От нищеты до нищеты

Галина Белгалис
               
                Посвящается краеведу
                Нижегородской губернии
                Ефимову К. В.               
                Вся жизнь – движенье,
                Подвиг и служенье…
«… так называемые историками литературы «второ - и третьестепенные писатели», а ведь они были велики своим честным и сердечным отношением к судьбам Родины, к жизни народа,  к литературе – святому делу их жизни».
                Максим Горький
            
       …Трава мягко обнимала ноги, вбирая усталость и неспокойные мысли. Гнедок шел рядом, чуя настроение хозяина. Он иногда останавливался щипнуть сочной лесной духмяной травки, заполняя ноздри этим ароматом. Конь пофыркивал, неторопливо обрывая резцами, как лезвием, траву. Хоть и был он немолод, но веселый и покладистый нрав продлевал ему молодость. Тяжело зимой, особенно перед ожиданием весны, когда кормов уже нет. И конь, как  все домочадцы, тянул с надеждой ржаной воздух, вырывавшийся из дверных щелей дома, где хозяйка, Агафья Осиповна, пекла хрустящие лепешки, добавив в крахмал мучки. Ожидание заполняло каждую клеточку Гнедка, вызывая слюнотечение, а запах, как надежда, прокатывался от ноздрей до кончика хвоста, обдавая нетерпением, как морозом. Гнедок вздрагивал всем корпусом, переминаясь с ноги на ногу, и жалобное ржание (он ненавидел себя за эту слабость), приглушенное, перехваченное спазмами голода, как пастуший рожок, проникало в дом, напоминая домочадцам еще об одном едоке, отощавшем, как и амбары, в которых, кроме голодных крыс и холодного ветра, ничего не осталось. Дожив до первой травки, конь рвал и рвал робкие сочные побеги, вдыхая запах земли, запах жизни и надежды на жизнь. Голова кружилась, ноги дрожали от радости и слабости. После такого травяного нектара дух креп с каждым днем.               
Сейчас была середина лета. Конь окреп и был сыт, но голодная мысль, как бестия, била в мозг воспоминанием, и он периодически резал сочную траву, медленно, будто бы нехотя пережевывая этот живой Божий дар.
Василий Иванович брел с четвероногим другом босым, перекинув через круп коня свои «полуживые» ботинки. Лесные угодья Семеновского лесничества делились на несколько объездов. Каждый объезд возглавлял объездчик (переводя на современный язык – лесной техник).  Объезд делился на четыре обхода, все работы в которых по их содержанию возлагались на обходчика. Четыре  лесника-обходчика подчинялись объездчику.  Вот и Василий Иванович, работая лесником, обходил свои владения с великой любовью и ответственностью, перебирая, как четки, мысли, убегающие в далекое прошлое.
С двадцать седьмого года, сколько помнил себя, всегда был с совестью в ладу. Берег лес, его дары, веруя, что Матушка-Природа выручит и прокормит человека всегда, если беречь и разумно расходовать ее богатства. Ловил нарушителей, составлял протоколы. И били его, бывало, и убить обещали, но непримиримым оставался Василий Иванович к расхитителям: не давал вырубать лес, где не положено да без разрешения, не позволял отстреливать зверя, зная всех своих подопечных наперечет. А вот ягодные и грибные места всегда покажет, сваленное дерево разрешит распилить да на дрова унести: не жалко, не гнить же в лесу, да и людям польза. Уважали его за смелость и справедливость. До тридцать седьмого года составил семьсот протоколов о лесонарушениях. Голову держал трезвой, считал, что она и так от голода да нищеты российской, как во хмелю.
Хоть и тяжелое было время, голодное (шел 1937 год), но юбилей ему справили знатный –  тридцать пять лет, как проработал он лесником. Вот и решили наградить его за честность и преданность своему делу.  На четыре дня пригласили в Москву, выделили гида, водителя дали: показать столицу. За хорошую работу премией  наградили и спросили, что бы он хотел в столице на свои деньги купить? Обещали помочь приобрести все, что он пожелает. Василий Иванович удивил: вдруг, неожиданно для всех, попросил помочь купить велосипед (их в свободной продаже не было), зная, что в семеновской школе всего восемь учеников владели  этими удивительными «лошадками», так полюбившимися детворе. Двое сыновей Василия Ивановича учились в школе -  Николай и Карп. Стальной конь в ту пору стоил двести пятьдесят два  рубля - целый капитал! Ребята по очереди гоняли на этих мустангах, да разве можно удовлетворить мальчишескую потребность в лихачестве – пронестись с ветерком по Семенову: только разгонишься, а уже отдавать надо следующим. Помнит, как пришли его сыночки огорченными, что не досталось, не хватило времени «пробежаться» на двуногом друге. Хоть и удивились москвичи такому желанию, но велосипед помогли купить. Вот и привез лесник приз за свою долгую честную работу – велосипед!
У сыновей дух перехватило от такой радости. Теперь в школе будет девять двухколесных «коняшек» (никто и не помышлял оставить его дома). Добавится больше возможности окунуться в спасительное беззаботное детство, служащее лекарем от холода и голода, от обид и неудач. Больше всех Василий Иванович радовался за младшего сына – Карпа, не по годам смышленого,  нескладного, долговязого подростка, с большими оттопыренными ушами и бездонными голубыми глазами, в которых плескалась то озорная лучезарность, то вселенская пугающая грусть. Основательность суждений сына глубоко поражали своей взрослостью и радовали отцовское сердце.
 Сколько помнил себя Василий Иванович, голод и нехватка была и у его родителей, и у родителей других родителей: бабушек и прабабушек, дедушек и прадедушек. Все время кто-нибудь сосал из народа соки, оставляя ему нищенские крохи. Он часто удивлялся духу россиян, его жизнелюбию и жизнестойкости. Лесные дары да овощи – основная пища народа. Недаром говорят, что «щи да каша – пища наша», «…а чем проще пища, - думал глава семейства, - тем чище мысли. Вот и смекай, - размышлял Василий Иванович, – почему кровососы такие злые и вредные».
Тридцать пятый, тридцать шестой годы были особенно голодными. Весь пушной зверь на учете, а семью кормить надо. Карп часто с отцом бывал в лесу. То сено заготавливали, а с двенадцати лет и дрова на зиму готовить помогал. Ловили вместе  кротов, обдирали шкурки, сдавали в заготконторы. Дали за шкурки однажды отрез ситца. Хватило на две рубахи сыновьям. А в другой раз дали муки. Больше всех радовалась мать, Агафья Осиповна, страдающая, как хозяйка, из-за отсутствия провизии и возможности накормить кормильца муженька и деточек своих. Со старшим, Федором, Василий Иванович ходил на охоту: зайцев пострелять (по разрешению, конечно), опять же - за шкуры давали товар. Уток да рябчиков пострелять, какая - никакая все ж кормежка. Бывало, если удача снисходительной была, в стеклянные банки утятины насаливали. Радость у крестьянина всегда в руках: ружьишко с удочкой есть, значит, и радость посещает твой дом. И только детство, что бежит с тобой вприпрыжку, не ощущает время. Пузо брюквой да картошкой набьешь, опять же  - радость. Мяча нет? Вот уж не беда. Из старых чулок да дырявых носок делали мяч: летал с такой силой, что тебе настоящий.
Были  в Семенове и нищие. Те, у кого хозяин от потери духа заглядывал на дно бутылки, пропивая все, до последней соломинки. Да еще  погорельцы, оставшиеся без одежды и крова, потерявшие кормильца. Вот тогда  разваливалось все, и нужда брала за горло костлявой цепкой рукой. Такие людишки соглашались на все: кто просил хлебушка просто так, как нищий, не имея сил отработать. Кто-то  соглашался на любую работенку, только бы продлить эту нищенскую, проклятую, но такую желанную жизнь.
В 1937 году в детский дом города Семенов из Москвы, Коломны, Челябинска прибыло несколько детей, родители которых были репрессированы. Страшное время Террора не обошло и город Семенов. Миша Самойлов, Галя Осокина, Люба Крымова пришли учиться в школу №1 и попали в один класс с Карпом Ефимовым. По негласному соглашению к ребятам относились с повышенным вниманием и пониманием. Никаких упреков в их адрес не высказывалось. Каждый примерял ситуацию на себя, переживая и боясь за них, за ребят, за их сиротское детство. Никто не произносил слов «враги народа», где-то понимая, а где-то додумывая о страшной несправедливости этой ситуации.               
В детском доме хорошо учившиеся дети пользовались льготами: им разрешалось продолжить учебу в старших классах, выдавалась одежда и обувь получше, чем местным ребятишкам.  А педагоги и воспитатели: Елизавета Ивановна Пискунова, Лидия Ивановна Угланова, Геннадий Викторович Савинов, - стали для ребят настоящими наставниками, стараясь заменить детям их родителей, не оглядываясь на свои добрые дела, не боясь за последствия. Все понимали сложность времени и обстановки, но отдавать любовь обездоленным детям им никто не запрещал.  Ночная няня, тетя Настя Полевщикова, стала настоящей мамой всем ребятишкам детского дома. Сколько она утерла и высушила детских слез…
Обстановка была тревожной: поговаривали о войне. Слушали неутешительные новости в сводке по репродуктору, веря и не веря в эти слухи. Но в сердцах людей горела отвага, особенно у мальчишек, которые рвались в военные училища. Поступил в военное инженерное училище сын Василия Ивановича, Николай, окончивший в 1940 году школу (стал в последующем военным, дослужился до полковника).
Когда началась война, Карп окончил девять классов. Рядом со школой располагалась авиационная часть, в которой молодые летчики проводили тренировки на новых моделях самолетов. Мальчишки заглядывали в заборные щели, надеясь услышать что-нибудь о военных действиях, о противнике, о наступлениях Красной Армии, - что было особенно важным в это тяжелое время. С одним из летчиков дружила семеновская девушка Вера Знаменская, одноклассница ребят, влюбившаяся в молодого лейтенантика Бориса. Вера добилась своего: Борис не смог устоять перед сероглазой красавицей, и они встречались на зависть остальным девчонкам. Местные девчата от одного слова «летчик» трепетно сжимали кулачки и закатывали глазки, поэтому Верке завидовали все. Слово «летчик» было магическим. Встречаться с летчиком считалось высшим шиком для любой девушки. Борис не обижал Веру, относился к ней с трепетным уважением, но если он имел увольнительную, то они целовались до первых петухов. Счастливая одноклассница как-то познакомила ребят со своим избранником, крепко держа его под руку.               
- Ребята, - заверещала она, увидев неразлучных друзей, направляющихся к речке покурить (подальше от родительского взгляда), – да постойте же!
Те  нехотя переглянулись и остановились, хотя их распирало любопытство: каким все же оказался ее избранник?
- Борис, - просто и открыто представился военный.  - Вера много мне рассказывала про вас, будем дружны.
Мальчишки не поняли: то ли он спрашивал, то ли утверждал, но как по команде ответили:
 - Будем…
 Вера нравилась почти всем ребятам: красивая, стройная, сероглазая, доверчивая, как малое дитя, но ребята и взглядом боялись выдать эту сердечную тайну, оберегая ее даже друг от друга. Сейчас их волновали другие ценности – сводки о войне. 
С тех пор они часто встречались с лейтенантом, беседовали, но того, что интересовало ребят больше всего, от Бориса было не дознаться. Молодой летчик ребятам понравился сразу: он был похож на Веру своим открытым и доверчивым взглядом.
- Хороший мужик, - как-то между делом сказал Володька Разорвин, стараясь  говорить по-взрослому, чуть растягивая слова, сплевывая в сторону для убедительности. Он говорил с пренебрежением, чтобы друзья были уверены, что достоинства Знаменской его совсем не волнуют, - такой не обидит.
Все сразу поняли, что он имел в виду, кивнули в знак согласия.

Дом, в котором жил Карп, находился рядом с расположением артиллерийской части. Подростки уже покуривали, «стреляя» папиросы у знакомого старшего лейтенанта-артиллериста, которого тоже звали Борисом. Его цепкий взгляд прожигал, казалось, насквозь, как два лазерных луча. Карп всегда вздрагивал, когда встречался с ним глазами. Старший лейтенант с ухмылкой относился  к взрослеющему поколению: то ли жалел их, то ли наоборот, равнодушным был к здоровью пацанов - трудно сказать. Он всегда баловал ребят папироской. Вел с ними отвлеченные разговоры: о рыбалке, о девчатах. Его особенно интересовала эта тема, но мальчишеские сердца горели огнем протеста: такие разговоры не удовлетворяли мальчишеское любопытство теперь, когда Родина в опасности. Они считали, что надо говорить о силе и непобедимости такой великой страны, как Союз Советских Социалистических Республик, и расспросы об амурах оставались без ответов. 
Как-то старший лейтенант, Борис Петрович, попросил ребят показать рыбные места на местной речушке, обещая о такой услуге не забыть, щедро одаривая каждого папироской. На рассвете, как договорились, в условленное место пришел только Карп.  Артиллерист пришел с какой-то женщиной и военным. Расспрашивать не полагалось. Мальчишка озирался по сторонам до последнего, надеясь на приход товарищей.
- Проспали твои друганы, - докуривая папироску, проронил Борис Петрович.  – Ждать больше не могу, пошли, - отчеканил он по-военному.
Повернувшись к женщине, он чуть дотронулся рукой до ее лба. Та покорно приняла этот странный знак внимания и печально посмотрела ему в глаза.
- Иди, Кора, не жди, -  и отвернулся, тут же забыв про ее существование.
Карп оглядывался дважды: женский силуэт растворялся в предутренних красках, но не исчезал.
- Жена, - обронил военный, словно объясняя свои действия мальчишке.
  Карпу стало неловко, будто он подглядывал в замочную скважину за чужими отношениями. Он больше не оглядывался. «Я ребят, может,  надеялся увидеть, - мысленно возразил подросток лейтенанту». Но мысли почему-то возвращались к странной женщине с не менее странным именем. Спустились к Керженцу, такой чистой и славной речушке, утопающей в зарослях кустарника, отражавшей купавшиеся звезды, плавно покачивающиеся в бегущих водах (по цвету воды, по облику берегов речушка напоминала  реку Кокшагу, такую же спокойно-игривую. Карп показал небольшую заводь, спрятавшуюся под развесистой ивой. Здесь было заповедное место клёва у ребят, - и, распрощавшись с мужчинами, быстро пошел назад. Чуть светало, хотелось спать, но какое-то смутное беспокойство засело в груди. Кора уже ушла, чему юноша очень удивился: он был уверен, что жена  старшего лейтенанта все стоит и грустными глазами смотрит вдаль. Непонятное чувство волнения прокатилось по всему телу. «Что это со мной?»  – юноша отряхнулся, как от мороза, и быстрее зашагал к дому. После этого случая он стал избегать встречи со старшим лейтенантом, сам не зная почему.
Каждый день накручивал новые события, и вчера уходило в далекое прошлое.
   Десятый класс заканчивали в военное время. Август и сентябрь 1941 года, жаркая страда уборки колхозных урожаев:   зерновых и картофеля. Октябрь, ноябрь и вплоть до середины декабря работали на оборонных укреплениях вокруг города Горького: копали противотанковые рвы. Иногда от усталости хотелось забросить лопату куда подальше и убежать от действительности, так не сочетавшейся с задором молодости. Но тут же (сами боялись своих провокационных мыслей) верили, что их труд помогает Родине стать сильней. В 1942 году учились тоже урывками, больше работали: и вагоны грузили лесом, и помогали рыть траншеи.
  Когда пришла пора выдавать аттестаты, то не оказалось нужных бланков, и всем выпускникам выдали простые справки об окончании школы. Было два выпускных класса. Все повзрослели за время войны на десяток лет. Одна мысль тревожила всех: «На фронт!»
 25 августа 1942 года призвали в армию вместе с Карпом и его друзей: Володю Разорвина, Володю Федорова, Илью Бородулина, Анатолия Бобкова. Всех ребят направили в пулеметное училище в город Тулу. Прибыли туда 28 августа. Два дня ознакомления,  и с первого сентября - учеба. Время военное, сопли распускать некогда, - все это понимали. Занятия проходили по-военному: четко и целенаправленно. Занимались серьезно, много, изнурительно, стараясь все премудрости военного дела заложить в основу души, своей сути, чтобы пригодиться Родине,  успеть применить свои знания на войне. Карп даже о дне своего рождения забыл, и четвертое октября прошло как обычно. Юноша отличался от остальных ребят собранностью, сообразительностью и исполнительностью. При росте один метр восемьдесят три сантиметра он быстрее всех умудрялся перелезть, перепрыгнуть, переползти, сообразить, применить.               
Шестнадцатого октября занятие по инженерно-военной подготовке проводили в поле. Был небольшой перерыв, курсанты разбрелись, как стая гусей без присмотра. Каждый отыскал заветный кусочек земли и, блаженно растянувшись, старался отдохнуть за короткое отпущенное время.  К преподавателю подошел командир учебной роты. После недолгого разговора они подозвали курсанта Ефимова. Командир роты, обращаясь к Карпу, ни разу не посмотрел ему в глаза. Его мертвенно-бледное лицо было застывшим, словно неживым:
-   Курсант Ефимов, вас в казарме ожидает комиссар батальона.
-  Слушаюсь! - отчеканил Карп и направился с командиром учебной роты в расположение. Там его встретил комиссар, при котором были еще два офицера. Комиссар пытливо оглядел курсанта и отчеканил:
-  Курсант Ефимов, вас, как отличника боевой и политической подготовки, направляют на учебу в училище Верховного Совета в Москву.
 Карп долго соображал: почему он один такой счастливчик? Многие ребята заслуживали того же. Но время не позволяло разводить сантименты ни минуты, и счастливчик, шагая за военными, издали крикнул:
- Володь, пока. В Москву еду, учиться! – и гордой походкой, чеканя шаг, направился в новую, незнакомую, но такую ответственную жизнь.
На грузовом автомобиле в кузове с двумя офицерами доехали до Подольска, а там - на поезд и в Москву. Мысли курсанта путались от свалившегося счастья. В Москву! Это только в мечтах можно было учиться в столице, в сердце необъятной Родины. На душу опускалась какая-то торжественность от происходящего, немного распирало самолюбие за высокое доверие, оказанное простому парнишке из маленького городка Семенов. Он представлял себя в чине генерала, разгромившего со своей армией врага. Курсант  смотрел в свое далекое будущее, переплетая свою жизнь и сердце с жизнью и сердцем великой страны – России! Воля собиралась в единый кулак, Карп мечтал, как он будет учиться, поражая свое воображение достигнутыми результатами.
Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Эти строки набатом стучались в мысли, высекая из глаз священные слезы решимости и воли, желания служить и отдать себя без остатка этому великому служению.
Прибыли на Курский вокзал ночью. Офицер куда-то позвонил, подъехал автобус. Молодой человек сел в него вместе с тремя военнослужащими. Никто не разговаривал. Во всем проглядывалась какая-то пугающая, незнакомая торжественность: в сдержанных разговорах, в молчании, во взгляде, даже в повороте головы. Карп понимал, что учеба в таком месте обязывает к особым отношениям и поведению, и принимал все происходящее как должное. Замелькали огоньки какого-то здания. Подъехали к железным воротам. Они раскрылись, подобно крыльям огромной черной птицы, и проглотили автобус, как маленькую пташку. Въехали в небольшой дворик, окруженный зданиями. Окна, окна…  Зашли в комнату. За столом сидел военный. Сопровождающие вышли в другую дверь, а молодой человек остался в коридоре.
Вот он - ответственный момент! Сердце курсанта колотилось от предстоящей важной встречи с военными - педагогами училища. Ноги предательски ослабли, и он опустился на скамейку, стоявшую у двери.
- Встать! Кто тебе разрешил сесть? Ублюдок!
Сидевший за столом вскочил и подбежал к прибывшему солдатику. Курсант не сразу сообразил, что этот крик, похожий на вопль, относится напрямую к нему. Молодой человек смотрел на военного, и полуулыбка непонимания блуждала на растерянном  лице, как маленькая лодчонка в огромном океане, не зная, где ее причал.
- Встать! Лицом к стене! – орал военный.
Карп с трудом поднялся и шагнул к стене, не веря, что это происходит с ним. «Уж очень строгие правила»,  - мелькнула спасительная мысль об училище. Вышли сопровождающие и пригласили в комнату. «Ну, наконец-то», - стучались мысли в голове юноши. Его обыскали, сняли ремень с шинели и с брюк, заставили отдать шнурки с ботинок, сорвали звездочку с пилотки и вывели в коридор. Молодой лейтенант (оравший на него) проводил его на улицу. Там его посадили в автобус и повезли неизвестно куда. Молодого курсанта отвели… в камеру.  Ему объяснили, что он находится в Лефортовской тюрьме, где происходит расследование дел.
Мысли Карпа застыли. 18 лет! Нет сомнений, что это недоразумение, утром все прояснится. «Может, я что-то не так  ответил на уроке там, в Туле, в пулеметном училище?» - человек искал объяснения происходящему. Огляделся. Одиночная камера. 2,5х4метра, койка, матрац… Единственная ночь, где можно было поспать. Если бы он знал, что его ждет…
Лефортовская тюрьма в те годы находилась в подчинении КГБ (ныне ФСБ), со всеми вытекающими последствиями.
Переворачивает человека любовь или беда, когда их не ждешь, когда поджидают они за поворотом и обрушивают всю непознанную  мощь и силу тебе на плечи, и давят, стараясь проверить крепость твоих душевных мускулов.
Карп перебрал в памяти все разговоры с друзьями в училище, все задания, выполненные за короткий срок учебы. Недоумение заполняло все мысленные пространства, давая возможность организму привыкнуть к новому распорядку жизни.
«Семнадцатая камера, - думал Карп, - в сумме восемь, бесконечность. Бесконечность тюрьмы или все же бесконечность жизни? Не может же быть бесконечность тюрьмы? Да и за что?» Мысли спасительными ласточками гнездились в воспаленном мозгу, заставляя верить там, где, казалось, надежде совсем нет места.
Утром подали баланду и хлеб - тяжелый кусок то ли протухшей картошки, то ли какой-то вязкой каши, не имеющей ничего общего с хлебом. Этот ком  не лез в горло.  Душили слезы и спазмы тошноты. Спать не хотелось, мысли не давали покоя, ища в лабиринтах памяти ответ. День пролетел, как один миг. Время потерялось в пространстве вопросов, не давая душе ни одной спасительной мысли. В двадцать два часа объявили отбой, и тут же открылась дверь, прохихикав в лицо ржавыми петлями. Карпу казалось, что в тюрьме всё пропиталось злом. Его увели на допрос.
 В комнате, куда привели, пахло холодом и чем-то еще незнакомым. От этого запаха озноб пробежал по всему телу.   Обшарпанные, грязные стены и бетонный пол, казалось, сами источали этот дурной холодный запах.  За столом сидел серьезный человек в больших очках. Покрасневшие глаза смотрели на юношу с сочувствием. Сердце у Карпа сразу запрыгало, как птенчик, надеясь, что клетку откроют, и он будет свободным.
- Ефимов Карп Васильевич? – голос был тоже уставшим.
Заключенному казалось, что вот сейчас военный скажет: «Прости друг, произошла ошибка», - и, извинившись, вернет звездочку с ремнем и шнурками, и увезут его назад в пулеметное училище. «Нет, лучше сам уеду. Только бы отпустили. Доберусь». Лицо юноши оживилось, глядя на этого доброго человека.
- Так точно, - отчеканил с надеждой курсант. Получилось как бы радостно, голос звенел от ожидания.
 Капитан поднял удивленный взгляд и с любопытством долго разглядывал вошедшего.
- Такой высокий, в отца? – неожиданно прозвучал вопрос.
- Отец был высоким, но я выше его, - тихо, но отчетливо ответил юноша.
- Вот и я говорю высокий, сними-ка ботинки, - капитан откинулся на спинку стула, понимающими глазами уставившись на заключенного. Карп недоуменно топтался, оглядываясь вокруг: грязный бетонный пол, казалось, был покрыт льдом, таким  холодом тянуло под штанины. Не понимая, зачем надо снимать обувь, он все же снял ее и босыми ногами встал на пол. Ноги обожгло, прошив все тело липким холодом.  Мысли, как озябшие воробьи, лихорадочно запрыгали и, не найдя пристанища, обреченно известили хозяина: «Все, это конец».
Безнадежность заполнила все пространство. Юноша вдруг почувствовал, что он будто в воздушном шарике: дышать стало нечем, он закашлялся.
- Ты что, больной? – участливо спросил капитан.
- Никак нет, - еле отдышавшись, выдавил молодой человек.
- Ну вот, теперь пониже стал, а то мне голову задирать неудобно, - цепкий взгляд военного и его холодная ухмылка казались холоднее бетонного пола.
В углу на скамейке заржали два мужских голоса. Карп не заметил этих мужчин, безмолвно сидевших за его спиной.               
- Расскажи про заговор, с кем ты хотел свергнуть советскую власть и навредить нашему вождю – Сталину?
- Я ни с кем не был в заговоре и не собирался свергать советскую власть…
Он не договорил, его сзади ударили дубинкой в область почек, перед глазами побежали красные круги.
- Ты должен убрать из лексикона частицу  «не», понял? – капитан говорил все так же устало.
Второй удар по почкам перекрыл дыхание. Но никому не было дела до его дыхательных упражнений. Рядом, теперь чуть глуше, всё также звучал монотонный голос:
- Скажи, что частицу «не» я произносить не буду.
Карп хотел было сказать «не буду», но в этом слове есть эта частица,  а без нее получалось, «буду».
- Буду, - тихо выдавил он. Заключенный уже не считал удары. Если падал, его тут же поднимали.
- Подпиши чистосердечное признание в своей измене, и тебя перестанут бить, - как сквозь заткнутые уши услышал он уставший голос капитана…
Допрос продолжался до утра. Ног своих он уже не чувствовал, они были красными, словно гусиные лапы. Утром его утащили в камеру. Где-то в подсознании билась мысль: «Воды, горячей воды…» Узники  уже позавтракали, значит, горячего кипятка ему не видать. Онемевшая спина ныла нестерпимой тупой болью. Мыслей не было: их выбили. Полное отупение. Лечь не разрешалось. Железный стул прикручен к полу, как и маленький столик. Он не знал, сколько он так просидел. Наваливался спасительный сон, но отвлекали ступни ног, как две отдельные глыбы льда, зачем-то прикрученные к его ногам. Юноша с трудом подоткнул их под себя и сел на них, чтоб хоть немного отогреть. Он поначалу не чувствовал боли. Два куска льда под задницей. Кровь медленно поступала к окоченевшим ногам, но когда вернулась чувствительность, невыносимая боль скрутила, пронзив  весь организм.  Казалось, что железный стул добавлял страданий.  Арестант сунул ноги в ботинки. Его стало трясти, будто по жилам вдруг побежала ледяная вода. Превозмогая боль, Карп старался растереть ступни ног непослушными руками. Он хотел жить. И жизнь побежала, спасая свое существование. Подошвы горели, сделалось тепло, и спасительный сон окутал, как темным одеялом. Но тут же раздался оглушительный удар в дверь:
- Не спать! – прорычал голос.
Юноша не помнил, что ел в обед, что давали на ужин, смертельно хотелось спать, и больше ничего не надо было в этой жизни. Спина ныла от жгучей, какой-то огненной боли, стреляя в копчик и ноги пронзительными ноющими стрелами. Прозвучал отбой, Карп мешком свалился на кровать. Вонючий матрац показался детской колыбелью, но не успел он распрямить истерзанное тело, дверь отворилась.
- Встать! Руки за спину! – услышал он ор сквозь сомкнутые веки.
Узник не верил, не хотел слышать, понимать, что пытка повторяется. Заплетающимися ногами он побрел на допрос.
За тем же столом сидел моложавый майор с приветливым улыбающимся лицом. На скамейке сидели два человека в солдатской одежде без знаков различия.
- Фамилия ваша Ефимов, а звать Карп? – искренняя улыбка не вязалась с окружающей обстановкой. - Какое старинное и редкое имя, - рассматривая бумаги, как старому другу, по-приятельски произнес майор. - Имя одно такое в вашем селении?
- Одно, больше не встречал, - выдавил Карп.
- Вот и мы, вот и мы… - военный встрепенулся. – Ну что, Карп Васильевич, говорить будем правду? Ах, да,  - он будто вспомнил что-то, - в ногах правды нет, –  майор махнул рукой, и два человека приволокли короткую, но высокую скамейку. Чувствовалось, что она очень тяжелая.
- Садитесь, - с улыбкой предложил майор, - высокому человеку и сиденье высокое. Вы как на троне будете, только, правда, без спинки трон, - он участливо заглядывал в глаза. – Но на троне надо сидеть, как королю: спина прямая, руки сложены на груди, вы в раздумье, решаете высокие проблемы, - он искренне улыбался, будто и впрямь не было тюрьмы, а они просто закадычные друзья, решили провести какую-то занимательную игру.
Карп оглянулся на скамейку: монолитное железное сооружение: перекладина находилась ближе к лопаткам, даже подпрыгнув, сесть на нее было невозможно.
- Помогите ему взойти на трон, - глядя смеющимися глазами, ласковым голосом приказал майор.
Два человека тут же выросли по обе стороны Карпа. Но с первого раза не получилось водрузить узника на скамью, слишком долговязая фигура юноши, при семидесяти пяти килограммах, была тяжеловата.
- Дайте ему стульчик, - приказал майор.
Встав на стул, Карп сел на скамью. Она была короткая и узкая, сидеть было неудобно. Края скамьи врезались в ягодицы, выпрямленная спина и сложенные руки напрягали все мышцы, ноги беспомощно повисли. Но первое время было даже лучше сидеть, чем стоять.
- Теперь подробно расскажите, как вас затянули в преступный заговор против Родины, против народа и Сталина. Вы, наверное, просто не понимали, что это преступно, не так ли?
- Меня никто никуда не втягивал, - внятно произнес юноша, - я не участвовал ни в каком заговоре.
- Вы, вероятно, забыли? Посидите, отдохните, может, что-то и вспомните, - он вышел из комнаты, оставив надзирателей. Стоило ослабить спину, - тут же получал дубиной ощутимый тычок в спину, вздремнуть не было возможности, расслабиться тоже. На плечи наваливалась свинцовая тяжесть. Ноги онемели, ныло почему-то в бедрах, отдавая в ягодицы и пах.  Ноющая боль возвращалась и, пронизывая крестец, неслась в голову с такой силой, что хотелось кричать. Голова распухла от напряженной боли, не отпуская ни на минуту. Шея затекла, давя на плечи какой-то невыносимой тяжестью. Хотелось встать и умереть стоя. Он никогда не предполагал, что сидеть со свешенными ногами и выпрямленной, напряженной спиной, это сама по себе уже пытка. Нет опоры, позвоночник устает, кровь застывает в жилах, а мышцы в таком напряжении, что скручивает все тело от нестерпимой боли. Не покидало ощущение, что сверху на него постепенно накладывали мешки с речным песком,  и жилы уже не выдерживали этой тяжести, готовые в любую минуту лопнуть. Одна мысль стучалась в юношеской голове: «За что?!» Восемнадцать  лет остались где-то на другой планете, в другом времени, в другом измерении  нереальной жизни. Казалось, что та жизнь промелькнула за один миг. Карп не мог отыскать в этом  ее коротком отрезке, таком ярком  и добром, ничего грешного: ни в разговорах, ни в поступках, чтобы сегодня состариться на двести лет за какие-то короткие дни и ночи пыток. Боль разрывала тело на мелкие части, навалившись свинцовой тяжестью. Он опустил руки, успев поменять позу. Боль немного отступила, но тут же обожгла другая – удар дубиной по плечам на миг отключил сознание, заполнив шею и голову гудящей болью. Узник чуть не свалился со своего трона.
- Сесть прямо, руки сложить, - орали два существа в человечьем обличии, охаживая несчастного дубинками с обеих сторон. Будто голодные псы, ожидающие смерти своей жертвы, чтобы оторвать лакомый кусок
- Он больше не будет, - майор стремительно вошел в комнату. Псы, как по команде, замерли и «отползли» на свои позиции. Карп ничего не слышал, не видел, тело выполняло приказы машинально. Сознание отключилось от происходящего. Оно сосредоточилось внутри, отогревая душу, словно зяблика, одной мыслью: «Выживи, выживи, выживи!» Оно пропускало какие-то бессвязные звуки, доносящиеся как будто из другой комнаты с закрытыми окнами и дверями. Оно больше не допускало ни одного внятного слова в свое восприятие, чтоб сохранить свою сущность на потом, когда жизнь изменит свой окрас. Мысленное отупение было спасением для обреченного на муки человека, давая  возможность внутреннему стержню закалить волю, взять в кулак нервы, не дать им разгуляться в болезненном аду, запрещало уйти в нереальный мир, откуда нет дороги назад. Работала система защиты организма. Пришла первая спасительная мысль: «Это надо выдержать, это надо пережить».
Карп не помнил, как его вернули в камеру. Очнулся только к вечеру, находясь в оцепенении весь день: машинально съев ужин (в обед он себя не помнил), с какой-то затаенной осторожностью ждал отбоя, веруя, что сегодня его оставят в покое.  Но не успел он даже прилечь на матрац, такой желанный, уткнуться в его вонючую прелесть и умереть, хотя бы до утра, чтобы в этой смерти дать организму выпрямиться, найти ту капельку силы, что поможет выстоять в смертельной схватке с реальностью. Но ему не давали спать ни днем, ни ночью.
В этот раз его встретил волк в обличии лейтенанта. О таких человекообразных говорят, что они питаются даже падалью, вылижут нечистоты, лишь бы их заметили и отметили.
Он сразу стал орать, пугать, обещать такие пытки, от которых «не только родную маму продашь, сам себя закопаешь».
На миг сердце юноши дрогнуло, но только на миг. Обволакивающая глухота заполняла все клеточки мозга, отсекая тело от души, чтобы физическое не заглушило  духовное и физическая боль не причиняла боль душе, чтобы потом она могла врачевать его, возвращая своей силой  к жизни.
На все угрозы и вопросы он монотонно твердил о своей невиновности, о своей непричастности к заговору. Его раздели и положили вниз лицом на бетонный пол, заплеванный, грязный, пропитанный кровью и пахнущий мышами. Он потерялся во времени. Тело закоченело, его била мелкая дрожь.
- Что, друг, хочешь погреться? – псы всегда были наготове. Он сначала не понял, что они делают, сознание медленно впускало происходящее. Его топтали ногами, «разогревая» закоченевшее тело. Сознание отключалось, будто выключая свет внутри, заставляя «спать» душу, предоставляя телу самому выживать в лапах смерти. Только Дух, этот могучий человеческий стержень, держал в связи тело и душу своими невидимыми нитями, продлевая жизнь человеку. Временами его переворачивали на спину и «отогревали» уже другую половину тела, давя на жизненно-важные органы, проверяя их крепость. Но лишь одно чувство, прорываясь сквозь сознание, как иглами кололо душу: унижение. Нервы, как струны, напряглись, вытягивая  душевную силу.
Снова камера, бессонный день. Узник тупо сидел на железном стуле, став его неотъемлемой, такой же неодушевленной частицей. 
Ближе к вечеру тело палило от боли: истоптанные пальцы не сгибались, многие были сломаны сапогами «псов». Горели раны на теле, где содрали сапогами кожу. Нудно ныли припухшие колени. Сквозь пелену мыслей он услышал попискивание. Открыв глаза, он увидел маленького мышонка, сидевшего прямо на столе на задних лапках, умывавшегося после обеда. Человек обронил крошку протухшего хлеба, но это живое создание радовалось малой милости, способной продлить ему жизнь. «Вот и нас пытаются превратить в мышей, не способных мыслить и духовно расти, заставляя стоять на цыпочках перед хозяевами жизни», - пришла горькая мысль. Этот мышонок вдруг явно дал почувствовать, что опускаться до пресмыкающихся нельзя. Даже если придется поплатиться за это жизнью. Юноша всем сердцем ощутил, что есть только две дороги: дорога Человека - Совести и Веры; и дорога Зверя - Пакости и Предательства. Жар разлился по всему телу, врачуя и заживляя раны. Он вдруг ощутил, что за ним - миллионы его сограждан, которые, не оглядываясь, отдают свою жизнь во имя Жизни и Любви на Земле. Каждый пришел выполнить свой жизненный урок, подчиняясь року – светлому человеческому пути. И если он принимает выпавшее на его долю испытание, значит, он должен стойко его вынести, не ослабить свою волю, жажду к жизни и радости. Маленький мышонок стал для него знамением и озарением, милостью Всевышнего сошедшей на дно бездны.
- Спасибо тебе, - слипшиеся губы не давали внятно произнести слова, – спасибо тебе, - выдохнул узник громко, чем напугал мышонка. Тот спрыгнул и исчез в темном углу. Но в камере сидел теперь другой человек, жаждущий выжить и выдержать любое испытание.
После отбоя его уволокли на допрос.
За столом сидел огромный человек в чине подполковника. Он был неуклюжим, с толстыми короткими руками. Заплывшие жиром глаза светились злыми цепкими щелочками, не предвещая ничего хорошего. Он несколько раз дотронулся до петлиц, будто смахивая невидимую пыль. Было понятно, что звание он получил недавно, и это его отвлекало от текущих дел. Но это давало и неограниченные полномочия его действиям.
- Вы сохраните себе жизнь, если сейчас же признаетесь и подпишете документ. Ваша вина доказана, зря упорствуете, - он опять стряхнул с погон невидимую пыль и уставился немигающими щелочками на Карпа.
- Я не виноват, - выдохнул юноша,  но он не успел ничего добавить, как жирное существо вскочило. Оно было маленького роста, с большим животом. Китель мешал двигаться, топорщась на выпуклом «мяче». Существо расстегнуло пуговицы, высвободив свой курдючный живот, и вплотную придвинулось к узнику. Карп вдруг ясно увидел мышиные глазки и такие же мышиные усики. «И мысли его мышиные», - мелькнула мысль.  – «Напился народной крови и растолстел», – юноша внутренне вырос над этим кровожадным хищником и приготовился к бою. По жилам побежала невидимая сила, разогревая мысли и остужая физические боли.
- У тебя голова не соображает, да? Ее освежить надо? – слюни разлетались в разные стороны, как обезумевшие лягушки из болота. От «мыши» разило перегаром. Организм Карпа сработал мгновенно: тошнотворные спазмы прокатились от кадыка до кончиков пальцев ног. Юноша слегка отшатнулся.
- А, ты еще начинен чувствами? Освежить! – заорал он так, что у самого перехватило голос. Он зыркнул щелочками на псов, и те кинулись к Карпу. Несчастного опять раздели и поставили кверху ногами. В голове зашумело. Он не помнил, сколько так простоял; спина была прижата к стене, ноги продеты в какие-то петли, чтобы удержать непослушное тело. Дубинами с двух сторон поддерживали такое положение. Затылок будто сплющило, глаза стали тяжелыми, словно к ним привесили по пуду груза, вытягивая их этой тяжестью из глазниц. Казалось, еще немного - и глаза вылетят из орбит. Когда периодически били по пяткам, по ступням ног, боль, как свинцовая пуля, неслась от ног к голове, к глазам, выдавливая их наружу. Несчастный терял на время сознание, возвращаясь в этот перевернутый мир от очередного ушата ледяной воды. Она на время снимала боль, которая потом, как голодная гиена, набрасывалась на несчастного с новой силой. Псы тоже устают. Высвободили ноги, и живой труп упал плашмя на бетон, тут же от боли потеряв сознание. Шея осталась целой: будто знала, что надо спружинить.
 В этот день он не ел. Сознание то покидало его, то возвращалось. Полное отупение отключило мозг от реального времени. Он плавал между жизнью и смертью, как маленький парусник в огромном океане, который постоянно штормило. Но, говорят, когда человек нужен еще на Земле, если ему предстоит сделать что-то выдающееся для своей Родины, Творец укрепляет Дух, чтобы не сломили испытания и пытки человекоподобных, не дает переступить грань параллели, где тело уже не имеет значения.
Что надо было выполнить Карпу, никто не знал, кроме Бога и Времени. Шесть месяцев ему не давали спать, истязая человеческое тело нечеловеческими пытками. Постоянно сравнивали показания, просеивали ответы через канцелярские взгляды, находя в них неуверенность и сомнения, принимаясь с новой силой за допросы. За шесть долгих месяцев от восемнадцатилетнего паренька ничего не осталось: при росте сто восемьдесят три сантиметра он стал весить пятьдесят килограммов, как маленький барашек. Его, как былинку,  качало от легкого дуновения. Переломы на пальцах много раз неправильно срастались, уродуя узлами руки человека. Колени были распухшими и горячими. Насквозь простуженный, с отбитыми почками, потускневшими голубыми озерами глаз, Карп напоминал изможденного старика, стоявшего на краю смерти. Маленькая мышка прижилась рядом с человеком, бесчувственно поедая его хлеб, продлевая этим мышиную жизнь. И человеческая жизнь отличалась от жизни мыши только тем, что за этот вонючий кусок, именуемый хлебом, у человека отнимали жизнь, выбивая человеческие чувства. И только согласившийся на мышиное существование, мог удовлетворяться этими подачками, продавая себя и совесть, жизнь свою и товарищей, не оглядываясь на священную Русь, не веря в нее. Рассея – Сеющая Свет, Солнечная Река Жизни, неразрывно связанная со своим солнечным народом. 
Жизненный урок, длившийся полгода, закончился. Человек победил! Но его тело напоминало засохшую обкусанную лепешку, будто изгрызенную мышами. Объявили, что следствие закончено и его переводят в Бутырку.
Справка: Лефортово - следственная тюрьма. Была образована в 1880 году.               
Самый известный изолятор ФСБ – «Лефортово» – находится в Москве на Энергетической улице. По количеству VIP-узников эта тюрьма может претендовать на статус главной в стране. В разное время там сидели известный писатель и лидер национально-большевистской партии Эдуард Лимонов, бывший красноармейский олигарх, главка КрАЗА Анатолий Бочков, полковник КГБ Александр Литвиненко, руководитель МЕНАТЕПа Платон Лебедев, глава службы безопасности ЮКОСа Алексей Пичугин, американский шпион Эрманд Поут, зам. генфирентмора «Ахрофпота» Николай Глушков, убийцы Сергея Юшенкова – Михаил Коданев, Председатель Верховного Совета РОР Руслан Хасбулатов, вице-президент Александр Руцкой…
При вместимости в двести человек в «Лефортово» обычно размещались не более пятидесяти человек. По подсчетам писателя Лимонова, обитаемы лишь два из четырех этажей тюремного карцера. Пятнадцать прогулочных двориков расположены на крыше тюрьмы, куда зэков поднимают два лифта. А в центре тюрьмы «находится обширный пульт, где стоят несколько экранов-компьютеров и микрофоны прослушки».               
… В июле 2005 года Президент России распорядился передать в ведение Минюста все следственные изоляторы ФСБ, в том числе главную тюрьму страны – СИЗО «Лефортово». Правда, ФСБ уже лишалась «Лефортово», еще в 1914. Но через полгода из «Лефортово» свершили побег, притом первый в истории этой тюрьмы: бежали двое уголовников. Чекисты пожаловались, что МВД не в состоянии как следует охранять арестантов. И в 1997 году «Лефортово» и другие спец. СИЗО вернулись в подчинение ФСБ.   
               
