в стране почувствовал, что есть власть, есть Премьер, тот человек, который работает, все видит, отвечает за все. Это, скорее, для регионов, не для столицы...
Пауза, длинная.
- Второе что, в отставку? - Не спросил, сказал Премьер.
- Да, вы говорите по телевидению и радио, мировым информагентствам, что отказываетесь от ГКЧП, собираете заседание Кабинета Министров СССР и объявляете о своей отставке. Но на этом же заседании вы, данным вам правом главы легитимного Кабмина, убираете из ГКЧП ваших министров: обороны, внутренних дел, председателя КГБ и до заседания Верховного Совета СССР, где вас утверждали, продолжаете исполнять обязанности Премьер - министра...
- Нет, Серёжа, - сказал он, - не смогу я так. Неприлично... Да и поздно уже. Береги себя. Извини...
Связь прервалась.
2.
Двое работников прокуратуры в штатском вошли в кабинет Сергея Ивановича. Сказали, что они следователи по особо важным делам, расследуют дело о ГКЧП. Формат встречи - предварительный: лучше до ареста всё рассказать и показать самому.
- Дашь показания?! Нам надо на Премьера. Будучи его советником в ранге министра, ты не мог не знать, что он замышляет. Тогда мы гарантируем тебе свободу, вернешься к семье... - Первым начал разговор прокурор, маленького роста, с детскими ладошками и круглым безбровым лицом.
Молчание. Сергей Иванович испуган, но не на столько, чтобы биться в истерике, просить пощады, сдавать непонятно кого и, главное, непонятно, за что. Поэтому он молчит.
- Все просто, старик, ты крайний. Ты знаешь о Премьере всё, досконально. Ты выдал мировой прессе сообщение о безоговорочной поддержке ГКЧП Кабмином. Ты один заставил всех поверить, что ГКЧП – легитимен, что его решения поддержали все края, областя, республики, в общем, вся страна. Заварил ты кашу круто, сядешь крупно... За измену родине можешь и под расстрел загреметь.
"Не прошло и трёх дней с ареста Премьера, - думал Сергей, - всё покатилось к черту, к дьяволу. Господи, помоги мне. Что мне делать, как себя вести? Информация в правительственном ТАССе, звонки журналистов - всё это чушь собачья... За это не расстреливают и даже не судят. Что хотят от меня прокурорские следователи? Чтобы я сдал Премьера? Как я могу его сдать, не зная о ГКЧП. Я лишь одно знаю, что введение ЧП - стопроцентно правильное решение. И нисколько не жалею о том, что в оголтело - демократической газете напечатал переданный мне Премьером готовящийся проект Союзного Договора. После его принятия точно в две недели не стало бы СССР".
"Что это они там говорят, на кого я посягнул, кому изменил? – До Сергея долетают обрывки монологов то одного, то второго прокуроров, расположившихся возле его ушей, но чьи речи не прорывались до сознания. - Кто такой Валентин Борисович Мальцин? Ему я точно не присягал. Ну и что, что он руководитель. Я тоже руководитель, и россиянин, и страну люблю не меньше его...".
- Ты реагировать-то будешь? - Громче обычного вдруг сказал маленький юркий прокурор, обдав Сергея кислым запахом перегара. Он все старался приладить полуоторванный рукав к плечику пиджака в крупную клетку, из-под которого просвечивала синяя служебная рубашка.
«Боже, как же надо нажраться, чтобы иметь такой перегар и такой бомжовый вид!»,- Сергея буквально передернуло, но он вдруг вспомнил, что у него в холодильнике есть хорошие запасы к столу.
- Принести «Боржоми»? – Спросил он юркого, – это здесь, в комнате отдыха.
- Мы еще не заработали ни чай, ни «Боржоми»,- сказал второй прокурор, крупный хохол, говорящий с жутким малороссийским акцентом, гнусавя крупным носом, настолько пористым и красным, что он походил на елочную игрушку из папье-маше.
- Хорошо, поручите мне сделать это в порядке исключения, - сказал Сергей, – ведь вы все-таки в моем кабинете находитесь, значит, являетесь моими гостями.
Он встал, сделал несколько шагов, и, выждав паузу и не услышав окрика, пошёл к двери, расположенной сзади письменного стола, в углу огромного, с малое футбольное поле, кабинета. Прокуроры, видимо, опешили от такой наглости, сидели, молчали, смотрели на него. Сергей демонстративно открыл дверь комнаты отдыха настежь, зашел туда и тут же громко хлопнул дверцей холодильника. Через минуту он вернулся с «Боржоми» и почти полной бутылкой армянского коньяка 10-летней выдержки. За лимоном он решил сходить позже, во второй заход.
Разлил коньяк по стаканам, пододвинул их к краю стола, где лежали руки прокуроров, проговорил:
- За Отчизну, за народ, за право его выбора, - и, не чокаясь, медленно поднес стакан к губам. Пил вкусно, глоточками, смакуя прекрасный коричневый напиток. Поставил стакан на стол, посмотрел на прокуроров.
- Вам привет из Армении, прекрасный коньяк, грех не пригубить по глоточку...
Задуманную фразу Сергей не успел закончить. Прокуроры одновременно взяли свои стаканы и залпом осушили их. «Ну, вот и славно, - сказал сам себе хозяин кабинета, - сейчас дело пойдет веселее».
- Я мигом, лимон забыл. А вы пока пейте «Боржоми», хотя, конечно, жалко такой коньяк разбавлять водой.
Сергей Иванович снова прошел в комнату отдыха, достал из холодильника приготовленные в буфете бутерброды с колбасой, настоящей, копченой, свиной, лимон, порезанный на блюдце тонкими ломтиками и плотно завернутый в целлофан, вторую бутылку, правда, уже ординарного коньяка «три звездочки», и со всем этим хозяйством вернулся к столу. Там было заметное оживление: прокуроры о чем–то тихо, но, энергично жестикулируя, разговаривали. Он услышал последнюю фразу хохла: «Наикраще прохфилактика - це турма».
Сердце Сергея сжалось, а в голову вдруг полезли дурацкие стишата: «За измену родине - пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!.. А дети, мои родные, им-то, за что все это? Как им–то объяснишь-расскажешь, что демократическая диктатура–еще гнуснее пролетарской. А, гори все...»
- Мужики, предлагаю тост за вас, за ваши семьи, детей ваших. Здоровья им, счастья! За спокойствие в стране. За наш великий и могучий СССР!
Он быстро разлил по стаканам остатки старого коньяка, поднял свою долю высоко над головой и задержал движение руки, медля и раздумывая, чокаться с ними или не стоит дразнить гусей. Хохол первым протянул свой стакан, смачно выругался, грохнул посудиной по стаканам Сергея и своего напарника и залпом выпил божественный напиток. Он разорвал целлофан, выхватил тонкий ломтик лимона, который казался в его мясистых пальцах трепещущей оптической линзой, и протянул хозяину кабинета. Сергей буквально подавился напитком, еле сумел допить коньяк, поставил стакан на стол и подставил свою ладонь под лимон. Прокурор ловко свалил на ладонь прозрачный кусочек с желтой корочкой, облизал пальцы огромным синеватым языком и достал сразу два бутерброда с сырокопченой колбасой.
***
- Отдохнете здесь, на маленьком диване, или в комнате отдыха? - Спросил Сергей хохла, крепко стоявшего на ногах.
Прокурор махнул рукой на открытую дверь запасной комнаты:
- Побудка через три часа. Далеко не уходи. На звонки не отвечай. С нами тебе безопаснее...
Сергей налил ему еще полстакана водки из последней бутылки «Столичной», которую пришлось доставать из холодильника после выпитых двух бутылок коньяка, положил рядом последний бутерброд с колбасой и пошел в комнату отдыха. Достал белье, разорвав упаковки, постелил на разобранный диван два комплекта простыней, разложил подушки, одеяла не стал засовывать в пододеяльник, набросил их на постель сверху. Вернулся в кабинет, увидел, как большой прокурор пытается разбудить маленького, юркого, который уснул, сидя в приставном кресле, положив голову на край письменного стола.
Сергей помог хохлу поднять бездыханное тело, они дотащили прокурора до дивана и буквально бросили на постель. Укрывать одеялом не стали. Хохол взглянул на советника Премьера трезвыми глазами, спросил:
- Тебе есть куда залечь?
- Бежать, - сказал, не спросил Сергей, пожал плечами. – Наверное, да, к родственникам.
