Глава из книги "Уходцы" в документах, воспоминаниях и рассуждениях".
____________
Сам термин “уходцы”, который прилагался к сосланным казакам и их семьям, имеет неясное происхождение. Разумеется, оно происходит от слова “уходить”, но вот кто уходил и куда?
Одна версия, что “уходцами” называли избранных казацкими массами ходоков к правительству, все эти “посольства” к царю и царской семье: в Санкт-Петербург, в Москву, в Ливадию, Тифлис. А уже потом это название прикрепилось ко всем пострадавшим в событиях 1874-1880 годов и сосланным в Туркестан. Другая версия: “уходцами” назвали именно сосланных казаков, за то что их “ушли” в Туркестан. Слово это было придумано и циркулировало в УКВ. Сами “уходцы” этим названием не пользовались никогда. Я и не знала, что мы из “уходцев”, пока не начала читать литературу по этой теме. Сколько бы я не спрашивала в нашей среде, знакомо ли кому-нибудь это слово, всегда получала отрицательный ответ.
В Туркестане за сосланными Уральцами закрепилось другое неофициальное название: урал;. В полицейских и тюремных отчётах, в рапортах начальников всех рангов их продолжали называть полным титулом: “сосланными Уральцами”, или “Уральцами, сосланными за неподчинение Новому Военному Положению”. Позже, уже в начале 20-ого века, в местной полицейской или газетной хронике их называли просто “Уральцами”, не объясняя деталей. Однако в разговорной речи и тогда, в 19-ом веке, и сейчас, уже в 21-ом, эти люди известны местному населению как “урал;”. Сами же они до сих пор называют себя “уральцы” и “уральские казаки”.
Эти два термина: урал; и уральцы - очень локализованы. За пределами районов, где расселились уральцы, - таких как, например, Кызыл-Ординская или Жамбыльская области - эти слова уже нуждаются в переводе и объяснении. Причём, объяснять приходится даже историкам. Во время моей работы с материалами в в Центральном Государственном Архиве Республики Казахстан мне довелось разговориться с заместителем генерального директора архива Ахтямом Ахметовичем Адельгужиным, чьи этнические корни тоже произрастают из УКВ. Он в то время писал работу о дореволюционном Казахстане, и в архивных материалах ему неоднократно встречалось слово “Уральцы”, которое он не мог объяснить: что за люди? что за народность? Этот пример доказывает, что трагические события 1870-х годов были забыты, потому что оказались в тени куда более драматичных и масштабных событий: 1-ой мировой войны, революции, 2-ой мировой войны... И всё-таки в судьбах этой маленькой этнической группы, как в капле воды, отразилось всё безумие нашей отечественной истории.
И пусть про уральцев забыла и история и страна, эта маленькая этническая группа жива, и слово “уральцы” до сих пор в ходу. Причём, уральцы так чётко разграничивали себя от местного и русского населения (не смотря на то, что их жизнь и работа всегда были переплетены с жизнью и работой окружающих людей), что я до самой школы была убеждена, что уралец - это отдельная национальность. И я гордилась тем, что я - уралка. Быть уралкой значило быть лучше, чем русские. Русские были и ленивы, и пьяницы, и вообще полны недостатков, тогда как мы - уральцы - были и трудолюбивы, и просто хорошие люди. Поэтому когда чуть ли не в первый же день моей школьной жизни учительница завела разговор о национальностях и стала задавать вопросы, знаем ли мы, какие у нас национальные корни, я уверенно ответила, что я - уралка! Если бы я пошла в школу в Кызыл-Орде, я бы не удивила мою учительницу, и мой ответ - может быть - был бы принят без дополнительных вопросов. Но я пошла в школу в Сибири, где о такой народности не слыхали, и учительница сделала предположение, что я, наверное, русская, просто родилась на Урале. На что я возмущённо возразила, что я на Урале не родилась, а родилась в Сибири, но я - уралка! Учительница и не подозревала, как сильно меня оскорбило предположение, что меня можно принять за русскую... И уж совсем меня “добила” моя мама, когда объяснила мне после уроков (надо полагать, с наущения учительницы), что мы называем себя уральцами, но на самом деле мы - русские. Я до сих пор не забыла, каким обидным и болезненным было “свержение с пьедестала”.
