Служба в сержантской школе - не мед. Это как курс молодого бойца длиной полгода. Тяжело и физически - нагрузки совсем не маленькие, и морально - дух жизни гражданской отнюдь из головы не выветрился. А ведь и стариков никаких в помине нет, никто тебя не унижает, на психику не давит, все сто двадцать курсантов школы одного призыва и все равны. И, как правило, все преодолевают себя, втягиваются в нелегкую службу, но бывают и исключения из правил.
Паша Маштаков был из нашего уфимского призыва. Ничем не примечательный, не хуже и не лучше других курсантов. Но переломить себя, преодолеть все, что было связано с жизнью гражданской, Паша не смог. Вот тогда у него и родился план побега. Куда? - неизвестно, откуда? - понятно. Цели скорее всего у него и не было никакой внятной (ну куда ты денешься с подводной лодки - дальше Советского Союза не убежишь), а вот программа-минимум была, и Паша с ней справился успешно.
Медсанчастью у нас заведовал капитан Ремпинский. Лечили в ней различные легкие заболевания: ОРЗ, грипп (чтобы заразу по казармам не разносили), да избавляли от фурункулов ребят из Алма-Аты и других областей Казахстана, которые почему-то от суровых сибирских морозов сплошь покрывались чирьями. В более тяжелых случаях солдат отправляли в госпиталь, хотя на моей памяти и случаев таких не припоминается, исключая историю с Пашей Маштаковым. А самым главным методом лечения в эту зиму была трудотерапия - в медсанчасти проводился ремонт. Меняли насквозь прогнившие полы и чурки под ними, а новые сваи надо было забивать в мерзлую землю здоровенными кувалдами. Если бы ремонт проводился летом, то это была бы уже не наша родная армия, где делалось все задом наперед. И капитан с удовольствием набирал себе больных. Чем здоровее солдат, тем лучше - никому не отказывали.
Вот и Паша, пользуясь случаем, придумал себе какую-то пустяшную болезнь и начальник медсанчасти капитан Ремпинский ему сильно обрадовался. Выдал три таблетки, кувалду и назначил курс лечения: принимаешь одну таблетку и идешь забивать кувалдой сваи до обеда, в обед еще одну таблетку и бьешь сваи до ужина, ну а третью таблетку без всякой кувалды на ночь. И лечись сколько хочешь до полного выздоровления. А Паше для выполнения своего плана как-раз и надо было исчезнуть из расположения роты, где ты всегда на виду.
В первую очередь Паша стал запасаться едой. А из всей еды запастись можно было только черным хлебом, его выдавали, по моему, вообще без всякой нормы - после обеда он оставался на всех столах. Вторым пунктом у Паши была теплая одежда. Ее он раздобыть не смог, но зато одеял в медсанчасти было сколько хочешь. И он решил довольствоваться хотя бы этим. А больше ему ничего и не надо было. И через несколько дней после отбоя темной февральской ночью Паша с набитым хлебом и одеялами вещмешком благополучно покинул расположение ангарской военной части 41033 через дырку в заборе. Благо дырок хватало - я сам уже по весне, находясь в кочегарке в кухонном наряде, лазил через них добывать в тайге березовый сок. И до утра Паше вполне хватило времени убраться подальше от части, не попавшись никому на глаза на ночных таежных дорогах, и успешно замести следы.
Хватились Паши после завтрака, когда уже надо было принимать первую таблетку и браться за кувалду. Вот она - таблетка, лежит одиноко на тумбочке, вот и кувалда - стоит прислонившись к березовой чурке. Не хватает только больного курсанта Маштакова. Пока кинулись в роту, пока искали в разных подсобных помещениях и свинарниках, пока пересчитывали АКМы и офицерские Макаровы, пока следопыты лазили в заборные дырки - времени прошло немало. А потом над частью гнусаво разлился сигнал тревоги. Как и положено в таком случае все ринулись в казармы, похватали автоматы, противогазы, саперные лопатки и на общее построение. Все взвода получили вводные, но тут начальство армейское опомнилось и от греха подальше командир сержантской школы майор Кузнецов приказал вернуть боевое оружие на места хранения, а рядового Маштакова велено было брать живым.
Три дня мы бегали по заснеженным дорогам, три дня на лыжах прочесывали близлежащую тайгу, но бойца нашего так и не нашли. Да и где же нам было найти его, если отсиживался Паша в это время на окраине Ангарска в колодце теплоузла. А когда были съедены последние сухари, голод и отчаяние выгнали Пашу на свет божий, и сумел он таки добраться до железнодорожного вокзала славного города Ангарска, но здесь армейский патруль его тепленького и повязал.
А дальше перед Пашей замаячили всего два варианта: дисбат (и это очень плохо) и гражданка (а вот это и было ему нужно). И все теперь зависело не столько от военных дознавателей (именно они первые за него взялись), а от врачей, поскольку Паша стал косить. И военная прокуратура была вынуждена поместить его в госпиталь на психиатричекую экспертизу. Уж каких тараканов нашли военные врачи у нашего курсанта в голове - никто не знает. Но нашли и благополучно комиссовали.