- Це – дурь... Надо залечь, чтоб не могли найти несколько дней. Вся кровь в революциях случается в первую неделю. Во французскую, в русскую... Так что, думай. Прибери–ка здесь всё, бумаги, то да сё... А водку принеси сюда, посижу пока, покурю, потом сосну час-другой. У нас революция, ненормированный рабочий день.
Сергей Иванович вдруг абсолютно ясно осознал, что хохол говорит на чистом русском языке, что глаза его трезвы и что спать он собрался только из-за солидарности с маленьким прокурором. Он занес в комнату отдыха бутылку «Столичной» водки, пустой стакан.
- А с пропуском как? - спросил Сергей. – На входе милиция с автоматами…
- Я подпишу тебе пропуск на выход из здания и вход на три дня. Мы тебя пока не будем трогать. Вечером мы уйдем в гостиницу, нас уже поселили в составе прикрепленных к прокурорской бригаде. – Хохол говорил медленно, абсолютно трезвым голосом. - Пока мы отдыхаем - займись бумагами, кое-что я бы уничтожил... Сам знаешь. А потом решай, что тебе надо делать... Понял меня? Арестовывать тебя будем не мы. Абвгдейка...
И заржал, довольный своей шуткой, при этом нос его трясся как спелая груша, готовая от любого порывом ветра оторваться от ветки.
Вот и всё. Закончился спектакль. Сменилась власть. На сцену вышли скоморохи. Сергей, стоя у огромных размеров окна, наполовину закрытого белыми ниспадающими шёлковыми занавесями, смотрел на изумительной красоты здание филиала МХАТа и думал о двух своих мальчиках. Он знал, что если его арестуют, они не пропадут с женой, на крайний случай, в ближайшие день-два, уедут к бабушке в поселок. Деньги пока есть, на полгода им хватит. «Может, и мне, бросив все, уехать с ними? Хохол, не скрывая, говорил об этом шаге... - Мелькнула мысль, заставившая Сергея Ивановича вздрогнуть. - Нет, - гнал он её, - нехорошо, неприлично так себя вести...»
А грудь прихватывало всё сильнее. За эти дни ему ни разу не удалось забыть о сердце: оно сжималось и ныло даже во сне. "Надо зайти в медпунк... Надо! На-до!"
Сердце будто услышало его внутренний голос, стало подкатываться к горлу...
3.
По мере движения «Скорой помощи» к больнице, доктор, сидящий рядом с носилками Сергея Ивановича, все больше заводился, грассируя так, что закладывало уши. Он уже стал кричать о безответственности пациентов, хамском отношении к своему здоровью, о морге, в котором с удовольствием примут такого к..., как его нынешний больной.
- Где вы почувствовали боль... вперррвые? – Спросил доктор.
- У дома на Краснопресненской набережной, ночью, двадцатого августа...
- Лежите-молчите!
- Но вы же спрашиваете.
- Я пррроверрряю ваше состояние, чтобы вы не заснули.
Длинная пауза, молчание длится уже неприлично долго. Сергей не выдержал, наклонил голову набок, спросил доктора:
- Что, серьезно, инфаркт?
- Уверррен! Но анализы покажут… Стрррашно, что на ногах. Вам сколько лет?
- Сорок…
- Самый тот возррраст. Ломаетесь быстррро, адаптации никакой… Я знал старрриков, членов пррравительства, которррые наблюдались по поводу рррака 15-17 лет… И хоть бы что. А на днях один член пррравительства умеррр у меня в палате. В палате! Ему было чуть за 50... Вот так!
- Бог даст, - Сергей про себя закончил фразу, - обойдётся.
- На бога надейся, - подытожил доктор. - Подъезжаем. Сейчас все по пррравилам. Дежурррные санитаррры вас на носилках доставят в ррреанимацию. Тихо, ни слова, только слушайте и молчите! Вы пациент, мы – врррачи! Вы в больнице. Мы вас любим, но и все на этом.
Машина сходу вскочила на широкий пандус, почти въехала в больничный корпус. Открылись задние двери «Скорой», доктор проверил капельницу, двое молодых ребят, видимо, студенты-практиканты, ловко и аккуратно вытащили Сергея Ивановича из машины, почти бегом повезли внутрь здания. В вестибюле-палате приемного покоя, огромных размеров комнате, отделанной мрамором, они подвезли его к столу и уставились на дежурного доктора.
- Отдыхайте, - сказал тот, не поднимая головы от бумаг. – Так, я понял: на пациента у нас никаких документов нет…. Где вы были на стационаре последний раз? Понял, в ЦКБ. Запрос придет через день, а то и два...
В это время в комнату вошёл доктор, привезший Сергея Ивановича.
- Ладно, Сань, потом офорррмим его, - сказал грассирующий доктор. - На четверрртый этаж больного. И по полной прррогрррамме! Я поднимусь следом.
Остановились у двойных дверей палаты. Студенты ждали реаниматолога и медсестру, которые, оповещенные звонком снизу, не торопясь, шли от дежурного пульта.
Студенты осторожно въехали в палату, перетащили Сергея на кровать. Подошедшая медсестра стала быстро снимать с него одежду: костюм – раз и нету, рубашку и майку сняла аккуратно, легко, поднимая руки больного по очереди, трусы он попытался снять сам. Не тут–то было…
- Лежите тихо, - сказала медсестра, - не мешайте мне…
- Учитесь эскулапы, - сказал реаниматолог студентам, молча наблюдавшим за медсестрой. – Сейчас поставим капельницу, возьмем анализы и все такое…
- Это реанимация? – спросил Сергей.
- Да. Приказано вас поместить сюда. В холле будет находиться дежурный, чтобы к вам никто не забрел случайно. Этот отсек полностью изолирован…
Врач сам поставил капельницу, подключил все приборы, экран, как в телевизоре, засвистел, повздыхал и стал тихо попискивать.
- Пока все, - сказал врач, – в туалет и т.п. - нажатием этой кнопки. Придут, поставят утку… И без стеснений, церемоний. Дело больничное, дело обычное… Ничего не пытайтесь делать сам, уроните капельницу – беда…
Доктор полуобнял медсестру за плечи, и вместе со студентами они пошли к выходу. Сергей склонил голову к окну, белые шелковые занавески закрывали треть его размера, видно было только яркое голубое небо и часть зеленой кроны какого-то дерева, стоящего на улице. Слезы сначала душили его, прорываясь сквозь сопротивление, а потом, когда он перестал сдерживать мышцы лица, потекли свободно, нос задышал ровно. Сергей ничего не мог с собой поделать, лежал, повернув голову к окну, и плакал…
Прошло время, прежде чем Сергей научился не замечать процедурную медсестру с тонкой и длинной иглой, которая каждые четыре часа, днем ли, ночью ли, приходила к нему с уколом. Она сама открывала одеяло, тихонько переворачивала больного на спину и делала укол в живот, который стал уже синим в районе пупка и с желтыми разводами по бокам.
Сергей смирился со всеми сложностями жизни тяжёлого больного, научился пользоваться уткой и глицериновыми свечами, переносным телевизором без программ, только с использованием кассет с фильмами, передвижной тумбочкой с журналами двухлетней давности. Сначала он возмущался, говорил, что задыхается без информации, что это не только его работа, но и жизнь. «И смерррть, - сказал доктор, с которым он, наконец, познакомился поближе и которого звали Юрий Евсеевич. – Вам не надо знать, что на улице творррится. Это не для вашего давления. Мы не можем его стабилизиррровать… Поэтому вы до сих поррр в ррреанимации».
Лукавил доктор: они прятали его от посторонних глаз. Вот только, кто давал команду?
***
...Сергей услышал какие-то голоса, потом шаги нескольких человек, явно приближающихся к его палате. Поворот ключа в замочной скважине, в предбанник кто-то входит, но пока к больному не идет, стоит, видимо, дожидаясь то ли старшего, либо пока соберется вся группа. Сергей закладывает руки за голову, прикрывает веки, старается выровнять дыхание.
- Кажется, спит…
- Пора, пора будить! – негромко, но властно произносит какой-то дребезжащий голос.
Сергей открывает глаза, видит, что в палате стоят три человек: двое в белых халатах, третий – в халате, наброшенном на плечи. Юрия Евсеевича с ними нет.
- Как вы себя чувствуете? - Спрашивает, видимо, врач, но чужой, не с кардиологии. Здесь не так разговаривают с больными после инфаркта, в лоб о здоровье не спрашивают.
- Хорошо, - отвечает Сергей.
- Это похвально… Похвально.