 Бутырка после Лефортово показалась родным домом, санаторием. Нары в два этажа, и вокруг люди. Ему достался верхний ярус.
После отбоя, уткнувшись  в доски, пропахшие потом и кровью, смертью и надеждами, Карп на миг замер, гадая, что же принесут ему эти безмолвные свидетели человеческих судеб?  Голова гудела и кружилась. Тело куда-то падало, напоминая о существовании пронизанных болью, изуродованных конечностей, кровоподтеками, вопящими при малейшем шевелении. Сон, спасительный сон где-то заблудился и никак не хотел подпитать человека своей оживляющей силой. Он утратил свои функции и не мог их вспомнить. Но Дух, этот могучий стержень, хватался одной рукой за Вселенскую мощь, другой – за мощь предков, их любовь и силу, монотонно стучась в сознание: жив, жив, жив… И тело, подчиняясь этому великому позыву, собиралось в комок, становясь железным, запрещая чувствовать боль, мешающую выживать. Жгучая боль заглушала нападки других кровососов – клопов и вшей, накинувшихся на свеженькое «лакомство» с бешеной силой. И все же это была жизнь.
 Днем люди приглядывались к новеньким  потухшими вулканами глазниц, еще  дымящихся внутренней  силой надежды, хранившие внутри своего пожарища маленькую искорку тепла, оставшуюся от прежней жизни, укрывая и пряча этот драгоценный живой уголек от посторонних. Долговязая фигура Карпа, похожая на  обтянутую кожей  сгорбленную палку с блеклыми водянистыми глазами, привлекала внимание.  Голубизна  глаз выцвела, словно тряпка, выгоревшая на солнце, прикрывая своей блеклостью душу,  чтобы не вызывать гнев у властвующих псов. Они плохо реагировали на его голубые озера. Царство теней шевелилось, передвигалось, скрипело, кашляло. Голоса были приглушенными, невнятными. Если закрыть глаза, этот мир напоминал старый мотор, работавший тихо, но старательно пыхтя и фыркая. Этот гул даже убаюкивал, по крайней мере, не было больше одиночества, липкого и холодного мрака. Здесь была жизнь, как в замедленном кино:  зазомбированные тени  шевелились, пытаясь быть похожими на людей. Одна из теней направилась к Карпу. Его живые лихорадочные глаза говорили, что в нем живет еще надежда на скорое освобождение. Мятущийся блеск глаз выдавал болезненное душевное состояние.
- Ты из Семенова?
- Да, – Карп пристально посмотрел на подошедшего.
- Не узнаешь? – сокамерник вглядывался в лицо парня. – А я смотрю: ты или не ты? Да, постарались… - он вздохнул и махнул рукой, будто отрубил тех, кто «постарался». – Я Борис! Не помнишь? Полк летно-истребительный помнишь? Веру Знаменскую помнишь? – он старался расшевелить воспоминания, ища искорку в потухающем костре. И, не дожидаясь ответа, говоря уже самому себе, глубоко вздохнув, углубился в воспоминания: – Какое было время! – Борис мечтательно закатил глаза. - Осваивали новую технику, новые самолеты ЯК-1, ЯК-3, АИЖ-17! Это же машины! - лицо его порозовело, глаза горели живым огнем, что само по себе казалось здесь ненормальным. Мужчина часто сглатывал, будто укладывал те события, тот потерянный свет в свое нутро, разгораясь, как сухая головешка от малейшего воспоминания. - Какая техника! Стальные кони поражали своей выносливостью и проходимостью. Я летал! - он на миг замолчал, и вдруг заурчал, как мотор. Узник  парил в облаках на стальных птицах, забыв страшную действительность. – А мотор  ЯК-7? – он, как мальчишка, повел рукой незримый самолет, варьируя и набирая высоту, подражая голосом звуку мотора. Резко оборвав гул, он сразу состарился на полсотни лет: руки повисли вдоль туловища, будто устав карабкаться на вершину памяти. Глаза потухли, человек весь обмяк, ссутулился, будто весь запас сил покинул его. – Вспомнил?
- Мы все были влюблены в Веру Знаменскую, - запоздало признался Карп, глядя на Бориса, с трудом восстанавливая в памяти веселого, уверенного в себе летчика, от одного вида которого у девчат перехватывало дыхание.
 Карп на минуту тоже улетел в спасительное время.  Проблемы и печали юности показались милыми, мелкими детскими глупостями: их разделяла целая жизнь, бездонная и кровожадная, высасывающая, как вампир, молодую кровь.
-   Ты давно здесь? – Карп смотрел на Бориса (он не мог вспомнить его отчества) и не мог совместить два разных человека в одно целое. Тот Борис остался в другой жизни, а этот, больной старик, не мог быть тем уверенным молодым мужчиной, каким его помнил Карп. Когти смерти не разбирали, в кого вонзаться. - За что тебя? – Карп перешел на «ты», даже не заметив этого.
-  Меня сбили в воздушном бою, но я сумел посадить самолет. Территория родного кусочка земли была уже оккупирована фашистами. Раненым, я все же перешел линию фронта, - он ненадолго замолчал, вытирая кулаком непрошеные слезы, сморкаясь в подол рубашки. Сжав кулак, сокамерник с силой хлопнул себя по ноге и болезненно сморщился. – Сотрудники отдела СМЕРША арестовали меня, - и, помолчав, добавил, - а ведь это мои соотечественники. – Карп понимал, что расспрашивать не надо, человеку и так тяжело. Странное чувство холода заполнило все его тело. Такое ощущение было на допросах. Его тоже пытали свои. -  Мне не поверили свои! - слезы опять полились из глаз летчика, и он уже не пытался их прятать. Душевное тепло Карпа, как фитилечек счастливого прошлого, растопил комок боли, и этот мужественный человек захлебывался от слез непонимания. Карп не мешал ему высвободиться из пут пережитых кошмаров. Холодное и липкое чувство неосознанной, непонятной вины, от чего страдали тысячи репрессированных невиновных людей, таких, как и они, слегка отступило, заполняя это пространство радостью общения и человеческого тепла. Невозможно было найти ни чувств, ни объяснений этому стечению вершившихся событий. Преданные и верные сыны Отечества были смешаны  в одном котле с предателями, убийцами и насильниками.  – Всех убьют, все враги, - Борис уставился на Карпа хищным немигающим взглядом, будто подписывая приговор. У Карпа заныло под ложечкой. - Не поверили моим развед-донесениям, - тихо прохрипел его голос, - в нашей партии есть крысы, которые любят человечину, – он оглядел сокамерника, прошелся взглядом по его долговязой, тощей фигуре, будто подтвердил, что от него ничего не осталось. - Я понял, что среди людей есть бездушные существа, каким-то образом нацепившие человеческие маски, – летчик придвинулся поближе к Карпу, - страшно, что эти существа живут среди нас, выдавая себя за людей, а мы принимаем их. Это обернулось страшной бедой для народа. Мы принимаем их предательство за оплошность, их вранье – за ошибки, вот теперь и пожинаем плоды своей доверчивости.  Крысы обнажили свои личины, как только почуяли запах крови,  а мы               
ждем, что это недоразумение пройдет, как насморк. Крысы, они не рожденные, они сотворенные кем-то, это факт, - бывший лейтенант опустил голову и шмыгнул носом, как маленький обиженный ребенок, и от этого стало невыносимо больно и страшно за завтрашний день.
   Впервые и у Карпа полились горячие слезы, вымывая залежалый хлам боли и одиночества, до икоты. Липкий страх парализовал волю, и человек стал жалким и уязвимым.
 – Я, может, тоже крыса, а ты мне веришь. Вот и плачешь от жалости. А, казалось бы, не должно быть жалости-то больше ни к кому, не должно! - проговорил он холодно-равнодушным голосом и отодвинулся от Карпа, как от изгоя.
  Карпу стало так больно, что он чуть не задохнулся от болевого плена. Закашлявшись, он долго восстанавливал ровное дыхание.
-  Ты что плетешь своими речами? – от негодования у мужчины все чувства клокотали, - выходит, что мы опираемся на этих крыс, на их смертные дела, уповая на крысиную милость? Ты чего ждешь-то от них? – Карпа трясло, он забыл, где он находится, голос его звенел, как натянутая струна.
  Взгляд бывшего летчика из заморожено-опустошенного постепенно приобретал человеческое осмысление, наполняясь недоумением.
-  Ты веришь, что этому, - он сделал ударение на этом слове, разведя руки в стороны, - веришь, что это пройдет? Что крысы обретут человеческий облик? – неожиданно он захохотал, наклоняясь вперед, распрямляясь и снова опуская голову, чуть не к самому полу.
  Карп схватил узника, и, как ребенка развернув к себе, прижал настолько сильно, насколько позволяли его силы.
-  Тихо, милый, тихо, не привлекай крыс,  - бывший летчик изнеможенно повис на плече у товарища, затихая и трясясь от беззвучного плача,  - ты поплачь, родимый, поплачь, только не отдавай себя им на съедение. Кто, как не мы, должны победить и выжить, принимая страдания, как Божью милость. 
-  Ты соображаешь, что говоришь-то? – икая и размазывая по лицу сопли и слезы, отстранившись от товарища, узник уставился на Карпа.
-  Соображаю. Страдания даются, как милостивый Божий урок. Он показывает нам, что мы не видели ранее того, о чем должны были знать и ведать, - голос Карпа опять зазвенел среди липкой возни теней, - ты сам сказал, что крыс кто-то сотворил. Кто, как не мы взрастили их, разрешая им поедать наши светлые души, нашу душевную чистоту и искреннюю доверчивость, позволяя им питаться этой чистотой. Кто, как не мы, должны понести за это кару, чтобы  неповадно было позволять плодиться и размножаться всякой мрази. Беспечность - хуже бедности.
-  Да ты что городишь-то? – бывший летчик пришел в себя, его трясло от негодования и возмущения. – Значит, правильно, что фашист пришел и уничтожает нас и наше наследие?
  Он отодвинулся от Карпа, как от сумасшедшего, не желая прикасаться к этому человеку, несшему (как ему казалось), совершеннейший бред.
-  Фашизм, как неизбежность нашей беспечности, - тихо проронил Карп, оглядывая «теневой шатер», уставившийся на них пустотой своих глазниц. Придвинувшись к товарищу, он на ухо тихо прошептал:
 - Это крысы привлекли к нашей стране фашизм, они пахнут мертвечиной, а фашисты ею питаются. А мы с тобой че-ло-ве-ки, - распрямившись, узник улыбнулся товарищу, видя, как у того проясняется лицо. – Заглянуть в Бездну бывает полезно, чтобы оценить Жизнь и свои поступки. Осознать, что и твои деяния вплетаются колоском в общую Картину жизни.
  Карп удивлялся сам себе, своим мыслям и просыпающемуся духу, его силище, способный поднять человеческое «я» из пепла.
  Борис долго разглядывал Карпа, потом сидел с понурой головой, будто потеряв к разговору всякий интерес. «Теневой шатер» успокоился, приняв разговор двух узников за всплеск эмоций, иногда посещавший это забытое Богом место.
-  Зря не женился на Веруньке Знаменской, - вдруг тихо обронил бывший летчик, - дети-то какие были б! – он заулыбался такой перспективе, будто уже пережил этот чудодейственный обряд между женщиной и мужчиной, - мы ведь любили друг друга, я знаю. Вера как знала: так ревела, когда провожала меня, – он счастливо вздохнул, врачуясь этими воспоминаниями. – Ты прав, нам не следует уповать на милость крыс и отдавать им полномочия власти, - горячо зашептал он в ухо товарищу, - спасибо тебе, Карпушка, век не забуду твоей горячей души, если останусь жив, - тихо добавил он.
-  А ты живи. Красота-то какая там! - Карп мечтательно закрыл глаза, вспоминая тот миг, когда его вывели из лефортовского плена на волю. Никакие казематы не могли заглушить призыва и желания ЖИТЬ.
-  А я и буду! – услышал узник сквозь радость воспоминания, - не стану крысам очередным лакомством.
  Они замолчали, израсходовав на этот диалог немало душевных сил, понимая, как важна и необходима человеческая взаимопомощь и поддержка на острове смерти.
Прошло несколько дней, таких похожих и непохожих. Забытьё, отдаленно напоминавшее сон, казалось, вкалывало по капельке, как инъекцию, силу, так необходимую для выживания в этой сказочной стране теней.
В один из дней в камеру привели молодого матроса лет двадцати двух. Голое  тело в ссадинах и кровоподтеках откровенно высвечивало сквозь разодранные лохмотья, когда-то называемые обмундированием матроса. Брюки не прикрывали лодыжки ног, болтавшихся в ботинках без шнурков. Как эти птичьи ноги поднимали тяжелые ботинки, было непонятно. Ботинки казались прибитыми  к стопам ног,  и поэтому ни разу не слетели с них. Весь день матрос ходил от стола, стоявшего в середине камеры, до двери,  не слыша и не видя никого. Загнанный в свое внутреннее пространство, он решал что-то важное, необходимое для него в этот момент жизни, заключенный в разрушительный отрезок времени. Его беспокойство передалось окружающим. Все со счету сбились,  мысленно повторяя за ним его перемещения по камере. Узник, как маятник, совершал возвратно-поступательные движения, сосредоточившись на том важном, что не отпускало его мысли ни на миг. И время как будто  остановилось. День пролетел, как одно мгновение. Паренек дошел до стола, на минуту задумался и обвел невидящим взглядом сгрудившихся в кучки людей. Повернувшись к двери, будто примериваясь к этому расстоянию, он вдруг побежал и, не добежав до двери, «полетел» ласточкой – головой в дверь. Раздался треск. Матрос упал, как мертвый. Тут же вошли надзиратели, два здоровяка, оглядели «теневой мир» и уставились на парня. Подождав и не дождавшись признаков жизни, ухватили его за руки и выволокли из камеры. Больше его никто не видел. Толпа теней будто замерла, как в игре: ни возгласа, ни шевеления. Никто не хотел думать, что ждет их завтра. Этот матрос добавил в души сомнений и смятения. Хотя здесь была собрана самая лучшая человеческая сила, способная к решениям и действию: полковники, генералы, маршалы, летчики, солдаты и офицеры, ученые и врачи, рабочие и директора заводов  - Духовная Сила Страны, замордованная и опоганенная зверями  в человеческом обличье, подрезанная предателями-мышами. Гестапо «отдыхало» перед «своим зверьем».
Осознание предательства «стражей порядка», олицетворявших собой неотъемлемую часть государства – Матушки России, до донышка выскребало людскую духовную силу.

    Как ковыляет оголодавшая тощая корова, еле передвигающая ноги, сглатывающая голодную слюну от вида маячившей зеленой травы ускользающего луга, так и эти три месяца тюрьмы тянулись, проглатывая за день сотни жизней людей. Смерть утоляла свой голод, уничтожая лучшую часть человечества, заключенную в тиски предательства и измены друзей, близких,  Родины, смотревших на них глазами страшного Террора.
В тридцать седьмом году вышло секретное постановление ЦК Партии за подписью Сталина о начале борьбы с противниками советской власти. На основании этого Постановления вышел приказ наркома внутренних дел Ежова. (Приказ наркома № 00447 от 31.07.1937 года). Действуя согласно этому Приказу, каждая область Советского Союза получила разнарядку на уничтожение «врагов» народа по категориям: 1 категория - расстрелы и 2-я категория - отправка в лагеря смерти. На каждую область отпускался план с указанием количества людей, подлежащих уничтожению через расстрелы и лагеря смерти. Если область выполняла свой план досрочно, просили «спустить» документальный лимит (дополнительно представить список выявленных в ходе операции врагов).
1 категория
расстрел 2 категория
лагеря смерти итого
Азербайджанская ССР 500 3750 4250
Армянская ССР 500 1000    1500
Грузинская ССР 2000 3000 5000
Белорусская ССР 2000 10000 12000
Киргизская ССР 250 500 750
Таджикская ССР 500 1300 1800
Туркменская ССР 500 1500 2000
Узбекская ССР 750 4000 4750
Башкирская АССР 500 1500 2000
Бурято-Монгольская АССР 350 1500 1850
Дагестанская АССР 500 2500 3000
Карельская АССР 300 700 1000
Кабардино-Балкарская АССР 300 700 1000
Крымская АССР 300 1200 1500
Коми АССР 100 300 400
Калмыцкая АССР 300 1500 1800
Марийская АССР 300 1500 1800
Немцев Поволжья АССР 200 700 900
Северо-Осетинская АССР 200 500 700
Татарская АССР 500 1500 2000
Удмуртская АССР 200 500 700
Чечено-Ингушская АССР 500 1500 2000
Чувашская АССР 300 1500 1800
Азово-Черноморский край 5000 8000 13000
Дальне-Восточный край 2000 4000 6000
Западно-Сибирский край 5000 12000 17000
Красноярский край 750 2500 3250
Ордженикидзовский край 1000 4000 5000
Восточно-Сибирский край 1000 4000 5000
Воронежская область 1000 3500 4500
Горьковская область 1000 3500 4500
Западная область 1000 5000 6000
Ивановская область 750 2000 2750
Калининская область 1000 3000 4000
Курская область 1000 3000 4000
Куйбышевская область 1000 4000 5000
Кировская область 500 1500 2000
Ленинградская область 4000 10000 14000
Московская область 5000 30000 35000
Омская область 1000 2500 3500
Оренбургская область 1500 3000 4500
Саратовская область 1000 2000 3000
Сталинградская область 1000 3000 4000
Свердловская область 4000 6000 10000
Северная область 750 2000 2750
Челябинская область 1500 4500 6000
Ярославская область 750 1250 2000
Украинская ССР
Харьковская область 1500 4000 5500
Киевская область 2000 3500 5500
Винницкая область 1000 3000 4000
Донецкая область 1000 3000 4000
Одесская область 1000 3500 4500
Днепропетровская область 1000 2000 3000
Черниговская область 300 1300 1600
Молдавская АССР 200 500 700
Казахская ССР
Северо-Казахстанская область 650 300 950
Южно-Казахстанская область 350 600 950
Западно-Казахстанская область 100 200 300
Кустанайская область 150 450 600
Восточно-Казахстанская область 300 1050 1350
Актюбинская область 350 1000 1350
Карагандинская область 400 600 1000
Алма-Атинская область 200 800 1000
Лагеря НКВД 10000 10000