Приехал Паша Маштаков в часть, имея в кармане медицинские документы, на основании которых ему выдали военный билет с соответствующей статьей о причине демобилизации, проездные документы, выделили сопровождающего в лице рядового Василия Терентьева и помахали на прощанье ручкой.
Вася Терентьев был из нашего уфимского призыва. Подружились мы (я, Толик Алферов, Миша Минаев) с ним еще на республиканском призывном, ехали в Ангарск и пили водку в одном купе. Но он отличался от всех ребят из нашего общего призыва (Уфы, Алма-Аты и Ленинграда) одним единственным - имел высшее образование. И это давало ему несравненное преимущество перед нами всеми: служить ему предстояло всего один год вместо наших двух. В те времена окончивших ВУЗы без военной кафедры и не получивших звания лейтенанта, призывали на один год, в конце службы посылали на краткосрочные курсы, присваивали офицерское звание и "будь здоров, Иван Петров". Вот по этой причине Вася и не попал в сержантскую школу и распределили его в комендантский взвод ходить в караулы, прочие другие наряды и выполнять хозработы.
А обитал Вася в Уфе совсем рядом от нас с Толиком Алферовым, с которым мы жили в одном доме, - ему и надо было только пройти через базар и пересечь площадь северного автовокзала. По этой причине мы с Толей и отдали ему письма родным для передачи из рук в руки. Ко всему прочему был Василий женатым человеком и даже имел ребенка. По совокупности всех этих Васиных достоинств начальство части и доверило ему доставить на родину комиссованного рядового Павла Маштакова.
А теперь самое время привести один анекдот, ходивший в то время по армейским кругам.
"Один молодой солдат по утрам за час до подъема стал кукарекать. И вроде бы нормальный был парень, а рано утром своим "ку-ка-ре-ку !!!" всю казарму на уши ставил. Его и уговаривали, и били, и замполит с ним беседы задушевные проводил - все бесполезно: рано утром вся озлобленная не выспавшаяся рота вставала под его "ку-ка-ре-ку !!!".
Отправили солдата в госпиталь. Пичкали лекарствами, процедуры проводили, светилам медицинской науки показывали, но он и там в то же самое раннее утреннее время орал на весь госпиталь свое "ку-ка-ре-ку !!!". Не стали медики заморачиваться и комиссовали бойца. В сопровождающие до дома дали сержанта. Сержант при посадке в вагон проводницу предупредил о предстоящем утреннем "ку-ка-ре-ку !!!" и возможных осложнениях с нервными пассажирами, и она выделила им отдельное купе. Проснулся сержант задолго до времени, ждет урочного часа, на часы поглядывает, уснуть никак не может. Подходит время - солдат дрыхнет. Будит его сержант: "Эй, ты, чмо зеленое, просыпайся, тебе кукарекать пора". Тот проснулся, поднял голову, посмотрел на сержанта: "Да я свое, товарищ сержант, уже откукарекал. Теперь вы кукарекайте!"
И на привокзальной площади в Уфе, прощаясь с Терентьевым, Паша Маштаков так и сказал словами из анекдота:"Все, Вася, я свое откукарекал, теперь вы кукарекайте".
А у Васи было еще несколько дней отпуска и он немедля отправился домой. Не забыл Вася и родных моих и Толика Алферова, заглянул к ним, письма передал. А уж они и засуетились: и время отъезда его узнали, и адрес, и колбаски копченой в посылочки положили вместе с другими гражданскими яствами, нами почти уже забытыми, да и на деньжата не поскупились, и их присовокупили. И пошли моя мама и бабушка Толика через площадь северного автовокзала и базар прямиком к Васе и отдали ему посылочки и деньги.
Вернулся Вася через две недели, пришел к нам в роту и рассказал страшную историю, стыдливо пряча глаза, как его на обратном пути обворовали в поезде. А почему он наши с Толиком деньги хранил вместе с колбасой мы его так и не спросили.
Мне вот что интересно в этом случае: реакция моей мамы. Уже после моего дембеля рассказала она мне, как они с бабушкой Толика Алферова ходили домой к Василию. И поразила ее "нищета, сынок, какая нищета!", а потом еще и добавила "да и голодные они были". И это моя мама, которая на себе познала, что такое нищета и голод, когда ее отца (моего дедушку Герасима) в период коллективизации в начале 30-х годов раскулачили и под лозунгом "Кулак - враг социализма" сослали рыть Беломорканал да валить лес под Котласом. А бабушку мою Устинью вместе с мамой и другими малолетними детьми выгнали из дома на все четыре стороны. А потом голодные годы немецкой оккупации и первые послевоенные годы в разрушенной Белоруссии.
Васю Терентьева я не раз встречал в Уфе. Был он главным инженером крупного нефтехимического завода, а когда в конце 90-х годов произошел очередной передел собственности и кто из заводских подался в бега, а кто и отошел в мир иной, Вася совершенно спокойно ушел в частные предприниматели. А мама моя до самой смерти своей почему-то жалела его и как-то недоверчиво относилась к моим словам о том, что он благополучный и преуспевающий человек.
А Паша Маштаков поступил в самый престижный по тем временам уфимский авиационный институт и получил высшее образование.