Пауза. Она становится длинной, все трое переминаются с ноги на ногу. Один, тоже, похоже, врач, говорит:
- Давайте присядем, стульев хватит на всех…
Человек в накинутом на плечи халате говорит:
- Вы знаете, что вашего начальника арестовали? – Больной кивнул. -
Инкриминируется измена Родине… Вы понимаете, Сергей Иванович, как все непросто складывается? В том числе и для вас?
- Что я должен понимать? Если я не видел Премьера с 15 августа, что я должен понимать?
- Вы, почему не доложили, кому надо, о сходке гекачепистов!? Почему не насыпали песок в двигатель ЗИЛа начальника? Почему?!– Голос гражданского человека, сопровождаемого врачами, крепчал. – Вы влияли на него, как никто из окружения. Он слушал вас, как политика, идеолога, наконец…
Гость вскочил со стула, лицо раскраснелось, глаза косили и казались безумными. Он почти визжал:
- Зарыть всех вас надо! Уроды! Против народа попёрли... Головы вам всем поразбивать надо, как бешеным собакам... И мы это сделаем!...
- Я это уже слышал, - тихо сказал Сергей, - это из выступления премьера одной из союзных республик... А вы знаете, что он собирался в Японию, чтобы сдать все Курильские острова? Лишь бы заручится международной поддержкой... Как бы вы с его головой поступили?
- Да, я... Да мы щас тя в "Матросскую тишину"... К твоим корешам! Ты будешь помнить меня... Я полномочный представитель этого премьера... Мы те устроим небо в клеточку!
- Ми-ну-точ-ку... Минуту!! - Вдруг резко сказал доктор – не кардиолог. – Больному плохо... Резко пошло давление... Черт, кто отключил капельницу? Где весь медперсонал?!
- Вы же сами сказали, чтобы нас никто не сопровождал,- быстро произнес второй доктор. Он дотянулся до тревожной кнопки сигнализации у кровати больного, долго жал на нее, тихо чертыхаясь. Топот ног по коридору Сергей услышал так четко, как будто его уши приложили к полу. Потом топот перешёл в удары по ушным перепонкам, и он закрыл глаза.
- Надо носить готовый шприц, твою мать! - Заорал доктор, насиловавший тревожную кнопку. – Дайте-ка сюда, я сам все сделаю!
Сергей почувствовал укол не кожей, а почему-то самим сердцем, которое вдруг затихло, перестало сообщаться с ушными перепонками, молоточки больше не били в колокола, встроенные в уши…
...Что было потом, для Сергея - неизвестность. Он не знал, был ли он без памяти, сколько прошло часов или минут, и что за окнами – утро или вечер. Но за окнами - светло, была та же больничная палата, а рядом с кроватью сидела медсестра, которая чаще других приходила делать укол в живот.
- Лежите и молчите, - сказала она, увидев, что Сергей открыл глаза. – Вам было плохо, очень... Пришлось поволноваться.
И без перехода, но тише на полтона:
- За вами приходили с арестом... В коридоре стоял наряд в штатской одежде, на улице - зарешёченный микроавтобус. - Она уставилась в окно, потом перевела взгляд на двери, на Сергея не смотрела. – Вам, наверное, что-то надо предпринять... Кому позвонить? Скажите номер телефона. Я все сделаю, прямо сейчас. Но вас должны забрать отсюда немедленно. Иначе будет поздно...
Сергей заметался: он не знал, кому, кроме жены, позвонить. Кто может, бросив все, сразу приехать к нему в больницу? Дачные соседи? Исключено, там семья… И вдруг в мозгу всплыла фамилия Афанасьева Ивана Васильевича. «Да, только Иван Васильевич может понять эту ситуацию, - подумал Сергей. - Пусть не поможет, посоветует, что делать и то хорошо». И он назвал хорошо запомнившийся когда-то номер домашнего телефона лётчика в отставке, но такого живого, бодрого, сильного и независимого. Они дружат больше двадцати лет. Медсестра встала, подошла к краю кровати, прошептала:
- В ящике, у ванной, одежда, в которой вас привезли... Не забудьте документы, я выложила их на полку. Я буду дежурить у пульта весь день. Юрий Евсеич на этаже, он поможет с выходом. Он верит вам, я верю ему... Как зовут, кому звонить?
- Иван Васильевич…
Она вышла. Сергей оглядел палату. Капельница капала, автоматический пульт работал, фрамуга - открыта, прохлада пробивалась утренняя, не вечерняя. "Боже, сколько продлится эта пытка?" - Подумал он и стал ждать ответа от лётчика.
4.
- Серрргей Иваныч, - мужской голос с характерным «р» прорвался до сознания больного. – Вам поррра… Пррриехали за вами… Сейчас я сниму капельницу… Вот так, спокойно. Одевайтесь, пррроходите вниз, там вас ждёт ррродственник. Вам можно погулять, даже пррроводить его за ворррота, напррримеррр, до машины… Поняли, да? Вррременный пррропуск, на всякий случай, деррржите… Уничтожьте его потом. Берррегите себя, дорррогой. Ррродственник все знает, я ему все сказал. Вот спрррей. Нитррроглицерррин, он вам поможет, если что да вдррруг.
Врач вышел, не оглядываясь, из палаты. Сергей спокойно, без волнения, встал, достал из шкафа костюм, рубашку. Здесь же, на полочке, лежали документы. Оделся, зашел в туалет, сунул в карман зубную щетку, смочил водой лицо и насухо вытер его полотенцем. По коридору шёл, не спеша, машинально постукивая кистью руки по косякам дверных проемов больничных палат. «Две, три, семь, - считает он двери, - так, холл, следующим будет дежурный блок, там медсестра. Но мне от нее ничего не надо. Интересно, посмотрит она на меня? Не смотрит, голову наклонила. Идем дальше. Народ запуган. Какая же это либеральная революция, какая же это демократия?! Так, дальше будет лифт? Есть лифт. Вызываем, ждем, садимся. Вниз».
На первом этаже, оборудованном под холл-приёмную, с диванами, декоративными скамейками, киосками с прессой и сувенирами, с просторным гардеробом и кадушками с экзотическими цветами, безлюдно. Сергей встал у выхода, немного растерянно смотрел на пустое помещение. Никто не появлялся, Ивана Васильевича нет. «Так, что делать? – Думал Сергей, абсолютно уверенный, что лётчик должен быть где-то рядом. – Выйдем на улицу, может, я быстро собрался и слишком рано выскочил». И в это время из массивных входных дверей появился Иван Васильевич. Он увидел больного, заулыбался, пошел к нему, широко раскинув руки:
- Боже мой, как ты попал сюда? Что ты здесь делаешь?
- Здравствуйте Иван Василич, спасибо, что откликнулись…
- Я не откликался, я тут же приехал. Но не на своей машине. Опять встала, чертова инвалидка. Пришлось такси вызывать. А так бы еще быстрее приехал.
Они крепко обнялись, не целуясь, стояли и постукивали друг друга по спине.
- Я проведу тебя за ворота, - зашептал Иван Васильевич, - первым садись в такси, назад. Я – постою, пораскуриваю трубку. А ты делай вид, что копаешься в сумке, будто я тебе что-то привез архиважное, что надо захватить с собой...
- Понял, - так же тихо проговорил Сергей. – Я готов. Пойдемте потихоньку. Боже, какое же вам спасибо...
Они вышли на улицу, мраморные ступеньки блистали чистотой, можно было смотреться в свое отражение. Сошли по лесенке вниз, мимо стоянки машин, мимо сквера с желтыми осенними цветами, так пряно пахнувшими вечерами и по утрам. Далее шли две липовые аллеи: одна к корпусу для процедурного обслуживания, вторая – к выходу из больницы. Они специально прошли полдороги ко второму корпусу, остановились, будто что-то вспомнили, и повернули на аллею, ведущую к воротам. Шли, разговаривая громко, но практически, ни о чем. Сергей смотрел на лётчика, видел его скуластое лицо, искрящиеся весельем светло-карие глаза, трубку, короткую, темно-вишневого цвета.
- Подходим, - сказал Иван Васильевич. – Спокойно. Ты помалкивай. Если охрана спросит, я буду говорить. На минуту, кое-что в машине надо забрать...
У проходной стоял человек в помятой форме, отвечал за выходящих. Он равнодушно посмотрел на двоих мужчин, нажал какую-то кнопку и турникет у дверей закрутился, готовый выпустить сколько угодно людей. Двери, еще одни двери. Еще один мужик в форме. Он даже не посмотрел на выходящих, так и продолжал писать шариковой ручкой какое-то слово на клеточках кроссворда.