Мои детские представления о ценностях разных этнических групп не были моим собственным изобретением, конечно. Они были отражением тех убеждений, с которыми жили уральцы, и которые я впитала из бытовых разговоров взрослых. Эти убеждения помогли им сохранить свою этническую целостность, но не смотря на несгибаемую этническую “гордость”, своё мнение о других людях не выносилось за порог, и уральцы легко строили отношения и с русскими, и с казахами, и с любой другой национальностью. И вообще, уральцы умели строить хорошие отношения с людьми.
Может быть, именно это качество - умение налаживать отношения - объясняет успех многих “посольств” к царю (но не самих прошений, потому что ни царю, ни его семье жалобы казаков были не интересны), и может быть, именно благодаря исключительным личным качествам и навыкам в общении, некоторые из тех “уходов” по невероятности событий, которые происходили в пути, похожи на Голливудские фильмы. По разрозненным свидетельствам, в частности, из очерка Путника во “Всемирной панораме” за 1910 год (он описал несколько способов подачи прошений уральцами), мы знаем, что помимо официальных каналов, таких как Сенат и личные канцелярии высших чиновников и членов царской семьи, уральцы подкарауливали царя на улицах, во время прогулок в дворцовом парке в Царском Селе, находили высокопоставленных сторонников (включая придворных дам!), которые могли бы передать бумаги лично царю.
Казаки начали посылать “посольства” в столицу почти с самого начала событий. Как только в войске стали формироваться сомнения, что местная администрация пытается протащить закон, придуманный и напечатанный в обход монаршей воли, они начали обращаться с двумя просьбами: сначала - показать им личную подпись монарха под НВП как доказательство, что он, действительно, в курсе, а позже добавилась вторая просьба: разрешить лично встретиться с Его Величеством, чтобы услышать подтверждение из его уст. Разумеется, письмо им показано не было (хотя мне так до сих пор и непонятно, почему эта просьба показалась государству такой невыполнимой!), и разрешение на то, чтобы казачья делегация съездила к царю, тоже не было дано. Чем больше отговаривалась администрация, тем больше казаки подозревали её в обмане и думали, что Крыжановский и Бизянов прячут правду от царя. Исчерпав все возможности добиться “правды”, казаки осознали необходимость оповещения Его Величества лично о творимых беспорядках. Они начали отправлять выборных людей с прошениями к царю и членам царской семьи.
Задача эта была не из простых. Свободы перемещения по Российской империи не было с 1649 года. Для того, чтобы доехать из пункта А до удалённого пункта Б, нужно было получить подорожные документы. Соседняя деревня не в счёт, но для того, чтобы отъехать на 30 вёрст уже требовался паспорт или подорожная, в зависимости от того, какой закон был в силе в тот или иной период. Впрочем, расстояния тоже менялись с годами (при царице Елизавете Петровне можно было без паспорта и на 60 верст от Москвы отъехать). Зато процедура по выдаче паспорта или подорожных документов оставалась одной и той же: тщательная проверка благопристойности и платежеспособности человека, подавшего заявку на паспорт или подорожную. Любой человек, проживающий где бы то ни было без соответствующих документов, рассматривался как бродяга, арестовывался и высылался к месту своего законного проживания, или - если такое место невозможно было установить - судился и отправлялся на поселение в удалённые местности Российской империи, чаще всего за Урал или на Кавказ, по принципу: чем дальше, тем лучше.
Уральские казаки могли выправить проездные документы в войсковой канцелярии, если бы ехали по войсковой нужде, или по личной нужде, одобренной войсковой канцелярией (как поехал на излечение наказной атаман УКВ Н.А. Верёвкин). Потом они получили бы разрешение в полиции, потом оплатили бы своё путешествие “повёрстно”, а затем уже могли бы и выезжать. Если же канцелярия не посчитала причину для путешествия уважительной и отказала в выдаче подорожных документов, то оставалось или сидеть дома, или отправиться в путь незаконно, без соответствующих документов. Без документов было невозможно поменять лошадей на станции, получить корм для лошади, нельзя было остановиться в гостинице. Невозможно было даже выехать за пределы города, или въехать в другой город: всех въезжающих-выезжающих встречали у заставы, а дорогу преграждал шлагбаум, который поднимали только после проверки документов. Бродяг было много, поэтому проверки велись самым тщательным образом. Если же человека заподозрили в хранении поддельных документов, то по закону 1747 года, который отменили только в конце 19 века, к нему можно было применить пытки. На выдачу паспортов существовали и дополнительные ограничения в зависимости от того, кто подавал заявление на паспорт, и куда этот человек направлялся. Например, старый и увечный человек не получил бы паспорт и подорожную для поездки в Петербург, потому что правительство старалось хранить благопристойный вид на столичных улицах. Также не мог получить паспорт и человек, не заплативший все налоги, так что бедняк, ставший жертвой обстоятельств, финансового преступления или административной ошибки не имел законной возможности лично появиться в столице, чтобы искать справедливости и помощи.