В эту мясорубку попал и Борис Корнилов – поэт, уроженец города Семенов Горьковской области, живший в  то время в Ленинграде.
(В 1925 году Борис Корнилов работал в Семеновском уездном комитете РЛКСМ инструктором по пионерской работе. 8 сентября 1925 года уком РЛКСМ принимает решение №513: «В Нижегородский губернский комитет РЛКСМ. Семеновский уком РЛКСМ просит губернский комитет ходатайствовать перед Ленинградским губернским комитетом РЛКСМ о принятии на учет члена РЛКСМ Семеновской организации, членский билет №1061, Корнилова Бориса, едущего туда к родным на место жительства.
Ответственный секретарь Семеновского укома РЛКСМ Потапов.
В январе 1926 года Борис Корнилов приехал в Ленинград. У него была одна мечта – показать свои стихи Сергею Есенину, но, к сожалению, в живых он его не застал. Борис стал жить у своей тети, Клавдии Михайловны. Вскоре после приезда  стал посещать заседания литературной группы «Смена», как и Ольга Берггольц. Борис поступил на Высшие  государственные курсы искусствоведения при Институте истории искусств.
В книге отзывов музея города Семенов есть один документ, который наверняка вызовет интерес читателя: «Привет, дорогой Боря! Вот и снова я у тебя в гостях. А помнишь, как в 1927 году, когда ты еще не был мужем, а лишь возлюбленным Ольги Берггольц, мы спали с тобой под одним одеялом десять дней. А дружба наша, ты это помнишь, началась с писем – ты присылал их, а я отвечал. А познакомил нас заочно Павел Штатнов в 1925году.  Твой современник и почти ровесник Я. Шведов, тот самый, что «Орленок», написанный мною в 1936 году». – (Запись сделана 28 июня 1977 года в г Семенов).
Павел Штатнов - нижегородский поэт. Будучи в Семенове в 1925 году, встретился с Борисом Корниловым и порекомендовал ему прислать в редакцию губернской молодежной газеты «Молодая рать» стихотворение «На моря», где он о и было опубликовано. Павел Петрович Штатнов в 1943 году был репрессирован. Умер 14 апреля 1945 года в Буреполоме, в лагере.  Реабилитирован.
Борис Корнилов, посещая заседания литературной группы, познакомился с Ольгой Берггольц.  Отец Ольги – Федор Христофорович Берггольц  (1985-1957гг), врач-хирург. Мать – Мария Тимофеевна (1984-1957гг), работала на фабрике «Рабочий» преподавателем профессиональных курсов кройки и шитья.
«В меня влюбился один молодой поэт, Борис К. он был некрасив, невысок ростом, малокультурен, но стихийно, органически талантлив… Был очень настойчив, ревнив чудовищно, через год примерно, после первого объяснения, я стала его женой», - писала Ольга Берггольц. В январе 1928 года состоялась свадьба Ольги и Бориса. Молодые поселяются в доме, где жили родители Ольги по адресу: г. Ленинград, Володарский район (Невская застава), Палевский проспект, дом 6, квартира 6.
Борис и Ольга занимали комнату на втором этаже. Одно окно их комнаты было по фасаду дома, а второе - на боковой стороне.
Январь-февраль 1930 года. Ольга и Борис расстались. Борис стал жить отдельно. Дом №6 по Палевскому проспекту был построен в 1902 году дедом Ольги Х.Ф. Берггольц. В 1918 году дом был национализирован, но бывшим хозяевам выделелили комнаты для проживания. В зимнее время 1942-1943годов дом был разобран на дрова.
       А «ежовская мясорубка» перерабатывала «материал». На каждого арестованного или группу арестованных заводилось следственное дело. Следствие проводилось ускоренно и в упрощенном порядке. В процессе следствия предписывалось выявить все преступные связи арестованного. По окончании следствия дело направлялось на рассмотрение «тройки»: райкомов республиканских НКВД, начальников управлений или областных отделов НКВД. Основанием для приведения приговора в исполнение являлось: заверенная выписка из протокола заседания тройки с изложением приговора в отношении каждого осужденного в специальное предписание за подписью председателя тройки, вручаемые лицу, приводящему приговор в исполнение.
При советах (районных, областных, сельских) сидели уполномоченные и составляли списки обреченных людей. Если спускали документальный «лимит», уполномоченный вызывал участкового и поручал ему за два-три дня предоставить список «неблагонадежных» людей. И пустели села и станицы, города и деревни, отправляя самых надежных и верных сынов своего Отечества на бойню, где ждали «свои» нелюди, уполномоченные творить беззаконие именем Страшного Террора. В «ежовые рукавицы» попала вся страна. Но у несчастных арестованных остались на «свободе» дети.  Решение было найдено. Вслед за приказом  №00447, который 31 июля 1937 года был утвержден Политбюро. Это был тот самый зловещий приказ, по которому советских граждан взяли в «ежовые» рукавицы и стали пачками повсеместно бросать за решетку. В августе того же года последовал другой секретный приказ НКВД за №00486, который гласил, что «социально опасные дети осужденных, в зависимости от их возраста, степени опасности и возможности исправления, подлежат заключению в лагерях или исправительно-трудовых колониях НКВД или водворению в детские дома Наркомпросов республик».
Страшный Террор, как голодный Змей, переваривал всех, кто попадал в его поганое нутро. Уничтожал своим неуемным змеиным аппетитом  миллионы самых лучших граждан, способных защитить Родину от фашистов. Внутри страны шла другая война, еще страшнее той, что гремела снарядами на передовой.
Курсант Тульского военно-пулеметного училища, восемнадцатилетний мечтатель с чистым мужественным сердцем и пронзительными детскими голубыми глазами, обвинялся по статье 58, пункт 2 (участие в контрреволюционной организации), и по статье 58, пункт 11  (подготовка и свержение советской власти). За полгода пыток в Лефортово и три месяца Бутырской тюрьмы он превратился в беспомощного искалеченного старика с разбитым сердцем и с потухшим усталым взглядом, через который прорывалась вся боль искалеченной молодой души.
25 июня 1943 года около десяти часов вечера открылась «кормушка» - маленькое окошечко, соединяющее обреченных на милость (баланда давала возможность продлить эту невыносимую и до боли нужную жизнь) и немилость (вызов на допрос мог оборвать в любую минуту это жалкое подобие жизни).
- Ефимов, на выход, - выдохнуло окошечко холодным липким голосом. - С вещами, - добавило оно в душное пространство, будто подписав приговор.
Сердце Карпа предательски сжалось, не соглашаясь с этим приговором, прозвучавшим, как насмешка в неполные девятнадцать лет.
Вещи оставил на тумбочке перед неизвестной дверью. «Если ложку и кружку отберут, значит неизвестно куда. Что же меня ждет?» - пронеслась мысль и застряла в сознании, как колючий шип. «Комната» оказалась боксом: 70х70 сантиметров, где его оставили стоять до четырех утра. «Куда?» - эта мысль сверлила, как буравчик, вытесняя все остальное из сознания. – «Неужели все?» - юноша не замечал усталости в ногах, он застыл каждым мускулом, каждой клеточкой своего я, не имеющего теперь ни силы на сопротивления, ни желания проявлять его. И все же где-то глубоко в подсознании теплилась надежда, что все эти пытки были не зря, что судьба изменит свое лицо и улыбнется Жизни, отдавая ей все полномочия власти.
Дверь отворилась, проскрипев пронзительно: «Иди», будто уже зная его участь. Вышли на крыльцо. Утреннее  спокойствие с чистым ласковым воздухом обволокло своей бесподобной силой созидания. Все так же, как когда-то в далекой прошлой жизни, пахло теплой землей и цветами. Стояла звенящая тишина: почтительно замирало все живое,  даже воздух, казалось, застыл перед этой великой жизненной силой: первым лучом Солнца! С ним появлялось неистребимое желание жить. Жить, во что бы то ни стало! И никакая стихия, никакие земные беды не могли остановить ход Времени, давая землянам снова надежду на эту удивительную, непредсказуемую, но такую важную и нужную Жизнь.
Карп захлебнулся, задохнулся от этого великолепия: от свежего глотка надежды, заполнившего  каждую измученную клеточку души и тела. Человек слился с Природой, вбирая  вздохом ее великую милость обновления, несмотря ни на какие взрывы и разрушения. Он на миг закрыл глаза, став ее неотъемлемой частью, вдыхая эту Энергию Жизни.  Двор озарился первыми ласковыми лучами, высветившими клумбу с цветами, как нереальный островок чистоты и красоты, затерявшийся в океане  боли и слез.
Конвоир не спешил: жадно закурив и сплюнув в сторону клумбы, он направился к зданию напротив. Карп вздрогнул, будто плюнули ему в душу. И он когда-то сплевывал на Землю. «Кормилица моя, красавица любимая, - обратился он к Земле, не в силах унять дрожь в ногах, - прости, прости меня за бездушие мое к тебе. Макошь моя, Мать Матерей, прости мне все мои помыслы и поступки, унижающие твои Суть и Мощь», - откуда-то из сознания выплыл образ прабабушки Евлампии, молившейся по утрам Земле и Солнцу. Выплыли все образы и слова, обращенные к этим великим стихиям, дарившим человеку Жизнь. Он помнил, как прабабушка рассказывала, что воинам и молодоженам надлежало съедать по комочку земли, чтобы быть сильными, непобедимыми и верными  Родине и друг другу. Карп шептал, шевеля только одними губами затаенные слова, будто молился перед иконой. Слёзы лились непрерывным потоком. Он хотел поклониться, но закружилась голова, и человек еле успел поймать деревянную опору для навеса.  Узник обласкал взглядом каждый цветок, каждую травинку, впитывая эти запахи, остающиеся обыденными и не замеченными в повседневной суетливой жизни. Защебетала какая-то птаха, наполнив до краев сердце и сознание верой, что нельзя умереть, когда мир так прекрасен. Держась за деревянную опору, узник опустился к земле. Раскидав рукой верхний слой земли, он быстро взял щепотку и положил ее в рот. Скатывать в шарик не было времени.   
Его закрыли опять в бокс, но все уже было по-другому. Мыслей не было. А вот волна тепла, разбегаясь по телу, наполняла его забытой энергией. Как никогда, хотелось жить. И даже страх, прорывавшийся сквозь эту теплую пелену, не мог остудить ее великой силы возрождения, в котором, как зернышко, проклевывалось человеческое Я! Он не спеша рассасывал щепотку земли, проглатывая ее, как божественный нектар. Заныло в области живота и застучало в висках. И молодой человек поверил каждой своей клеточкой, каждой извилиной мозга, кровью и плотью, что он будет жить!
- На выход! – приказ, как выстрел, прозвучал оглушительно громко и неожиданно.
 Его привели в кабинет, где за столом сидел старший лейтенант неопределенного возраста с опухшим помятым лицом. Бесцветный непроницаемый взгляд смотрел в невидимую пустоту.
- Товарищ Ефимов, - Карп опять вздрогнул всем телом, как лошадь, стряхивающая холод оцепенения. До этого он был гражданином. – Страна в опасности, вы же понимаете? – военный смотрел на юношу ничего не выражающим взглядом. – Мы приносим вам извинения. Обвинения не подтвердились, - он замолчал, будто исчерпал весь словесный запас, словно прислушиваясь к реакции спасшегося.
Какая-то волна неприятия, несогласия и протеста заполнила молодого человека. Узник поверил, что весь этот кошмар позади. Забыв на время, кто он и где, заключенный почти гневно произнес:
- И это все? В свои девятнадцать лет я инвалид и калека! Как же я буду жить? – человеческое достоинство, загнанное на самое дно, прижатое тюремными дверями, вдруг вырвалось и заклокотало где-то в горле.
- А вы не говорите, что были в тюрьме, - старший лейтенант устало посмотрел на заключенного. – Вас отведут в накопитель, выдадут личные вещи, и вы на свободе. Вы понимаете – на Свободе! - на последнем слове он сделал особое ударение, словно не соглашаясь с какими-то претензиями человека, освобожденного из лап смерти. Солдат не понимал, не желал или не хотел ничего слышать от заключенного (после слов юноши военный скривился, как от зубной боли). – Идите уже…  Сорокин, - крикнул он в пустоту.   И сразу появился молодой солдат, который привел сюда Карпа. – На медкомиссию, - захлопнув папку с документами, военный уже не реагировал на окружающих. Потянувшись и закрыв глаза, служака откинулся на спинку стула: то ли погрузился в дремоту, то ли от нежелания видеть надоевшего собеседника.
  Юноша еле двигался. Но организм, как заглохший старый мотор, обласканный свободой, заурчал, возвращаясь к активной деятельности. Голодная слюна заполняла рот. Хотелось есть. Кружилась голова. Пришли в какое-то здание школы. Его отвели в класс-кабинет, где сидела врачебная комиссия. Полуживую тень не раздевали: беглого взгляда было достаточно для определения состояния здоровья, и карточка перекочевывала в руки к следующему специалисту. Девятнадцатилетний калека с трудом передвигался, наблюдая за листом-приговором. Но у комиссии было единое мнение: «Годен к службе!»
Карпа отправили на пересыльный пункт, где из таких, как он, была сколочена команда «33а» (из 33-х человек). У кого-то было совсем слабое зрение, у кого-то перебиты руки, у кого-то - ноги. Но разные физические недостатки  не волновали врачей, сказавших единое короткое слово – «годен» - этим полуживым  аховым солдатам, искалеченным в застенках тюрьмы или на передовой. К ним не относились ни как к солдатам, ни как к героям, многие из них числились репрессированными, не имея надежды на доверие, искренность и уважение. Выстоявшие и выжившие в «ежовской мясорубке» не считались героями. И освобождение не давало им на это право. Им давали возможность жить, чувствуя какую-то вину перед Родиной и соотечественниками. Но за что? Не  знал никто! «Враги народа» временно были освобождены из лап смерти, но от клейма их никто не освобождал. И сознание какой-то беспомощности и несправедливости въелось в сердце каждого реабилитированного человека, причиняя этим неимоверную боль, внося разрушение в веру человеческих законов. И осознание того, что к ним и потомки будут относиться, как к освобожденным «врагам народа», точило душу неимоверной болью.
Бригаду возили по Москве. Но никто не хотел брать эту немощную силу, даже для укрепления обороны. Отвезли в Домодедово, отправили в Рязань рыть оборонительные траншеи. Товарищи еще как-то могли лопаты держать, у Карпа не было сил ни поднять ее, ни тем более, - удержать. На молодого калеку смотрели с сочувствием. Решили единогласно, что он будет носить воду.
Солнце палило нещадно, пыль от траншей забивала носоглотку, постоянно хотелось пить. За водой приходилось спускаться к речонке, высохшей наполовину из-за нарушения ландшафта (от бесконечных бомбежек местности). Ведерко и котелок казались для юноши непосильной ношей. Неправильно сросшиеся суставы на пальцах (особенно на левой руке) не могли цепко ухватить ведерко, и он вешал его на запястье. Солдат с трудом тащил эту драгоценную жидкость товарищам и валился без сил на землю. В груди свистело от тяжелого дыхания, как в прохудившихся мехах старой гармошки, пытающейся звучать, как и прежде. Он долго сидел на земле, раскинув худые длинные руки, как ободранные крылья подбитой птицы, не замечая палящих лучей солнца. Его организм почти полностью утратил все рефлекторные функции, закрывшись от жизни глухой стеной  невосприятия. Солнце облизывало человека, стараясь растопить глыбу льда, глубоко  засевшую внутри организма.      
Только кожа рук с каждым днем обгорала все больше и больше, не вызывая у хозяина ни малейшей реакции. Он не чувствовал ожогов и  волдырей, вздувшихся на кистях рук. Юноша только слегка вздрагивал, когда кто-нибудь нечаянно наступал на них, от слепоты или спешки. Пузыри лопались, и раны  кровоточили, забиваясь дорожной пылью и грязью. Солдат промывал их водой, после каждого спуска к речке, но пыль делала свое дело: въевшись в раны, наслаиваясь, день ото дня все больше и больше разъедала их грязью, вызвав глубокое нагноение. Руки вспухли, как два мячика.
По окончании работ, не доехав до Москвы, его положили в Коломне в госпиталь.  При росте сто восемьдесят три сантиметра он весил пятьдесят два килограмма, напоминая собой огородное пугало, одетое в солдатскую форму. Врач участливо наблюдала за пациентом. Ел он долго и тщательно, будто учился заново жевать и глотать. Пища была сносной, но организм, как напуганный воробей, с трудом усваивал пищу, засунутую хозяином в его недра. Спасительный сон редко посещал юношу: он будто боялся расслабиться, ожидая от  этого затишья подвоха. Пролежав в госпитале месяц, он мало чем отличался от вновь поступившего. Поджили только руки, но они стали каким-то отдельным органом, не связанным со всем организмом.
- Что же мне с вами делать? – немолодая женщина-врач глядела на больного усталым сочувствующим взглядом.
- Отпустите меня домой, хотя бы на месяц, там мама. У нас есть корова. Сохранили кормилицу. Я поправлюсь, - глаза предательски покраснели из-за нахлынувших слез и мыслей  о доме.
Надежда Ивановна (так звали врача), добилась, чтобы юноше дали месячный отпуск. 25 августа 1943 года Карп приехал домой. Агафья Осиповна, увидев «привидение» сына и отмахнувшись от него, как от наваждения, тяжело опустилась на табурет.
- Сынок… - она не сказала, а выдохнула это священное слово одними губами, сразу посиневшими на бледном лице женщины. Сколько раз она произносила это слово, материнским сердцем чувствуя беду. Сколько бессонных ночей молилась мать за сыночка, призывая все Высшие Силы вмешаться во спасение ее чада. Она знала: расслабляться нельзя, надо верить, несмотря ни на что. И Агафья Осиповна верила, зная, что держит пульс жизни своего сыночка в своем сердце, укутав материнской верой. Никакие невзгоды не могли эту веру сломить. Это помогало жить ей самой, сохраняя очаг родимого дома горячим, как живую кровь, чтобы вовремя впустить, дать коснуться родных стен, получить  неиссякаемый заряд энергии истоков, где зачиналось это великое таинство жизни – рождение. Она верила, что и имя сына служит ему спасением – Карп: умеющий выплыть из любой стихии. Сама ли она это придумала или прочитала где-то, с самого рождения мать знала, что ее сыночек защищен именем, как щитом. Земля и Вода – эти две стихии, дающие жизнь, не могут ее отнять у сына, находящегося между ними. Женщина верила в это свято. Она  старалась держать дом в чистоте, веруя, что в любую минуту ее дитя, такое желанное, так нуждающееся в ее заботе, войдет. И она, приняв его,  оживит в нем все уснувшие силы, снимет все боли, чтобы жил ее сыночек на Земле, великой и многострадальной, дающей силы и открывающей новые дороги и горизонты, спасающей любого человека чудодейственным зовом Родины, равно как и маленьким уголочком в ней, где всё дышит любовью истоков. Только занавески на окнах, как слежавшиеся страницы старой книги, отдавали желтизной, словно вобрали всю боль и печаль домочадцев, приглушив свою праздничную белизну, глядя потускневшим взглядом на горящую землю, сокрушаясь со всеми над великой человеческой трагедией - войной.
Все дети Агафьи и Василия: Федор, Анна, Татьяна, Лизавета и Николай были на виду. Федор и Николай находились на фронте, от них родители получали письма-треугольники, а от Карпа не было ничего. Дочери, видя страдания матери, старались ободрить, влить в исстрадавшееся материнское сердце надежду. Выживали, помогая и грея друг друга неиссякаемой верой, несмотря ни на что.  Мыло берегли, как необходимую драгоценность тяжелого времени. Человек выискивал новые, более упрощенные ценности жизни, из ничего создавая новые блага.  Крахмал уходил на лепешки, являясь главным компонентом этого продукта. Нищета, развалившись хозяйкой на печи, подмигивала из каждого уголка родимого дома, пахнувшего детством, основательностью и спасением.
- Ма, - сын опустился на скамью возле двери и закрыл глаза. У него закружилась голова от родного запаха, проникающего в каждую клеточку измученного организма. Внутри него тоже все закружилось и заплясало. Даже живот откликнулся громким урчанием на родной запах, будто довольный, обласканный кот.
На непослушных ногах мать подошла к своему чаду и, прижав его голову к своему животу, гладила ее шершавой рукой, отогревая сына, как замороженного зяблика. С каждым прикосновением руки от головы по телу  бежал горячий ток материнской любви, этой всесильной чудодейственной силы, возвращающей давно забытые чувства детства, тепла и защищенности. Карп весь обмяк, и айсберг холода стал таять и вдруг полился беззвучным горячим потоком из глаз, освобождая из своих ледяных лап душу, затрепетавшую радостной пташкой в своем гнездышке, согретой возвратившейся весной счастья.
Лицо Агафьи Осиповны мокрое от слез, светилось. С подбородка капала слеза на макушку сына, и мать разносила рукой этот горячий поток любви, вливая его в исстрадавшееся сердце своего ребенка. Организм, как утопающий, хватался каждой клеточкой за это спасение и разливал его по жилам, органам, мускулам, устремляясь всем существом вновь и вновь к его вершине.   Сколько они находились в этом спаянном состоянии, никто из них не ведал. Мать будто опять присоединила сына к своей пуповине, отдавая ему все лучшее, что накопила за время разлуки: от рождения и до смерти, и до освобождения от нее.
Каждый день, проведенный в родительском доме, как волшебный лекарь, зарубцовывал все внешние и внутренние раны. Карп, как колышек, воткнутый в благодатную почву, оживал. Он наполнялся жизнью, как травинка, способная прорваться сквозь  лефортовский асфальт.
               
Асфальта кожу пробивает
Травинка робкая. Она
Всем сердцем верить заставляет,
Что в жизни – только Жизнь важна.

Человек  с космической скоростью восстанавливал забытые рефлексы, желания и потребности. Месяц пролетел быстро, как долгожданный, но мимолетный рассвет у начинающегося дня. Молочко сделало свое дело: он отпился до восьмидесяти трех килограммов. Только организм знал, где у него запрятались боли и раны, нанесенные в Лефортовской тюрьме.

После окончания отпуска Карп был направлен для прохождения дальнейшей службы в ШПОМЛ (в школу первоначального обучения морских летчиков), где он пробыл недолго. По окончании теоретического курса курсанты приступали к летной подготовке на самолете  УТ-2. Летное училище, где юноша проходил службу, встретило его молчаливым согласием. Задача ставилась простая - стать первоклассным летчиком. Так, по крайней мере, объяснили при приеме. Учился, что называется, семимильными шагами. Здесь  началась настоящая практика: самостоятельные полеты по маршруту в указанную зону. Небольшой поселок, где находилась школа летчиков, не давал возможности напитать молодую жаждущую душу желаемыми впечатлениями, и ребята в свободное время ходили на местную небольшую станцию Куяда - посмотреть на проходящие составы. Был воскресный апрельский день. На станции остановился поезд: огромный эшелон с решетками на окнах. Из маленьких квадратиков смотрели жадные глаза каких-то людей. Объяснили, что везут крымских татар на поселения. Лица угрюмые. В 1944 году началось выселение из Крыма крымских татар.
Справка: Накануне войны крымские татары составляли меньше одной пятой населения полуострова.
Русские – 558,488 – 49,6%,
Украинцы – 154,120 – 13,7%,
Армяне – 12,873 – 1,1%,
ТАТАРЫ – 218,179 – 19,4%,
Немцы – 51,299 – 4,6%,
Евреи – 65,452 – 5,8%,
Болгары – 15,353 – 1.4%,
Греки – 20,652 – 1,8%,
Прочие – 29,276 – 2,6%.
Татарское меньшинство не было ущемлено в своих правах по отношению к «русскоязычному» населению. Наоборот. Государственными языками Крымской АССР являлись русский и татарский. В 1930 году были созданы национальные сельсоветы: русских - 207, татарских - 144, немецких - 37, еврейских - 14, болгарских - 9, греческих - 8, украинских - 3, армянских и эстонских – по 2. Были организованы национальные районы. В 1930 году было 7 таких районов: 5 татарских (Судакский, Алуштинский, Бахчисарайский, Ялтинский и Балаклавский), 1 немецкий (Биюк-Онларский, позже Тельманский) и 1 еврейский (Фрайдорфский). Во всех школах дети нацменьшинств учились на своем родном языке.
После начала Великой Отечественной войны многие крымские татары были призваны в Красную Армию. Служба их оказалась недолгой.
Докладная записка зам. Наркома госбезопастности СССР Б.З. Кобулова и зам. Наркома внутренних дел СССР И.А. Серова на имя Л.П.Берии, от 22 апреля 1944 года: «…Все призванные в красную Армию составляли 90 тысяч человек, в том числе 20 тысяч крымских татар….20 тысяч крымских татар дезертировали в 1941 году из 51-ой армии при отступлении ее из Крыма…» Дезертирство было поголовным. Это подтверждается и данными по отдельным населенным пунктам. Так, в деревне Коуш из 132 призванных в 1941 году в Красную Армию дезертировали 120 человек. Затем началось прислужничество немцам. «С первых же дней своего прихода немцы, опираясь на татар-националистов, не грабя их имущество открыто, так, как они поступали с русским населением, старались обеспечить хорошее отношение к себе местного населения», - писал начальник 5-го партизанского района Красников.
В декабре 1941 года немецкое командование приступило к организации так называемых «мусульманских комитетов». Под руководством немцев стали формироваться вооруженные отряды «самообороны». Многие татары использовались в качестве проводников карательных отрядов против партизан. Отдельные отряды посылались на Керченский фронт и частично на Севастопольский участок фронта, где участвовали в боях против Красной Армии. Но больше всего они прославились расправами с мирным населением.
Выдержки из газеты «Азат Крым» («Освобожденный Крым») издававшуюся в оккупированном Крыму с 1942 по 1944 годы, 03. 03. 1942г:
«После того, как наши братья-немцы перешли исторический ров у ворот Перекопа, для народов Крыма взошло великое солнце свободы и счастья».
В номерах газет от 10.03 1942 года, от 20.03.1942г, от 10. 04 1942, - во всех этих статьях  крымские татары восхваляли деяния Адольфа Гитлера,  называя его «Наш освободитель!»  «…Ваша победа – это победа всего мусульманского мира. Молимся Богу за здоровье Ваших войск и просим Бога дать Вам, великому освободителю народов, долгие годы жизни…»
«…Наши предки пришли с Востока, и мы ждали освобождения оттуда…но освобождение нам идет с запада….солнце свободы взошло с запада. Это солнце – Вы, наш великий друг и вождь, со своим могучим германским народом.
    Президиум мусульманского Комитета».

После освобождения Крыма советскими войсками наступил час расплаты.
Справка:
«Государственный Комитет Обороны товарищу Сталину И.В.
10 мая 1944года.
Органами НКВД и НКГБ проводится в Крыму работа по выявлению и изъятию агентуры противника, изменников Родины, пособников немецко-фашистских оккупантов и другого антисоветского элемента. По состоянию на 7 мая с.г. арестовано таких лиц 5381 человек. Изъято незаконно хранящегося населением оружия 5995 винтовок, 337 пулеметов, 250 автоматов, 31 миномет и большое количество гранат и винтовочных патронов…
Из частей Красной Армии к 1944 году дезертировало свыше 20 тысяч татар, которые изменили Родине, перешли на службу к немцам и с оружием в руках боролись против Красной Армии.
Учитывая предательские действия крымских татар против советского народа и исходя из нежелательности дальнейшего проживания крымских татар на пограничной окраине Советского Союза, НКВД СССР вносит на Ваше рассмотрение проект решения Государственного Комитета Обороны о выселении всех татар с территории Крыма.
Считаем целесообразным расселить крымских татар в качестве спецпоселенцев в районах Узбекской ССР для использования на работах, как в сельском хозяйстве – колхозах, совхозах, так и в промышленности, и на строительстве.
Вопрос о расселении татар в Узбекской ССР согласован с секретарем ЦК КП(б)Узбекистана т. Юсуповым.

По предварительным данным в настоящее время в Крыму насчитывается 140-160 тыс. татарского населения. Операция по выселению будет начата 20-21 мая и закончена 1-го июня. Представляю при этом проект постановления Государственного Комитета Обороны, прошу Вашего решения.

 Народный комиссар внутренних дел Союза ССР Л. Берия».

Далее, Постановлением Государственного Комитета Обороны за подписью Сталина  в мае 1944 года произошло расселение крымских татар со всеми вытекающими последствиями.
Телеграмма на имя народного комиссара внутренних дел СССР Л.П.Берия
20 мая 1944 года.
«Настоящим докладываем, что начатая в соответствии с Вашими указаниями 18 мая с.г. операция по выселению крымских татар закончена сегодня, 20 мая в 16 часов….
… Таким образом, из Крымской АССР вывезено 191,044 лиц татарской национальности.
                Серов
                Кобулов»

«От статуса «спецпоселенец» освобождались и участники крымского подполья, действовавшие в тылу врага, члены их семей. Так была освобождена семья С.С. Усеинова, который в период оккупации Крыма находился в Симферополе, состоял с декабря 1942 года по март 1943 года членом подпольной патриотической группы, затем был арестован гитлеровцами и расстрелян. Членам семьи было разрешено проживание в Симферополе. Освобождались от выселения татары фронтовики, женщины, вышедшие замуж за русских.

Всю дорогу до училища и все последующие дни он постоянно возвращался мыслями к эшелону с крымскими татарами. Вопросы заполняли все пространства души, ища ответы на полученную информацию. Он знал, что у мусульман принято безоговорочное послушание старейшинам рода, что это, вероятней всего, сыграло свою роль в свершившихся событиях. Сила рода была под угрозой, и старейшины сделали выбор:  пусть лучше они будут предателями Родины, чем предателями рода. Таким образом, они выбрали способ сохранения рода. «Но, здорово слушать и слышать мудрых людей, напитывая душу этим светом, если эти «мудрости» не разрушают твое «я», не принуждают стать предателями самого себя и своей Родины, какая б она ни была», - размышлял молодой летчик.
Народом всегда управляют, он это знал. 
ШПОМЛ Карп закончил на «отлично». Всех выпускников направили в город Ейск –  в ВМОЛАУ (Военно-морское ордена Ленина авиационное училище), для дальнейшего усовершенствования летного дела. Он ехал в авиационное училище, не зная, что его ждет впереди. Там Карп учился летать на истребителях. Захватывала высота и скорость, но ничего не грело, сверлила одна мысль: на фронт. Так хотелось применить свои знания на пользу Родине! Но и в этом училище он задержался недолго. Подчиненный военному времени, летчик-солдат Ефимов Карп Васильевич был переведен в город Таганрог в штурмовое училище. Посадили на ИЛ-2. Нигде не давали усвоить до конца, закрепить знания. Прыжками - от училища к училищу. Полеты в зоне видимости. Хоть и был выпущен из Лефортово, но оставался под подозрением, под негласным надзором. К фронту не подпускали: не верили, боялись, что перебежит к немцам. Это угнетало, но Карп радовался каждой минуте жизни, веря, что главное Дело - впереди.

Трудно разобраться во всепожирающей «мясорубке» того времени. Предавали не только крымские татары. Предательство, как ржа, разъедала человеческие души. Страх, поселившийся внутри человека, толкал на необъяснимые поступки многих людей, уничтожая божественное начало человека. Многие метались между «ежовскими рукавицами» и фашизмом. Деяния НКВД только усиливали желания людей любым образом избавиться от этого гнета. Раскулачивание, зверства и безжалостность Советской власти к своему народу, поселило страх и недоверие к той власти, что «сочинили» большевики. Люди метались, не зная, где найти пристанище душе. Попранная свобода мысли и слова. Страх выедал из души веру в свое Отечество. Но Время стирает даже это, расставляя ловушки, заставляя верить в сочиненные лозунги  жизни.
Беззакония укоренившейся власти, особенно во время войны, поселили животный страх в заблудшие души, толкая их на предательство. И кто-то выбирал фашизм, веря, что это будет избавлением от закабаления человеческой жизни, обернется долгожданной свободой, попранной еще со времен царизма, так и не наступившей во времена большевизма. В блокадном Ленинграде, зажатом фашистами в кольцо смерти, также предавали, передавая фашистам сведения о расположении внутренних войск, школ и детских садов, театров и всех важнейших объектов города, для прицельного их уничтожения.  Но, несмотря на предательства, измены Родине (и не только крымских татар), несмотря на Страшный Террор, сталинский режим сумел выиграть войну с сильнейшим  противником, отстоять независимость и территориальную целостность нашей страны.