Афанасьев прошел к машине, стоящей в двадцати метрах от проходной, Сергей проследовал за ним. Сердце его забилось, спокойствие куда-то ушло, грудь стало пощипывать, дыхание затруднилось, особенно на вдохе. «Господи, помоги, не дай мне расслабиться, потерять силы..." - Заговорил он про себя. Подошел к машине, чистой и опрятной «Волге», открыл заднюю правую дверцу и влез внутрь. Иван Васильевич тут же сел на сиденье с водителем и сказал:
- Вперед. Можем ехать. И чем быстрее, тем больше сверх тарифа...
- Понял, - сказал водитель, - поехали.
Через 10 секунд «Волга» набрала скорость не меньше 70 километров в час. Это был рывок, потом поворот направо, снова поворот направо, и они уже оказались на скоростном шоссе. 90,100 км в час! Их уже невозможно было догнать.
- На площадь «Три вокзала»,- почти небрежно бросил лётчик водителю. – Отдохни пока, про спрей не забывай, - и он оглянулся на Сергея.
- Все нормально. Вы закончили книгу?
- Не успел. Был снова занят. Кстати, ты и посмотришь профессионально. Я буду рад, если ты поможешь, добьешь ее, проклятущую. Как она мне надоела, все жилы вымотала.
- Хорошо, это мне в удовольствие...
- Все-все, отдыхай, я молчу.
Машина развернулась под мостом у Москвы – реки, пошла в обратную сторону. Проскочили набережную, стену Кремля, далее на мост через Яузу, Солянка, Политехнический музей, Маросейка, Басманные улицы. Выскочили у Казанского вокзала.
- Стоим, - сказал Иван Васильевич и достал деньги. Отсчитал сумму, ровно в два раза большую той, которую показывал счетчик, вручил водителю. – Есть удовлетворение?
- Спрашиваете!
- Ну и хорошо. Желаю удачи. Прощайте, молодой человек. Выходим? - Повернулся он снова к Сергею.
Вышли, закрыли дверцы машины, пошли по направлению к вокзалу. Перед входом встали, лётчик прикурил трубку, сказал:
- Посмотри, ушло такси?
- Да, отъехало сразу, как мы вышли...
- Отлично, теперь, не спеша, переходим к Ярославскому вокзалу.
- Ну, конспиратор, Иван Васильевич…
- Школа, юноша. Берия научил! Сей горький опыт не пропьешь. Хорошо, что ты сумку не забыл прихватить. Я и не вспомнил о ней. Сейчас мы поедем до Прошкино, электричкой.
- Я знаю Прошкино, с сыновьями ездил в их музей авиации.
- Вот-вот, туда и направляемся. Там у меня друг служит и живёт. Познакомлю, рад он нам будет.
- А Вы с ним говорили?
- А конспирация, прослушки... Не нарцисс, не завянет от неожиданных гостей. Это мой самый старинный, самый лучший друг. Маршал авиации, правда, на заслуженном отдыхе. И гарнизон у него закрытый. Хрен, кого пустят, если сунутся.
Так за разговорами они дошли до Ярославского вокзала, купили билеты в кассе, на табло узнали, что на Прошкино электричка отправится через семь минут.
- Надо быстро, Серёжа, - заторопился лётчик, - давай, наконец, перейдем на «ты» и по имени, а?
- Давайте, только я буду долго привыкать, а вы сразу и бесповоротно, Сергей.
Они уселись на скамейку вагона в средине состава, у окна. Иван Васильевич открыл сумку, покопался в газетных кульках, достал бутылку минеральной воды, два раздвижных стаканчика рыболова-спортсмена, все передал в руки соседа и еще долго рылся в сумке пока не нашел бутылку коньяка.
- Мы понемногу, за удачу. Вот еще жена успела несколько бутербродов сунуть, пригодились.
Электричка дернулась, застыла, выслушала начальные слова объявления о том, как она поедет, и поехала. Голос из радиорубки еще пытался что-то донести до пассажиров, а колеса уже стучали на стыках, промелькнули слова, выложенные на насыпи из цветов: «Счастливого пути!», склады станции «Москва-3», яркая зелень парка Сокольники и маленькая знаменитая на всю страну речка Яуза. Сергей и Иван Васильевич заедали первую стопку коньяка бутербродами из подкопченного коровьего языка.
- Я с таким интересом читал главы из вашей книги, – сказал Сергей. – Господи, какое время… Первооткрыватели, Арктика, мужественные люди. Что-то от Джека Лондона, Хемингуэя. Но мне постоянно было жалко ушедшее время, романтику… Давайте выпьем еще немного, я, похоже, на нервной почве совсем ослаб, захмелел.
- Сейчас пройдет… Прелесть в первой рюмке. Сиди и наслаждайся, чувствуй, как согревается душа, как хочется куда-то поехать, позвонить любимому человеку, немножко погрустить. Потом можно уже и не пить… Я не буду спрашивать тебя ни о чем. За глупость своих начальников мы не должны отвечать. Но, в целом, твой начальник все делал правильно. Думаю, что страну мы уже не удержим… Это печально. А раз так, значит, надо отступить, переждать… Как твое сердце?
- Врачи пытаются убедить меня, что это все серьезно. Боль в груди, слабость - все это есть. Но вчера вдруг ко мне приходят с арестом… Врачи явно на моей стороне: отключили меня уколом, я проспал, наверное, больше суток.
- Все, больше ни слова. Отдыхай! Что тебе рассказать?
- Об Арктике, покорении Северного полюса...
- Я умру от рака…
- ?!
- Мне цыганка нагадала… Но не сейчас. Сейчас мы выпьем и поговорим.
Они сделали по глотку коньяка, закусили, стаканчики поставили на лавку между окном и коленом. Иван Васильевич достал трубку, зажал ее зубами, не разжигая, шумно втянул воздух.
– Как удивительна жизнь!.. Как удивительна…, - сказал он.
- И все свершилось ровно в одну вашу жизнь. От покорения Северного полюса до обыденной работы в космосе. А почему вы не стали Героем Советского Союза?
- О, это отдельная история…, как-нибудь в другой раз расскажу… Но здесь замешаны вождь народов и женщина. А наши чиновники - дуболомы - перестраховщики так перепугались, что вообще навсегда выкинули меня из всех списков награждаемых.
Остановились на перроне какой-то станции прямо напротив трех милиционеров, которые, не спеша, пошли к дверям вагона.
Иван Васильевич зашептал:
– Если что, ты молчишь, в разговор не встреваешь. Вообще, лучше усни, спокойно и безмятежно. Мы родственники, едем в музей авиации. Я покажу удостоверение Почётного Полярника…
Милиционеры шли медленно по проходу, электричка была послеобеденной, полупустой. На скамейке Сергея и полярника вообще никого не было. Так, подошли, старший - офицер, лейтенант, смотрит на Ивана Васильевича, тот оказался первым в поле зрения. Полярник наклонил голову к Сергею, что-то рассказывает ему про баньку на Северном полюсе, про спирт, который они хранили десятками литров и применяли от обледенения самолетов. А Сергей забыл, что ему надо спать, слушал, смеялся, и все это получалось естественно. Главное же, и он это почувствовал сразу, у него не сбивалось дыхание, не кололо в груди. «Что это? - Думал он. – Сердце успокоилось, все пришло в норму? Или так хорошо и спокойно с Иваном Васильевичем, что я не волнуюсь?».
Лейтенант чуточку развернулся, посмотрел на Сергея, тому показалось даже, что он кивнул ему, но подозрительности в его глазах не было. Милиционер отвел глаза, пошел дальше по проходу, сержанты из патруля побрели за ним, даже не взглянув на двоих чудаков, которые держали в руках раскладные стаканчики рыболовов – спортсменов, забыв наполнить их коньяком.
5.
- Я человек академический, матом почти не ругаюсь, за десяток лет преподавательской работы стал мягче, разумнее, может, даже интеллигентнее. - Красивым баритоном говорил Георгий Александрович, высокий суховатый на вид мужчина, лет восьмидесяти, элегантно, словно римский патриций, завернутый в простыню. Он сидел с прямой спиной, как это нередко делают люди, долгие годы продержавшие в руках штурвал самолета. Кисти рук, сцепленные в слабый замок, покоились на деревянном отполированном столе с приставленными к нему тяжелыми табуретками. Во всю величину столовой доски стояли, «скромно, чем Бог послал»: нефильтрованное пиво в жбане, водка, недопитая бутылка коньяка, простые деревенские стограммовые стопки, миски с креветками и бордово-красными раками, пучками и кучками разместились укроп, разовая редиска и пупырчатые огурчики. На деревянном резном подносе, в самом центре стола, возлежали штук пять крупных копченых лещей, настолько свежих, что с них капал жир.