Подача прошения от не санкционированных сообществ и сборищ не считалась уважительной причиной для поездки, и прошения, написанные на таких сборах, считались незаконными. Так что казаки, пытающиеся возразить против НВП, не имели никаких шансов получить разрешение путешествовать куда бы то ни было.
Вообще-то, для подачи прошения не нужно было ехать самому. С 1550 года в государстве начал формироваться механизм работы с прошениями, и к 1870-м годам этот механизм был уже испытан опытом трёх столетий. Существовали хорошо отработанные каналы, по которым можно было подать прошение, и административный механизм приходил в действие, и реагировал на прошение в процедурном порядке. Процесс мог занять годы, и, разумеется, это не нравилось просителям, но подать прошение, минуя прямые административные каналы, было практически невозможно. В “Описании внутренней киргизской орды” мне встретилось упоминание о постановлении Сената в деле о землевладении киргизов, что они должны “немедленно” вступить в права. Это было в 1849 году. Это “немедленное” постановление начало исполняться лишь 14 лет спустя, в 1863 году. А в течении всех этих лет русская администрация продолжала сдавать киргизские земли в аренду русским, при этом киргизам ничего не перепадало, разумеется (Обозрение..., стр.13). Как бы медленно ни крутилась государственная машина, избежать официальные каналы делопроизводства было практически невозможно. С 1649 года закон запрещал обращаться с челобитными напрямую к царю. В 1720 году Пётр I, наряду с другими реформами, ввёл новый административный орган, занимающийся прошениями на Высочайшее имя, а также и новую систему субординации прошений, по которому вырабатывалась чёткая иерархия подачи жалоб, и каждый тип прошений был описан, и было описано кто и куда может жаловаться в каждом конкретном случае. Главной целью этих реформ было не столько намерение дать гражданам право голоса и рассмотреть все прошения самым срочным и грамотным образом, сколько оградить Его Величество от докучливых просителей: "Предерзостию своею везде докучают и прошения свои приносят его величеству самому, не дая нигде покою", - жаловался Пётр Первый. Обращаться напрямую к царю было категорически воспрещено, и добиться царского внимания можно было только после длительного бюрократического процесса.
Капитанская дочка, подкараулившая Её Величество Екатерину II в парке, нарушала законы Российской империи. Однако закон (и цари) относились к дворянам мягче, чем к другим сословиям, поэтому отдельные отклонения в системе подачи прошений случались. Хотя, бывало и так, что вопреки всем собственным указам и положениям, цари вдруг смягчались и рассмаривали прошения от казаков. Одной из таких немногочисленных побед здравого смысла над бюрократией была отмена набора Яицких казаков в легионеры во времена Екатерины II. Яицкое Казачье Войско дружно выступило против службы в легионе, где бы им пришлось бриться, носить “бесовкий” мундир, и таким образом предать веру отцов и дедов. Императрица “смилостивилась”: казаков перестали набирать в легион (смотрите стр. 115). Может быть, память об этой победе войска над Военной Коллегией теплилась все сто лет, давая казакам надежду на возможность апелляции напрямую самому царю? К тому же, этот исторический прецедент был напомнен казакам в большом историческом очерке “Борьба партий в Яицком войске” в УВВ за 1869 год.