   В 1948 году Ефимов Карп Васильевич демобилизовался, получив соответствующий документ. Он долго сидел в сквере, напротив конторы, перебирая, как четки, события, выпавшие на его путь-дороженьку. На этом пути он обломал свои человеческие чувства, искалечил тело и принес нечеловеческие страдания своей душе. «Пореветь бы», - мелькнула мысль. Но и слезы считались великой милостью, способной приносить исцеление, а их выжгли в Лефортово. Словно в забытьи Карп ехал домой, и впервые за долгое время он опять ощутил какое-то радостное трепыхание в груди.  Его душа напоминала, что она еще жива. «Сколько же нелюдей наплодилось и бродит по Матушке-Земле?» – в который раз спрашивал солдат. Ему не верилось, что эта мерзость может просто так исчезнуть с лица земли. -  «Сколько еще натворят эти служивые бездны, пока человечество сможет истребить их поганое племя?» – тяжелые мысли отягощали радость возвращения в родимый дом.  Он не представлял, куда бы он мог приложить свои силы, чтобы быть всегда нужным и необходимым своему народу и Родине. Карп не мог, не умел думать по-другому, отыскивая место под солнцем только для себя: он не мыслил себя отдельно от Родины и народа. «Вставай, страна огромная, опять грядет нам бой…» - бывший узник понимал, что путы зла еще крепки, и разрубать их придется всем миром, и не один год. Нищета, как оголодавший зверь, рыскала по всей земле, выискивая себе добычу. Россия захлебывалась от ее кровожадного аппетита.
На вокзалах, где останавливался поезд, сиротское детское племя выпрашивало хлебушек и махорку. Дети играли во взрослую жизнь, веря, что все печали и потери потонут в сигаретном дыму. Но их отслеживала привокзальная служба, скручивая озлобившихся, оголодавших, но остервенело вырывающихся детей, ставших в этой немилосердной мясорубке взрослее на целое поколение.
 Дети войны! Страшно было подумать, что их озлобленные, искаженные  и изломанные детские души будут строить наше будущее. И сейчас уже их исстрадавшиеся, неокрепшие умы разделили мир на черно-белый. Не было красок понимания и прощения. Жестокость рождала жестокость. Сколько нужно было настоящих Макаренко, чтобы отогреть, направить заблудившиеся души, не дать им погибнуть в огромном жизненном океане? Научить отличать врагов от друзей, чтобы не принимать участие в их жизни за грубое вмешательство в судьбу. Как помочь им снова поверить в добро, если они видели, что свои часто были хуже фашистов? Как научить любить заветы отцов, если предательства и зверства взрослых уничтожали саму мысль о справедливости. Сколько надо будет приложить усилий, чтобы вытащить все занозы страха и сомнения из детских душ.
А страна из одной трагедии погружалась в другую: Россия «гуляла», заливая потери и измены горилкой, еще глубже роя эти ямы. Страшно было смотреть в потухшие глаза матерей, вынесшие на своих плечах все тяготы войны, все ее унижения и потери; на девчонок, всматривавшихся в глаза солдата, надеясь обрести потерянную любовь, сгинувшую в ненасытной утробе войны. Каждый искал в солдатских глазах свое.
Молили глаза. О пощаде молили:
Вернуть сыновей их домой,
Как милость, у встречных безмолвно просили
Сказать, где их канул герой.
Солдатская форма была под «прицелом»:
Ребенок тянулся, старик,
И девушка робко в косыночке белой
Держала ладошкою крик.
И даже войны беспризорное племя
К солдату тянулось душой…
Надеясь узнать, знал ли батьки он имя:
Быть может, он тоже живой?
Глядела с надеждой страна на героя,
Летела «снарядами» боль,
Что душу на ленточки режет и кроит,
И ноет… сочится мозоль.

    Но куда бы ни посмотрел солдат, больше видел света в лицах, чем отчаяния. Боль утрат, великая и неподъемная, гнула спины самым сильным, но слово «Победа», скатывала с лиц эту болезнь, как родниковая вода… «…Окачу водою,
чтобы боль скатилась, окачу водою, чтоб мечта приснилась. Ты скати водичка боли, наговоры, помоги, сестричка, обойти раздоры…» - вспомнил Карп приговоры своей прабабушки. «Сколько она их знала! Жаль, что не всё сберегла память», - ему стало уютно от этих воспоминаний. Он не мог оторвать взгляда от соотечественников, горюя или радуясь каждому выражению выхваченного из пространства лица.
Счастливые слезы катились по людским лицам, таким родным и знакомым, будто вся страна произошла от одних родителей. Общее горе делало людей похожими друг на друга.

Какая радость матери – видеть вернувшегося сына живым! Верили, что все забудется и залечится. Все лучшее отдавалось Родине для восстановления разрухи. И как бы народ  ни захлебывался от голода и нищеты, вера, как праздник, входила в каждое сердце, селилась в каждой бездонной и горячей душе.  Мера картошки – пуд (шестнадцать килограммов) - стоила шестьсот рублей. Пенсия отца Карпа, Василия, к тому времени - составляла сто девяносто девять рублей. Помогал  выживать огород,  на котором трудились от зари до темна, и корова, настоящая кормилица, всегда спасавшая человека в худшие его времена. За здоровье буренки молились, как за свое.
-   Ты, сынка, не налегай на работу, отдохни, дома побудь, - Василий Иванович грустно смотрел на сына, - ужо хватило  поперек тебя этой войной, не всем такая доля досталась.
 Мужчина отвернулся и неуклюже смахнул непрошенную слезу.
- Ничего, батя, мы теперь вместе, а вместе  сподручней одолевать… - Карп споткнулся, не желая произносить слово «беда». Закашлялся, засморкался, жалея старика за его слабость, -  сподручней одолевать сложности жизни, - нашел он подходящее слово, - пришли проблемы, чтобы их решать. И решим! – он неслышно подошел к отцу и положил руки на родные плечи.
Василий Иванович обернулся, они долго и пристально вглядывались в глаза друг другу, словно стараясь стереть не только горькую разлуку, но и все ее последствия. У обоих по щекам катились горячие струйки, размягчая ком невыносимой боли.
-   Ничего, сынка, мы теперя вместе, - он гладил сыну голову, как маленькому , не стесняясь своих чувств, так долго сидевших в заточении. Его речь сделалась какой-то старорусской, будто он искал поддержки у пращуров, у своих родителей, живших в бедности, но по совести, - ты бабку свою покличь в помощники, она ужо там очистилась, дык и помочь должна.
-   Отец, ты чего? - испугался за него Карп. - Все будет хорошо, главное, мы все живы, а мясо нарастет.
-  Можа, язви яго, тама надо было просить своих дедов, чтобы выручали? – отец опять перешел на старинный говор (он прорывался сквозь века и столетия от праматерей и праотцев, вливая со словами родовую силу). Одно было ясно, что сердце отца болело нестерпимо за свое чадо, столько вынесшего за годы войны. – Я так испугался за Федора и Николу, когда узнал, что ты был в Лефортово. Но Бог миловал. Федор дома. Никола благополучно в 45-ом дошел до Венгрии, и война кончилась. Его направили в 46-ом на учебу в инженерную Академию. Пять лет ему учиться. 
 Отец замолчал. Голос предательски дрожал, выдавая сильное волнение. Сын обнял дорогого сердцу человека, и так они бы и стояли, напитываясь друг от друга обоюдной силой любви, если бы не Агафья Осиповна, увидевшая в обнимку своих мужчин во дворе. Она быстро схватила чайник и поставила греться на плиту. Женщина понимала, что «выходить» из этого состояния надо постепенно: и сыну, и мужу, чтобы не размякнуть, и не навредить здоровью. Свои чувства она тоже старалась не распускать.
- Сынок! Василь! - зычно позвала хозяйка своих мужиков, стараясь не выдавать волнения. -  Пойдемте, чайку пошвыркаем, как бывало в старину. Чаво вы там застряли? - подражая своему мужу, окрикнула она.
Мужчины отпрянули друг от друга, будто их застали за каким-то неблаговидным делом.
-   Что значит - пошвыркаем? – улыбаясь, Карп смотрел на мать. «Как она сдала!» – мелькнула  горькая мысль. Сеточка морщин покрывала материнское лицо, словно искусственная накидка.
-   Так в блюдечко нальем и будем отпивать, швырк в себя, чтобы не обжечься кипятком, швырк. Что и называется – пошвыркать.
Родимый дом, крыльцо и мой порог,
В который раз я бью тебе поклоны:
Ты лекарь моих хоженых дорог,
Ты детских лет мой колокол со звоном, - выплыло у Карпа откуда-то из памяти.
- Николка прислал письмо, что в 47-ом женился. Радость-то какая! Карточку прислал, хорошая дивчатка. Покажу потом, - мать не сводила влюбленных глаз со своего сыночка, заново родившегося, как считала она.

Жизнь понемногу налаживалась. Настало время обсудить вопрос об учебе Карпа. Учиться Карпу хотелось в техническом вузе. Но материальные возможности не позволяли. Агафья Осиповна предложила учиться в Учительском институте, открытом в городе Семенов.
- Все равно мне варить горшок супа – хоть на двоих, хоть на троих. Но технический мы не потянем, иди к нам в Учительский институт, хуже не будет, - она поцеловала сына в макушку, будто поставила точку всем сомнениям.
 Карп принял совет матери и подал документы в Учительский институт на исторический факультет. Успешно сдал вступительные экзамены. 15 августа были вывешены списки счастливчиков, ставших студентами. Карп стоял перед списками с замирающим сердцем. И вот он нашел свою фамилию: «зачислен», - стояло обычное спокойное слово напротив его фамилии, вмещающее в себя столько грядущих событий, полностью менявших его жизнь.
С первого сентября 1948 года Карп стал осваивать программу факультета и одновременно заниматься сбором краеведческого материала Семеновского района. Молодой человек поступил на исторический факультет, уверенный в том, что историю своего района он знать обязан.
    «Слава, Тебе, Боже, живыя!» - пронесется счастливая мысль, словно флаг, выпущенный незримой несломленной душой. Вся страна воскресала под этим невидимым лозунгом, ломая волей громаду преград. «Дадут горшок для поддержки порток», – смеялись  будущие учителя, с оптимизмом смотрящие в будущее, еще не веря, что вырвались из лап смерти.

Студенческая  жизнь захлестнула  безудержной тягой к знаниям. Карп успевал не только прочитать требуемое, он искал основы основ, вытаскивая из глубин давно забытые истины. Два года в учительском институте пролетели, как два рассвета долгожданных свиданий, как выпущенная из могучих рук витязя стрела. В школе мест пока не было, и он пошел работать в ДТВК (детская трудовая воспитательная колония), где проработал один год воспитателем, и вел еще уроки немецкого языка.
В 1951 году вышел приказ министра внутренних дел войск НКВД:  «…всем воспитателям, работавшим в колониях, присвоить воинское звание от лейтенанта и выше …» Карп отказался.  В 28 лет становиться лейтенантом он не захотел. Он устроился воспитателем в детский дом города Семенов. Мужчина понимал свою задачу: прежде всего, возвратить в детские души потерянную радость, участие и сострадание.
Работая в детском доме, Карп Васильевич с ребятами брали шефство над пожилыми людьми: выкапывали и сажали картошку, делали грядки, сажали и пололи, кололи и укладывали дрова, мыли полы. Мимо детского дома часто проходила старушка, оказавшаяся матерью поэта Бориса Корнилова. Она жила на соседней улице Учительская (в 1947 году она построила на ней небольшой домик), и когда шла в центр, проходила мимо детского дома. Какая-то потерянность во всем ее виде вызывала жгучую потребность помочь ей в ее одиночестве.  Карп Васильевич предложил ей помощь, и она согласилась. Воспитатель с ребятами стали посещать Таисию Михайловну Корнилову. Если ей требовалась срочная помощь, она писала записку и отдавала ее проживающим рядом местным ребятишкам. Те относили записку в почтовый ящик на улицу Спортивная, дом 36 «а», являющимся адресом детского дома. Так Карп знал, чем он может с ребятишками помочь матери поэта.
Где бы Карп Васильевич ни работал, его тянуло к первоистокам, как жеребенка к сосцам матери.  Он хотел ведать край с его черно-белыми полосами бытия.
  Первое краеведческое расследование Карпа Васильевича было о дезертирах Красной Армии 1918 года. Еще отец, Василий Иванович, рассказывал о них. Сын попросил отца отвести его на тот участок леса, где когда-то было вырыто пять землянок, в которых жили и скрывались 16 человек.  Это был объезд Василия Ивановича.  В 10-ти километрах от Семенова и прятались эти люди.

1918-1919 годы оказались тяжелым поворотом для всей России  и для каждого в отдельности. Маломощная организация Советов, возглавляемая В.И. Лениным, завладела властью, подчиняя внезапностью  развязанной гражданской  войны.  Страна раскололась на красных и белых - брат шел против брата, отец против сына и наоборот.  Бывшие офицеры Царской Армии  отказывались  вступать в ряды Красной Армии, состоящей, как они считали, из голодранцев. Дворянский род (а все офицеры являлись ими) надеялись отсидеться в лесах, уповая на скорейшую «кончину» новоиспеченной Армии. Но большевики орудовали слаженно и бессердечно, выявляя «врагов» Советов, прочесывая по донесениям указанные местности. Предательство и террор гуляли по всей стране.
    В один из летних дней 1919 года Ефимов Василий Иванович был приглашен в кабинет Главного лесничего. Придя в назначенное время, Василий Иванович заметил в кабинете двух гражданских мужчин. Лесничий, обращаясь к Василию, попросил оказать помощь этим двум незнакомцам, которые представились работниками местного ЧК. Просьбу о помощи Василий Иванович принял. Работники ЧК попросили его подготовить два комплекта крестьянской одежды. На следующий день работники ЧК пришли в дом Василия Ивановича, переоделись в приготовленную одежду, и втроем отправились к месту расположения землянок дезертиров, находящихся в объезде Василия Ивановича. Пришли в деревню Взвоз, по переходам перешли реку Керженец и направились к озеру, которое называлось Черное. На берегу озера были вырыты пять землянок, в которых жили дезертиры. Пришедшие заметили около землянок горящий костер, на котором в ведре варился суп. Заглянули в землянки, но никого не обнаружили. Чекисты предположили, что где-то недалеко был наблюдательный пост, с которого и сообщили дезертирам о приближении незнакомых людей, после чего они покинули свое месторасположение.
После ухода чекистов, обходя свой участок леса, мужчина долго не мог успокоиться. Разные мысли обуревали его разум.
К Василию Ивановичу подошел знакомый лесник соседнего объезда.
-   Слышь, Василий, а ведь и мой братка бежал из Красной Армии, -  Макар опустил голову, не смея поднять взор, не зная, как тот отнесется к его словам.
 Василий Иванович засопел, повернулся к Гнедку и стал оглаживать его круп, надеясь, что он ослышался. Макар Потапов был его давнишним товарищем, не раз выручавшим в трудные минуты.  В лесу без дружбы и доверия нельзя.  Василий знавал и его старшего брата, ушедшего в 17-ом на службу.
-   Что делается, Макар, что делается?! - мужчина вложил в свои слова всю неразбериху пришедшего времени, всю тяжесть создавшейся ситуации. – Не знаю, что и сказать тебе, я не судья, знаю только одно: брат против брата идтить не должон, также, как и отец против сына, а сын против отца. Не по совести это, не по крови. Род беречь надобно, а не рушить. А ну, как все начнем рушить, к чему придем-то? - в сложные минуты жизни, когда приходилось что-то срочно предпринимать, Василий Иванович переходил на старинный забытый говор, сам того не замечая.
-  Спасибо, Иваныч, - тихо обронил сосед, - век не забуду твоего понимания и милости. Надеялся, что не отвернешься от меня из-за братки.
-   Ты балакай, да знай меру, - Василий обошел лошадь с другой стороны и сосредоточенно стал обтирать ей холку. - Какая милость? Егорку твоего помню хорошо. Что там говорить, служил твой братка  верно.  И кто теперь разберет, где сейчас Правда? Везде свои… - он тяжело вздохнул, - лупят свои по своим. Светопреставление! - Василий замолчал, глядя в глаза другу, тихо обронил: 
-Свинья не выдаст, черт не съест.

        В городе Семенов есть памятник трем комсомольцам: Никандру Завьялову, Анатолию Дельфонцеву, Ивану Козлову,
застреленным предателями и дезертирами нашей Родины.
Годы шли, но дезертиры были всегда. Менялось время, менялось и лицо дезертиров.
   1919 год. Комсомольцы помогали чекистам ловить дезертиров. Они шли вдоль Керженца, стараясь определить их базирование. На лесной дороге комсомольцы встретили группу мужчин, один из которых работал заведующим отделом исполкома. Он оказался сообщником дезертиров: помогал им провизией и одеждой. Эта встреча для комсомольцев оказалась роковой: ребят расстреляли. Много было слухов и разговоров по этому делу. В школах проводили лекции о «зверстве» дезертиров, рассказывая разные «страшилки» для ребят. Кто-то говорил, что комсомольцев привязали за ноги к двум березам и отпустили ветки. Ребят разорвало пополам. Кто-то говорил, что их распилили. Главным было - запугать детские души, чтобы страх владел человеческой мыслью и определял поступки человека. Карп, будучи школьником, так же слушал эти страшилки, веря и не веря такой бесчеловечности.
    Щепетильность Карпа в расследовании каждого дела накладывала на них особый отпечаток: он искренне и с пониманием относился к судьбам людей. Ясность выбранной цели, стремление «откопать» безнадежных, давно сгинувших во Времени, придавали его душе особое горение. Оно и залечивало, и рассасывало лефортовские узлы, временами кровоточащие открывающимися ранами.
  И вот он - учитель истории. Дети в классе были разных возрастов, не сумевшие во время войны учиться в школе. Двадцать восемь пытливых пар глаз! Сколько надо вложить участия, тепла и понимания, чтобы отогреть, вырвать из памяти страх, держащий в тисках детские души. Страх, отправляющий человека на тропу предательства, лести и подлости. Карпу самому было несперпимо больно понимать и объяснять непричастность немецкого народа к великой общечеловеческой трагедии. Он сам страдал вместе с учениками, запутываясь в неразберихе человеческих судеб и отношений.
   С нового учебного года он уже преподавал географию. И так все 40 лет. География ложилась на душу проще и яснее.
      Карп любил все времена года. Но мысли приобретали яркий окрас, когда он гулял или сидел, глядя на убегающие воды Керженца.  Зимой он отдавал все время обучению ребят и поискам пропавших земляков, копаясь в документах долгими зимними вечерами. Весну он обожал, возрождаясь и оживляясь, как маленький бугорочек, отогретый солнышком, расцветая новыми идеями.  Осень для него служила боярыней-судьбою. Когда он брел по шуршащим листьям, будто по страницам своей судьбы, перелистывая годы, как великие вехи своей жизни, он всегда уносился в далекое детство, где искал причину своей беспечности или мальчишеской бесшабашности, что послужило причиной таких трагических событий в его жизни. Какой случай или поворот судьбы стал началом этих свершений? Воспитывая в детях верность и справедливость, он не мог найти ответов на свои вопросы, чтобы быть с ребятами предельно искренним и откровенным, чувствовать себя уверенно, зная причину всех своих жизненных уроков. Лето будило в нем радостные струнки души. Он знал, что летом ему представится возможность, погрузится в краеведение. Это помогало осознать всю глубину и нужность назначенного судьбой Дела. 
Он спустился к речушке и замер, глядя в предвечерние, слегка потемневшие чистые воды Керженца.

Куда торопишься, мой верный Керженец?
Ты - словно сын родимый мой, мой первенец.
Тебя ласкал я с детских лет ребячеством,
Напитываясь в чистоте чудачеством.
И средь плакучих ив, к тебе тянувшихся,
Я ощущал поток, из сердца рвущийся
Горячей силы и любови вверенной,
Тобой, мой Керженец, судьбе доверенный.
Тобой обласканных тех чувств смородинных,
Что будут нужными Земле и Родине.
От чистоты твоей, прохладной прелести
Я научился верности и научился нежности…

    Карп пробрался на свое заветное место, облюбованное с детских лет. Отыскав знакомый спуск, он присел на согретый осенним теплом камень, выступающий из-под холма.               
 Перед глазами побежали знакомые картинки детства, этого беззаботного времени, дающего человеку напитаться силой истоков, ясным осознанием своего дома и  малой родины. Места, где каждая травинка и песчинка, каждая капелька воды заставляет верить, что это навсегда, что это самое заветное место, принимающее тебя, как мать, когда бы  и откуда бы ты ни пришел. Оно обласкает тебя каждой струйкой воздуха, вдохнет давно забытое и вечное, подпитает и даст силу и радость душе, заставляя поверить вновь жизни, наряжая судьбу в светлую надежду. Мужчина не замечал, как теплые струйки слез, скатываясь, уносили застаревшие боли, омывая новые, неразрывно связанные с прошлыми потерями. Мысли его унесли в недалекое прошлое, наливая все тело хмельной спелостью.
Как-то летом он забрел на заимку, стоявшую в десяти километрах от Семенова. Он часто «лечился» природой, расслабляясь, выставляя ей напоказ все свои раны и болячки. Он подолгу лежал, раскинувшись на траве, глядя в бездонную синь неба, или прижимался к дубу и просил его вернуть ему силы. Карп старался, чтобы никто его не видел за этими занятиями, когда его душа была обнажена, и виднелось ее каждое обожженное место. Раскинув руки, мужчина лежал на земле,  напитываясь чудодейственной ее силой. Он сразу почувствовал, что он не один. Слегка вздрогнув, застигнутый  врасплох, не спеша сел. Оглянувшись, он увидел девушку, спрятавшуюся за огромным дубом. Полянка была небольшой, и Карп узнал в ней свою соседку. Несколько раз они встречались взглядами в школе, запаляя ими сердца. Удивившись, что девушка так далеко забрела одна, он окликнул ее:
- Александра, ты что прячешься? Или подглядываешь  за отдыхающими парнями? – не увидев никакого движения, он снова ее позвал. - Иди сюда, хватит прятаться, Саша! 
   Девушка не шелохнулась. Вскочив на ноги, он не спеша направился в ее сторону. Саша метнулась за соседнее дерево и потом стремительно побежала от него, петляя между деревьями и деревцами.
– Куда же ты?  - Карп кинулся ее догонять. Девушка  ему давно нравилась: молчаливая, стеснительная, она вызывала желание узнать ее поближе, разговорить и увидеть понимание и интерес в ее глазах. После Лефортово его тело не откликалось ни на какие чувства, а вот Александра возрождала в нем убитую, сломанную нежность и желание нравиться. Маленькая росточком, легкая и стройная, она неслась по лесу, словно пуля, выпущенная из винтовки. Выбежав на поляну, слегка замешкалась, и в это время Карп схватил ее за руку.
– Куда бежим?
    Они оба слегка запыхались. Облизав пересохшие губы, она подняла на него серые бездонные глаза.
- Что надо-то? Отпусти! – девушка залилась румянцем.
- А если не отпущу, что сделаешь? – сердце лихорадочно отстукивало: поймал, поймал… - я поймал тебя в лесу, значит - ты моя добыча, - юноша миролюбиво улыбался.
-  Нельзя сироту обижать, - она опять обожгла серым взглядом.
Карп выпустил ее руку и побрел назад. Он старался не оборачиваться, надеясь на чудо.  Улегшись на землю на той же полянке и закрыв глаза, стал прислушиваться.  Через некоторое время он услышал легкий шорох, будто бег суслика или ежика. Саша долго стояла рядом, ожидая его приглашения. Не дождавшись, она опустилась подле него и замерла.  Ветер ласкал их разгоряченные сердца, обволакивая нежной истомой изголодавшиеся по любви души. Юноша нашел рукой ее руку и слегка сжал. Она не выдернула руки. Он боялся ее разжать и выпустить «добычу» на мгновение, боясь, что она упорхнет, как пойманная птичка. В нем пульсировала жизнь, наполняя тело хмельной силой. Он нежно потянул «добычу» к себе. Ее губы коснулись его щеки. Они не помнили, сколько длилось это наслаждение жизнью. Сама Мать-Земля помогала совершить это таинство, от которого расцветали все человеческие чувства. На третий день они расписались.
Александра так и осталась дикой ланью. Раннее сиротство и война наложили свой отпечаток на ее внутренний мир. Ее душа прошла свои лефортовские казематы, перестав  верить и удивляться.
Некоторое время они жили с родителями Карпа, а потом ушли в ее сиротский дом. Молодой муж боялся рассказывать ей подробно о своих мытарствах, опасаясь еще больше напугать свою женушку. Он понимал, что каким-то «танком» прошлись по ее душе. И только летней порой, приходя на ту заветную полянку, связавшую крепко их судьбы и души, они могли снова отдаваться запрятанной любви, удивляясь ее силе.
-  Я сейчас тебя лечить буду, - Карп украдкой наблюдал за женой, и ты меня полечи. - Саша вскинула на него настороженный взгляд затуманенных серых глаз. Казалось, что это место делало их другими, более нежными и откровенными. Муж нарвал охапку цветов, пахнущих медом и летом. Растерев их в ладонях, он легонько прикоснулся к шее жены, к ее рукам. Приподняв кофточку, он прошелся рукой по спине, втирая этот аромат в ее тело. Глаза ее вспыхнули и засверкали, как два сапфира, отливая серо-голубым пламенем. Протянув ей охапку травы, он попросил глазами сделать с ним тоже самое. Они не заметили, сколько они врачевали друг друга обоюдными ласками, натирая медовым запахом  тела, напитывая их ароматом трав. Потом, лежа, прижавшись  друг к другу, они дышали этими запахами, смешанными с ароматом любви.
-  Надо было взять пузырек с маслом растительным, чтобы легче скользила трава по телу.
-  Зачем? – Саша смеялась и, опираясь на локоть, заглядывала счастливыми глазами в самую глубину его души.
-   Это называется брачеванием. Откуда и слово «брак». Мы теперь будем всегда помнить этот запах меда и любви. Он будет нас соединять и оберегать от разлук, не давая забыть и вычеркнуть его из нашей памяти, - Карп обнял жену и прижал ее голову к своей груди, растворяясь в ярком и глубоком море нежности и любви. 
  Керженец успокаивал его разгоряченные мысли, но они,  как резвые скакуны, носились по годам памяти. Он поднял с земли пожелтевший листочек и усмехнулся: ему казалось, что он сам - такой же листик, носимый по жизни судьбоносным ветром. Он часто задумывался: что же такое Жизнь? Где-то он вычитал, что даже ученые не знают ответ на этот извечный вопрос. Но, заглядывая в далекое прошлое, можно предположить, что если у человека есть душа, то она есть у всего окружающего нас Мира. «Все живое!» - так говорила его прабабушка. В этом огромном мире Жизнь является душой Мира. Значит, если у каждого своя жизнь, то и душа Жизни тоже у каждого своя. А жить в Душе Жизни без человеческой души нельзя. Каждое Дело должно твориться по ее велению. Воспитай человека патриотом Отчизны, и этого будет достаточно для его чистоты и ответственности. Долг, совесть, отвага, честь, мужество, искренность – вот эти чувства и качества патриота. Разве такой человек сможет предать родителей, обидеть мать или причинить боль человеку? Да никогда!  Карп вдруг вспомнил день, когда он приводил сюда старшего лейтенанта – Бориса Петровича. И отчество встало на место, будто в мозгах что-то срослось. И опять холодная липкая волна обдала мужчину. «Почему? - в который раз задавал Карп себе этот вопрос. - Почему я так реагирую на этого человека?» - он не знал ответа. Ему не давала покоя мысль: отыскать всех сгинувших в этой страшной мясорубке, вытащить и отмыть имена товарищей, близких и родных и дать  достойную жизнь их именам. Он шел по следу Бориса Корнилова, семеновского поэта, расстрелянного в застенках НКВД. В скором времени ему предстояла поездка в управление КГБ Ленинградской области, где он наконец-то узнает подробности ареста поэта. А  завтра он едет в Горький, в Государственный Архив. Он получил разрешение.
Карп поднялся и, потянувшись, спустился к речке. Умыв лицо и зачерпнув в пригоршню воды, он с наслаждением выпил этот живительный нектар.
- Спасибо тебе, дорогой мой Керженец, за твою милость и силу, за спокойствие моей души, – поклонившись речушке, он в который раз поймал себя на мысли, что всегда думал, что любимая женщина, как река, должна наполнять  своего мужчину силой, чтобы он, напитавшись, наполнял ее своей силой радости и любви. Что-то не получалось у них с Александрой, хотя, он был уверен,  любили они друг друга очень. 

Заполучив в архиве нужные документы по семеновскому уезду, он углубился в чтение. Свой летний отпуск он решил посвятить восстановлению добрых имен граждан своего города. Карп уже немало сделал для реабилитации Бориса Корнилова. Сегодняшнее изучение архивных документов (он был уверен), восстановит не одно доброе имя его земляков. 
  Ему подали пухлую папку с бумагами Семеновского района. Сердце колотилось. Карп понимал, что тысячи судеб, поруганных и истерзанных предательством, держал он в своих руках. Как мало надо: одну-две бумажки, испещренных фактами, и имя приобретало иной жизненный окрас. И вдруг он увидел свою фамилию. Сердце заколотилось пойманной птахой. Он понял, что сейчас откроется секрет его пребывания в Лефортово. Развернув листок, мужчина натолкнулся на фамилию старшего лейтенанта – Самойлова Бориса Петровича.
Допрос:
- Расскажите, как вы стали членом контрорганизации и выступили против советской власти, Родины и Сталина?
-  Я не состою ни в какой контрорганизации, я убил предателей. В тяжелое время для страны горстка дезертиров прохлаждалась в лесу, заготавливая сено для своего хозяйства.
- Эти солдаты выполняли распоряжение командующего и заготавливали сено для нужд Советской Армии. Кто с вами состоит в сговоре? Расскажите, кто вам помогал встать на преступный путь? Расскажите, с кем вы были связаны в воинской части, стоящей в городе… - военный на миг запнулся, глянув в документы, уверенно проговорил, - в городе Семенове? Чем вы там занимались в свободное время?
-  Мое свободное время в Семенове никак не связано с убийством этих дезертиров.
- У нас есть сведения, что вы сколотили там организацию из местных пареньков. Что вы уходили на окраину города и там встречались со своими сообщниками, кто они?
- Если я уходил, то только на рыбалку, а на рыбалке я только рыбачил!
-  Лейтенант Невзоров показал, что вы с ним шли за город  целенаправленно, то есть – в определенное место.
-  Это ложь. Я ни с кем не ходил встречаться целенаправленно. Хотя, было единожды, когда местный паренек показал нам место клева.
- Фамилия?! Быстро фамилию этого паренька!               
- Да я не помню его фамилии, звали его как-то странно… ах да, Карп. Он действительно указал место клева, и больше ничего.
-    О чем вы с ним разговаривали?
-  О чем можно говорить с пацаном в этом возрасте, о войне, конечно.
- Карп выведывал у вас сводки о дислокации наших войск?
- Просто расспрашивал, как обстоят дела на фронте. Да об этом каждый был рад узнать или услышать.
- С кем вы еще разговаривали об этом? Кто еще ваши сообщники?
- Да нет у меня никаких сообщников, мы с Корой…
  Текст допроса внезапно оборвался.
   Карп сидел оглушенным, не в состоянии унять дрожь в руках и ногах. Казалось, что его бьет лихорадка. Душа выпрыгивала наружу, не в состоянии переварить эти новости.
Лихорадочно поискав среди пожелтевших бумаг продолжение допроса, он наткнулся на допрос Коры.
- …в тот день мой муж пришел очень расстроенным и …злым. Он последнее время часто был злым. Муж заставил меня собрать вещи, сказал, что мы с ним уходим воевать. Я спросила «С кем?» - он резко ответил: «Не твое дело». Муж заставил меня взять винтовку. У  него в руках был автомат. Я старалась больше не задавать вопросов. Вещи он не разрешил брать, только еду. Мы покинули город Горький ночью (к тому времени мужа перевели на службу в этот город). Долго шли лесом. Муж куда-то спешил, мне он ничего не объяснял, а спрашивать я боялась. Последнее время он меня стал бить, говоря, что я предатель, что вокруг все предатели. К утру мы вышли на поляну. На ней стояла палатка, и один солдат неподалеку от нее косил траву.  «Стреляй!» – приказал мне муж и стал стрелять по солдату и по палатке. Я тоже выстрелила. Муж закричал на меня и приказал, чтобы я целилась в палатку. Я несколько раз выстрелила. Из палатки пытался вылезти какой-то мужчина, но муж его добил. Мы не заметили, что с другой стороны поляны, возле леса, косили траву еще восемь солдат. Они услышали стрельбу и кинулись к палатке.               
Среди них был один офицер (это мы увидели, когда рассматривали убитых). Муж открыл огонь и убил всех. Я тоже стреляла.
-  Почему вы решили, что убил всех только ваш муж?
-  Я не думаю, что я попала в кого-нибудь. До этого я никогда не стреляла.
- Продолжайте.
-  Когда мы осмотрели убитых, среди них был раненый мальчик. Муж заставил его перевязать и взять с собой. Когда мы осмотрели палатку, обнаружили там еще пять трупов. Мальчика пришлось тащить на себе, из-за ранения он не мог идти сам. Ранен он был в ногу и в плечо. Из ран сочилась кровь. Переночевали мы в лесу. Утром мальчик умер. Мы его закидали ветками (копать землю было нечем). Это случилось возле деревни Малое Васильево. Мы стали пробираться дальше. Провизия закончилась. Муж сказал, что мы должны пробраться в  город Семенов, в котором мы жили до отъезда из него. До вечера мы шли по лесу, стараясь не выходить на дорогу (только для ориентации на местности). Утром мы обошли околицы города Семенова и подобрались поближе к родительскому дому. Муж предупредил, что если все в доме тихо, я должна задернуть занавески на кухне. Когда я пришла домой, там никого не оказалось. Дом был пустым. Я достала ключ, который сама когда-то спрятала. Убедилась, что все тихо и задернула занавески на кухонном окне.
-  А где ваши родители?
-  Отец на фронте, а мама работает в городе Горьком на фабрике.  Я поставила чайник. Через некоторое время пришел муж. Мы с ним попили чаю и решили отдохнуть. Не знаю, сколько мы проспали. Проснулись от стука в дверь. Мы даже испугаться не успели, двери выломали и нас забрали военные люди.
-  С кем вы были связаны в Семенове?
-  Я дома была всегда одна. Почти. Муж домой никого не приглашал. Он был очень ревнивым и не любил, когда мне делали комплименты.               
-  А за пределами дома вы тоже ни с кем не встречались?
- Нет. Не помню… Да, только однажды я мужа провожала на рыбалку. С нами был офицер (фамилию я не знаю) и местный парнишка.
-  Как их звали?
- Я не знаю. Вспомнила, муж парнишку называл Карпом, но имя офицера не знаю.