Напротив патриция сидел Сергей Иванович, тоже завернутый в простыню, мокрый и красный, поскольку только что вышел из парилки. Иван Васильевич, третий участник застолья, бывший полярный лётчик, еще парился за плотно закрытой дверью.
- Отличная у Вас баня, настоящая, русская… Я не очень люблю финские, хотя мне приходилось часто парится именно в саунах, - сказал Сергей. – Я работал в молодежной газете, вместе с делегацией поехал на празднование дней Северного колота в Рованниеме. Конечно, нас повели в настоящую финскую баню. Парились, плавали в ледяной воде бассейна. Потом уселись за несколько столиков, легких, пластмассовых, стоящих прямо у воды. Естественно голые, даже простыни не брали, потому что были молоды, потому что собирались попить немного пивка или клюквенного морса, снова искупаться и в парилку, где нас ждали русские березовые веники. Мы их заказали заранее, зная, что финны вообще игнорируют любой веник.
За крайним столиком разместился Паша Хилтунен, металлург – комсомолец из Кандалакши, косая сажень в плечах, под два метра ростом. И хотя он финн наполовину, рост у него - явно русский…
Обычно пиво приносили двое ребят-официантов. А тут двери распахнулись, и в вестибюль вошли четыре молодые женщины, на них - только мини-бикини.
Мы умерли… Советские люди, комсомольцы… Сами понимаете наше состояние. Мертвая пауза длилась секунды… Потом - рёв Паши, который вместе со столиком летит в бассейн. Стоит в воде, пытается прикрыть свое хозяйство не тонущей пластмассой. Девушки, не обращая на него внимания, расставили на столиках длинные стаканы, бутылки, разложили легкие бутерброды, сложили подносы на кафельную стойку и пошли в парилку. Мы умерли второй раз. Что делать? Заканчивать париться? На выход? Или подождать, пока те выйдут? Решили следом за Павлом залезть в бассейн. А вода ледяная...
- Так, вылезаем и в парилку, - слышим голос нашего гида, стоящего в дверях бассейна. – Здесь парилка совместная. Но ведите себя по-джентльменски, парни…
Рассказчик сделал паузу, неожиданно коротко закончил рассказ:
- Ничего, выдержали… Но экзамен на внимательность не сдали: гид тоже чуть позже зашел в парилку, но, в отличие от нас, в плавках…
- Ха-ха-ха…, ха-ха-хё-х, - уже до слез смеялся патриций. - Не может быть… Какая прелесть!
В это время из парилки, наконец-то, буквально выполз Иван Васильевич, кряжистый мужчина с редкими волосиками на могучей, лобастой голове. Он делает дыхательные упражнения, не спешит заворачиваться в простыню и смотрит на своего товарища, недоумевая, что могло так рассмешить его.
- Ваня, давно я так не смеялся! Ну, Сергей, ну, насмешил… Подожди, отойду и перескажу тебе сию байку... А сейчас давайте выпьем!
- Если я сейчас снова выпью, то свалюсь, безнадежно, - сказал Сергей. – Лучше я ещё раз постою под холодным душем.
Старые друзья остались у стола вдвоем.
- Вань, не пойму я, за что его хотят арестовать? Ведь он или святой, или ребенок… До него даже не доходит, что ему могут впаять «измену Родине»… Ведь он уверен, что все делал правильно. И он, действительно, по моим, например, меркам, делал все правильно. Служил Родине, второму человеку в государстве, правительству, наконец, народу…
- Это ничего не значит, Жора. Они проиграли вчистую дело, которое начали. А дело – святое. Помнишь, референдум в марте? Почти 100 процентов народа во всех союзных республиках проголосовали за сохранение СССР. Вот это и был их мандат, выданный народом. Вот их козырь, идеология и крест, и я точно знаю, что Сергей говорил Премьеру, на что делать акцент… Но тот был изначально пассивен. Не хотел становиться лидером. Понимаю. Ответственность, кишка тонка… Все понимаю. Но он сейчас берет на себя ответственность? Он прикроет этого парня? Легче легкого найти стрелочника… Надеюсь, ты меня понимаешь?
- Я не политик, военный. И скажу так: более бездарного поведения, чем поведение несколько дней назад нашего военного министра, трудно себе представить. Сегодня новая власть истошно вопит: «Смерть путчистам!», «Разобьем головы собакам-путчистам!» Я большего позора не видел! Неужели России на роду писано, чтобы ею управляли дураки, палачи и алкаши?...
Знаешь, что такое путч, в классическом, в скобках, военном, представлении? Чили! Это путч… Аргентина - тоже. Тысячи жертв и замученных на стадионах-тюрьмах... Не дай, Бог, конечно, это ужасно... А у нас, какой путч!? За три дня ни одной вразумительной команды не прозвучало! Сопляки - мальчишки, подстрекаемые старыми провокаторами из недовольной партийно - чиновничьей номенклатуры во главе с пьяным секретарём обкома и братвой - кооператорами, которые машинами возили из своих баров и ресторанчиков на Набережную водку и жратву, полезли под танки. Конечно, кровь – это ужасно, непростительно. Но это и момент истины…
- Так–то оно так, да нас не спросили, Жора. Это факт. На нас с тобой упала судьба этого мальчишки, по возрасту - не самого старшего сына. Это второй факт. И я спасу его не потому, что он в ранге министра, один из умнейших идеологов страны. Жора, прости за пошлый пафос: он стал моим другом задолго до ГКЧП, когда был простым журналистом… А у него еще двое сыновей, жена. И я прошу тебя помочь ему, как когда-то помог мне спастись от ищеек Берии.
- У нас с тобой нет больше Северного полюса… И острова Рудольфа…
- Зато у тебя есть академия, которую закончили десятки генералов и даже маршалы, твои выпускники и ученики…
- Не суетись. Пока нам и здесь неплохо. Гарнизон наш, без нашего разрешения ни один в чужой форме не въедет, так? Так! Его не будем светить, пусть сидит у меня в лесном домике. Там с гектар земли отгорожено, поставим дядьку – двоих, как на охраняемом объекте. Книг завезем, едой набьем холодильник… Пусть довыздоравливает. Вот так, мой боевой товарищ. Это по-военному, не ваша гражданская богадельня.
- Его, может быть, нужно доктору показать…
- Не проблема. У нас и здесь есть медсанчасть с правами госпиталя, и в Сокольниках у меня товарищ начальником госпиталя служит. Спрячем Сергея там, никто и знать не будет.
- Хорошо, дорогой Георгий Саныч, мой старый и верный друг, спасибо. Я могу оставить его на тебя? Мне надо вернуться в Москву, у Саши непростая ситуация, хотя она еще и встает, и даже ходит… В общем, ты все знаешь, Жора.
- Я дам команду, тебя довезут на моей машине… Посиди еще немного, я что-то стал скучать по тебе, по нашим временам… Ведь мы с тобой, фактически, остались вдвоем. Помнишь, как тебя представлял мой замполит на общем собрании слушателей? «Слово предоставляется Герою Советского Союза, генерал-полковнику авиации… Ха-ха-ха-а. Я даже не успел встрять, поправить его. А потом специально промолчал, думал: пусть пройдёт зал, который приветствовал тебя стоя. Ты все эти регалии заслужил. И как ты разочаровал тысячный зал, когда сказал, что ты - рядовой ВС в отставке, что флаг-штурманом был, но это не военная должность. И что званием Героя Советского Союза тебя не награждали. Мне снова стало так горько и обидно, что захотелось плакать… Вань, кто сделал это?
- Контора Лаврентия Павловича... Наш куратор – полярный академик… Да, ерунда все это. Хорошо, что ты меня спас, что живым остался, что в лагеря не попал… Давай выпьем, Жора. Хотя я уже давно так помногу не пью. Силы не те.
- И я не пью… Только в обед – лафетничек, после сна, на полдник – второй, но уже домашней настоечки или наливочки. И на ужин – третий. Спать ложусь рано, встаю – тоже рано. Это уже служба, не вытравишь.
- А лафетничек-то какой?
- Петровский…, поболее соточки граммов, дома покажу. И долгое время - только водочка. А теперь вот еще и настойками увлекся. Угощу тебя можжавелевой, тминной и клюквенной, но наливкой. Сам делаю. Жене очень нравится, с удовольствием принимает. Вот и твоей Саше надо было на все домашнее переходить. Тогда бы и желудок сохранила… Все, молчу-молчу, прости. Вы же не на природе, не за городом живете.