Вполне возможно также, что надежды казаков подогревала память о казацких “станицах”, исторически посылавшихся к царю за “милостями”? Была лишь одна, хоть и сомнительная, причина для надежд на благополучную подачу прошений напрямую монарху. В 18 веке было принято постановление, разрешающее всем сословиям Российской империи подавать прошения. Однако это право не было вписано ни в один закон, что лишало его юридической силы (и я не знаю, были ли среди казаков, писавших прошения, юридически грамотные и знакомые с этим постановлением). Зато был закон, который запрещал групповые прошения под страхом приравнивания их к бунту, и этот пункт был особенно чётко описан в положении "О порядке принесения жалоб военнослужащими и запрещении коллективных челобитий” (смотрите стр. 123). Казаки, радевшие о коллективном деле, и сотнями подписывавшиеся под прошениями в ходе событий 1870-х годов, по законам Российской империи, были преступниками, бунтовщиками. Может быть, именно поэтому прошение Донских казаков об отмене НВП в 1898 году было подано от имени дворян Донского Казачьего войска, а не от имени рядовых казаков (смотрите стр. 394)?
Когда были выдвинуты обвинения против казаков, посмевших подать прошение лично цесаревичу 17 июля 1837 года, во время визита Наследника в УКВ (подробнее об этом прошении на стр. 122), первым пунктом было отмечено, что “шайка буйной вольницы” посмела подать прошение “по данной доверенности от общества”, тогда как незаконные сборища не могут выдавать доверенности. Вторым обвинением против этих казаков было то, что они “домогались” смены наказного атамана, назначенного самим Императором, что само по себе противозаконно, измена и бунт. Все жалобы на войсковое начальство были классифицированы как “ложные изветы” и “ябедничекия, нелепые доносы”. Тот факт, что прошение не было подписано, превращало его в “подмётное письмо, нетерпимое законами”. И последнее, пятое обвинение гласило: “буйные и шумные возгласы толпы в присутствии и после отбытия Государя Цесаревича, сами по себе составляют уже преступление” (между прочим, толпа ликовала в восторге, по поводу прошения, принятого личного Наследником; никакой угрозы Цесаревичу не было, одно лишь безграничное обожание верноподданных!) (Рябинин, стр.81). Кажется, абсолютно всё в подаче прошения, минуя законные инстанции, было преступлением.
Каждое прошение должно было быть оплачено (чтобы покрыть расходы на рассмотрение прошения), и существовала таблица тарифов за каждый тип прошения. Проще всего дела обстояли с финансовыми прошениями к государству: на пенсии,возврат из казны неправильно удержанных денег, и т.д. С просителя взималась сумма, соответствующая сумме в тарифной сетке. Если речь шла о 50 рублях, то марка в оплату прошения стоила, например, 5 копеек. Если же проситель хотел вернуть 500 рублей, то и марка уже стоила 50 копеек. Для прошений на выправку определённых прошений документов тоже были установлены твёрдые цены. Тарифы менялись с годами, и со времён Петра I до времён Александра II их было несколько, но принцип тарифной оплаты прошений сохранялся. По новым тарифам 1879 года, простой гербовый сбор на выправку документов мог стоить 60 копеек, 10 копеек и 5 копеек, а денежные запросы могли стоить от 5 копеек до 45 рублей (УВВ, 1879, №3, стр.3). Кстати, писались прошения на специальной гербовой бумаге, тоже не бесплатной. Когда же речь шла не о личном денежном прошении, а о комплексных общественных проблемах, все прошения подавались местному начальству, и рассматривались снизу вверх, в зависимости от того, как это прошение оценит начальство в каждой конкретной инстанции. Казаки, писавшие о том, что местная администрация пытается ввести закон, придуманный в обход и без ведома царя, по правилам должны были сдать эти прошения на рассмотрение в эту же самую войсковую администрацию, которая должна была решить, подавать ли это прошение выше - Оренбургскому Генерал-Губернатору, а тот в свою очередь должен был решить посылать ли это прошение дальше... Казаки были не настолько наивны, чтобы верить, что их прошение против местной администрации пойдёт куда-нибудь дальше. Кто же жалуется нарушителю на него самого?
Впрочем, не я первая пишу о безумии такой ситуации, а заодно и о бессмысленных попытках апеллировать напрямую к монарху. Сто лет назад В.Г. Короленко рассуждал о причинах восстания 1772 года: “Люди, боровшиеся с заведомым хищением, оказывались бунтовщиками, а заведомые воры — усмирителями... Царица то обещала унять воровство атаманов, то приказывала усмирять ограбленных и награждала воров”.
