"Нам угадать не суждено, как наше слово отзовется..."
Они появились в нашей деревне, через усадьбу от меня, уже в разгар весенней страды. Мы ещё не были знакомы, но я видела сквозь полуголые кусты по границе участков, как бодро, с каким энтузиазмом эти немолодые люди взялись за обустройство давно пустовавшего дома, который они купили.
Мы несколько раз уже здоровались через забор, между нами были обычные в нашей деревне 25метров ширины когда-то нарезанных участков.
Когда мы, наконец, познакомились, оказалось, что многие политические события непростых 90-х мы оценивали совершенно одинаково.
Для меня, привыкшей жить в подавляющем меньшинстве со своим особым мнением, это было очень необычно, странно даже. И приятно, что я не одна такая.
Всё то лето мы много общались, нам было интересно друг с другом.
Женщина, отработавшая всю жизнь на Сахалине главным экономистом крупного производства, приехавшая на "материк", уже выйдя на пенсию, оказалась интереснейшим образованным, очень начитанным человеком.
Напичканная с детства бесконечными цитатами и строками из стихов, которых никогда не любила, и любившая эти строки вставлять не всегда по делу, я удивилась, что наша новая дачница почти все мои цитаты ловила налету, продолжала их, иногда уточняла.
Я смотрела на эту маленькую немолодую некрасивую женщину и поражалась нашему внутреннему созвучию.
Её звали Эмма Павловна. Имя своё она получила от матери, которая в ожидании рождения дочери как раз читала роман Флобера и запала на имя героини. Не случайно, наверное, оно ей понравилось, была какая-то внутренняя близость.
Эммочка, так ее стали звать в деревне (за глаза, ест.), ходила в очень нарядных совсем не деревенских платьях и всегда в шляпе с полями, закрывавшими ее некрасивое лицо. Не только имя, но и весь ее внешний вид сразу напомнил мне прочитанную когда-то "Мадам Бовари".
При всей схожести наших мировоззрений характеры наши были абсолютно разными. Меня жизнь научила не витать в облаках, а стоять на твёрдой земле, держать равновесие в любых ситуациях; а мою новую знакомую жизнь так и не смогла окончательно опустить на землю. Она всё время вставляла: "а если бы", "а помните?", " хорошо бы". Ну совсем, как ее знаменитая тёзка.
Сослагательное наклонение - не моё это. Сентиментальная мечтательница Флобера - героиня не моего романа.
Она на 5 лет старше меня. Я знала уже, что муж этот у нее второй, детей у них нет. Но по некоторым ее репликам понимала, что у неё ребенок был.
Однако, говорилось это как бы нечаянно, без намерения продолжить тему.
Я же, привыкшая не лезть ни к кому в душу, если тебе эту душу не спешат открыть, ни о чём не расспрашивала.
Однажды я, уезжая из города, пожалела, что фильм "Мадам Бовари" по ТВ пройдет без меня, в деревне у меня только приемник. А у моей соседки был телевизор, но я ни разу не напрашивалась в гости. В тот же раз изменила своим принципам никого не стеснять своим присутствием, зная, что муж Эммы Павловны в городе, громко спросила, стоя на своём крыльце: "Эмма Павловна! Сегодня фильм про вашу знаменитую тёзку. Будете смотреть?"
Почему-то я рассчитывала на утвердительный ответ и на приглашение. Я ошиблась...
Наутро мы, как и договаривались, пошли в лес, который у нас начинается сразу за последними усадьбами. Мы обе обожали лес, могли часами бродить без всякой цели, как гуляют люди по парку.
Она заговорила первая: "Извините, наверное, хотели вчера посмотреть фильм, а я вас не пригласила"
Я уверила ее, что не так и хотела, ерунда, не стоит извинений.
"Если бы вы только знали, как не могу я слышать об этом романе и имя свое не люблю. Ненавижу..."
Мы шли молча. Я не пыталась ничего уточнять, но чувствовала, что моя новая знакомая не случайно произнесла эти слова, ей хотелось о чем-то рассказать.