- И не на маршальскую пенсию… Ты же знаешь мою пенсию? Только гонорарами и существую да плюс членство в редколлегии одного журнала…
- Вот, твою мать, героя–лётчика держат на рядовой пенсии. И ты молчишь, не хочешь, чтобы за тебя похлопотали…
- Ладно, Жора, не заводись. Это ведь не первый разговор. Столько лет прошло, все забылось, быльем поросло…
Они налили в стопки водку, посмотрели друг на друга, чокнулись и со словами «Будь здоров!» выпили и крякнули, со смаком.
Из душевой комнаты вышел Сергей, не подходя к столу, стал вытираться полотенцем.
- Он, правда, болен? - Шёпотом спросил Георгий Александрович. – Держится молодцом, не подумаешь, что инфаркт перенес…
- Мне его лечащий врач – какой замечательный мужик – сказал, что он умрет тихо, не вскрикнув, скорее всего, во сне. Вот такая у него ишемия сердца. Только когда, неизвестно, может, и сорок лет еще протянет. Как жизнь сложится, сколько стрессов будет и т.д.
- Давай-ка, чаем его напоим, подогреем чайник-то… Есть малина, клубника, даже ежевичное варенье есть. Пусть поест, для сердца – это бальзам.
- Мне пора, Жора.
- Понимаю, собирайся потихоньку. Пить больше не будем, поводов нет… За Сергея не беспокойся. Подумай, только серьезно, как отследить ситуацию с его семьей, как им передать весточку о нем. Но помни: он под колпаком. Я смогу прозондировать ситуацию только по приезде в Москву. И то еще думать буду, каким образом это сделать...
Сергей подходит к столу. Полярники смотрят на его пропорциональную, ладно скроенную фигуру: ни капли жира, ровные мышцы на груди и животе, мощные ноги с разработанными икрами. На руках мышцы чуть захирели, отвисли, но, видимо, несколько лет назад они знали хорошие нагрузки. Для чиновьего люда – это нетипично.
- Сергей, мне надо в Москву… Жена приболела, то да се… Жора все знает, мы с ним все обсудили по тебе…
- Да, я понимаю, Иван Васильевич… Надо, значит, надо…
- Ничего не обещаю, но я постараюсь найти выход на твою семью, чтобы передать им весточку от тебя.
- Спасибо… За все спасибо. Я понимаю, что уже, наверное, сидел бы в тюрьме, вместе со своим шефом… Но я отказываюсь понимать, за что… Хотя это тема отдельная. Не сейчас. Надо понять: кто пришел и куда, кто кем стал, и кто сохранился, несмотря ни на что… Вы меня понимаете?
- Сергей, постарайся меньше забивать голову, - довольно резко сказал Иван Васильевич. – Для твоей же пользы. И помни о сердце. Вот список лекарств, твой доктор все расписал, как, когда и поскольку таблеток принимать. На коринфар нажимай осторожно, я его тоже принимаю, зараза еще та…
И чтобы как-то загладить повышенный тон, полярник добавил:
- Георгий Александрович мне расскажет о твоем поведении, особенно с медперсоналом женского пола...
Потом они стали одеваться, было уже не до чая. Вышли из бани, стоящей в углу большого дачного участка, заросшего крупными соснами и елями. Ни грядок, ни цветов не было видно: сплошная лужайка с не подстриженной тимофеевкой, выросшей кое-где до колен. И огромные деревья, сохранившие прелесть девственного леса. Дом стоял на противоположной стороне от бани, двухэтажный, просторный, с окнами, практически, по периметру всего деревянного чудовища.
- Чувствуешь, Собакевичем пахнет? – Спросил Георгий Александрович. – Но мне нравится такой простор, такой вологодский сруб, такое количество воздуха. Я так намучился в летчицких кабинках самолетов, что сам нарисовал эскиз дома. И жене нравится. Вот скоро приедет от внуков из города, познакомлю вас.
...Черный «ЗИМ» - ветеран отечественного автомобилестроения – не стал заезжать во двор дачи, разместился прямо у массивных ворот, обитых кованым железом. Сергей со стороны наблюдал за друзьями – ветеранами, по всему выходило, что за старшего здесь был рядовой ВС Иван Васильевич. Он мог ворчать на маршала, даже покрикивать, но глаза его были теплыми, дружескими. Их пикировки напоминали разговор двух братьев, которые за длинную жизнь узнали друг о друга все: и хорошее, и плохое.
- Это Саше, - маршал протянул большой пакет, почти доверху набитый какими-то продуктами, - поцелуй ее от меня…
- Ты заразен буржуазными пережитками. Не хватало, чтобы и моя жена переняла через поцелуй твои куркулевские замашки…
- Звони мне, но помни о секретности…
- Я буду азбукой Морзе передавать тебе сообщения…
- Ха-ха-ха-а... Господи, как дети, не к добру... Давай прощаться...
Они обнялись: высокий стройный маршал и коренастый полярник. Два друга, прожившие вместе 50 лет.
-Я боюсь за него, - тихо сказал Иван Васильевич в ухо маршалу.
- Я тоже. Я отправлю его по нашим каналам во Вьетнам. Или лучше на Кубу… Точно, на Кубу. Там не пропадет, будет выпускать на военбазе газету...
"ЗИМ" умчался, шурша широкими шинами. Сергей сказал, что он чуточку подышит, осмотрит участок и зайдет в дом. Маршал стал говорить, как он заваривает чай.
- Впрочем, соловья баснями… Пойду исполнять. Тебе настойки или наливочки?
- Наливки. А чай, если есть, с лимоном.
- Все есть… Не задерживайся, будем говорить о командировке… Тайной миссии…
Сергей уже шел к двум стройным корабельным соснам, стоявшим отдельно от других посадок. На высоте 7-8 метров на стволы были надеты широкие резиновые жгуты из-под протекторов, скрепленные мощными болтами. На них накинуты длинные цепи, которые спускались почти до земли. На цепи положены толстые короткие доски, закрепленные снизу замками. «Для детей прилажены по высоте, низковато для взрослого человека, - подумал он. – Вот бы сюда младшего сына. Да и старший бы не отказался покачаться. Здорово можно полетать».
Он все время думал о детях, о жене. Знал, что соседи по даче не дадут их в обиду. Но так было до его ухода из больницы. А сейчас он кто? «Преступник в бегах, - думал Сергей, - и власть начнет терзать семью: она не может не знать, где скрывается глава семейства. Надо, наверное, заканчивать эксперимент с беготней. Придти домой, повидаться с семьей и дождаться следователей… Да, но придут не следователи, а мордовороты, группа захвата. Переломают кости, потом спишут на сопротивление властям. Они рассчитаются и за побег, и за ту нервотрепку, которую я им устроил... Нет, надо подождать весточки от Ивана Васильевича. Вдруг ему удастся связаться с семьей? Вдруг обо мне все забыли? Кому я нужен, винтик, болтик, шуруп, гайка…».
Сергей машинально сел на доски, попробовал поджать ноги вниз и вбок, и качели отреагировали, пошли вперед, отклонились назад, снова вперед...
Вот он уже летает выше елочек, молодых березок, обрамляющих дорожку, ведущую к бане. Он ритмично, в такт движения качелей, отбивает фразы: «Надо жить… Надо очень стараться выжить… Ради семьи, ради детей, памяти товарищей, оказавшихся в тюрьме. Надо рассказать правду обо всем произошедшем … Надо ждать… Надо научиться умению ждать…».
Он чувствует прелесть полёта, свободы, ощущает биение сильного здорового сердца...
6.
Фаворит любил сосиски в натуральной оболочке. Он поедал их в большом количестве с ядреной горчицей, не очищая от кишок, в которые они заворачивались. Бунгало пахло пряностями и вареным мясным фаршем. Второй этаж, на котором Фаворит расположился, продувал бриз с морского залива, а прохлады добавляли мощные кондиционеры, установленные в нишах деревянного пола.
- Евгения Палыча помнишь? Жив – здоров… Вышел по амнистии. Живет тихо, словно мышка. А ты как здесь? О тебе перед моей поездкой сюда сказал советник посла Володя Кастро. Он что, действительно, сын Фиделя? И как ты с ним познакомился?
В дверь постучали, через секундную паузу зашел официант с подносом в руках, на котором возвышалась бутылка кубинского рома, расположились высокие граненые стаканы, ломтики ананасов, бананы, розовые кусочки экзотического плода с местным названием «фрутобомба». В железном ящичке хранился колотый лед. Официант быстро заговорил по-испански:
- Сеньоры, вот заказ… Мне надо убрать со стола… Где очистки после сосисок? Где шкурки?