Таким образом, казаки попали в административный тупик: подать прошение они не могли по правилам, а восстановить порядок (как им казалось) можно было только с помощью законной власти. Они не знали власти выше царя, к кому же ещё обращаться, как не к нему? А чтобы обратиться к царю, минуя все промежуточные инстанции, им нужно было дойти до царя лично, и сделать это можно было только нарушив закон и не получая подорожных документов. Выбирать приходилось из двух зол: или смириться с реформой, которая через несколько лет разорит всё войско, или, нарушив все правила субординации, попробовать обратить монаршее внимание на “самовольство” местного начальства. Казаки склонились к выбору второго “зла”: нарушить закон о передвижении на территории России и о порядке подачи прошений, чтобы попытаться спасти благосостояние десятков тысяч людей, а заодно и жизни многих, потому что ситуация в войске становилась всё опаснее день ото дня, - и не по вине казаков.
Первое задокументированое “посольство” было направлено осенью 1874 года, после того как в начале сентября на территорию УКВ ввели регулярные войска “для усмирения бунта”, после того как по станицам было арестовано и выпорото (без суда!) огромное количество казаков, после того как Военному суду были преданы первые группы казаков и урядников и наказаны годами каторжных работ, пожизненной ссылкой, или тюремным заключением, и к 19 сентября приговоры были приведены в исполнение, и после того как скончались “в замк;” первые жертвы из арестованных казаков - Фёдор Лапшин и Фёдор Буренин из Рубеженской станицы. Разгул областной и губернской администрации вынудил казаков пойти на радикальный шаг: проигнорировать правила субординации и “осмелиться утруждать Государя Императора подачею просьбы”.
Первыми ходоками к царю были три казака: Фёдор Васильевич Стяг;в (станица Круглоозёрная), Евстафий Сергеевич Гузиков (Царево-Никольский форпост) и Дынников (скорее всего, из Трекинской станицы). Остаётся только догадываться, какими хитростями и обходными путями казаки добрались до Петербурга и как они жили там. Такое путешествие было делом дорогим, в связи с удалённостью конечного пункта и нелегальностью самого путешествия. Хотя нужно заметить, что все “послы” были уважаемые казаки, не голодранцы, и многие, наверняка, имели свои собственные капиталы, и вполне возможно, что никаких особых сборов средств с “общества” не было. Из прошения жены казака “второго посольства” Анны Порфирьевны Лабзеневой мы знаем, что её муж имел при себе во время ареста 410 рублей собственных денег (которые, замечу попутно, были конфискованы полицией и никогда не были возвращены ни казаку, ни его семье, потому что изъятые деньги шли на “подавление бунта” в УКВ (смотрите стр. 250 и 251)). Казаки путь держали не наугад, а направлялись к своим землякам: уральским казакам из лейб-гвардейской сотни. Делегация добралась до Петербурга в октябре 1874 года, где узнала, что царя в столице нет. С помощью тех же лейб-гвардейцев, надо полагать, они узнали местоположение царского семейства. И делегация направилась в Ливадию, где отдыхала царская семья. Можно предположить, что путешествие было полно приключений, потому что на пути из Петербурга в Крым один из этих “уходцев” - Дынников - потерялся. В. Чеботарёв рассказывает об этом так: “На одной из железнодорожных станций Дынников вышел из вагона проветриться, замешкался и обратно в вагон вскочить не успел. Отстав от поезда, исчез неизвестно куда”, - остаётся лишь верить, что у Чеботарёва был надёжный источник информации, а также мы можем лишь фантазировать, что с Дынниковым случилось потом, и почему он никогда “не нашёлся”. Дынникова не допрашивала полиция, а потому никаких сведений о нём не осталось в анналах истории. Как бы то ни было, казаки Е.С. Гузиков и Ф.В. Стягов успешно передвигались по стране. Им удалось добраться незамеченными и до Крыма, и до царской администрации, и подать прошение. Как только казаки “открылись”, их тут же арестовали и направили назад в УКВ. У генерала походной канцелярии графа Салтыкова, принявшего прошение, не было выбора. Государство держится на соблюдении собственных правил. Ни царь, ни его секретарь, ни один чиновник в Российской империи не мог и не должен был нарушать ход вещей, в том числе ход бумаг. Казаки не имели права подавать прошение напрямую царю, поэтому их прошение было возвращено в ту инстанцию, которая должна была заниматься им с самого начала: то есть непосредственному начальству. На тот момент Его Величество (и его администрация) уже имели мнение по поводу последних событий в УКВ, потому что генерал-губернатор Крыжановский прислал в Петербург специальный рапорт о неповиновении войска Его Монаршей воле ещё в августе, и даже получил на него категоричный ответ с инструкциями. Казаки опоздали со своим прошением на два месяца. Сами же просители Гузиков и Стяг;в были возвращены туда, куда они были приписаны, то естьв УКВ. По закону бродяг отправляли в места прописки под конвоем. Именно это и произошло со Стяг;вым и Гузиковым. Удивительно то, что до Уральска они доставлены не были. Где-то в дороге оба арестанта “потерялись”. Довольно часто пишется о побеге Гузикова и Стяг;ва из-под ареста. Существует также версия о какой-то административной ошибке, и что обоих арестованных отпустили нечаянно. В. Чеботарёв пишет об этом так: “Остается не совсем ясным, как могло случиться, что на пути в Уральск некий жандармский начальник в Симферополе, ссылаясь на какие-то железнодорожные формальности, Гузикова и Стягова от конвоя освободил. Вполне возможно, что тут сыграли роль общественные деньги, бывшие при них как раз для подобных надобностей.”