      Карпа трясло. Ему стало все предельно понятно. Он вспомнил, как ему было не по себе, когда он когда-то  возвращался с места клева. Та безобидная прогулка до Керженца стала роковой в его жизни. Ни Борис Петрович, ни Кора могли не вспоминать о нем на допросах: он не имел ничего общего ни с их жизнями, ни с их преступлениями. Молодой человек понимал, что, проверив население Семенова, НКВД убедилось, что таких имен, как у него, в этом городе больше нет.
   Карп вышел на улицу и долго наблюдал за ласточками, низко снующими, предвещавшими дождь. Солнце было скрыто распластавшейся темной тучей. Духота спала, и в воздухе пахло прохладой. Вот так и чистую душу можно опоганить, закрыть недобрым словом, нечестным поступком, и вся жизнь летит в пропасть.
Сквозь покрывало тучи выглянуло солнце, будто намеренно давая понять, что все плохое проходит. Крупные капли дождя застучали по земле, как маленькие лягушата, подпрыгивая и сбивая пыль. Через десять минут, вымыв землю, освежив зелень, дождь прекратился так же быстро, как и начался. Карп поднял глаза на Светило, улыбаясь во весь рот неожиданной радости, заполнившей все его существо. «Спасибо, Жизнь, спасибо, Душа Мира, за милость жизни, за свет радости. Спасибо!» - слегка поклонившись, он вдруг заметил удивленные глаза женщины, остановившейся и взирающей на него.
-  Все хорошо! – громко произнес Карп. Женщина смутилась и заспешила дальше. – Хорошо-то как! – прошептал молодой человек, прислонившись к влажной березе и замерев от блаженства. Он прикрыл глаза и простоял так несколько минут, прислушиваясь к внутренней жизни дерева. – Держись, дорогая березонька за корни, они только и помогают всем: и растениям, и людям, зверям и птицам. Даже бабочкам.
Земля – это страна бабочек! Сто сорок видов бабочек, и только чуть более сорока приходится на все другие особи, в том числе и человека! Вот это наука! Крылья бабочек, как скрижали, несут на себе информацию о всех драгоценных каменьях: из века в век, из одного периода времени в следующий. Некоторые не имеют пищевода: им предстоит прожить только несколько ночей и дней любви, для продолжения рода! Как все разумно в Природе! И как неразумен человек со своим злом и разрушением. Что это? Парадокс или закономерность?  Или просто Урок человеку, преподанный Природой?
   Карпу сделалось легко и спокойно. На небе выгнулась коромыслом радуга,  одним концом касаясь горизонта. «Соединительный мост между Небом и Землею, между живущими и ушедшими, палитра цветов,  дарованная человеку для радости в его земном пути», - думал молодой человек, зачарованно глядя в небесную синь.


       В воскресный день 31 марта 1957 года Александра подарила Карпу долгожданного ребенка – сына Александра. Назвали сына в честь его матери, так захотел Карп, выражая глубокое уважение и признание свой Сашульке (так он звал ее за глаза) за рождение сына! Не было предела радости отца, глядя на смешное сморщенное личико родного комочка, маленького человечка, заявившего всему миру криком о своем рождении, о своей сопричастности к Жизни, к ее многогранной палитре чувств.
Жизнь приобрела яркие краски для Карпа: он видел, как растет и развивается его сын, его продолжение, его гордость. Это Саша, его маленький Саша поставил точку на прошлом, на терзаниях о неудавшейся жизни. Карп подолгу следил за женой Александрой, переполняясь чувством любви и благодарности к этой женщине, подарившей ему сына. Казалось, что их связь должна стать прочной, как сталь, но Александра отгородилась от мужа, все больше отдаваясь материнской любви к сыну. С одной стороны - Александр связывал их судьбы и жизни навсегда, с другой – разъединял родителей невидимой чертой, сам того не подозревая. Карп страдал, видя, что и жене не сладко. Порой она взрывалась какой-то непонятной злобой, делая пропасть между ними еще глубже. Карп брал сына и уходил с ним на их заветную полянку, давая мальцу прикоснуться к земле и природе, напитаться этой первозданной силой родства, подарившей жизнь его сыну. Так считал Карп.
 
        Саша рос смышленым, серьезным и покладистым мальчишкой. Его любознательность ставила порой в тупик не только мать, но и отца. Его бесконечные «почему» относились больше к жизни людей и животных, к их активности и здоровью. Саша не мог пройти мимо ни одной беспризорной кошки и собаки. В его распахнутых глазах купалось недоумение и боль сострадания ко всему живому. Казалось, что от родителей сын вобрал в себя все самое лучшее и доброе. Никакие казематы отца и матери не легли в душу их сыночка. Видимо, «поляна любви» подарила ему свою радость и жизнелюбие. Первые шаги сына, первые его слова Карп впитывал в себя, как спасительные уроки добра и света. Он записывал смешные выражения сына, умиляясь ими, перечитывая заново шедевры детской души.
     В первый класс сына готовили тщательно оба родителя. Александра сшила сыну костюмчик, а рубашку и ботинки купили. Саша выглядел именинником. Карп привел сына на свою половину (к тому времени они с женой разделили дом на две половины, Карп сделал разные входы для каждого из них).
-  Сынок! – голос его срывался, а глаза наполнялись непрошеными слезами, - я хочу, чтобы первый класс ты закончил на одни пятерки.
  Мальчик недоуменно смотрел на отца, не понимая, почему он расстраивается до слез из-за такого хорошего события – школы.
- Конечно, отец, ты не расстраивайся, я хочу учиться и буду, - последнее слово он произнес с нажимом, будто ставя точку всем сомнениям.
-  Вот и хорошо, вот и молодец… - мужчина немного смешался из-за волевого ответа и твердости, прозвучавшей в голосе сына. – Я хочу проводить тебя до школы, - он посмотрел в глаза мальчику и не увидел в них одобрения своему желанию.
-   Отец, не надо,  - Саша видел, что обидел отца, - только до конца нашей улицы, ладно? – его взгляд просил не относиться к нему, как к маленькому мальчику.
- Хорошо, сынок. Я и не хотел тебя провожать до школы, - схитрил он, - ты уже большой. В школу идут подготовленные ребята, не так ли? – отец уставился на сына с хитроватой улыбкой. Его переполняла гордость за свое чадо.
-  Конечно, папа, я все умею сам, – мальчик пожал руку отцу и, не выпуская руки, вывел его на улицу.
-  Но ведь мне тоже надо в школу, как учителю! Как учитель я могу рядом с тобой идти в школу? – вспомнил вдруг Карп, улыбаясь во весь рот, не желая скрывать ни радости, ни гордости за сына.
-  Хорошо, - Саша серьезно посмотрел на отца, - только мы не будем держаться за руки.
-  Конечно, сын, мы оба взрослые люди. Ведь так, дорогой мой?
-   Да, отец! – и счастливая улыбка Саши совсем растрогала отца. – Я забегу к маме, она мне приготовила хрустящий хлеб на обед. Мама уже успела испечь его, у нее сегодня вторая смена в школе, - он гордо посмотрел на отца. Вышел Саша от матери сосредоточенный и задумчивый.
-   Все хорошо, сынок? – тревожный взгляд Карпа обласкал каждую клеточку сыновнего лица.
-   Да, все хорошо, - Саша поднял на отца глаза, - жаль, что вы с мамой не живете в одной комнате, она бы тебя тоже угостила вкусным хлебом. Не успел мужчина ответить сыну, вышла жена на улицу, держа в руках небольшой сверточек. От него вкусно пахло хлебом. Молча протянув его мужу, она тут же ушла.
  Карп разволновался.
-   Вот видишь, мы с тобой оба обладаем несметным богатством, самым вкусным, - он немного смутился, - от родного человека.
    Они зашагали по направлению к школе, радуясь обоюдной любви и единению. В конце улицы оба, как по команде, обернулись: Александра смотрела вслед своим родным мужчинам, радуясь и огорчаясь не сложившимся отношениям с мужем. Отец с сыном помахали ей и скрылись за поворотом.
         Первый класс пролетел, как одно мгновение. Придя из школы, Саша очень сдержанно подал табель успеваемости отцу:
-  Я выполнил свое обещание? -  в глазах бушевала радость, рвущаяся наружу.
-   Молодец, сынок! Я хочу, чтобы и второй класс, и десятый ты закончил на одни пятерки.
Они обнялись. По щекам Карпа катились счастливые слезы.

         Саша выполнил обещание. Школу он закончил с золотой медалью. Не было раздумий, куда поступать. Саша поступил в Горьковский медицинский институт на лечебный факультет. Его одноклассница Наташа Угланова, медалистка, как и он, поступила туда же. Их дружба переросла детскую привязанность. Александру всегда нравилась Наташа: открытая, искренняя, добросовестная  во всех порученных делах. Она была награждена знаком ЦК ВЛКСМ «За отличную учебу». Молодые люди не представляли себе и дня, проведенного врозь.
     Уже в студенческие годы у Саши формировались профессиональные черты медика: неуемная жажда познания, желание прийти на помощь страждущим, необычайно развитое чувство человеческой и профессиональной порядочности. Наташа была всегда рядом. Она стала его неотъемлемой родной частицей. Ее понимание и искренность рождали великое чувство счастья.  После второго курса Сашу было не узнать: он вытянулся, как молодой тополек. Статный, широкоплечий, он вызывал восхищенные взгляды девушек. Но Саша не видел никого, кроме своей Наташи.
   Отец с сыном часто засиживались допоздна. Александр рассказывал отцу об учебе, о желании овладеть поскорее профессией, чтобы вовремя пригодиться людям, применить свои знания на практике. Карп задумчиво поглядел на сына.
-   Сынок, у меня не сложилась военная карьера, хотя в душе я всегда ощущал себя военным. Мужчина должен служить Родине, не задумываясь, - он выжидательно уставился на сына, увидев на его лице легкое волнение. (Романтика 70-х годов влияла не только на Сашу, но и на многих людей Советского Союза). 
-  Ты о чем, отец? Я и собираюсь служить Родине своей профессией.
-   Хочу, сынок, чтобы ты перешел на военную кафедру, - Карп глубоко вздохнул и пристально посмотрел сыну в глаза. – Здесь ты больше принесешь пользы людям и Родине. Мужчина должен всегда оставаться солдатом.
- Если честно, то для меня это предложение звучит неожиданно. Но…мне оно нравится. Я согласен, – Саша встал и протянул руку отцу, скрепив данное обещание рукопожатием.
   Карп поднялся и обнял сына. Волна любви к нему и благодарность к жене Александре переполняли мужчину. Разве мог он мечтать там, в камере, умирая после каждого допроса, что его ждет такое счастье? Ради этого сокровища стоило выжить! Обнявшись, сын с отцом чувствовали, как их сердца стучат в унисон, передавая друг другу непотопляемое чувство любви и радости, обволакивая каждого из них неповторимым теплом родства. Сколько они так простояли, напитываясь обоюдной любовью, никто из них не заметил.


       После окончания четвертого курса Александр  подал заявление о переходе на военный факультет и стал слушателем  морского отделения Военно-медицинского факультета при Горьковском медицинском институте (с 1978 года). Он изучал вопросы клинической фармакологии, терапии сердечно-сосудистых заболеваний, что в последующем дало ему возможность стать лучшим специалистом в этой области. По окончании учебы ему было присвоено воинское звание – лейтенант медицинской службы. Александр получил направление для продолжения службы в распоряжение штаба Северного флота.
-  Саша, - Наташа стремительно вошла в комнату, - я не понимаю, ты уезжаешь на север, а я получила распределение в больницу Арзамасского района, - она беспокойно смотрела на своего возлюбленного, страшась мысли, что они расстаются надолго.
Улыбнувшись, Саша обнял ее за плечи, поправив непослушный локон, закрывший от него ее левый глаз:
-  Ой, поверьте, это слишком, прячет глаз моя малышка! Что
скрывает сей глазок? Поцелую-ка разок! – убрав волосы, он прижался мягкими губами к глазам Наташи, потом поцеловал ее в лоб, как маленькую девочку.
-  Ты опять шутишь, а я серьезно. Уедешь, и закружит тебе головушку какая-нибудь северяночка! Я ведь умру! – девушка нарочно надула губы, выражая обиду.
  Мужчина приподнял пальцем ее подбородок и впился глазами в лицо своей любимой и единственной женщины на свете.
-   Нас может разлучить только смерть, ты же знаешь об этом! Я - однолюб! Я тебя буду любить так долго и верно, что в конце концов надоем тебе. И ты бросишь меня ради какого-нибудь северного генерала, но я буду тебя любить, даже если сгорю.
-  Северным бывает только медведь. И я лейтенанта не променяю ни на одного генерала! Понял, ты, олух царя небесного? И сгореть тебе не позволю. Только в моих объятиях!
-  Олух понял, перехожу на прием: я заберу свою Наташку, как пилюльку, промокашку…
-  Это еще что за промокашка?! – Наташа оттолкнула парня.
-   Ты же будешь промокать мои слезы и пот, когда я смертельно устану.
-   Ты что все про смерть говоришь, у нас с тобой впереди длинная-длинная жизнь. Нарожаю тебе дюжину детей, чтобы не смог сбежать.
-  Нарожай, мы с отцом и… - он немного замешкался, - и с мамой будем только рады, – он обнял Наташу и уткнулся носом в ее волосы. – Ты хлебом пахнешь. Как проголодаюсь, так стану нюхать твои волосы и сыт буду этим. Здорово, да? Еды для меня надо будет мало-мало! Ты рада, малышка моя?
      Наташа ответила нежным долгим поцелуем.
 Только через год молодым удалось соединить свои судьбы.
В управлении кадров Александр попросил направить служить его на подводную лодку. Просьба молодого офицера была удовлетворена. Сашу назначили начальником медицинской службы на подводной лодке.
В семейной жизни молодых было немало «рифов». Первый «риф» пришлось встретить через три месяца после свадьбы: муж ушел в плавание, из которого вернулся только через восемь месяцев. А через полгода ушел в очередное плавание. Это был второй «риф». Во время второго похода мужа Наташа родила дочку Светочку (16 мая 1986 года). Света родилась  в Семенове. Наташа приехала рожать на родину, пока мужа не было дома. Саша бороздил Атлантику. Политотдел дивизии отправил поздравительную радиограмму новоиспеченному отцу.
  На подводной лодке он служил семь лет. Дальние походы, несчетное число подводных миль, штормы, бесконечные расставания с близкими. Но Саша постоянно работал над собой и в освоении выбранного Дела. За это время в составе экипажа он совершил три дальних боевых похода. Каждый поход продолжался восемь месяцев.  Начатые в студенческие годы разработки принципов рациональной терапии внутренних болезней получили еще большее развитие, вследствие чего появляются первые публикации.
  Наташа родила еще одну дочь, Анюту.
  С подводной лодки Александр Карпович был переведен на службу в центральную поликлинику Северного флота, где выполнял обязанности начальника терапевтического отделения. Во время работы им была написана и издана книга - медицинские рекомендации для врачей: «Рациональное применение лекарственных средств». Она была разослана во все медицинские учреждения Северного флота. Это -единственное издание подобного рода на Северном флоте, которое до настоящего времени является актуальным.
Карьерная лестница поднимала Александра все выше и выше: терапевт спецотделения Центральной поликлиники Северного флота. Старший ординатор кардиологического отделения Главного госпиталя СФ. Начальник терапевтического отделения Центральной поликлиники СФ. В этой должности проявился организаторский талант Александра Карповича.   
   Отделение быстро наращивало свой интеллектуальный потенциал, шло переосмысливание старых подходов к амбулаторному лечению больных, создание необходимых алгоритмов диагностического поиска. В короткий срок отделение стало напоминать лечебно-диагностический центр. Александр работает над проблемой оптимальной реабилитации больных с ишемической болезнью сердца в условиях Заполярья, успешно внедряет в практику амбулаторного лечения методику терапии скрытых депрессий у кардиологических больных.
      С 1992 года Александр Карпович становится начальником отделения неотложной терапии, а в последующем – начальником отделения анестезиологии, реанимации и неотложной терапии Главного госпиталя СФ.
Военный доктор в постоянном поиске. Проводит кропотливые работы по вопросам ритмологии, лечению коматозных состояний. Время для написания диссертации не хватает: по восемь-одиннадцать дежурств в месяц. Высокое чувство профессионального долга, любовь к людям были для Александра Карповича путеводной звездой.
 Наташа работала кардиологом в главном госпитале Северного флота.

         Карп Васильевич не мог нарадоваться. Жизнь потихоньку налаживалась. Он и не подозревал, что сможет стать таким везучим и счастливым человеком.  Его любимые «погремушки» - внучатки, росли любознательными и ласковыми девочками. Его душа оттаивала каждый раз, когда Наташа одна или с Сашей приезжали в Семенов. Карп Васильевич забывал все ужасы войны, ее ловушки и ямы, где бесследно пропали миллионы самых лучших сыновей и дочерей Отечества. Он занимался любимым делом: преподавал географию ребятишкам. Лишь один год проработал учителем истории и ушел: он не мог ответить себе на многие вопросы, а врать ребятам не умел, да и не хотел.  Историю преподносили так, как хотелось главным политикам страны.
     Карп Васильевич уже много сделал для восстановления доброго имени Бориса Корнилова, и не только его. В его небольшой комнатке всюду лежали папки. Некоторые были совсем старыми, с пожелтевшими страницами. Были и «свеженькие».  Такому огромному количеству собранного материала вполне мог позавидовать любой краеведческий музей.
Карп Васильевич стал хранителем информации. В его бумагах история семеновской земли была как на ладони. Здесь можно было узнать о становлении советской власти в уезде, лежали рассказы о коллективизации, об организации колхозов, строительстве социализма, круто замешанном на энтузиазме и других благородных порывах. Великая Отечественная Война: мужество и героизм, сталинские времена, послевоенные годы, брежневские времена. Да много чего хранилось в этих папках, где история была пропущена через призму совести и чести, отваги и верности своей земле, идеалам и человеческому «я». Дореволюционная эпоха… Солидные купцы-бородачи с семействами, мещане, крестьянство – все будто продолжают жить в документах, газетных вырезках, фотографиях, выполненных местными маститыми и совсем неизвестными мастерами. Во всех этих пухлых досье, собранных Ефимовым Карпом Васильевичем, они нашли продолжение своей жизни.
 
    В Сибири, на берегу таежной реки Еринат, еще с довоенных времен жила семья старообрядцев Лыковых. В настоящее время там проживает единственная из Лыковых – Агафья. У нее есть библиотека, в которой 19 духовных книг. Среди этих книг есть небольшая тетрадь, в которой написано стихотворение неизвестного автора. В нем упоминаются названия семеновских мест. Это дает возможность предположить, что стихотворение написано в этих краях. В Нижегородском институте рукописной и первопечатной книги датировано, что это стихотворение написано в 1853году.
  Стихотворение было обнаруженно в 1989 году у Агафьи Лыковой на далеком Еринате, в Саянах, работником старообрядческой Митрополии Московской и всея Руси Лебедевым Александром Семеновичем.

   Плач о разорении скитов

Что на юге и на Сивире,
На восточной стороне,
Протекала речка славна Керженка.
Как на той речке Керженке
Много было жителей,
Изо всех стран собиралися,               
Невозбранно житии поселялися.
Пустыня была всем прибежище,
А ныне нам нет тоя убежища.
Первым был на сем месте
Славный Оленейский скит.
И всем тамо он был православный,
Православием был украшен,
Всем духовным благолепием.
У нас здесь были молебны
Подобны они были раю,
Уряжены святыми иконами
Украшены духовным пением.
Служба была ежедневная.
Молитва к Богу непрестанная.
У нас был звон удивительный,
Аки гром гремел.
Но у нас не было мест привольных,
В рощах птицы распевали,
Соловьи утешали,
Но Господь нас посещает,
Последния дни вси прикращает.
Во осьмом тысящном веку
Триста шестьдесят первом году
Послал на нас Господь гнев свой,
Гнев и ярость суд Божий
Наших ради прегрешений.
Прогневался на нас Царь Небесный
По Божию попущению,
А по царскому велению
В Нижний славный град,
Во Семеновский бедный уезд.
Собирались, соезжались
Вси к нам не милостивые судии;
Прочитали она нам указ
От молебных нам был отказ
Вси часовни растворяли,
Царские двери снимали,
Все святые иконы обирали.
Как жиды Христа вязали,
В Нижний град отсылали,
Вси плакали и рыдали,
Руце к Богу воздевали.
Но еще они нам предлагали
И совет нам придавали:
Дабы и мы мест своих не лишались
И к церкви вси присовокуплялись,
Вам житье будет пространно
И жить будет невозбранно.
Во един глас отвечали:
«Не примем Новыя церкви,
Не нарушим свою веру
Токмо мы вси ходим по воле
Не имеем жизнь пространно
Ради душевного спасения».
Наших ради прегрешений
Прогневался на нас Царь Небесный.
Собирались все девицы
И младые клирощанки,
Все плакали и рыдали
Руцы к Богу воздевали:
Оле, Оле увы нам грешным,
Почто мы на свет родились!
И откуда прииде на нас
Такая неожиданная напасть;
Мы теперь должны будем
Праотцу нашему Адаму:
Адам праотец из Рая изгнан
Плода ради вкушения,
А мы изгнаны бысть
Своего ради прегрешения,
Увы, прекрасный наш Раю,
Прелюбезный и драгий скиту.
Знать нам в тебе не бывати,
Святыя службы не стояти,               
Такие радости не видати.
Настал на нас час разлучения,
Умолкнуша глас духовного пения,
Везде слышен плач и рыдания,
Младые со старыми разлучаются.
Кто нас старых припокоит,
Кто нас убогих пропитает?
Не своею волей разлучаемся,
А по царскому повелению,
А по Божию попущению.

    Нужно быть одержимым человеком, чтобы с таким упорством и скрупулезностью выискивать и собирать все эти подробности своего края. Иногда в руках появляется тоненькая ниточка, связывающая Карпа Васильевича с тем или иным событием, но он упорно распутывает клубок истории. Переписка, поездки, телефонные звонки, новые знакомства, - все это стало основой его деяний, главной дорогой жизни. Еще в школе, будучи учителем-историком в одной из городских школ, он сумел создать роскошный, по школьным меркам, музей. Радостная улыбка, поселившаяся на лице мужчины, открывала заржавевшие двери, впускала в захлопнутый мир прошлого, и он «отмывал и откапывал» сгинувших в Лету сограждан, опозоренных клеймом предательства, поруганных и растоптанных изменами близких и родных. Он давал им новую жизнь! И только когда приезжал сын с внучками, он погружался в мир отдохновения, добра и счастья. Казалось, что энергия, выкачанная в застенках Лефортовской тюрьмы, возвратилась, клокоча неутомимой жаждой жизни.

         День 29 июля 1967 года был особенно жарким. В 12 часов дня весь Семенов собрался возле детского Дома пионеров: была произведена закладка камня на месте будущего памятника поэту Борису Корнилову, расстрелянному в 1938 году. В местном кинотеатре проводилось собрание общественности в честь 60-летия со дня рождения Бориса Корнилова. В зале работала вентиляция, и собрание было активным. Обсуждались текущие дела, работа литературного кружка города Семенов. Карп Васильевич в этот день чувствовал какое-то беспокойство на сердце. Утром он зашел к сестре Татьяне, попил с нею чайку, поговорил с отцом. После смерти жены, Агафьи Осиповны (которая умерла еще в 1958 году), тот долго хорохорился: жил один в своем доме. Но в последние годы одиночество так захлестнуло, что не мог больше его выносить и перебрался к дочери Татьяне.
     Первые полчаса Карп Васильевич не мог сосредоточиться на собрании, мысли убегали к отцу. Вспомнил, как в детские годы они промышляли в лесу вдвоем  с отцом. Старался отогнать мысли, мешающие слушать выступающих. Дела потихоньку продвигались. Вот и камень для памятника заложили. Дверь открылась, и раздался зычный голос:
-   Ефимов, на выход! -  Карп вздрогнул всем телом. Первая мысль сработала: «На допрос». Он с минуту сидел, тупо соображая, где он и что происходит вокруг него. – Ефимов, на выход! – нетерпеливый голос снял оцепенение.
В вестибюле к нему подбежал племянник Володя, сын Татьяны.
  -  Дедушка умер!
Карп с трудом доковылял до скамейки, стоявшей у окна. «Не успел, - свербела жгучая мысль, - видел еще утром, что он какой-то отрешенный, видел, как хорохорится отец, стараясь не показывать свою слабость, - горькие мысли, словно хиной заполнили рот, в ушах стоял звон. Организм не хотел воспринимать эту горечь.
 Отец очень переживал смерть жены, он частенько говорил: «сочтены денечки, сочтены часы, спаянные нитями у любви и сны. Ждет меня Агафья прямо у ворот, любящие души не разлучит Бог».

          После похорон отца Карп будто окаменел. Улыбка сбежала от него, как невеста из-под венца. Только теперь он понял, какой был рядом Друг. Как ему не хватало его крестьянской основательной мудрости, простоты суждений, ясности и понимания. Карп помнил, каким горем придавило всех, когда ушла из жизни Агафья, мать, умеющая все видеть и слышать. Способная закрыть своей заботой все душевные прорехи и раны. В такие минуты он всегда думал об Александре. «Почему же они обрекли себя на одиночество?» Он так и не узнал, каким танком растоптали ее доверие. И только работа спасала его от горьких мыслей. Ему трудно становилось на работе от ее жгучего взгляда, иногда пронизывающего Карпа на переменах в школе. (Александра преподавала химию, и не просто преподавала: она была педагог от Бога). Все ее выпускники, поступающие в высшие заведения, всегда сдавали химию на «отлично».  Ее заслуги были замечены и отмечены: она стала лауреатом премии Сороса (основатель Джордж Сорос, США), которую вручали за достижения в области науки и техники, образования, культуры, литературы и искусства. (Мало у нас своих светил?! Но для тех лет такая премия считалась высшим достижением для страны и для человека, в частности. Александру Дмитриевну любили учащиеся за ее искренность, простоту и основательность. А самое главное - она могла донести материал так, что не возникало никаких проблем в освоении урока. Многие ее ученики, влюбившись в этот предмет, продолжали в высших учебных заведениях изучать химию. Александра, как и Карп, отдавала всю себя любимому делу и семье сына. Но что-то ее постоянно тревожило, Ефимов это чувствовал. Но на откровенный разговор Александра не шла.

      Всегда спасает человека любимое Дело, вершившееся по велению души. Карп Васильевич это знал и старался не отступать от этой истины.
    В архивной справке, полученной из управления КГБ по Ленинградской области, сказано:   «Как установлено, с июля 1937 года лица, приговоренные к высшей мере наказания, захоранивались  в районе Левашовской пустоши под Ленинградом. В настоящее время свободный доступ на кладбище пока не производится».
Свободного доступа на него не было пятьдесят два года, так как оно принадлежало НКВД-КГБ. Только в июле 1989 года оно было передано в  специализированное производственное объединение при Ленинградском городском Совете, который своим решением признал его мемориальным. В ноябре 1989 года Ленинградское отделение «Мемориал» пригласило на кладбище священника, который провел службу и освятил его. А в апреле 1990 года, в день Пасхи, был открыт свободный доступ граждан. С этого дня тайна Левашовской пустоши перестала быть тайной: сюда идут люди, чтобы поклониться памяти жертв  сталинских репрессий.