- Большое спасибо, - по-испански сказал сосед Фаворита по столу, - очисток не будет… Разольем мы сами, вы – свободны…
Официант собрался уходить, но все еще машинально продолжал искать шкурки от сосисок, оглядывал пол, диван, третье, стоящее свободным, плетеное кресло.
- Минутку, - сказал Фаворит, - Гавана-клаб энд айс! Дубль!! - И заржал, довольный произведенным впечатлением.
- Ничего, дорогой, - снова по-испански сказал сосед Фаворита по застолью, - мы сами разольем… И айс, и дубль сделаем. Вы свободны.
Официант вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. До напарника Фаворита донеслось: «Масетос», - так на Кубе называют «новых русских».
- А ты по-испански рубишь! Выучил?
- Да, хороший язык, довольно давно выучил, подзабыл основательно, но здесь легко восстановил.
- Ну-ну, расскажи, как ты здесь живешь?
- Политический обозреватель центральной кубинской газеты. И уже второй год обслуживаю пустующее собкоровское место российского информационного агентства. Правда, почти бесплатно, говорят, что у них в хозяйстве нет денег.
- Чушь, я в этом разберусь, дам команду! Ты про нас пишешь? Мне посол сказал, что ты во много раз делаешь сейчас больше, чем все наши госорганы и СМИ, вместе взятые, чтобы сберечь любовь кубинского народа к нашей стране…
- Они по-прежнему любят советский народ, СССР… Да, это так. Но они уже точно знают, что большой страны нет, что есть Россия, которой самой трудно. Что у нее в год умирает больше людей, чем рождается, и что только на пятом году новой власти в России появился человек, это вы, который был министром СССР и который строил им огромный комбинат, но не успел достроить. И он прилетел теперь к ним во главе большой делегации и готов решать проблемы, потому что он Фаворит, любимец президента и его преемник. Главное в том, что он сказал на трапе самолета: 5 миллионов тонн нефтепродуктов он даст кубинскому народу. И заберет у него сахар, который не берет Америка и все ее сателлиты – суки проклятые. И не в счет погашения долгов за нефть. А купит за живые деньги… Вот обо всем этом и еще о многом–многом другом я и пишу в своей колонке в газете…
- Я знаю, что газету начинают читать с твоей колонки, мне мой помощник рассказал и показал газеты. А потом Володя подтвердил все это, сказал, что ты – легендарная личность здесь, что с тобой дружит Фидель Кастро и что Рауль любит выпить с тобой русской водки…
- Коменданте Фидель иногда приглашает меня на эксклюзивное интервью. Это, как правило, сенсации для внешнего пользования. Я – не кубинец, мне верят иностранные журналисты, аккредитованные здесь. И мне верит кубинский читатель… Это дорогого стоит. А с товарищем Раулем мы встречаемся на даче Союза молодых коммунистов страны. Там много интересных ребят, спортсменов, чемпионов мира, знаменитых артистов, с которыми он любит общаться. Там же я познакомился и с Володей Кастро. Он приемный сын Фиделя, но это довольно известная история…
- Да, я знаю. Что ж, давай выпьем. Положи мне льда в это го***. Как они пьют этот ром? В такую жару…
- В холодильнике есть наша водка и черный хлеб. И банка русской селедки. В общем, весь джентльменский набор.
- Нет, это подарок тебе. Не будем распечатывать… Ну, за встречу! Я тебя хорошо помню. Для нас это было шоком: ты запускаешь операторов телевидения в зал заседания Совмина… Все подтягиваются, даже Премьер. Как ты убедил Евгения Палыча давать репортажи с заседаний? Уму непостижимо… Но это абсолютно правильный ход. Только так можно добиться поддержки народа. Он должен знать, чем занимается уполномоченная им власть. И тогда он поверит ей…
- Вот я точно такими словами и говорил Премьеру, почти слово в слово… Значит, убедил, как и вас.
- За тебя! За то, что ты все эти годы отстаивал честь и доброе имя нашей страны… Той, великой, из которой мы все вышли, но которую потеряли… Но мы живы, мы у руля, и мы еще можем создать такую же мощную страну!
Фаворит залпом выпил полстакана рома, чуть не проглотил кусок льда, выплюнул его в стакан, выматерился и стал поедать ананас. В воздухе висели напряженность, недосказанность, недоговоренность. Фаворит чувствовал это напряжение, отводил глаза, но первым не начинал разговора.
- Ты, конечно, дома не был все эти годы… Я знаю, что к тебе только раз смогла выбраться жена. Да и то инкогнито, по неофициальным каналам. Но ты ведь знаешь, что дело закрыто, на уровне решения законодательной власти все получили амнистию и реабилитацию…
- Я официально не получал обвинений, значит, не получал и амнистии. Я знаю теперь точно, что меня должны были тихо убрать. Но это уже подробности, сейчас они ни к чему…
- Не буду крутить вокруг да около: ты готов так же, как прилетел сюда в одном костюме, завтра улететь со мной на моем самолете? Просто сесть в самолет первого вице-премьера правительства и вернуться на родину?
- Что я там буду делать, кроме, конечно, соединения с моей семьей? Как это все оформить…
- Никак… Ты был в длительной командировке. Выполнял задание правительства. Паспорт у тебя есть СССРовский? Считай, что все сделано… И последнее: я хочу предложить тебе работу у меня в аппарате. Мне все равно нужен советник, черт-дьявол, руководитель пресс-службы, что ли называется… В общем, сформулируешь сам, как это должно называться. И я, думаю, мы всем позатыкаем глотки в момент!
- Когда вы улетаете?
- Придешь в аэропорт, в зал VIP-персон, охрану я предупрежу. И всё. Больше никто ничего знать не будет. На борту, если кто из моих коллег спросит, скажешь, что ты - корреспондент, старинный друг моей семьи. Воспользовался оказией, чтобы быстрее добраться до дома.
- А по прилету, пограничники, службы…
- Мы летим на Внуково-2, там обходимся без границы.
- Хорошо… О гарантиях не прошу: вы меня пригласили на работу, это мои гарантии… Я подумаю о вашем предложении… Скажите, что было в августе 91-го?
- Полное го***… Но мое министерство, мои предприятия поддержали государственный комитет по ЧП. А это ни много, ни мало около полутора миллионов работающих. Плюс семьи. Это не шуточки… Но в Москве у меня кроме пяти вагранок - ничего нет. Мы хотели объединиться с железнодорожниками, это еще почти миллион. И министр точно знал, что его люди поддержат Советский Союз. Мы могли бы к дому на Краснопресненской набережной вывести до 200-300 тысяч человек в течение двух часов, пришлось бы, правда, закрыть на время метро. Но это даже к лучшему, бежать бы было некуда пьяной толпе. С рабочими не пошутишь, это страшная сила…
Фаворит замолчал, сидел, положив огромные ручища на стол, играл массивными ножами из сервировочного набора. Как эти два ножа попали на холостяцкий стол, было загадкой.
- Ну, и что же помешало вам?
- Я лично понял, что за всем этим бардаком стоит наш дорогой президент, как будто отдыхающий на море и как будто не ведающий о том, что творится в столице. Я твердо знал, что все предварительные документы по ГКЧП согласовывались с ним. Мне в страшном сне не могло бы присниться, что Премьер или министр обороны пойдут против живого руководителя страны. Мы не так воспитаны. Власть может убрать только высший коллективный орган, типа Политбюро, Верховного Совета, которые ее, власть, и назначали. Понимаешь, о чем я говорю?
Помолчал и продолжил также горячо:
- Президент знал обо всем, знал, что есть желающие убрать его, но их меньшинство, и они трусливы как крысы. Знал он и о том, что порядок в стране надо наводить. И за это его поддерживало большинство в руководстве страны. Но они не были популярны у горлохватов - перестроечников, кооператоров, новых и старых цеховиков, барыг, людей с новыми деньгами. А президент и им тоже хотел нравиться. Поэтому молчал, выжидал до последнего: кто кого в этой банке сожрет. Вот такая вот истина. Рад, что первым пинка под зад получил именно этот президент. Я бы, на мой характер, застрелился после того, что над ним учудил Мальцин. Впрочем, что я говорю. Я сам вот теперь служу у него, фактически руковожу правительством, выполняю его поручения напрямую. В общем, херня какая-то творится…
- Как вы думаете, за что они меня так…?
- Прости, но ты - чудак на букву "м", если не понял…, - он довольно долго молчал, соображая, как бы поаккуратнее загладить ту бестактность, которую допустил.