Версия с побегом кажется мне самой неубедительной: Стяг;в и Гузиков, как старообрядцы, не должны были пытаться избегать ударов судьбы, а наоборот, должны были встречать все испытания с терпением и достоинством. Достаточно вспомнить, с какой готовностью все осужденные казаки принимали наказание за преступления, которые они не совершали, с какой готовностью они спешили “пострадать” за веру. Миссию свою Гузиков и Стягов выполнили, необходимости продолжать нарушать законы империи у них не было. Мы ведь говорим не о шалопаях - подростках, а об уважаемых и зажиточных людях почтенного возраста. Вероятность подкупа полицейского должностного лица можно было бы рассматривать, если бы история прошения казачки А.П. Лабзеневой не опровергала такой сценарий. Лично я склоняюсь к теории, что арестованных казаков выпустили по ошибке, хотя ни В. Чеботарев, ни другие исследователи не указывают источники подобной информации/теории. Как бы там ни было, два “уходца” вернулись в войско с рассказами о своих приключениях.
C одной стороны, возвращение ходоков подлило масла в огонь сомнений по поводу НВП и поселило в казаках надежду, что можно достичь разрешения ситуации мирными путями, то есть прошениями, взывая к справедливости, которая была явно нарушена. С другой стороны, администрация ужесточила меры против сомневающихся и несогласных, сделав прямые переговоры с казаками в принципе невозможными. У начальства не было другого пути (да русское начальство и не знало иных методов!), кроме как насильственного затыкания ртов несогласным самым решительным образом, тем более что на этом этапе казаки действительно нарушили закон: отлучались без разрешения, нарушали субординацию, и в литературе по этому вопросу мелькают упоминания о подложных документах (царских писем, владенных и т.д.), фотографии которых никогда раньше не появлялись в публикациях, и за таковые фальшивые документы, если они были, предусматривалась уголовная ответственность. Однако насколько эти фальшивые документы спровоцировали или добавили к нестабильности в УКВ, сказать невозможно. Разнообразные источники информации, начиная с В.Н. Витевского (смотрите стр. 75) , регулярно упоминают “владенную” (документ на владение уральскими землями), данную уральским казакам царём Михаилом Фёдоровичем, которая сгорела в 17 веке во время пожара, и копии которой были распространены в войске и, якобы, играли роль в событиях 1874 года. Списки “владенной”, действительно, ходили по войску, но нет ни одного доказательства, что эти списки были сделаны с целью “начать бунт” или во время “бунта”. Более того, в архивах нет ни одной копии этой “владенной”, насколько я знаю, и ни в одном из исследований не даётся описание этогодокумента, из чего я прихожу к выводу, что следственная комиссия копии “владенной” не видела, и не могла судить о её “вредности”. Мне посчастливилось познакомиться с одной из копий этого документа, сохранившейся в церковной книге одного из Аму-Дарьинских сосланных (смотрите стр. 128). Судя по содержанию этой грамоты, она явилась откликом казачества на цепь современных государственных реформ до 1873 года, ущемляющих неприкосновенность казачьих “прав”: прав на наследственность казачества, прав на земельные угодья и т.д. Впрочем, эта любопытная тема нуждается в отдельном историческом расследовании, которое может привести к не менее любопытным находкам. Одно можно сказать с некоторой точностью: это документ является единственным доказательством якобы “подрывной” деятельности казаков.