Электричка Санкт-Петербург-Выборг остановилась на станции «Левашово».
-   Как пройти на кладбище? – Карп стоял со смешанными чувствами. Неужели он увидит могилу великого поэта Бориса Корнилова?
 - Мне на поселковое или за зеленый забор? – он выжидательно уставился на мужчину, несшего саженцы.
 -  За зеленый забор, - уверенно ответил тот, – идите в поселок, через 200 метров будет автобусная остановка. Через три остановки автобуса будет зеленый забор.
Карп, как маленький, считал шепотом остановки, боясь проехать нужную. После второй остановки показался лес. При въезде в лес - третья остановка. Еще из окон автобуса в двадцати метрах от шоссе он увидел высокий зеленый забор из досок. Поверх забора тянулся ряд колючей проволоки. Подойдя к калитке, он увидел табличку: «Свободный доступ на кладбище с 9. 00. до 18. 00.»
За воротами зеленого забора заасфальтированная небольшая площадка выглядела необычайно «свежо», как островочек надежды среди непроглядной боли. Было видно, что асфальт положили недавно. Сердце бешено колотилось, будто он пришел на могилу  родного брата, которого долго искал. Справа от калитки стоял небольшой домик, выкрашенный в зеленый цвет, с четырьмя большими окнами. До 1989 года в нем располагалась кладбищенская команда КГБ. Окна смотрели настороженно и выжидательно, будто ждали крытые фургоны с телами замученных людей и боялись этой действительности,  надеясь, что «пронесет».
И на здание время отложило свой отпечаток.
         От дома в сторону ворот тянулся изолированный провод. Его конец был прикреплен к металлическому кольцу, находящемуся метрах в двух от забора. Это была сигнализация для вызова дежурного, которой пользовались приезжающие на спецавтомобилях.  Слева находился тесовый сарай, а рядом  - клетка для собак. Возле нее, с внутренней стороны калитки, приставлена металлическая лестница с поручнем на шесть ступенек. Когда приехавшие дергали за кольцо, звенел колокольчик, и дежурный поднимался по лестнице, чтобы убедиться, что приехали нужные люди.
Карп долго разглядывал это приспособление. Мысли унесли его в далекое прошлое, перед глазами плыли картины того страшного времени.               
-   Вы к кому? – мужчина вздрогнул, и, обернувшись, увидел широкоплечего, приземистого мужика с тяжелым взглядом цепких глаз.
- Я из Нижнего Новгорода. Здесь покоится прах моего земляка, поэта Бориса Корнилова.
Мужик молча кивнул и пошел к центру кладбища.
 -   Видишь тот лес? Кладбище образовалось в 1937 году, в то время эти елочки были не более двух метров, - он тяжело вздохнул: видимо, было, что вспомнить. – Вишь, сколько песка насыпали на дороги. Машины приезжали тяжелыми, со «страшным грузом», все дороги разбили, вот их и «похоронили», засыпав песком все борозды-раны на дорожном теле. Им тоже не сладко помнить-то такое, - он опять тяжело вздохнул.
Дорога петляла между деревьями по обе ее стороны. То там, то здесь торчали небольшие колышки, сантиметров по тридцать. Кое-где  они достигали семидесяти сантиметров.
 – Гниют колышки в земле, падают, втыкаем опять. Когда совсем сгнивают, новые вбиваем, - он по-хозяйски поправлял свалившиеся «памятки», надавив на них крепкой рукой.
Колышки, как молчаливые свидетели, выглядывали из земли повсюду. Это были братские могилы. В них лежат плечом к плечу сотни, тысячи, десятки тысяч расстрелянных, ни в чем неповинных людей. Кладбище без могильных холмиков, без крестов и памятников. Одни колышки. Всюду - колышки. «Под каким-то из этих колышков покоится прах Бориса Корнилова, - тягучее чувство беды заполнило все сознание Карпа Васильевича.
 –   Сколько светлых голов полегло тут! - он низко поклонился всем в пояс, не сумев справится с горючими слезами. Они бороздили его щеки, капая на землю, когда он в очередной раз кланялся земле, укрывшей эту людскую боль, зверские преступления над Человеком. Земля помнит каждый шаг этих людоедов, чтобы и мы не забывали о них. – Вот и мои слезы окропили вашу память, и мои страдания смешались с вашими, став неразделимой бедой ушедших и живущих».
На небольшой полянке в центре кладбища возвышался массивный деревянный крест с вырезанным на нем распятием               
Христа.
-  Крест установили в 1989 году, когда освящали кладбище. Да разве успокоить Эту Боль, что вырывается из-под земли протяжным неумолчным стоном! Будто сама земля плачет, – мужик поправил крест и зашагал к валуну,  лежащему в двух метрах от креста.
На валуне лежали чуть завядшие цветы и горелые свечи. Цветы лежали и вокруг креста. А кругом росли деревья.  Они здесь, как памятные знаки: на них прикреплены различные таблички с фамилиями, с датами жизни погибших. Были таблички картонные, фанерные, бумажные. Какие прикручены проволочкой, какие - привязаны ленточками. В момент посещения люди старались увековечить память о своих близких и родных. В некоторых местах были даже металлические таблички с фотографиями. Куда ни глянь - всюду на деревьях таблички, как немые свидетели человеческих судеб, как застывшие матери на паперти смерти.
  Заплутается ветер в кронах: скрипят деревья, бьются,
словно захлебываются в плаче, и  таблички, как живые, трепещут и стонут. И разносится эхом стон на сотни километров. Мать-Земля льет слезы по сынам.
  Карп привез разобранный деревянный крест, но мужик не разрешил ему установить его.
-  Нельзя эту землю трогать никакими памятными знаками, нельзя, - он будто поставил точку этому разговору.
   После долгих объяснений с директором кладбища крест разрешили установить с помощью укосин. Директор из своих запасов выделил гвозди и рейки и сам проводил Карпа, указав место, где можно поставить крест.
Вместо колышка установили крест, принесли три ведра песка и для большей прочности присыпали его основание. Песок замаскировали еловыми ветками. Рядом с крестом оказался пень, на торец которого прибили фанерный лист. На этот маленький столик Карп выложил свечи и томик стихов Бориса Корнилова.
К ним потянулись люди. Все присутствующие поставили на крест свечи. Первую свечку поставила десятилетняя Катя Кукушкина. Подошли две женщины, одна из них взяла сборник стихов поэта.
-   Я знакома со стихами Бориса Корнилова, они мне нравятся. - Она наугад открыла томик:
Усталость тихая, вечерняя
Зовет из гула голосов
В Нижегородскую губернию
И в синь Семеновских лесов…
Положив томик, они на крест поставили свечи. Подошли еще две женщины. Они удивительно были похожи друг на друга. Женщины оказались сестрами Прокофьевыми из города Отрадное, что на Неве, они приехали почтить память дедушки, расстрелянного в 1937 году, и отца, расстрелянного  в 1938. Женщины поставили свечи и долго молились, окропляя землю слезами. По общему счету, на кресте было зажжено 31 свеча: столько лет прожил Борис Корнилов. Такие совпадения не бывают случайными.
  Оставшись один, Карп достал маленькую детскую лопатку, и, быстро раскопав у креста, набрал земли. У него было задание сестры Бориса Корнилова, Александры Петровны, и просьба районного краеведческого музея: привезти земли с могилы поэта. Он долго стоял, перебирая в памяти короткую жизнь Бориса, восстановленную им по документам. Все события, вся жизнь поэта вошла в его память и навечно срослась с его мыслями и его жизнью.
Карп Васильевич долго разговаривал с директором кладбища.
-   Площадь кладбища – одиннадцать гектаров. Из них шесть с половиной – «владения» смерти. На них захоронены, а точнее сказать, брошены и закопаны 46771 человек, из которых 40485 – безвинных. Не трудно подсчитать, сколько людей приходится на каждый гектар, на каждый квадратный метр. Страшно подумать! – мужчина встал, налил кипятку, бросил в стаканы какой-то травки и подал чай Карпу.
–  Я ведь был солдатом. Меня, молоденького лейтенанта, отправили служить сюда, – он закашлялся, засморкался, - я потом сам не смог уйти отсюда. Не могу их бросить: я -свидетель, я - их память. Да и мою никуда не деть, вот и живем так: они - там, а я  - здесь.
   «Странно, - думал Карп, - одиннадцать гектаров земли кладбище в Левашово: одиннадцать лет Борис Петрович жил в Ленинграде, за это время издал одиннадцать книг, одиннадцать месяцев длилось следствие».
 – Кладбищенский забор, установленный в 1937 году, обветшал, и его заменили в семьдесят втором, - услышал Карп голос директора. - Хитро строили, сначала поставили новый вокруг старого, только потом убрали старый, - он тяжко вздохнул, - думали, что спрячут преступления за забором, думали, навечно пришли к власти, и памяти не будет у людей. Охо-хо, да и память уничтожали, не приведи Господь, как, - он кряхтел, как старый трактор с изношенными рессорами. – В 37-ом перед первым захоронением кладбищенской команде поручили выкопать яму, землю из ямы заставили разровнять. Когда привезли первых расстрелянных и бросили в яму, то труппы засыпали землей, взятой рядом. Благодаря такой рационализации, всегда была готова яма для следующего поступления. Хочешь, я тебя познакомлю с людьми, которые в 1937 были еще ребятишками и проживали здесь? – мужчина остановился возле Карпа. - Они как-то ночью решили подсмотреть: что это делается за забором? Что привозят в закрытых фургонах? Притаившись в укрытии, ребята увидели: фургон подъезжал к самому краю огромной ямы, задняя стенка открывалась, и люди в фартуках, резиновых сапогах и перчатках сталкивали специальными крюками один за другим в яму голые тела.
     Карп не мог сидеть и слушать, его сердце сжалось от такой боли и близости к страшным событиям ушедшего времени. Он теперь знал: это чудо, что он вышел из той «мясорубки» живым! «Что помогло? Желание жить? Но и у всех замученных было такое желание! Или просто время его еще не наступило? Может, молитва матери спасла его? Кто ответит? Но спасибо всем, кто помог ему остаться живым!»
    Он вышел во двор кладбища и долго стоял, прислушиваясь к тишине. Странно, в одиннадцати километрах от Левашовской пустоши находится знаменитый Разлив с Ленинским шалашом. Памятный шалаш был построен в 1927 году, ровно за десять лет до того, как появилась историческая «достопримечательность» - кладбище расстрелянных. Предполагал ли Владимир Ильич, что 1917 год станет началом Великого Террора в России? Что, уничтожая дворянство, он сам невольно станет соавтором этого  исторического памятника на Левашовской пустоши, неподалеку от которой он замечательно отдыхал во время ссылки, когда молодая страна Советов захлебывалась от голода, разбоя и разрухи.   

           В  день  24 июля 1994 года Александр находился на дежурстве уже сутки. Наташа проснулась рано с полыхающим чувством тревоги. Воскресенье, они собирались сходить в парк с девочками, как только Саша отдохнет после дежурства. Проснулась она от холода. Ее бил озноб.  Дышать было тяжело. На грудь навалилась какая-то непонятная тяжесть. Она долго лежала с открытыми глазами, пытаясь привести в порядок мысли и чувства.  Сон, будто явь, не давал сосредоточиться на действительности. Она опять погрузилась в это странное видение: они  с мужем и детьми находятся в открытом море на огромной глыбе льда. Холод сковал все тело. Девочки жались к матери и беззвучно плакали. Саша пытался добыть огонь, но единственная спичка не загоралась. Откуда-то сверху протягивал руку Сашин друг, Игорь Опрышко (в руке он держал большой коробок спичек, похожий на большую книгу), но Саша не замечал его и упорно старался разжечь огонь от маленькой спички.  Вдруг от ледяной глыбы, на которой они стояли вчетвером, откололся небольшой кусок льда и стал удаляться вместе с Сашей. Глыба, на которой стоял Саша, превратилась в огромный костер с полыхающим огнем и стоящим внутри него улыбающимся Александром. Пламя уменьшалось, уменьшался и человек в огне, пока не исчез совсем.
Наташа помнит, как она пыталась кричать, а голоса не было. Холод сковал ее и  маленьких дочерей. Их слезы застыли ледяными ручейками. От сна вдруг повеяло холодом, и Наташа ощутила запах беды. Она соскочила с кровати и вбежала в детскую. Светлана с Анютой мирно спали, раскинув руки. Анюта безмятежно чему-то улыбалась во сне, а Светлана всхлипывала и вздрагивала. Повернув старшую дочь на другой бок, чтобы спугнуть тревожный сон, нежно прикоснувшись губами к головам дочерей, Наташа вернулась в супружескую спальню. Беспокойство нарастало. Стрелки показывали шесть часов утра. Наташа набрала рабочий номер мужа.
-  Да, малышка, что-нибудь случилось, почему не спишь? – голос мужа бодрый и доброжелательный, – кто это тебе там мешает спать, а? Ох, как приду, да как разберусь…
-  Приходи скорее, соскучилась, - Наташа старалась не выдавать своей тревоги, - как прошло дежурство?
-  Спокойно и плодотворно, - муж, как всегда,  шутил, - набросал кое-какие мысли, обязательно поделюсь, не переживай. Как девочки, спят еще?
-   Спят, – ей казалось, что она должна спросить у него что-то очень важное, но вот что, она забыла.
-   Ты сон плохой видела. Что так напряжена? – он всегда ее чувствовал, вот и сейчас. – Малышка,  - его голос стал таким мягким и обволакивающим, что у женщины закружилась голова. Сколько прошло лет с их первых поцелуев, а она до сир пор волнуется от каждого его прикосновения.  - Я люблю тебя и всегда буду любить, помни это.
-  Придешь и скажешь. А я в глаза посмотрю, так ли это?  - шутливым тоном она старалась заглушить липучую тревогу. -Жду, - бросила она коротко и повесила трубку. Но тревога нарастала, как снежный ком. – Все же хорошо,  - шептала она себе, - что за малодушие, возьми себя в руки.
 Проснулись девочки, и ей стало немного легче.

      -  Шурка, куда ты запропастилась? Иди сюда, посмотри мне в глаза  и ответь, с кем ты тут развлекалась без меня? – пьяный голос Коляна гремел, как молот по наковальне. – Кому сказал, подь сюды, - он попытался встать, но количество выпитого самогона свалило его возле стола.
    Александра подождала, пока затихнут бормотания мужа, осторожно подошла и тихонько пошевелила ногой тело, безжизненно лежавшее на полу. На всякий случай проворно отошла. Тихо. Колян захрапел, и женщина махнула в сторону комнаты рукой. Из нее вышел подросток, сын Валька. Вдвоем они перетащили огромное тучное тело мужчины и положили на одеяло, расстеленное на полу. Поднять такого «кабана» на постель им было не под силу.
-   Мам, - зашептал Валька, как только они вышли на кухню, -
сколько ты будешь терпеть его пьянство?
-  Дык, сынок, делать-то что? Боюсь я его, все убить стращает.
-  Пускай лучше убьет, чем каждый день умирать от страха, - мальчишка шмыгнул носом,  - может, мне тоже горькую запить?
-  Да ты  что несешь-то? Мало мне одного пропойцы? – женщина заплакала с каким-то подвыванием, как маленькая обиженная девочка, - ты художником собирался стать, какие картинки рисуешь, и в школе нравится. Ты вспомни, что сказал тебе учитель рисования: «учиться тебе, Валька, надо, талант у тебя», помнишь?
-  Талант! А ты забыла, куда мой талант папаня дел? – он шмыгнул носом, и слезы полились из глаз. - Сжег их в бане, на растопку взял вместо щепы. Помнишь, - парнишка захлебывался от горя, - ему надо, чтобы я шофером стал. Калымить смогу, – он махнул рукой и, отвернувшись от матери, заревел, не стесняясь.
-  Тише ты, услышит, - мать ткнула сына в плечо.
-  А пусть слышит, надоело, полгода уже пьет.
-  Знаешь ведь, из-за чего, несправедливо с ним обошлись.
-  Несправедливо?! – Валька захлебывался от возмущения и слез. - Да все говорят, что мало ему дали. Пять лет отсидел за случайное убийство?
-  Чего несешь, какое убийство? Он не видел этого старика, случайно сбил, а тот и умер в больнице.
-  Случайно? А как же экспертиза, что папаня пьяным был!
-  Я этой Мартынихе покажу, как сплетни разводить, - она погрозила невидимой Мартынихе кулаком.
-   Не выгонишь его - убегу из дома. Надоело! - мальчонка вскочил и выбежал за дверь.
-   Я тебе убегу! Смотри ты, что удумал! – женщина горько заплакала, не зная, что ей предпринять. И мужниных побоев боялась и талант сына жалела.
Наутро Колян долго страдал, пока не опохмелился. Поев наваристых щей, крякнув, он принялся учить уму-разуму сына:
-   Ты какой-то хлипкий, пора становится мужиком, шофер всегда будет иметь надежный рубль. То товар подвезешь, то
отвезешь, - он слегка запнулся, икнув от удовольствия, - кого-нибудь куда-нибудь, - настроение у мужика было отличным, – а что художник? Баловство это, и точка.
-   Хочешь, чтобы и я сел? – Валька выскочил за дверь.
-   Ах ты, щенок, отцу так отвечать? – вскочив, он ринулся на улицу. Шурка кинулась за ним.
-  Отстань от мальца, ты на охоту вроде собирался, сегодня же воскресенье. Ружье хотел почистить. Вот и чисти свое ружье.
- И то, правда. Ох, Шурка, доберусь я до этого паршивца. Совсем отбился от рук, пока я …- он не нашелся, что сказать и отправился в сарай, где хранил охотничьи снаряжения.
   Прошло не больше получаса, Шурка услышала выстрел. Сердце захолонуло, боясь, что разгневанный муж выстрелил в сына. Женщина кинулась в сарай.  Вбежав, она увидела мужа, с простреленным плечом. Кровавое пятно на рубашке разрасталось.
-   Что уставилась, беги за медсестрой, - прорычал муж.
- Кто это тебя? – она медлила, боясь поверить мелькнувшей мысли: «Неужели сын?!»
-  Да, сам! Не знаю как, соскользнуло и как грохнет, ладно не в голову. Плечо задето, не глубоко, думаю.
 
         Игорь Григорьевич Опрышко пришел сегодня на службу раньше обычного.  Из коридора он услышал говор Александра Карповича, его непосредственного начальника. Сколько раз Игорь ловил себя на мысли, что ему на хороших людей везет. Работал он старшим ординатором в отделении, которым руководил Ефимов Александр Карпович. Два года они работают вместе, а сколько знаний приобрел Игорь, работая рядом с таким замечательным врачом!  Врачом с большой буквы! Александр был из тех, кто умеет отдавать: свои силы, свою любовь, энергию, свой опыт окружающим его людям. На двери его сейфа была приклеена табличка со словами, взятыми из «Дяди Степы» Сергея Михалкова: «Мне не нужно ничего – я задаром спас его…»
 Сколько раз благодарил Игорь небеса, что он рядом с Ефимовым. Их дружеские отношения не изменились и после того, как Александра Карповича назначили начальником отделения.
-  … Да ты не волнуйся, отец, у нас уже и билеты куплены, приедем всем семейством. И я соскучился. Как мама? Как вы там поживаете? – Александр замолчал на короткое время, выслушивая, видимо, ответ отца. - Да что ты волнуешься? - в который раз проговорил сын отцу. – Сон - это еще не жизнь. Мало ли что нам присниться может. Убери тревогу, и ждите в гости, все, обнимаю тебя. Маме поклон передавай. Смена моя пришла, - раздался телефонный звонок по служебному телефону, – все, отец, звонят, извини, работа.
     Из далекого гарнизона поступило сообщение о тяжелом больном. Звонила медсестра из Видяево, расположенного в сопках Кольского района Мурманской области:
-   Самострел, Александр Карпович, срочно, он крови много потерял, – она волновалась и от волнения проглатывала окончания слов.
-  Я вылетаю! – отчеканил Игорь, как только понял, в чем дело.
- Вылетаю я, -  проронил Александр, как отрезал.
-  Но у тебя закончилось дежурство, Саш, да и дел дома полно, в дорогу собираться надо. Карп Васильевич звонил, я правильно понял? – он не понимал друга. - Думаешь, что не справлюсь? Очень серьезный самострел?
-  Да я бы не сказал. Плечо задето навылет.
  Он снял трубку телефона, набрал нужный номер и отчеканил:
-  Срочно готовьте вертолет на вылет, через полчаса команда должна быть готова.
   Повернувшись к Игорю, дружелюбно хлопнул его по плечу, добавил:
- Я скоро уезжаю в отпуск, а ты еще налетаешься, - и, видя несогласие товарища, строго добавил: - И не возражать!

        Карп Васильевич вышел на улицу. Ясное воскресное утро  не предвещало ничего плохого. Умывшись прохладной водой из бочки (она успела за ночь остыть), он долго глядел на Великое Светило, медленно поднимавшееся из-за горизонта.

И боль, и радость вперемешку
Несет нам ясный его День,
Померкнуть может от насмешки,
Уйдя от колкости вдруг в тень.
И запылает ясной зорькой
От нежных чувств, от веры, сил…
И может стать микстурой горькой,
Когда тебя твой сын забыл…
Но если вопреки стихиям
Ты радость факелом несешь,
Отступят боли, дни лихие…
О, Свет мой, что ж ты мне нальешь?
И кто рассудит, кто поймет,
Что новый день преподнесет?

    «Что это за мысли, откуда они? – Карп отряхнулся от них, как от надоедливых мух. - Не может больше ничего быть плохого, все плохое уже прошло, уже свершилось», - сердце сжала нестерпимая боль.
-   Карп, - услышал он тихий голос Александры. Вздрогнув, как от удара (нечасто она к нему обращалась), он быстро подошел к забору. – Как там Саша наш, давно звонил? – женщина не смотрела мужу в глаза. - Что-то сердце болит.
-  Сегодня только разговаривал, привет тебе передает и поклон, - мужчина слегка наклонил голову, - билеты уже взяли, дома скоро будут, - он старался не показывать свою боль, - выпей лекарство, да полежи, рано еще. 
     Он стремительно вошел в дом, на свою половину. Накапал дрожащей рукой в стакан с водой  тридцать капель корвалола, выпил залпом и сел на стул. Боль не утихала. Надев на голову легкую кепчонку, он зашагал за город на свое излюбленное место. Умывшись в светлых водах Керженца, сел на берег и опустил ноги в прохладные его воды. Выплыл из памяти стих Бориса Корнилова «На Керженце»:

Мы идем.
И рука в руке,
и шумит молодая смородина.
Мы на Керженце, на реке,
где моя непонятная родина,
где растут вековые леса,
где гуляют и лось и лиса
и на каждой лесной версте,
у любого кержачьего скита
Русь, распятая на кресте,
на старинном,
на медном прибита.
Девки черные молятся здесь,
старики умирают за делом
и не любят, что тракторы есть –
жеребцы с металлическим телом.
Эта русская старина,
вся замшённая, как стена,
где водою сморёна смородина,
где реке незабвенность дана, -
там корёжит медведя она,
желтобородая родина,
там медведя корежит медведь

               Замолчи!
Нам про это не петь.

В семье деда поэта, Корнилова Тараса Яковлевича, было пять сыновей: Константин, Алексей, Семен, Василий и Петр. Семья не имела своего земельного надела. Отец и сыновья занимались изготовлением ложек и сдавали их местному купцу. Нужда выглядывала из каждого угла. Нищета российская не покидала крестьянина ни на минуту. От нищеты своим делом заслонялись, но к ней и возвращались. Позже поэт Борис Корнилов напишет:
…В результате липнет тоска,   
                как зараза,
Плачем детей
И мольбою жены
На прикрытье бедности
деда Тараса
Господом богом
посланы штаны.
Он идет по первому порядку
                деревни –
на дорогу ссыпано золото
                осин,
-  Где мои соседи?
- В поле на дворе они,
Якова Корнилова
                разнесчастный сын.

Только младшему из братьев, Петру удалось научиться читать псалтырь.
  Карп вспоминал, как он побывал в управлении КГБ Ленинградской области. Полвека была неизвестна судьба поэта Бориса Корнилова. Много уже отыскали, но основной материал был за семью замками. Но Земля крутится, зная и ведая, как и чем помочь Человеку, занимающемуся светлым Делом. Карп Васильевич искал семеновцев-земляков, которые имеют высшие офицерские звания. К тому времени он нашел двоих: Жидилова и Медведева. 
В 1989 году Карп Васильевич увидел человека в генеральских погонах.
-  Я могу Вас спросить, - обратился он к нему, - вы к Семенову имеете какое-то отношение? Я занимаюсь краеведческим делом своего семеновского уезда, ищу людей в высших офицерских званиях.
-  В той школе, - военный махнул рукой в сторону школы, - я закончил семь классов, потом окончил семеновский техникум и поступил на службу, где и служу по настоящий день.
Значок Депутата Верховного совета СССР красовался на его кителе.
 Мужчина-генерал долго разглядывал Карпа и, заулыбавшись, по-военному отрапортовал:
-   Какие у Вас трудности в Вашей нужной и важной работе? – спросил просто генерал.
-   У нас в городе Семенов родился известный поэт Борис Петрович Корнилов. В 1937 году его арестовали, с тех пор о нем ничего не известно. Я несколько писем писал в Главное Управление КГБ города Ленинграда. Ответы приходили отрицательные, - Карп замер, выжидательно уставившись на военного. -  Я не могу получить Дело нашего поэта Бориса Корнилова, - Карп разволновался, чувствуя душой, что сейчас он стоит ближе к тайне поэта, чем когда либо.
-  Я вам помогу узнать судьбу вашего земляка, - просто ответил генерал.   
 Он оставил телефон, по которому Карп должен был позвонить в Ленинграде. Это было 9-го ноября 1989 года, а 12 ноября военный позвонил и спросил, когда Карп сможет поехать в Ленинград.
Через три дня генерал позвонил Карпу и сообщил, что  30 ноября его ждут в Ленинграде в областном Управлении КГБ. Такой оперативности краевед не ожидал.
В Ленинграде по этому телефону ему ответили, что надо немного подождать. К нему спустился человек и проводил прибывшего в управление КГБ. Усадив мужчину, молодой офицер открыл дипломат и протянул Карпу Дело Бориса Корнилова.
  Карп Васильевич и сейчас ощутил то волнение, с каким взял в руки Дело поэта. Руки тряслись, а сердце выпрыгивало от радости, на глаза наворачивались слезы.
Наконец-то! Он держит в руках все тайны любимого поэта-земляка. Иван Иванович Гореловский не подвел и выполнил свое обещание!
Каждый раз, когда Карп вспоминал об этом скромном и обязательном человеке, радость стучалась в сердце огромным желанием верить в Основу нашей Армии и в человечность этих людей, вершивших человеческие судьбы.
   Девяносто два листочка Дела.
На последнем листке был акт приведенного в действие приговора. 
Борис Петрович был арестован 20 марта 1937 года, а 20 февраля 1938 года состоялся суд, который приговорил его к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнение  в тот же день в Ленинграде.  Его следственное дело, на обложке которого написано: «Хранить вечно. Следственное дело №23229 по обвинению Корнилова Бориса Петровича», находилось теперь в руках Карпа Васильевича. Радость и боль переполняли сердце краеведа с одинаковой силой.
    Документом под №1являлось Постановление от 19 марта 1937 года, в котором говорилось: «Оперуполномоченный младший лейтенант государственной безопасности Лупандин, рассмотрев материал и приняв во внимание, что гражданин Корнилов Б.П.1907 года рождения, уроженец горьковского края, русский, гражданин СССР, литератор, достаточно изобличается в том, что он занимался активной контрреволюционной деятельностью, является автором контрреволюционных произведений и распространяет их, ведет антисоветскую агитацию, постановил:
Гражданина Корнилова Б.П. привлечь в качестве обвиняемого по статье 58, пункт 10 и избрать содержание под стражей в ДПЗ по первой категории» (ДПЗ – дом предварительного заключения, где содержались особо опасные элементы).
     Каждая бумажка документов была пронумерована и разъяснена.  Но почти через год на этом протоколе появилась резолюция синими чернилами: «Взятая в отдел разная переписка уничтожена. 13. 03. 1938г».
    Карпа Васильевича поразило то, что когда арестовывали
поэта, он надел рубашку с запонками и галстуком. Значит, он был уверен, что вернется из этой поездки. На допросе он полностью подтвердил свои контрреволюционные взгляды: «…К советской власти я относился отрицательно. В беседах с окружающими я высказывал свои контрреволюционные взгляды по различным вопросам политики партии и советской власти. Подвергал контрреволюционной критике мероприятия партии и правительства в области коллективизации сельского хозяйства, искусства и литературы и др. Кроме того, я являюсь автором ряда контрреволюционных произведений, к числу которых относятся: «Елка», «Чаепитие», «Прадед». Во всех этих произведениях я выражал сожаление о ликвидации кулачества, давал контрреволюционную клеветническую характеристику советской действительности и восхвалял кулацкий быт.
Эти контрреволюционные произведения я читал среди писателей, артистов и художников».
  Когда Борису Корнилову дали последнее слово, он сказал: «Прошу суд учесть мое чистосердечное раскаяние и дать мне возможность стать полезным членом общества».
Отец поэта, Петр Тарасович, работал в школе. 1937 год. В стране идет волна арестов. Некоторые работники народного образования так же подвергались арестам. Арестовали директора средней школы И.М. Монахова. Под давлением следствия он дал ложные показания против Корнилова Петра Тарасовича. При аресте отца поэта были изъяты тридцать книг, изданных к тому времени сыном Борисом. На допросах Петр Тарасович признал себя полностью виновным. Дело прекратили только 9 ноября 1939 года ввиду смерти Петра Тарасовича, якобы умершего от туберкулеза.

Сколько загубленных судеб! Не найти ни слов, ни чувств, чтобы приблизиться хоть на йоту к мыслям и поступкам тех, кто уничтожал своих сограждан, своих соотечественников, подвергая их мученической смерти, выжигая в лютой злобе человеческие чувства, не гнушаясь никакими мерами и средствами. Но чем больше проявлялась жестокость палачей своего народа и фашистов, тем яростнее и тверже народ поднимался на защиту Родины, самоотверженно сопротивляясь.
В нечеловеческих условиях люди сохраняли человеческое лицо.  Ленинградцы Ольгу Берггольц считали голосом надежды на Победу, голосом осажденного Ленинграда.
  В 1937 году Ольгу Берггольц исключили из партии «за недостаточную бдительность, проявившуюся в дружбе с врагами народа». Она тогда написала:
За страдание за правое,
За неписаных друзей
Мне окно присудят ржавое,
Часового у дверей…
Она не ошиблась. Расстреляли ее первого мужа – поэта и журналиста Бориса Корнилова. В 1938 году пришли за ней. Виновной себя она не признала. Ольга была беременной. У нее в тюрьме родился мертвый ребенок (до этого она потеряла двух дочерей, умерших от болезней – десятилетнюю Ирину и годовалую Майю). Когда на допросах следователь предложил ей подписать бумаги в заговоре на покушение, сказав: «Подумайте хорошо! Вы еще можете спасти ребенка! Только нужно назвать имена сообщников». На что она ответила: «Нет, гражданин следователь, я ребенка не сохраню! -  В это время у нее хлынула кровь. – Отправьте меня в больницу».
 Ее повели в больницу  пешком по снегу. Босую. Под конвоем. С тех пор ни мальчиков, ни девочек у нее больше не было.
  В тюрьме ей «открылась Истина» - пришло страшное разочарование во всем, чему она так беззаветно верила. Она ощутила такое отчаяние из-за «поруганных знамен!»
 171 день провела Ольга Берггольц в «бериевских» застенках. Ей тоже приписывали 58-ю статью. От государства ничего, кроме тюрьмы и хулы, не ждала, надеялась лишь на Отечество, к нему и взывала:
Не искушай доверья моего.
Я сквозь темницу пронесла его.
Сквозь жалкое предательство друзей.
Сквозь смерть моих возлюбленных детей.
Ни помыслом, ни делом не солгу.
Не искушай, - я больше не могу…
Система дала сбой: через полгода Ольгу выпустили, 3 июля 1939 года, за недоказанностью состава преступления. Но облегчения это не принесло.
  Ольга Берггольц стала символом непокоренного Ленинграда. Ее простые и честные, очень личные слова отогревали в блокадные зимы, были нужны, как «сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам». Ленинград стал говорить со страной голосами своих защитников  -
рабочих, бойцов, партийных работников, матросов, композиторов, поэтов, ученых. Эти передачи проводились,  несмотря ни на какую обстановку внутри города - был ли обстрел или бомбежка. Передачи выходили в эфир ежедневно и начинались словами: «Слушай нас, родная страна! Говорит Ленинград!»
 29 января 1942 года от голодного истощения умер ее муж – Николай Молчанов. Был выслан из Ленинграда ее отец, врач, честно проработавший 24 года на советскую власть, выслан в никуда (по происхождению он был немец). Ольга мужественно продолжала работать.
В январе и июне 1946 года было объявлено о присуждении Сталинских премий большой группе деятелей искусств и литературы. Берггольц среди них не было. Но через несколько дней после этих событий «Ленинградская правда» писала: «Собрание особо отмечает, что среди ленинградских писателей нашлись люди (Берггольц, Орлов, Герман, Дюбин и др.), раздувавшие «авторитет» Зощенко и Ахматовой и пропагандирующие их писания». Все произведения О. Берггольц подвергались жесточайшей цензуре. На нее постоянно искали компромат. О войне можно было говорить и писать в духе партийно-правительственных реляций. Берггольц не хотела и не могла так писать. Она сменила тему, и обратилась к детству. Она воспела судьбу жестоких фанатиков-мучеников в поэме «Первороссийск», за которую в 1951 году получила Сталинскую премию третьей степени.
Это ее слова были высечены за «зеленым забором» на Левашовском кладбище: «Никто не забыт, и Ничто не забыто…»
     Несмотря ни на какие лишения, люди писали стихи, сочиняли музыку. Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича, написанная в 1942 году, транслировалась по всем радиоточкам. Слушали ее и фашисты в своих окопах. И много лет спустя очевидцы (немецкие солдаты) вспоминали: «Когда в окопах перед умирающим Ленинградом мы услышали симфонию Дмитрия Шостаковича, мы поняли, что мы проиграли войну. Народ, написавший такую музыку – непобедим!»
А Дмитрий Шостакович посвятил эту симфонию своим друзьям, проживавшим с ним в одном доме и сгинувшим в страшном Терроре того времени. Дом имел пять этажей и был построен в виде буквы «П». Одна сторона шла по каналу Грибоедова, другая – по улице Софьи Перовской, а третья, очень короткая – по Чебоксарскому переулку. Построен он был по гостиничному типу: широкий двор и однокомнатные номера. До революции в них жили служители царского двора: конюхи, ездовые, музыканты… У музыкантов был зал репетиций. В начале 30-х годов достроили еще два этажа, предназначавшихся для литераторов. На четвертом этаже жил Борис Корнилов со своей второй молоденькой женой Людмилой. Семейным литераторам выделялись комнаты, в зависимости от состава семьи. Борис с Людмилой получили две комнаты под номерами 123 и 124. Входная дверь в 124 комнату была заделана, а номер снят. Получилась двухкомнатная квартира под номером 123. То же самое было с квартирой Ольги Форш, Михаила Зощенко – соседей Корнилова.
      После убийства С.М.Кирова в Ленинграде начались массовые аресты. Все думали, что Бориса Корнилова арестовали по ошибке. Михаил Зощенко и Ольга Форш добились, чтобы им отошло по одной комнате Бориса Корнилова. Так они пытались сохранить квартиру для своего друга-соседа. Но Борис не вернулся. Кроме Корнилова, из этого дома были арестованы: Борис Житков, Стенич, сын и дочь Ольги Форш, Заболоцкий, Олейников, Введенский. Все эти люди были друзьями Дмитрия Шостаковича. Позднее он говорил: «Вся моя музыка, начиная с шестой симфонии, - это реквием по погибшим моим друзьям».