И без перехода:
- Ты - идеолог, трактовал линию поведения второму человеку в государстве… Вы были, на тот момент, единственным легитимным и законным органом власти в государстве. Поверь, все прекрасно понимали, что если бы пришло Распоряжение Кабмина защитить правительство от бесчинств толпы (а это реально была толпа), я первым бы отдал команду рабочим коллективам - владимирцам, тулякам, калининцам, липчанам и т.д.- срочно прибыть в Москву. И, поверь, они бы и прибыли, и навели порядок. Ты что думаешь, этого не понимал Мальцин?
А ты знал Героя Социалистического Труда Братюка с НЛМК? Легендарная личность! Он мне после августа 91-го не раз говорил, что ждал моей команды, что две сотни автобусов стояли под парами. А вот почему ты не уговорил Премьера взять все в свои руки?! Ведь я знаю, что ты ему именно такую линию поведения выработал: все взять в свои руки. Эх, если бы, да кабы! Вот тебе и мстили за всё это. Все, брат, утомил ты меня… Давай-ка, выпьем водочки. Охерел я совсем от этого рома!
Он сам подошел к холодильнику, открыл дверцу, вынул бутылку «Столичной» с ярко-красным рисунком на белой этикетке. За столом открыл ее, ополоснул граненые стаканы прямо водкой, вылив остатки в короб со льдом.
- Ну, Сергей Иванович, за нашу дальнейшую совместную работу. Молча, стоя и до дна, - и налил граммов по двести в каждый стакан.
- За нашу будущею работу, - повторил сосед Фаворита и выпил наполненный стакан быстрыми, даже слишком торопливыми глотками. Фаворит посмотрел на него, сказал:
- Давно, Серёга, не пил русскую водку–то, по-русски?
- Давно, - едва отдышавшись, просипел журналист, - здесь так и по столько не пьют…
Фаворит поднял массивный стакан, красиво держа его в ладони с оттопыренным мизинцем, и глоток за глотком опорожнил содержимое, не морщась, не захлебываясь, с достоинством человека, знающего толк в экспортной русской водке…
***
…Шансы на успех на выборах были не только призрачны. Их не было вовсе. Только 2-3 процента будущих избирателей поддержали бы действующего президента. Такого еще не знала новая Россия.
Он стоял в условленном месте у выездных ворот Белого дома, в котором после расстрела парламента в 93-м разместилось правительство. Бронированный «Мерседес» остановился прямо перед его ногами, дверца мягко открылась, и он увидел Фаворита:
- Влезай, мы, кажется, можем опоздать… Затрахали меня на малом Совмине…
И без перехода:
- Гоните мужики! Мы должны быть в КДСе…
Поехали так быстро, как могла позволить себе машина с мигалками и сиреной. Старший смены охранников, сидевший рядом с водителем, с кем-то говорил по рации, просил кого-то подержать перекресток, потом часть Нового Арбата, потом въезд в Кремль со стороны Боровицких ворот. К Кремлевскому Дворцу съездов машина домчалась за семь минут. Вошли в двери дворца напротив служебного входа, где внутри небольшого зала ждал офицер из службы охраны президента. За стойкой гардероба стоял крепкий старичок, видимо, ветеран КГБ. Зал-вестибюль - небольшой, стояли старинные диванчики, в проемах нескольких окон, наглухо закрытых металлическими жалюзи, выставлены то ли стулья, то ли мини-кресла.
- Присядь, - сказал Фаворит пассажиру из «Мерседеса», - тут в чем суть. Я представлю тебя президенту… Ну, как главного рекламщика его предвыборной кампании. Об этой встрече никто не знает, кроме моего друга – руководителя одной из служб президента. Если получим добро, сегодня же я представлю тебя членам штаба по выборам. С президентскими полномочиями… Тогда пусть пляшут, ворочают морды, скоты! Думали, что их деньги все могут? Посмотрим… Готовь ребят. Позаменяем, нахер, всех на ТВ, радио… Гниды, шакалы вонючие, алчные…
И без перехода:
- Ты молчи, если не спросит. Я все сказал ему, он знает, в какой он ж***. Слава Богу, поверил… Да еще здоровье совсем ни в дугу. Выборы – не для его состояния… Но выхода нет. Он просил меня… Я - обещал!
Массивная дверь медленно стала открываться, в нее проскочил маленький круглый охранник, которого все звали Коля. За ним, дождавшись, пока дверь откроется полностью, вошел высокий пожилой человек в длинном кашемировом пальто, прекрасного покроя, с коротким мехом норки, заведенным на подкладку. Это был президент. Гардеробщик выскочил из-за стойки, стал аккуратно снимать с него пальто.
Президент одернул костюм, достал из кармана расческу, подошел к зеркалу в полный рост, тщательно причесал белые с полосками цвета папируса волосы. Развернулся медленно от зеркала, сказал:
- Здравствуйте. У меня минут 15 времени перед выступлением…
Эти слова, скорее, были адресованы спутнику Фаворита, потому что длинноногий любимец президента уже успел энергично потрясти руку старика и отойти в сторону. Сопровождающий Фаворита подошел к президенту совсем близко, увидел протянутую руку, и они поздоровались.
- Вот вы какой… Эээ, мне говорили про вас. Что ж, все бывает, время такое… Хорошо, что все закончилось. Да… Шт-эээ вы думаете, сможем выстоять? Я плохо верю в победу… Но мне все говорят: больше некому отстоять демократию, - обратился он к журналисту.
А тот смотрел на абсолютно больного старого человека, чьи биологические и энергетические ресурсы полностью израсходованы. Характерные пожёвывания челюстями, багровые подтеки от скул до шеи и за ушами выдавали в нем часто и много пьющего гипертоника. Глаза усталые, почти выцветшие и потухшие практически ни на что не реагировали. Ему не были интересны новые знакомства, он не ждал от людей ни новых мыслей, ни идей. Он скучал в этой жизни давно и безысходно. Ему наскучило даже обладание безграничной властью.
«Такие плохо кончают, - думал про себя спутник Фаворита, - тихой смертью в мертвецком сне во время очередного запоя или под ножом хирурга во время тяжелейшей операции на сердце. Он не подъемен на новый президентский срок. Его нельзя возить по городам и весям… И что делать? Что я скажу ему? Главное, что я скажу Фавориту?»
- Шт-эээ, плохо дело? – Как будто прочитал его мысли больной президент. – Вы скажите честно, не скрывайте…
«Больной президент» - так мысленно назвал его спутник Фаворита – сделал шаг к дивану, медленно и осторожно опустился на шелковую обивку, оперся руками о сиденье.
- Стоит мне затевать все эээ-то?
- Не стоит…, - ответил собеседник. Он стоял в двух шагах от сидящего на диване старика, и ему казалось, что они одновременно с президентом чувствуют, как боль из левой стороны груди уходит к подмышке, как медленно немеет левая рука, и колючие искорки бегут к пальцам. Так было и в ту памятную ночь августа…
Президент поморщился, всем видом давая понять, что разговор окончен, но сказал:
- Эээ-та почему?
- Надо попробовать вылечить сердце… Вы можете не… Вы, скорее всего, не выдержите даже первого тура выборов…
Наступила пауза. Фаворит дышал шумно и часто, приблизившись к президенту вплотную. А тот опустил глаза, в которых собеседник успел разглядеть не страх, даже не мимолетный испуг – скуку.
«Он знает о своем физическом состоянии, - думал напарник Фаворита, - и ему на мои откровения наплевать. Или он ждал бодрых заверений? Мне, в конце-то концов, все равно, что он обо мне думает. Вот, что он о себе думает? Это сейчас самое главное… Фаворит меня убьет… Но и это сейчас не главное...».
Президент стал подниматься с дивана так тяжело и некрасиво, что подбежавший к нему Коля - охранник постарался закрыть его своим телом от чужих глаз. На плечо охранника он оперся одной рукой, а второй продолжал держаться за диван. Рывка не получилось, он застыл в позе человека, сраженного острым приступом радикулита. И в это время Фаворит, отодвинув своего протеже, стал двумя руками буквально тянуть вверх, отрывать от дивана Больного президента. Он все-таки сумел подняться, переминаясь с ноги на ногу, выровнял тело относительно пола, сделал три – четыре шага к дальним дверям, ведущим в президиум на сцене КДСа. Вдруг остановился, затем, передвигаясь мелкими шашками вокруг своей оси, повернулся к собеседнику и сказал:
- Вас как эээ-зовут?
- Сергей.
Президент улыбнулся и пошел боком, потихоньку выруливая на середину проходного зала.
Они никогда больше не встречались.