В литературе об этих событиях казаки неизменно представлены как заговорщики, сознательно плетущие сети анти-правительственного заговора. Ни одного конкретного антиправительственного обвинения в адрес первых ходоков не выдвигается, кроме уже упомянутой “владенной” и рассказов вроде того, что граф Салтыков обещал разобраться и навести порядок (во что я лично вполне могу поверить - почему он не мог этого сказать?), а царь прослезился, услышав горькую правду о событиях в войске (ну это уже была чистой воды фантазия, но ведь фантазия ещё не антиправительственный заговор? И кстати, мне лично описание истории с плачущим царём прочитать не довелось - ни в одном из рапортов, которые я видела, эта деталь не упоминается. Откуда же её взяли некоторые авторы? Однако, на основании одной грамоты и двух “преступных” заявлений историки делают уверенные выводы,
“что казачье движение 1874 года носило отнюдь не стихийный характер, а было тщательно подогрето незначительным числом авторитетных казаков-старообрядцев” (рапортов Крыжановского начитались? Т.Е.) и что их экономические требования “позволяли замаскировать идейную направленность движения”, как считает С.В. Колычев (стр. 121 и 127), как будто речь идёт о профессиональных революционерах-подпольщиках. Мне же видится совсем другая картина: казачьи массы, загнанные в невозможный юридический и административный угол с одной стороны, и с другой стороны - в такой же неразрешимый теологический тупик несопротивления, основанный на христианской догме, отчаянно искали оправдание своему пассивному несогласию в то время как нормальный человеческий инстинкт самосохранения подсказывал куда более радикальные меры.
Уральские казаки ещё не поняли, что государство и царь не заинтересованы в справедливости, а заинтересованы только в порядке. Порядок не должен иметь логики. Ему следуют с холуйской покорностью, не задавая вопросов. Даже если этот порядок идёт во вред личным и общественным интересам. Именно наивная вера в то, что их мнение что-то значит, что хозяйство должно быть прибыльным, что государство строится на принципах справедливости, именно эти заблуждения и служили движущей силой для непрестанного потока ходоков к царю ещё лет пять-шесть.
Администрация УКВ, в частности наказной атаман Н.А. Веревкин, оказались намного сообразительнее. Можно предположить, что Веревкин, возвратясь из-за границы и обнаружив УКВ в стадии массовой экзекуции, с Н.А. Крыжановским и Оренбургскими батальонами в пылу “правосудия”, не имел возможности оглядеться, разобраться и был вынужден следовать приказам своего непосредственного начальника. И поддакивать ему. Однако, из архивных материалов видно, что в первое время он пытался разобраться, кто виноват из казаков. Также можно предположить, что его первоначальное мнение могло быть в пользу ареста и высылки “вредных” казаков из войска (смотрите стр. 192). Однако уже в октябре 1874 года он высказал свои сомнения в целесообразности таких действий в письме Крыжановскому. Он писал, что “кризис переживаемый ныне в войске должен как можно менее произвести потрясений в экономическом быте казаков, чтобы не отнять у них возможность исполнять обязанности свои по службе” и что “высылка казаков из войска может дурно повлиять на экономическое его благосостояние” (ГАОО, д. 4020, л.6), аргументы, которые Крыжановский отмёл как несущественные в письме от 7.11. 1874 г.: “Оно конечно было бы так, если бы пришлось выслать из края несколько тысяч человек, если бы все высланные были из числа служащих, или платящих, если бы они вынесли с собою свои состояния и если бы наконец за ними последовали все их семейства. Но Вы сами пишете что ссылаемые состоят или из отживших свое и негодных к работе стариков, или из ничего не имеющих забулдыг, что семейства за ними не пойдут и что имущество их или припрятано, или не может быть продано. Полагаю что высылка из войска нескольких сот таких ни куда не пригодных и для службы бесполезных людей не может иметь особенно вреднаго влияния на экономическое благосостояние войска” (ГАОО, д.4020, л.7). Предложения наказного атамана УКВ по изменению тактики “подавления бунта в войске” прекратились. Политика Крыжановского продолжалась.