      А семьи репрессированных, живя под прицелом косых взглядов, осуждений, не опускали руки, старались отыскать канувших в Неизвестность матерей и отцов, сыновей и дочерей, мужей и жен, понимая, что своими действиями навлекали на себя еще больший гнев «ежовского режима».
 Ольга Бергольц и Таисия Михайловна, мать поэта Бориса Корнилова,  обращались в прокуратуру Ленинградского военного округа с ходатайством о реабилитации мужа и сына.
В январе 1957 года Таисия Михайловна наконец-то получила письмо: «Дело по обвинению Б.П. Корнилова пересмотрено в военной комиссии Верховного суда СССР 5 января 1957 года. Приговор военной комиссии от 20 февраля1938 года в отношении Корнилова Б.П. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено, Корнилов Б.П. реабилитирован посмертно».
Письма в дом Корниловых шли беспрерывным потоком. Из правления Ленинградского Союза писателей сообщили, что Борис восстановлен в правах члена Союза писателей. Поэт Георгий Некрасов писал:
И вот я вижу. Как страна
Выводит, словно из подвала,
Затоптанные имена,
их в жизни так недоставало.
Годов отбрасывая счет,
Как прежде, молодой
                сердечный,
 Идешь.
И «Песнею о встречном»
Тебя приветствует народ.
«Сколько таких, как Борис, кануло в Лету? Сколько еще поруганных имен хранит Мать-Земля и Память, если она живет в крепкой любви и несокрушимой вере? - Карп поднял глаза на небо: бездонная и бескрайняя синь поразила его. На небе ни одной тучки. - Как там сын Саша? На самолете полетят - погода бы не подвела. 
  На него нашло какое-то отупение: не хотелось никуда идти, даже думать не хотелось. Он понимал, что радость его живет в его сыне, в нем же - его сила и желание жить, идти своей дорогой и помогать всем, чем он может: восстанавливать справедливость, добрые имена соотечественников. Но для этого ему надо знать, что на далеком Севере живет и работает его единственный сын, его гордость и счастье. И когда он знает, что у сына все в порядке, любая работа ему по плечу, любое дело спорится, и каждый его шаг на земле оправдан.

   
         Вертолет КА-27 ПС ВВС СФ  в составе: командира корабля, летчика первого класса, майора Алтышкина Андрея Глебовича;  военного штурмана второго класса, капитана Никитина Александра Николаевича; старшего бортового техника вертолета, капитана Галкина Владимира Витальевича; фельдшера - спасателя бортового вертолета отряда, прапорщика Ференчук Степана Васильевича;  хирурга, подполковника медицинской службы Константина Смирнова; начальника отделения анестезиологии, реанимации и интенсивной терапии госпиталя Ефимова Александра Карповича и офицера штаба был готов. Экипаж нетерпеливо ждал, когда разрешат вылет. Александр прижался спиной к баку горючего. Он и сам не знал, почему выбрал это место.   
   Полет был трудным, густой туман покрывал холодные, внезапно выплывающие из него сопки. Ефимов держал в руках чемоданчик врача с полным его арсеналом. Мысли убегали то к Наташе, то к дочерям: «Сколько еще надо успеть сделать, чтобы помочь моим девчонкам увидеть мир великим, светлым и радостным. Чтобы меньше было печалей в воспоминаниях и не грызли они их души во взрослой жизни».   
    Выплыл облик матери. Вспомнил, как она как-то попросила его:  «Сынок, не храни душу от радости, не закрывай ее обидами. Обиды, что камни, не позволяй им копиться в душе. Тяжело-то как от них», -  он пытался тогда расспросить ее, что за обиды лежат тяжелым грузом в ее душе, но она отмахнулась, ссылаясь на дела. Не было для него роднее его семьи никого на свете: бати, матери, Наташки и его озорных, самых красивых и умных девочек. «Какой же я счастливый!» – он поднял глаза, улыбаясь своим мыслям, оглядел своих товарищей…
     Неожиданно раздался оглушительный взрыв. От одной из сопок вертолет увернуться не смог: пожар озарил суровую землю. Чудом остались живыми, выброшенные из вертолета: хирург, подполковник медицинской службы Константин Смирнов и офицер штаба. При падении экипаж вертолета и спасательная группа, в составе которой был Александр Карпович Ефимов, погибли. При ударе о сопку лопнул топливный бак и полностью облил Александра. Сгорели даже кости Александра Карповича Ефимова.
  Константин Смирнов выскочил из горящего вертолета. Следом за ним вывалился офицер штаба флота. На нем горела одежда.
-  Скорее, - Смирнов схватил товарища и толкнул его в болото. Несколько раз повернув в болотной воде, сбил огонь.
В этот момент из вертолета выпрыгнул еще один горящий человек, он сразу упал на землю. На нем, казалось, горело все. Смирнов подскочил к нему, пытаясь подтащить его к воде. В этот момент он прохрипел:
-  Говорил я ему вернуться… - и умер.
   Это был штурман вертолета Никитин Александр. Чтобы сбить огонь с трупа, Смирнов утащил его в болото. Сбив огонь, он вытащил мертвого товарища на берег.
    Нелепая случайность оборвала жизнь замечательному экипажу, верным сынам своего Отечества, настоящим мужчинам, верным слову и долгу. Не стало прекрасного сына, мужа, отца, врача и друга – Ефимова Александра Карповича. 37 лет! Саша за эти годы успел многое сделать. Но сколько он не успел! Скольким идеям и задумкам уже не осуществиться. В воскресенье родился, в воскресенье и погиб. Глупый самострел никчемного, опустившегося человека  оборвал жизнь замечательному экипажу вертолета КА-27 ПС ВВС СФ.
 
 На место катастрофы привезли родных и близких погибших членов экипажа и родителей Александра. Сразу постаревшие на тысячу лет, Карп с женой Александрой искали хоть какие-то останки сына, чтобы предать их земле. Но ничего не нашли. Место возле горючего бака сыграло свою судьбоносную роль: он сгорел полностью. Карпу Васильевичу показалось, что он сам только что сгорел. Все застыло: чувства, жизнь. Он много видел смертей, сам не раз бывал в ее цепких руках, но такого горя и страха он не испытывал ни разу. Земля под ногами то качалась, то уплывала из-под ног, будто сама захлебываясь от горя. Мать Александра стояла поодаль, не зная, что ей делать, куда себя деть. Карп подошел к жене и застыл на мгновение. Обняв ее за плечи и прижав к себе, он вдруг ощутил каждой клеточкой, как они осиротели.   
Плечи Александры вздрагивали: «Нет больше моего сыночка, даже косточки родненькой нет ни одной. И похоронить нечего, чтобы можно было поклониться останкам сына, и почувствовать сквозь время легкое прикосновение к прошлому, ощутить его дыхание, чтобы можно было снова существовать в этой опустошенной жизни без родимого сыночка», - захлебывалась мать своими мыслями. И Карпу, и Александре казалось, что жить невозможно, если нет сына Саньки. 
Их жизнь будто перевернулась. Но все так же светило солнце, смеялись дети, люди так же трапезничали (что особенно было странным), рожали и умирали. Но в семье Ефимовых с того дня изменилось все, они сами все изменились. Слезы лились из глаз, как из прохудившегося корыта. Невозможно было вычеркнуть из жизни сына и мужа, отца и друга. Его не хватало всем.
   Даже через год, когда приехали снова на место катастрофы, родители Александра все искали останки сына, надеясь на чудо.
     После всех «изыскательных» работ на месте катастрофы осталась кучка съёжившихся останков вертолета, как маленькая кучка пепла, сиротливо шевелившаяся при дуновении ветра. Карп Васильевич постоял подле нее, с болью думая: «Может и сына «пыль» находится среди этой шевелящейся боли?»  Наклонившись,  осторожно стал проверять палочкой содержимое.  Отец выгреб из кучи железку от ручки чемодана, два металлических кольца, крепившие эту ручку,  и… несколько суставчиков. Его руки тряслись так, что он побоялся уронить драгоценную ношу. Сомнений не было: сгорел полностью только их сын Александр. Все члены экипажа получили сильнейшие ожоги, а клубы гари довершили свое дело. Многие просто задохнулись. Но тела погибших все были целы. Не было только их сына. Значит, эта ручка принадлежит Сашиному «чемодану врача», и кольца металлические - тоже от него. И суставчики. Все, что осталось от сына. Слезы не давали рассмотреть эти останки яснее.
     Отец зримо услышал разговор с сыном, где он просил его перейти на военную кафедру: «Если бы я тогда не попросил Сашу перевестись на другую кафедру, был бы мой сынок живым и невредимым!» - болезненное раскаяние захлестнуло сердце отца. Завернув останки сына в носовой платок, он подошел к жене и протянул ей этот «драгоценный груз». Трясущимися руками мать прижала к груди останки сыночка, такого веселого и беспредельно родного. Все чувства в ней будто закаменели. Опустившись на землю и прижав платок к губам, она поливала его горючими слезами.
       Ручку с кольцами и одним суставчиком они захоронили подле обелиска, стоявшего на месте катастрофы, а остальные суставчики увезли на родину и похоронили на кладбище.
Жизнь семьи Ефимовых раскололась на «до» и «после».
      Руководство госпиталя помогло Наталье, жене погибшего коллеги, справиться с трудным моральным и материальным положениями. На руках у нее остались две малолетние дочери. Ей предложили перейти в число военнослужащих на контрактной основе. Ей было присвоено звание капитана медицинской службы, произведено повышение в должности.   
   Она работала и врачом-кардиологом, и старшим ординатором терапевтического отделения. Наташа спасала себя работой. Она вся ушла в заботу о девочках и о больных отделения.  Саша был с ней всегда рядом. Его присутствие она ощущала постоянно, разговаривая с ним, советуясь или обсуждая какие-то планы на будущее. Ей казалось, что по-другому больше не будет никогда.  Она часто приезжала в Семенов, бродила по их заветным местам, и ей казалось, что она будто снова повидалась со своим Санечкой.
Света с Анютой тоже повзрослели на много лет. Гибель отца изменила характер каждой дочери, сделав их целенаправленными, серьезными личностями не по годам. Света окончила школу с одной четверкой. При поступлении в Санкт-Петербургскую ветеринарную Академию она получила в два раза больше баллов, чем было положено для зачисления. Девушка была сразу зачислена на бюджетное обучение. Света училась на повышенную стипендию.  После третьего курса Академия выделила Ефимовой Светлане путевку в Швецию за отличную учебу и общественно-активную работу. Анюта училась в школе почти на одни пятерки. Она еще обучалась успешно и в музыкальной школе. От крепкого семени всегда рождается здоровое семечко, но видно какой-то злой ведун не допускает, чтобы на Руси плодились верные, преданные ей сыновья и дочери, и жили, продолжая множиться и радовать друг друга и Матушку Русь.
    При каждой возможности Наташа приезжала на родину в Семенов, давая возможность родителям Саши отогреться возле своих внучек. Постепенно жизнь из черно-белой окрашивалась в разноцветные тона. Наташа вышла замуж за коллегу погибшего мужа, любившего и уважавшего  Александра Ефимова. 5 апреля 2001 года Ефимовой Наталье Павловне было присвоено досрочно звание подполковника медицинской службы. В 2003 году подполковник Ефимова Н.П. награждена медалью «За доблестную службу в Заполярье». Работает она начальником терапевтического отделения Главного госпиталя Краснознаменного Северного флота. Наташа знает, что светлая память о любимом Саше не дает ей права быть другой.
      Жизнь изменилась, но не для Карпа Васильевича. После гибели сына внутри его что-то оборвалось. Внешне казалось, что он все такой же: улыбчивый и доброжелательный, готовый по первому зову прийти на помощь. Знал только он, что все теперь делал машинально, как требовала действительность. Но невозможно было спрятать глаза. Они выдавали всю бурю чувств, так старательно спрятанных человеком. Когда он волновался, комок подступал к горлу, и предательская скупая слеза скатывалась по ввалившимся щекам. Он кхыкал, стараясь прогнать болящий комок из горла, но не всегда это удавалось.
     Карпа Васильевича спасала чужая боль. Он погружался в нее, стараясь сделать ее хватку слабее, помогая своими поисками людям обрести утерянное уважение и самоуважение. Дети и родные «врагов народа» жили не сладко, ощущая порой такое отчуждение и пренебрежение, от которого хотелось самим залезть в петлю. И только фитилечек веры, ниточка, помогающая восстановить справедливость, спасала человека.
  Карп Васильевич окунался в человеческую боль, забывая на время о своей трагедии. Иногда его посещали невеселые мысли, глядя на то, как человек теряет свое человеческое лицо. «И жизнь вроде наладилась, - думал невесело Карп Васильевич, - и энтузиазма хватило на строительство новой жизни, но что-то надорвалось в душе человека. Было больно смотреть на людей, потерявших основу жизни. Чистота уходила из человеческих отношений, как вода из колодца, если в него плюнуть. Многие перестали ставить глобальные цели на своем жизненном пути, а жить без цели - это жить с завязанными глазами. Вероятно, человек устает быть ветряной мельницей, если не видит результата своего труда. Мельчают цели, духовный мир человека становится как обмелевшая река. А сладости-то хочется душе. Вот и «заедает» человек духовную силу обильной пищей, теряя потребность в красоте, заплывая жиром равнодушия, заливая горилкой остатки разума. Живут, чтобы только день прошел.
 «Что это я?– встрепенулся мужчина, - видимо, потеря сына мешает видеть светло и ясно? Но не должен ведь я забывать, что светлым разумом на земле наделен Человек, и стоит перед ним большая задача: сохранить и преумножить то, что тебе завещали предки, сохранить радость в душе во всех своих жизненных дорогах. Не запивать же мне потерю сына водкой? Жизнь-то продолжается, и надо любить ее, чтобы ни случилось…»
 
       И опять он в дороге. В Санкт-Петербурге,  знакомясь с архивом Михаила Петровича Бернович (ленинградского поэта, друга Бориса Корнилова, которому вторая жена Бориса - Ципа - отправила эти тетради), краевед Семеновского уезда Нижегородской губернии Карп Васильевич Ефимов обнаружил среди архивного материала две рабочие тетради Бориса Корнилова. Жизнь неразрывно связала судьбы этих двух людей: Бориса Корнилова и Карпа Ефимова, таких разных и одновременно - таких одинаковых. На одной из тетрадей с внутренней стороны был написан шутливый автограф: «От поставщицы бумажных изделий для Бориса Корнилова. Зинаида Райх». Эта тетрадь была подарена в сентябре 1934 года. Бывшая жена Сергея Есенина была знакома с Борисом Корниловым!
      Среди стихотворений, на одной из страниц, Карп Васильевич обнаружил автограф Гели Маркизовой. Вверху страницы было печатными буквами написано: «Дяде Боре», ниже наклеен портрет, а под ним надпись: «Геля Маркизова».
   В один из дней января 1936 года в центральных газетах появился снимок: шестилетняя бурятская девочка на руках у «вождя всех народов» Сталина. Это была Геля Маркизова, которая проживала с мамой в гостинице «Балчуг». Мама ее училась в Московском  медицинском институте на очном отделении. Отец Гели, Ардан Ангадыкович Маркизов, министр земледелия республики, второй секретарь бурятского обкома партии, прибыл с делегацией из Бурят-Монгольской АССР во главе передовиков производства. Приехал на Всесоюзное совещание в Москву. Когда он пришел в гостиницу в гости к жене и дочери, сообщил им, что завтра будет совещание в Кремле: там будет и Сталин, и Ворошилов. Геля тут же заявила:
-   Папа, я очень хочу видеть вождя всех народов,  и Ворошилова тоже! Ты ведь понимаешь, как для меня это важно? – родители рассмеялись над шестилетней дочерью.
Помощники отца купили два букета цветов: для Сталина и Ворошилова. Когда наступило время вручать цветы, Геля (полное имя Энгельсина, в честь великого Энгельса) разволновалась, и два букета были вручены Сталину со словами: «Эти цветы дарят Вам дети Бурят-Монголии». Сталин был растроган. Он поднял девочку на руки и поцеловал. На следующий день во всех газетах появился этот снимок: Сталин с бурятской девочкой на руках. А под снимком надпись: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». За одно мгновение Геля Маркизова прославилась на всю страну. С этой фотографии писали картины, была спешно создана скульптурная композиция «Сталин и Геля Маркизова». Вождь подарил ей памятную медаль с надписью «От вождя партии Сталина Геле Маркизовой». Ей подарили еще часы и граммофон.
 На следующий день, когда она осталась в гостинице одна, в вестибюле она охотно и гордо говорила соседям, разглядывающим газетный снимок: «Это - я! И это – я!»
 После выхода газеты все соседи с восхищением смотрели на девочку, старались пригласить ее в гости и  угостить чем-нибудь вкусным. Борис Петрович Корнилов тоже приглашал Гелю в гости. Он и его жена Людмила Григорьевна угощали девочку сладостями и подарили ей книжку-сказку «Как от меда у медведя зубы начали болеть» с автографом автора.
   В 1991 году Карп Васильевич разыскал эту девочку и побывал в гостях у Энгельсины Ардановны. Жила она в Москве. Рассказ ее был печальным:
  «В 1937году папу увезли на десять лет, без права переписки. Его объявили японским шпионом, он был обвинен в подготовке покушения на Сталина и расстрелян. В 1937 году были исключены из партии и арестованы все члены Бурятского обкома партии, «как главари и покровители буржуазных националистов и шпионов». Газета «Бурят-Монгольская правда» почти в каждом номере публиковала все новые и новые разоблачения. Одна из статей называлась «Ламы – агенты японской разведки». Были репрессированы практически  все специалисты по тибетской медицине, как «представители контрреволюционного духовенства и шпионы». Предметы культа, религиозную и медицинскую литературу безжалостно уничтожали. 
    А плакаты со мной и Сталиным продолжили печататься и расходиться по всей стране. Вскоре арестовали и маму, и выслали ее и меня вместе с ней в Казахстан. Я написала письмо Сталину, но «лучший друг всех детей» не ответил мне. Моя фотография со Сталиным необходима была для пропагандистских целей, и меня переименовали в Мамлахат Нахангову. Так звали юную таджикскую сборщицу хлопка, награжденную орденом Ленина. Теперь для всех я стала Мамлахат-орденоносец. Меня знали все, и в тоже время  обо мне никто не знал. Я пыталась говорить, что меня зовут Энгельсина, а не Мамлахат, но надо мною не только смеялись, но и издевались.  Вскоре я лишилась и матери. Я прошла через советские детдома и спецприемники. Мне никто не верил, что я та самая девочка, сидевшая на руках «вождя всех народов». Со временем я сама перестала в это верить.  Но часы и граммофон, подаренные Сталиным, я возила с собой в казахской ссылке.
 Позже  меня разыскал родственник мамы. Он дал мне свою фамилию и отчество и воспитал, как свою дочь. Я окончила Институт востоковедения, счастливо вышла замуж, работала в Индии, стала доктором наук  и… строго-настрого запретила себе бередить душу воспоминаниями из детства.
 В 1937 году был арестован и расстрелян мой отец. А вскоре последовала трагическая смерть матери. Вот такие «горячие» руки были у «вождя всех народов» Сталина».
Три фотографии из своих многочисленных альбомов девочка, которую «прославил» Сталин, подарила для Семеновского музея.
  В 1992 году Энгельсина Сергеевна (Геля Маркизова) была в гостях в городе Семенов,  у Ефимова Карпа Васильевича.
Все, кто сталкивался в своей жизни с Энгельсиной Сергеевной, вспоминают о ней, как о светлом человеке.
11 мая 2004 года она скончалась от сердечного приступа на отдыхе в Турции.
Ф. М. Достоевский пророчески говорил: «… нельзя построить счастье человечества ценой слез ребенка».
Между тем, в СССР юное поколение росло с установкой: «кругом враги». И с верой в «товарища Сталина».
 Сталин отозвался о Ф.М. Достоевском: «Великий писатель, - и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь».
   Ваня Королев из Орловской области, пожелавший стать корреспондентом «Крестьянской газеты», в январе 1939 года прислал в редакцию письмо: «Нашу советскую страну и вождя товарищ Сталина враги народа хотят разгромить но это им за все время сделать невдатца потому что как говорится пословица Сталин сделан из стали никто его не победит. Спасибо товарищ Сталин за нашу веселую учебу писал бы больше но нет бумаги. Передайте горячий привет хозяевам редакции».

        Народ Великой Державы - Союза Советских Социалистических Республик, дышавший одним воздухом патриотизма, безоглядной веры и любви к своим вождям, свято верующий в несокрушимость идей партии, разлагали и разобщали наговорами и наветами, уничтожая в застенках НКВД и КГБ самых верных и преданных сынов и дочерей поруганной Отчизны. 

Земная жизнь, куда влечешь меня?
Моя судьба – хрустальная богиня,
В ней поводырь – начертанное имя,
Коль родового много в нем огня…
Кому - дворцы, кому-то – нищета,
И кто повинен в том, уходит в бездну…
Но вдуматься бывает всем полезно,
В чем скрыта нашей жизни маета….

      Карп Васильевич часто вспоминал, как его мать, Агафья Осиповна, говорила, что имя «Карп» защищает его на жизненных дорогах. В нем есть стихия Воды, Земли и Воздуха. Все это всегда помогало человеку. Он часто задумывался, так ли это? И много раз убеждался, что родовое славянское  имя и правда помогает в пути. Только славянских-то имен осталось в обиходе всего 15, а остальные - греческие да римские. Поэтому немногим выпадает такая защита. Он вспомнил, как привез с могилы Бориса Корнилова землю: одну пробирку с землей они захоронили под памятником, сотворенным поэту. «Прими, земля, кусочек боли, где дух поэта сохранен, здесь часть его не смятой воли земля хранит, прощальный стон. И прах его прими, в истоках уйми ты крик его души, чтоб прошивала Память током всех живших, бередя в тиши», - Карп Васильевич шептал одними губами, радуясь, что боль поэта упокоится в родной земле, а дух его, обняв свое каменное изваяние, смотря «в синь семеновских лесов», разбудит и зажжет еще не  одно сердце поэтическим Словом.   
    Вторую пробирку отдали в краеведческий музей, а третью забрала его сестра, Александра Петровна, жившая в городе Семенове, закончившая девятилетку с педагогическим уклоном.
  Работала Александра Петровна в школе. Вышла замуж за Василия Васильевича Козлова. Муж ее трудился в деревне Беласовка при МТС. (Отец ее мужа - тоже был Василий Козлов. Жила семья в селе Пятницкое. Однажды, в базарный день (каждый четверг недели), Василий увидел человека, вербовавшего на золотые прииски. Прибежал домой, и, получив согласие жены, семья завербовалась на Ленские (на реке Лена) золотые прииски (в 1910 году). Исторические Ленские события 1912 года непосредственно коснулись и семьи  Козловых. Василий Козлов был расстрелян вместе с бастующими рабочими. Точно не было установлено количество погибших и раненых в этой «бойне», цифры колеблются: от 150 убитых и выше, и раненых - от 100 до 250 человек. Жена была на последних днях перед родами. После трагических событий преждевременно родила мальчика, и в память о муже назвала сына Василием.

       Ефимов «намывал», как золотые камушки, потерянные во Времени имена, связанные неразрывной судьбоносной Нитью с Россией, с ее вехами Времени, где каждый человек, как маяк, вплетался в цепочку ее исторических событий, высвечивая ее мощь и величие своим служением.
       Карп Васильевич мечтал установить связь с дочерью Бориса Корнилова. Он знал, что в 1980 году она иммигрировала из СССР во Францию.  И он придумал, как поступить: обратившись в министерство иностранных дел России, он получил возможность для прямого контакта с дочерью поэта Бориса Корнилова. 13 июля прилетела первая весточка из Парижа: Карп Васильевич получил письмо от Ирины со сборником ее стихотворений.
  «Париж. 2 июля 1994 года. Многоуважаемый Карп Васильевич!
Огромное Вам спасибо за письмо и статью. Все это для меня необыкновенно интересно. Ваше письмо ко мне -  это не только начало раскапывания целого пласта жизни моего отца, который в силу многих причин был предан забвению. Я имею в виду восемь лет его жизни с моей мамой. Отца арестовали за несколько месяцев до моего рождения. Уходя,  он сказал: «Родится девочка – назови Ирой…» Потом были годы страха-страха-страха. Мама была больна, и, видимо поэтому, не хотела открывать тайну моего рождения. Сделала это моя бабушка, Таисия Михайловна, уже после маминой смерти, в 1961 году. В Семенове я была много раз, бабушка стала для меня близким и родным человеком. По ее просьбе я передала в Пушкинский дом две тетради отца, которые мама сохранила и пронесла сквозь все невзгоды.
  Здесь я готовлю к публикации ее письма, написанные за годы ее жизни Таисии Михайловне, с которой ее связывала дружба и любовь. Эта переписка не прекратилась до самой маминой смерти. Мне их переслала бабушка. Эти письма – очень важные свидетельства и эпохи, и их личной жизни, и истории литературы, и облика отца, и светлого облика моей мамы.(…)
    …Мне очень жаль, что страх за мою жизнь не позволил маме рассказать мне их историю жизни. Хотя я всегда знала, что у нее был первый муж – поэт Борис Корнилов, и она часто нам, мне и моему младшему брату, читала его стихи. (А также стихи всех запрещенных в те времена ее любимых поэтов – Ахматовой, Гумилева, Мандельштама…). И с раннего детства мы знали, что у нас есть бабушка в Семенове, баба Тая, (…) Я думаю, что мой приезд в Семенов становится мечтой реальной…. Я благодарна Вам. Я восхищаюсь Вашей миссией, которую Вы сами возложили на себя из-за любви к поэту, которому не дали взять меня на руки.
   Обнимаю Вас. Ваша Ира».
   До эмиграции, после окончания учебы в Московском университете, Ирина Басова проживала с 1965 года в Минске, работала научным сотрудником в Академии Наук Белоруссии, ученым секретарем Института технической эстетики, редактором научно-популярных фильмов на киностудии «Беларусьфильм». Она - автор нескольких киносценариев. С 1970 года выступает в печати, как литературный и художественный критик. Начала писать стихи, которые в ранние годы печатались в журналах «Нева», «Неман», «Грани», в альманахе «День поэзии». В 1980 году вместе с мужем, художником Борисом Заборовым, и детьми эмигрировала из СССР,  и с тех пор проживает в Париже. С 1982 по 1992 годы работала редактором и состояла членом редколлегии газеты «Русская мысль». Продолжает писать стихи.
За все безмятежные годы
Расплатой бессонные ночи,
За ту молодую свободу
Бессильем изломанный почерк.
Тяжелые крылья метафор.
Печали привычное время.
Душа, как кочующий табор,
Уходит в холодную темень,
Ступает босыми ногами,
Распахнута настежь, и вольно
Ей петь в общем шуме и гаме
О том, что и страшно, и больно.
              Ирина Басова-Корнилова. 1979
       Памятник  Б.П.Корнилову был открыт в декабре 1968 года. На открытие съехались первые комсомольцы из Горького и других городов. А в 1987 году был перенесен на площадь, названную именем поэта. Памятник из розового гранита ваял народный художник РСФСР Анатолий Бичугов, страстно влюбленный в корниловскую поэзию. Когда состоялась встреча Ирины Заборовой  и Карпа Ефимова, дочь русского поэта Бориса Корнилова сказала: «Благодаря отцу, я не давала жизни себя пригнуть». Это слова достойной дочери Человека, чья воля отталкивалась от родовых корней, черпая в них силу и вдохновение, храня в душе светлый облик отца, продолжая нести духовную силу  своего рода. Она – единственная  наследница Бориса Корнилова (после его матери, Таисии Михайловны).
      Восхититься надо или удивиться скрупулезности и желанию Ефимова Карпа Васильевича находить неуловимые ниточки нашей истории, нашей былинной славы, лучших соотечественников прошедшего и настоящего времени. Сколько он «отмыл» имен, скольких поднял на Свет Божий, дав им новую жизнь! И выплывают из прошедшего времени светлые лица, прибавляя многострадальной России-Матушке света и радости, вплетая в ее былинную славу подвиги ее сыновей и дочерей, которыми она по праву должна гордиться.
Репортаж с погоста. Сергей Макаров:
Шел во царство мрачной вотчины,
Словно стежкой пилигримов,
Краевед с нижегородчины –
Карп Васильевич Ефимов.
 
Шел на тот погост под Питером,
В двух шагах от Левашово…
Ель шуршала хвойным свитером,
Что нахохлился ежово.

Галкам где ж занять терпения? –
Разгалделись, что есть силы:
«Вот они, - захоронения,
Те расстрельные могилы!

Значит, в годы мракобесия
Злом винтовочных посылов
Здесь расстреляна Поэзия,
Тут зарыт Борис Корнилов?

Пустошь… Трупы… Карты рьяные…
Довоенный край наш отчий…
Все могилы – безымянные,
В центре – крест единый, общий.