"Вы знаете, у меня был сын, поздний ребёнок, он умер маленьким... Давно. Сейчас ему было бы... 26 лет. Да - 26..."
Она опять замолчала, но было видно, что хотела продолжить.
"Вам наверное не очень знакомо, как любят поздних детей..."
Я вспомнила, как любила нас с сеcтрой мама, не столько поздних, сколько долгожданных. Я знаю, какая бывает любовь...
Она продолжала: "Я и замуж-то поздно вышла и ребёнка мы ждали долго. А когда родился Антошка, казалось, в целом свете не было меня счастливее. Всё самое лучшее хотелось ему дать. Он казался самым красивым и самым умным рядом со сверстниками. Я уже видела его школьником, отличником, конечно; уже знала, что сделаю всё, чтоб он получил хорошее образование; представляла, какой хорошей свекровью постараюсь быть. Уже мечтала и внуков дождаться..."
Она замолчала. Как будто думая, стоит ли продолжать или просто вспоминая.
Мы шли по знакомой едва заметной тропинке среди берёз, молчали.
"Он начал поздно говорить. Как же я переживала, себя винила, свои поздние роды... А потом заговорил быстро и много, говорят, такое бывает. Почти успокоилась, потом вижу - не выговаривает "эр". Думала - пройдёт, утешала себя, но переживала очень. Мне казалось, что у моего сына никаких отклонений просто не может быть. Занимались много, ничего у меня не получалось. Антошка тоже расстраивался, не за букву эту, за меня, я это чувствовала..."
А я сейчас чувствовала, сколько же женщине выпадает на долю переживаний.
Вся ее жизнь - переживание за кого-то. На себя часто нет ни времени, ни сил.
"Когда к нам приходили гости, мой любимый сынишка был центром внимания и всеобщего обожания. А я с каждым делилась своей бедой с этой злосчастной буквой. Антон считал, что это он меня огорчает и тоже переживал. Потом он придумал такое опережение разговоров о его проблеме: только услышит звонок, со всех ног бежит к двери, чтоб первым встретить гостя. И в ответ на приветствия, объятия и поцелуи выпаливает: А я ЛЭ не выговаливаю!..."
ЭП опустила голову, словно что-то разглядывала в траве. Молчала. А я пыталась представить себе малыша, который так по-взрослому переживал за мать, не хотел, чтобы посторонние ее огорчили вопросом про его беду.
Мне подумалось: вот, оказывается, как рано зарождается в человеке человеческое чувство сострадания. Или не зарождается.
"... Однажды он тяжело заболел, дифтерия... Очень высокая температура, галлюцинации,тяжёлое дыхание. Я не оставляла его без присмотра ни на минуту. Не передать, что я тогда пережила - жизнь уплывала из-под ног. ..."
Какой же женщине неизвестны эти минуты у постели больного ребёнка.
"Уехала "Скорая" после укола жаропонижающего, мы лежали на моей постели,
Антошка стал дышать всё ровнее, я читала ту самую "Мадам Бовари", время от времени трогая лобик сына. Он прижался носом к моему плечу и заснул. Измученная последними днями и я выронила книгу из рук и провалилась..."
Мне вдруг показалось, что окончание печальной истории мне знакомо по далёкому моему прошлому.
" ... Когда я проснулась, мой любимый сыночек лежал неподвижно у моего плеча и... не дышал... совсем не дышал..."
Мне от услышанного стало вдруг холодно, озноб пробежал по спине.
Мы, не договариваясь, дойдя до любимой поляны среди берёз, постояли немного и молча пошли обратно.
..." Прошло больше 20-ти лет, больно обо всём этом вспоминать. Невыносимо.
Что интересно, пытаюсь вспомнить из нашей короткой с ним жизни что-нибудь радостное, такого много было, а вспоминаю из раза в раз одно и то же - эту его встречу гостей... И становится ещё больнее. Время - плохой лекарь...
"...И нам сочувствие дается, как нам дается благодать".
Коллаж автора.