В ноябре прошёл скоропостижный суд над Гузиковым и Стяг;вым, и казаки начали собирать новое “посольство” к царю с прошением в составе Ефима Ивановича Голованова (форпост Гниловский), Ивана Ильичёва и Артемия Лабзенева (Уральск?), каковые и отправились в путь в январе месяце. Делегацию изловили в Петербурге 13 февраля 1875 года. “Лирическое отступление” генерал-губернатора Оренбургской губернии Н.А. Крыжановского в приказе о приговоре этим трём казакам (смотрите стр. 118) самым прямым образом подтверждает моё мнение, изложенное выше: воля Государя священна, и если он вам приказывает, то не ваше дело рассуждать, а будете рассуждать - горько поплатитесь.
А ведь казаки даже и не спорили бы, если бы услыхали приказ из уст самого царя, если бы Его Величество нашёл 5 минут, чтобы лично встретиться с казацкими выборными и лично изъявить им свою волю... Да даже и не пять минут для ходоков, одной секунды хватило бы, чтобы лично подписать письмо, написаное секретарём, и послать его в войско для показа казакам. Из прошения в прошение, от одного станичного схода к другому казаки повторяли одну и ту же просьбу: покажите нам бумагу за подписью самого Императора, мы хотим получить приказ из его личных рук! Для них это было важно, потому что царь был ставленником самого Бога; будучи поставлен выше всех обыкновенных людей он был вне критики. Его подписи подчинились бы сразу. Но царь и государственный механизм не имели на казаков (и народ в целом?) ни секунды их драгоценного времени или не могли поступиться своими процессуальными принципами. Для царя и государственной машины было проще посадить в тюрьму, угнать на каторгу и сослать в различные пределы Российской империи семь с половиной (а то и все десять) тысяч человек...
Библиография к главе:
Борьба партий в Яицком войске. Исторический очерк.// Уральские Войсковые Ведомости, 1869 г.
Витевский В.Н. Раскол в Уральском Войске и отношение к нему духовной и военно-гражданской власти. Серия “Уральская Бибиотека. Первоисточники”. Уральск, Оптима, 2010 г.
Также есть на: http://gbooks.archeologia.ru
Внутренняя киргизская орда (краткий статистический очерк). Астрахань, 1891.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Дубровин Д.Ю. Трагедия на Кавказе. Малоизвестный эпизод из истории Уральского казачьего войска.
Источник: http://gorynych.gixx.ru/Gorynych/out/Dubrovin-Kavkas.htm
Колычев С.В. Военно-гражданские реформы Александра II в Уральском Казачьем Войске в 1874-1877 гг. и их последствия. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук. Москва, 2008.
Короленко В.Г. У казаков.
Источник: http://www.yaik.ru/rus/litarhiv/index.php?litarhiv=2337
Материалы по Туркестану. Составитель Генерального Штаба Полковник Белявский. Тур-кестан, 1884.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Огарёв, Н. Что надо делать народу. //Общее вече. 1862, №2.
Путник. Ссыльные уральские казаки в Туркестане. //Всемирная панорама, 1910, №54.
Сандр. “Уральцы” в Туркестанском крае.// Русское богатство, 1905, №6.
Столетие Военного Министерства. 1802-1902. Воинская повинность казачьих войск. Исто-рический очерк. Составитель Никольский А.И. Санкт-Петербург, 1907
Источник: http://gbooks.archeologia.ru
Судаков С.А. Уральские казаки-старообрядцы Аму-Дарьинского оазиса. Уральск, Оптима, 2011 г.
Толстов Ф.И. Воспоминания уральца Ферапонта Илларионовича Толстова.// Средняя Азия, 1911, №7, стр. 69 - 82.
Чеботарёв В. “Уходцы”. Мятеж в Уральском Казачьем Войске в 1874 году.// Горыныч,
Краеведческий сборник.
Источник: http://maxpark.com/community/4502/content/1617312
Государственный Архив Оренбургской Области. Фонд 6, опись 13, дела 377, 3931, 4020, 4146, 4748.
Центральный Государственный Архив Республики Казахстан. Фонд 264, опись 1, дело 4. Фонд 267, опись 1, дела 83, 89, 106, 115, 124, 220.
ISBN: 978-0-646-93245-3