Сторож кладбища – не пакостник,
Воротник – в белынь-оборках:
«Нет, нельзя здесь ставить памятник,
Можно крест – но на подпорках!» -

Глянул властно. Выразительно.
Впрочем, ждать не стал ответа,
И – могилу приблизительно
Показал: «Возможно, эта…»

Карп, роняя слез горошины,
Мыслил: жертвы не отпеты,
Знать, не знают, что наложены
На могилы их запреты…

В сердце скорбь, душа в занозинах,
Карп в сомнениях, в тревоге,
Крест поставил на раскосинах,
То бишь реечной треноге.

Сделав дело, встал, растерянный, -
Не спросить у старожилов:
Только ль тут лежит расстрелянный –
Соловей Борис Корнилов.

Ели плыли флотом парусным,
Чтоб норвежцев зреть и финнов…
Ваш поступок станет памятным,
Карп Васильевич Ефимов.

На святой Руси подвижники –
Удивительная сила!
Вряд ли даже чернокнижники
Нам подскажут, где могила.

Соглашаясь умозрительно,
Назло косности дебилов
Будем верить: приблизительно
Здесь лежит Борис Корнилов.
 С. Петербург, 1999г.
(«Медвежьи песни» - это сборник русской поэзии, прозы и литературоведческих статей, посвященных памяти знаменитого поэта, земляка Карпа Васильевича - Бориса Корнилова, издававшийся в Ленинграде).
    Сколько духовных нитей держит в руках Карп Васильевич! Он наперечет знает весь литературный Семенов! Как драгоценную святыню, собрал он в книге «Семенов литературный»  всех писателей, членов союза писателей Российской Федерации, проживающих в Семенове. Пишущие люди и знаменитости, которые хоть раз посетили город Семенов, непременно побывали в гостях у Карпа Васильевича, и каждый дарил удивительному краеведу Семеновского уезда свою книгу с авторской надписью.
Ольга Берггольц – ее  первая книга «Дневные звезды» стала началом в такой редкостной библиотеке Карпа Васильевича еще в 1963 году.
Таисия Михайловна, мать поэта Корнилова, в 1947 году построила дом. Через 10 лет после реабилитации Бориса Корнилова, Ольга Берггольц приезжала к матери поэта в Семенов в гости с домработницей. С ее первой книги и началось накопление этой удивительной библиотеки.
Ольга Эразмовна Чкалова в 1984 году была в Семенове и подарила свою книгу «Жизнь Валерия Чкалова». (Карп Васильевич напомнил вдове, что Валерий Чкалов в свое время был депутатом Верховного Совета города Семенов, и после такого напоминания Ольга Эразмовна с улыбкой вручила краеведу книгу о легендарном муже).
Дочь летчика, Валерия Валерьевна Чкалова, выпустила книгу «Чкалов без грифа». Секретно. 2000 год. И с великой радостью переслала ее в город Семенов Карпу Васильевичу.
 Байдуков Георгий Федорович, – «Первые перелеты через Ледовитый океан». 1987 год.
Михаил Петрович Девятаев – «Побег из ада». 1986 год.
Густав Фучиков – «Проза» - март 1983 года.               
Евгений Иванович Жидилов (генерал-лейтенант, командир 7-й бригады морской пехоты, оборонявшей Севастополь). Он тогда сказал, гордо вскинув голову: «Мы отстаивали Севастополь!» Евгений Иванович в 1918 году был в Семенове  и возглавлял уездную комсомольскую организацию. 12 декабря 1965 года был в Москве и заехал в Семенов.
Арсений Ворожейкин – дважды герой Советского Союза, генерал-майор авиации, летчик-истребитель. Родился в Семеновском уезде. Подарил свою книгу «Солдаты неба».
Константин Бадигин, капитан парохода «Седов», первый раз был в Семенове в 1937 году. Вторично встретился с Карпом Васильевичем в 1981 году. Герой Советского Союза. Ездил с лекциями, читал о дрейфующем ледоколе. Подарил свою книгу «Ключи от заколдованного замка».
Юрий Никулин – встреча состоялась1956 году.  В 1979 году у Ю. Никулина вышла книга «Почти всерьез». Так как он был в Семенове, Карп Васильевич обратился к нему, и Юрий Никулин в 1990 году подарил краеведу семеновского района свою книгу с автографом автора.
Николай Культяпов подарил уникальную книгу, она занесена в «Книгу рекордов Гидесса». Книга состоит из повести «Ольгин остров», в ней каждое слово начинается с буквы «о» (17 тысяч слов с буквы «о»!), и повести «Приключения пехотинцев» - в ней каждое слово начинается с буквы «П» (84 тысячи слов на букву «п»)!
Не перечислить все книги этой уникальной библиотеки с автографами авторов. Их уже более четырехсот книг!
У Карпа Васильевича на учете все секретари райкомов (от революции до наших дней), на каждого есть досье.
Матери-героини – на каждую есть досье и фото, всего их в Семеновском уезде 26 человек.
Заслуженные работники отраслей промышленности – их всего 90 человек.
Наталья Николаевна Байданова – первая из заслуженных учителей.
14 генерал-адмиралов – земляков (досье и фото).
15 художников РФ – досье и фото.
24 Почетных гражданина Семеновского района.
  В их числе – и Карп Васильевич.    

        В Нижнем Новгороде изданы 9 томов «Книги Памяти», в которой даны справки почти на 47 тысяч нижегородцев и 1159 семеновцев, репрессированных и позднее – реабилитированных. У Карпа Васильевича есть «Книга Памяти» жертв политических репрессий Нижегородской области. При губернаторе Нижегородской области создана комиссия по восстановлению прав жертв политических репрессий. Все дела по 58-й статье из архива КГБ переданы в областные архивы по указу Ельцина в 1995 году. Карп Васильевич перебирает пожелтевшие страницы, как четки. Многие его земляки занесены в эти «энциклопедии» поруганных человеческих судеб. Он помогает находить своих земляков по дате ареста,  по ходу следствия и по дате расстрела (в книге место указано).
      Сколько он приложил усилий, чтобы получить дело Петра Тарасовича Корнилова, сколько раз он звонил в архив КГБ в город Ленинград и получал отказ, пока случайная, счастливая встреча не изменила ситуацию. В Семенов приезжал старший помощник прокурора области Владимир Александрович Колчин, который и помог краеведу семеновского уезда заполучить это Дело. Как ветка лозы, переплетались судьбы ушедших с судьбами выстоявших в период Страшного Террора.
 
     Всегда новое дело выплывает из каких-то обрывочных фраз, случайно оброненных родными или знакомыми. Из детских беззаботных лет, когда этим фразам не придавалось значения. Но когда судьба сталкивается с тем или иным именем, фразы, словно ласточки, возвращаются в память, как птицы на зимовье. И в далеком прошлом оброненные слова становятся ощутимой реальностью. Так произошло и в этот раз.
  1893 год. Из Нижнего Новгорода в город Семенов переезжает князь Волконский Алексей Александрович с супругой Софьей Николаевной. Князя назначили на службу в земскую управу Семеновского уезда начальником земельного участка. Семья прожила один год на квартире, пока строили дом на взятом участке по улице Луговой. «Луговая» означала  «крайняя». (Сейчас это улица Урицкого). Князь работал, а жена возглавляла литературное Пушкинское  общество в городе Семенов, проводила воспитательно-разъяснительную и просветительскую работу среди населения. У княгини и князя была дочь, родившаяся в 1895году в городе Семенов. В 1919 году дочь умерла. (Народная молва гласит -  поздний аборт, но в ЗАГСе сделана следующая запись: «…воспаление легких»).  В 1910 году князя парализовало, и он умер. Похоронили его у церковной стены (есть запись в Соборной книге). Через некоторое время княгиня вышла замуж за ветврача. В 1927 году умирает второй муж княгини. Она тяготится одиночеством. 20 декабря 1930 года скончалась и княгиня. Похоронена на Дьяковском кладбище (деревня Дьяково).
     В 1921 году родилась Вера Суслова, родители которой проживали по соседству с Волконскими на одной улице: у Волконских номер дома был 23, а у семьи Сусловых – 25.   
Карп Васильевич разговорился с Верой Сусловой, встретив ее как-то в городе. Вера Васильевна рассказала, что она со своими родителями принимала участие в похоронах княгини Софьи Николаевны. В памяти Карпа сразу всплыл облик его матери. После похорон ее дочки Катюшки, умершей в апреле 1930 года (сестры Карпа), он вспоминал, как мать рассказывала, что княгиня похоронена  рядом с Катюшей.   
   Первое захоронение на открывшемся кладбище в деревне Дьяково было проведено в январе 1929 года, а в апреле 1929 года умерла сестра Карпа – Катюшка. Ее могила была второй. А 20 декабря 1930 года умерла княгиня Волконская. Ее могила оказалась рядом с Катиной могилой. Вера Васильевна показала это место: в десяти метрах от могилы Кати. Карп Васильевич обратился к бригаде могильщиков (когда хоронил свою жену Александру), которую возглавляла Эльвина Евгеньевна. Та сказала, что наверняка знать должна еще и жительница деревни Дьяково, Марыжихина. Неутомимый Ефимов поехал к ней. Старая женщина вместе с Карпом приехала на кладбище и показала могилу своего двоюродного брата. «…А через одну могилу, вот, за этой кучкой мусора, и была могила княгини», - поведала та.
Софья Николаевна Волконская в городе Семенов, возглавляя литературное Пушкинское общество, много сделала для духовно-нравственного роста, для литературы в целом в городе Семенов. В дань ее светлой памяти, администрация города Семенов решила установить мемориальную плиту на ее могиле. Так была восстановлена еще одна историческая истина. Сейчас на могиле княгини Волконской две мемориальные плиты, на одной из них высечен крест.
   Ефимов Карп Васильевич добился, чтобы на центральной площади города Семенов была установлена пушка образца военного времени, в память об артиллерийской части, стоявшей в городе до войны. Карпу Васильевичу, как инициатору, поручили открыть этот исторический памятник 9 мая 2010 года. Его неутомимая натура не может и дня прожить без святого Дела всей своей жизни: добиться, чтобы забытое, затертое в застенках НКВД имя, засверкало своей божественной чистотой.
  Теперь из Нижнего Новгорода до города Семенов ходит электричка с именем поэта Бориса Корнилова!
   Губернатор Нижегородской области Щанцев Валерий Павлович: «…И вот сейчас, когда мы все больше и больше реализовываем мероприятий, способствующих улучшению качества этой жизни, мы, благодаря нашему известному краеведу Карпу Васильевичу Ефимову, открываем для себя новую страницу в истории поэта Бориса Петровича  Корнилова. И он теперь будет с нами каждый день, каждый раз, как только мы перемещаемся по нашей Нижегородской области. Я хотел бы высказать слова глубокой благодарности тем, кто изучает историю края нашего, тем, кто прославляет тех, кто является золотым фондом Нижегородской области, Нижегородской земли…»
Начальник ГЖД Лесун Анатолий Федорович: «… Благодаря инициативной группе во  главе с Карпом Васильевичем Ефимовым и главой района Николаем Федоровичем, при обращении к начальнику дороги об увековечении памяти легендарного, знаменитого поэта, нашего земляка, который родился в Семеновском районе, руководство Горьковской дороги дало добро. И сегодня вот этот новый электропоезд, изготовленный буквально в декабре 2009 года, презентуем для жителей северных районов. Я хочу поблагодарить инициативную группу. Эти люди, которые сохраняют прошлое, знакомят нас с прошлым, благодаря им мы действительно прогнозируем будущее… » (из выступлений на мероприятии по случаю встречи в Семенове электрички «Поэт Борис Корнилов 16.02.2010г).
    Карпа Васильевича невозможно назвать стариком: передо мной стоял мужчина высокого роста, с военной выправкой и бездонно-синими глазами, открытыми и доверчивыми, как у ребенка. От волнения он слегка покашливал, надеясь остановить непрошеные слезы. В одно мгновение этот совсем чужой для меня человек стал до глубины души родным, близким и понятным.
Порой яснее, ближе,
для нас совсем чужой,
коль видно: не страдает
духовной нищетой.
     Где прячется пропасть нашей духовной нищеты? «Достатком не измерить счастье в доме…»
     В маленьком, стареньком доме, без холодильника и телевизора (как и у миллионов наших россиян), в городе Семенове живет  и трудится, освобождая души от духовной  нищеты, Ефимов Карп Васильевич. На свою пенсию он умудряется выезжать из Семенова по заданию своей души, по велению горячего неравнодушного сердца, чтобы светлее стали лица земляков, беспокойнее души и сердца, добрее к окружающему миру, к каждому в отдельности человеку. Чтобы чтили земляки Слово Поэта, обожженное войной, оплеванное и растоптанное в застенках НКВД «нашими блюстителями порядка».
  Но из цепких рук нищеты могут вырваться немногие. Нищенские доходы россиян не позволяют душе включиться в духовный полет: они, как ржа, разъедают стремление обрести крылья, как пудовые гири, висят на желаниях, когда детям не на что купить нормальную обувь. Некомфортная обувь держит цепко мысли человека. Бытовая машина давит духовные желания, как надоедливых мух. И чем сильнее она давит, тем меньше сопротивление у человека. Сколько надо скопить денег, чтобы одеть ребенка к школе? И сколько еще можно задать вопросов: в чем прячется духовная наша «мощь»? А как же театры и музеи? Ходят немногие, в ком еще вопит мысль протеста, кто еще хочет ощущать себя Человеком.  И если его сопротивление окажется сильнее действительности, то он победил!
     И дети вырвавшихся счастливчиков рвутся к знаниям! Их духовная сила, как пташка, старается вырастить побольше да покрепче крылья у своих ребятишек, чтобы  показать им, как прекрасен наш мир. А если не удается вырваться, то пьет страна «горькую», дабы не обременять ум духовными идеями. А Природа служит огромным закусочным столом, где и распивают эту отраву, забыв, что предки-то знали: что находится при роде, то и беречь надо. И При-рода имела сакральный смысл. Не смогли сломить нашу волю во время войны, решили «утопить» наш Дух в вине и водке, задушить его силу наркотиками и растлить проституцией. Идет другая война, невидимая, уничтожая души и жизни наших детей, молодых людей, угрожая генофонду России.
     От нищеты материальной до нищеты духовной – один шажок. Только сильные духом сумеют выстоять в этой смертельной схватке: когда Память человеческая не дает покоя, тогда уже не до сбоев…
     Вся классическая литература – это бой каждого в отдельности писателя или поэта с Бытовой Машиной, ломающей крылатые души. Эти люди были избранными и не имели права отступать, прежде всего,  перед собой. Это их Слово проникало сквозь ржавчину Времени, заполняя людские души верой и отвагой, надеждой, честью и долгом, что и спасало поколение за поколением, выжигая спесь равнодушия чистотой идей, помыслов и стремлений. Пройдя свои «лефортовские» казематы, они оставались верными себе и Слову. Это художники и искусствоведы, - вся духовная элита, умеющая высветить ярко простоту и красоту окружающего Мира и Человека. Это простые россияне, живущие в глубинках нашей необъятной России, хранившие чистоту и веру в нее, как верные ее сыны и дочери. Это они поднимались на защиту, приходили на помощь, закрывая Русь своей грудью, не задумываясь, отдавая свою жизнь за ее процветание. Это БОГАТЫЕ люди, помогающие России поднять голову от серых будней, строя театры, мосты, храмы, давая возможность ярче почувствовать красоту Мира, помогая благосостоянию России бескорыстно. На таких самоотверженных людях держалась, держится и будет стоять Матушка-Русь!
    Рассея – сеющая свет в своих россиянах! Но демонам бездны неймется: не желают они видеть нашу Русь сильной и процветающей. Вот и уничтожают «втихую» молодежь, не гнушаясь и детскими душами. Нарушается связь поколений: дома престарелых, детские дома и приюты для детей переполнены болью отчуждения. Вот где потеряна связь поколений. И это – наше настоящее и будущее.
    Родился Карп Ефимов в 1924 году в нищем государстве –Россия. Прошло чуть более 80-ти лет – нынешняя Россия еще более нищенская страна, с уничтоженной совестью восприятия и генофондом. А горстка «белых ворон», отличающаяся от общей массы светом души и разумом, осмеяна и поставлена в унизительное положение. 
     Как-то Карп Васильевич прочитал в газете: «… в Росси много всего и нет ничего…»
 «Эта мысль определяет всю суть нынешнего государства,  - думал он, - от нищеты до нищеты  - это жизненный путь человека, загнанного в рамки безнравственности и беззакония, где бездуховность, как клещ, пьет кровушку и великую духовную силу светлого российского народа, превращая его в ничто, уничтожая родовую Память и славу дедов и отцов». 
    Вот и борется Карп Васильевич, поднимая духовную силу пласт за пластом, надеясь, что и его неравнодушие соединит разорванные звенья нашей РОССИЙСКОЙ СИЛИЩИ, чтобы с детских лет ребенок стремился ввысь, легко паря, ломая громаду равнодушия и лени, этих страшнейших человеческих пороков. Чтобы смотрел ребенок на отца, как на могучее звено духовной силы, умиляясь его заботой над своими родителями, четко усваивая: что и он будет стариком. И теперешняя его забота о родителях – это маленькие звенья в одной общей цепи родства и любови осознанной, разумной и человеческой, когда отец с матерью, живя в ЛАДУ, напитывают ЛАДОМ и детей своих. «Где ЛАД, там и КЛАД»,  - говорили наши предки. И семена неравнодушия таких, как Карп Васильевич, его бескорыстное СЛУЖЕНИЕ людям, упадут в благодатную почву детских душ и обязательно дадут всходы могучей духовной силы идущему поколению, будущему поколению, если мы все научимся быть НЕРАВНОДУШНЫМИ  друг к другу и к своей Рассее!
Не сломить дух Карпа нашего,
Дух российский в нем, хмельной,
Разнотравьем, степью взращенный,
Зорькой ранней золотой.
На полыни он настоянный,
Как лекарственная смесь,
Он на добрый нрав настроенный:
В этом деле Карп наш – весь!
Как ведун, он нити тайные
Достает из-под Времен,
Судьбам с надписью «летальные»
До земли кладет поклон.
Неуемным состраданием,
Бескорыстною душой
Мост проложит для свидания
Он с заброшенной судьбой.
И фонтан горячей радости
Бьет в людских сердцах потом,
Возвращает этой радугой
Снова счастье в чей-то дом.
И в поруганных, расстрелянных,
Словно в песне вековой,
Просыпается уверенность:
Средь живых - он снова свой!
…А в России зорьки ранние,
Над поляной – свет дугой…
Будь всегда здоров и радостен,
Карп Васильич, дорогой!









               
                Послесловие.         
                Не просто так судьба дарует встречи…               
Жизнь диктует, что друг и враг дается нам для духовного роста, для познания самого себя. Это так, если мы умеем оглядываться и оценивать уроки жизни. И когда ты совершаешь что-то хорошее, она тебе дарует судьбоносную встречу. Так произошло и со мной. Почти 5 лет назад, по воле случая, я попала в город Семенов. Удивительное происходило всюду. Замечательная женщина Александра  Ракова (это ее девичья фамилия) приютила меня в своей квартире. Ее родственники устроили мне экскурсию на фабрику ЗАО «Хохломская роспись», показывали мне работы местных мастеров этого удивительного ремесла, давно причисленного к разряду искусства.
Каждый человек, прикасаясь с детства к своей малой родине, напитывает свою душу ее красотами, ее духом и чистотой, заряжаясь силой ее и любовью, чтобы пронести величие истоков через всю свою жизнь. Вот и в Семенове дух ремесел, что процветал в этой местности, «прикипал» к человеку основательно. Много спорили, откуда название получил их городок. Кто-то говорил, что в Семенове жил когда-то  Семен Кузнец, от которого и пошло название города, и что здесь процветало кузнечное мастерство. Кто-то утверждал, что жил в этих местах Семен Бортник, державший пасеку и собиравший мед диких пчел. А кому-то была ближе к душе версия про Семена Лошкаря: недаром в Семенове и «Фабрика художественных промыслов» процветает, радуя мастерством хохломской росписи. Но есть официальная Обложная Грамота за 1608 год, где говорится, что «…Семенов Ивашка Сесобортный (от слова «бортник») облагается налогом в полпуда меда». Вероятно, в каждой версии есть какое-то доброе начало возникновения города Семенов, исконно русского, приветливого, как радушная хозяйка. И летит слава о мастерах города Семенов по всему миру! А Семенов стоит и радует человека духом ремесел, основательностью, историей и корнями, уходящими в далекое прошлое, соединяя живущих ныне с красотой и мощью предков, держась крепко-накрепко памятью за эти ниточки.   
 Однажды Александра Александровна привела меня в Краеведческий музей. Я заворожено ходила по залам. Вдруг ко мне подошел мужчина преклонного возраста и сбивчиво объяснил, кто он такой. Перед экскурсией я подарила свою книгу работникам музея, и этот факт стал отправной точкой моим взаимоотношениям с краеведом семеновского уезда Ефимовым Карпом Васильевичем.
 На следующий день мой гид, Александра Ракова проводила меня (по моей просьбе) домой к Карпу Васильевичу и удалилась, чтобы не мешать нам. Мы проговорили целый день…
Не просто так судьба дарует встречи:
Они – как маяки иль якоря,
Горят в душе призывно, словно свечи,
Как будто в душу спряталась заря…

Было такое чувство, что мы давно-давно были знакомы, и вот опять встретились и не могли наговориться. Я рассказала ему про моего духовного брата – Ракова Николая Александровича, с которым мы состояли в одном Союзе писателей.  Узнав, что он родом из Семенова, Карп Васильевич загорелся. (Но недолго им пришлось общаться – Николай Раков вскоре ушел из жизни). Это была страшная утрата для всех нас.
     Я слушала Карпа Васильевича и не видела его из-за своих слез. Попросив разрешения, я записывала на листочках даты (если успевала), фамилии людей, которым он посвятил свою жизнь. Захотелось написать об этом человеке, приподнявшем огромный пласт истории нашей страны и эпохи, возродившем  имена тех, кто живет в сердцах миллионов моих соотечественников. Я вспомнила, как детьми, мы собирали в тетрадку понравившиеся стихи, переписывая их друг у друга.  Как в юности влюбились сразу в фильм «Алешкина любовь». Мы раздобыли и записали песню из этого фильма, каждая - в свою тетрадку: музыка Исаака Дунаевского, стихи – Бориса Корнилова.
Гуси-лебеди пролетели,
Чуть касаясь крылом воды,
плакать девушки захотели
от неясной еще беды.
Прочитай мне стихотворенье,
как у нас вечера свежи,
к чаю яблочного варенья
мне на блюдечко положи…
 Я тогда и не подозревала, что придет время, и я так близко соприкоснусь с жизнью и творчеством этого замечательного поэта и человека. Ничего не бывает случайным – все закономерно. Мои друзья Елена и Сергей Комковы пригласили меня в Санкт-Петербург. Я ехала со светлой надеждой попасть на кладбище в Левашовскую пустошь. К этому времени я закончила повесть-очерк «От нищеты до нищеты» о краеведе Семеновского уезда Ефимове Карпе Васильевиче. Для меня обнажилась жизнь и творчество Бориса Корнилова и не только его. Мои каждодневные рассказы о людях, упомянутых в этой повести, повлияли и на моих друзей. И вот мы мчимся на машине в Левашовскую пустошь. Сердечко «обмирало», будто я летела на самолете. И чем ближе мы подъезжали, тем волнительнее становилось на душе. Видя мое состояние, друзья мне не мешали.
-   Где-то здесь, - услышала я голос Сергея.
    Справа от меня тянулся зеленый забор. Из-под нависших серых туч неожиданно выглянуло солнце.
 -  Это здесь. Остановись, - тихо промолвила я.
   Ноги стали тяжелыми. Я долго стояла перед воротами. Отыскала глазами кольцо в заборе, за которое дергали палачи народа, привозя в закрытых фургонах тела людей, замученных и опозоренных предательством Родины, чьих-то близких и друзей. Шагнув к нему, я долго стояла, не решаясь дотронуться до этого «смертоносного» колечка: сколько оно вобрало в себя страшной информации, пропуская в отверстие души, еще витавшие подле каждого истерзанного тела. Какой-то липкий холод разлился по всему организму, едва я дотронулась рукой до кольца. Закрыв глаза, я вдруг всем сердцем ощутила размах этой человеческой трагедии. Слезы хлынули из глаз.
    Я дернула за кольцо, веря и не веря, что услышу трель колокольчика. Не услышала. Справившись с собой, я открыла тяжелую зеленую дверь.
    Перед глазами раскинулся величественно-печальный вид кладбища.  Асфальтированная площадка по краям была украшена цветочными клумбами, на которых работала какая-то женщина. Я невольно обернулась к забору, ища глазами лестницу напротив кольца, на которой когда-то конвоир проверял приехавшие фургоны и людей, сопровождающих эти машины смерти.  Не увидела и почему-то обрадовалась. Поздоровавшись, я направилась к домику, в котором (я уже знала)  находилась кладбищенская служба. Ко мне навстречу приветливо улыбаясь, вышла женщина. Мы поздоровалась.
-  Я из Чувашии, на могилку Бориса Корнилова. Я тоже поэт, - добавила срывающимся голосом.
-  Я вас провожу, пойдемте. Приятно, что из такой дали едут к нам.
-  Это благодаря Карпу Васильевичу, - я не могла унять слез, и было неловко перед этой милой женщиной.
-  Карп Васильевич? – она обрадовалась, услышав это имя. - Да он бывал здесь уже не раз. Удивительный человек!
-  Да, - сквозь слезы выдавила я, - я пишу о нем, вот захотела побывать в этом месте, прикоснуться к священной земле. Я вам свою книгу подарю, правда, она написана для детей, - боковым взглядом я видела, что она рассматривает меня.
-  Да, у нас тут мало радости. С этого места начинаются захоронения: отсюда и дальше, - она махнула вперед рукой, - все тянутся братские могилы, - женщина дотронулась до моей руки, - вы успокойтесь. Вот, небольшой обелиск Борису Корнилову. Карп Васильевич привез эту мемориальную плиту. До чего неутомимый человек! Ирина, дочь Бориса Корнилова, собирается приехать на могилу отца. Она живет во Франции.
 -   Знаю, - тихо обронила я.
- Вы напрасно не надели платок, тут такие комары… съедят.
-  Ничего, потерплю, - я не могла говорить, слезы застилали мои глаза, горло перехватили спазмы, я готова была зареветь в голос.
    Женщина оглядела мои руки, видимо, удивляясь, что я без цветов, и, повернувшись, тихо промолвила:
-  Не знаю, почему Карп Васильевич выбрал это место? Душа видно, подсказала. Кто ж его знает, в каких ямах-могилах зарыт тот или иной человек? Эта земля переполнена горем, - дотронувшись до моего плеча, женщина заторопилась, - не буду мешать. А книге будем рады, а то иной раз предлагают водку. Зачем нам она? - она пожала плечами, вспоминая ненужные «подарки».
    Оставшись одна, я огляделась. Величавые ели и березы застыли в печальном карауле. На многих деревьях были привязаны металлические таблички. В 1990 году, в день Пасхи, был открыт свободный доступ граждан на это кладбище, и тогда, видимо, люди «привязывали» к деревьям памятные таблички с именем и датой родного человека, сгинувшего в «мясорубке» страшного Террора 1937года.
     Деревья росли-расширялись, и металлические «шнурки»  врастали в стволы деревьев, став их неотъемлемой частицей. Будто матери на паперти стояли и держали в руках фотографии сынов.
Слезы хлынули из глаз.
-  Родные мои, - я поклонилась в пояс героям, не сломившимся, оставшимся верными своей Родине, погибшим за ее процветание. – Почему же вас называют жертвами, а не героями? – я ревела в голос. – Прости меня, коллега по перу, что я к тебе без цветов пришла, не могу я тебе умирающую природу подарить. Я тебе песни свои принесла и стихи. Я знаю, что ты меня слышишь, дорогой мой Борис Корнилов, и товарищи твои меня слышат. Деревья-то какие выросли на ваших могилках! Верую, что они хранят энергию ваших душ! Знаю, как матери тосковали по вам, как голосили, поджидая вас, закрывая себе рты ладошками. Я спою от их имени вам песню «Жар горячих рук»:
На крылечке памяти я стою, робея,
Запах детства манит вкусным пирогом,
Но открыть ту дверцу я уже не смею:
Стало наше детство просто сладким сном.
 О, мое детство, легкие качели,
И любимой мамы жар горячих рук,
Глаз твоих тепло от самой колыбели,
Греет мое сердце сквозь года разлук.
  Я допела песню до конца, захлебываясь слезами.
–  Почему же сейчас, глядя на ваше геройство, мы не бережем друг друга, продолжая предавать себя и свои истоки? Скажи мне, Борис, разве это по-человечески?!
   Я запела песню «Медовый запах слов»:
Поговорите люди, отогрейте
Своей мечты затерянный стежок,
Остановитесь, люди, пожалейте
Святой любви загубленный цветок.
И одиночество уйдет незримо,
И схлынут неудачи, как волна,
Давайте не пройдем друг друга мимо…
Придет тогда и осенью весна…
    Я пела и читала ему стихи и отрывки из моих книг, написанных для детей и взрослых. Природа замерла. Ветер не дотронулся ни до одной веточки, только комары, как бойцы и защитники этого святого места, не давали мне спокойно стоять. Выгравированное лицо поэта казалось мне живым. Мне так хотелось, чтобы Борис Корнилов услышал меня и понял, что его Дело живет, что миллионы поэтов, как он когда-то, лечат своим Словом души, держат духовную силу, как флаг, не выпуская из рук. И кто знает: может, песни, звучавшие на стихи Бориса Корнилова, зародили в душах творческую силу, родившись новым Поэтом нашей многострадальной Матушки-Руси.
 –  Помогай, дорогой. Тебе с Высоты своей видно, где у нас слабые места. Помогай, чтобы их прикрывали светлой и искренней разумной человеческой любовью и состраданием.
   Долго в домике, в маленьком музее я «грела» глазами вещи и книги поэта.
  «Пусть сегодня маленькая комнатка, напоминающая келью монашки, хранит твои дары. Завтра придет другой день, и Память раздвинет границы этого крошечного музея и человеческого понимания. И слава Богу, что есть пока еще на земле такие люди, как Карп Васильевич Ефимов, посвятивший свою жизнь сохранению Памяти в наших сердцах о людях, принесших славу нашему Отечеству».






      





















            

            Список использованной литературы

1. Версия. - 20-26.II.2006.С.9.
2. Депортация. Берия докладывает Сталину ... // Коммунист, 1991, №3. С.107.
3. Ефимов К. В. Приют в Ленинграде//Семеновский вестник.         28.07.2007.
4. Ефимов К.В. Семенов литературный. – Семенов. 2006
5. Иосиф Сталин - Лаврентию Берии: "Их надо депортировать ...": Документы, факты, комментарии / Сост. Н.Ф.Бугай. М.: Дружба народов, 1992
6. «И синь Семеновских лесов». Юбилейный венок Борису Корнилову. – Н.Новгород, 1997
7. Крым многонациональный. Вопросы и ответы. Вып. 1./Сост.Н.Г. Степанова. Симферополь:Таврия, 1988
8. О мерах наказания репрессируемых. И количество подлежащих репрессии.//Московский комсомолец. 01.10.2000
9. Национальная политика России: история и современность. М.: Русский мир. 1997
10. Семеновский вестник 18.07.1992.
11. Торчинов В.А., Леонтюк А. М. Вокруг Сталина.//         Историко-биографический справочник. Санкт-Петербург, 2000