Глава из книги "Уходцы" в документах, воспоминаниях и рассуждениях. Нелепая страничка из жизни Уральского Казачьего Войска и Государства Российского."
Ключевые слова: Казаки, Уральское Казачье Войско/УКВ, Новое Военное Положение/НВП,1875 год.
С начала событий прошёл год. Прокатилась первая волна протестов, арестов, посольств к царю, выборы депутатов, потом съезд хозяйственных депутатов, прошли первые суды, угнаны первые каторжане и ссыльные. Казалось бы, накал страстей начал стихать. На поверхности казаки привыкали к положению дел. А в действительности?
Традиционно историки УКВ называют учебные сборы 1875 года вторым этапом “бунта”. Также традиционно этот этап называют то стихийным и бессмысленным, совсем как и первый этап, по мнению некоторых исследователей, а то как хорошо организованное сопротивление группы консервативно настроенных казаков. Сам факт, что есть столь полярные мнения, указывает на то, что истинная картина событий не очень изучена. Не смотря на ошеломительные события лета 1875 года, на удивление мало внимания уделено этому периоду, приведшему к самым массовым арестам за всю историю УКВ. И В.Н. Витевский, который пережил этот период и был свидетелем событий, и Сандр, сделавший самый подробный и объективный анализ событий в дореволюционный период, и А.И. Никольский, писавший для серии “Столетие Военного Министерства” и имевший доступ к министерским архивам, очень мало написали о драматических событиях лета 1875 года. Однако хотелось бы задать вопрос: почему тысячи казаков не вынесли уроков из репрессий 1874 года? Осудили, держали “в замке”, пригрозили высылкой и сослали почти 1000 человек. Сколько семей разорили не поддаётся подсчёту. В войске прошла вакханалия террора в лице оренбургских армейских соединений. Почему же казаки упорствовали наперекор своему инстинкту самосохранения?
За весь год казаки не получили никаких подтверждений тому, что Новое Положение было введено по приказу царя (утверждения штабных офицеров не воспринимались как доказательство). Не было доказательств и того, что репрессии 1874 года, развязанные местной администрацией, были устроены по приказам царя. Переписка по делу о волнениях в УКВ велась под грифом секретности. Секретность была такова, что атаман УКВ Веревкин не имел права обсуждать переписку с генерал-губернатором Н.А. Крыжановским даже со своими подчинёнными в штабе. В результате, каждый приказ Веревкина, основанный на приказах Крыжановского, постановлениях военного министра и самого царя, был полной неожиданностью для населения УКВ и производил впечатление местной самодеятельности. Видимо, тот факт, что многие действия администрации были незаконными, лишь усиливало это впечатление. Надо полагать, казаки не могли поверить, что распоряжения, противоречащие букве закона и здравому смыслу, могут исходить от августейшей особы. Поэтому и продолжали тянуться в столицу “посольства” с новыми прошениями об очередных несправедливостях. А начальство продолжало недоумевать: “Отчего такое непостижимое упрямство, я понять не могу, но вижу только что никто из нас не нашел еще той меры, которая бы привела казаков к сознанию своих обязанностей и того лекарства которое бы вылечило их от той умственной болезни”, - писал Крыжановский 22 марта 1875 г. (ГАОО, д. 4020, л. 36). А заодно, конечно, беспокоился о том, что докладывать в Петербург: “Куда приведет нас такое не повиновение, так долго уже продолжающагося и как нам выйти из этаго положения? надо бы знать наперед как вести дело дальше (…)”.
У казаков был целый год, чтобы обдумать ситуацию и сделать какие-то выводы. Главной разницей между летом 1874 и 1875 годов было то, что отсутствовал элемент неожиданности, казаки за этот период организовались до какой-то степени и “ушли в подполье”. Стихийные депутации к администрации УКВ прекратились, публичные разговоры об НВП - тоже. Из рапортов о следственных делах видно, что население УКВ выбрало тактику “ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу”. А из прошений казаков и разрозненных свидетельств наблюдателей мы знаем, что при всём недоумении населения по поводу многих вещей, происходивших у них глазах, войско было настроено мирно и в подавляющем большинстве покорно. Разумеется, это была естественная реакция на террор и тотальную полицейскую слежку в УКВ, и такое поведение поддерживалось старообрядческой философией смирения “воле Божией”. Это, конечно, не значит, что всё население войска внезапно стало безраличным к происходящим событиям, или перестало замечать беззакония и насилие, но свидетельств явных протестов очень немного, да и те были пассивными. Например, двух казаков сослали в арестантские роты за отказ исполнять служебные обязанности (УВВ, 1875, №12), что вряд ли вписывается в понятие слова “бунт”.
Тотальная полицейская слежка сформировала второе отличие от 1874 года: в войске сложилась нездоровая обстановка, когда невозможно обсудить общественные дела привычным образом, то есть на сходах, всем обществом. Возможно, начали происходить повсеместные подпольные митинги (это моя догадка, не подтверждённая документами), а с ними начала формироваться почва для всевозможных, в том числе радикальных, действий против местной администрации, а с идеями сопротивления, наверняка, стали обнаруживаться и лидеры, в том числе и самозванцы (своего рода представители “альтернативной власти”), потому что уважение к настоящей власти “сошло на нет”. Этому тоже нет никаких документальных доказательств, только мои догадки, потому что такое развитие событий кажется логичным. Самозванец майор Свистунов - единственный тому пример, найденный мною в следственных документах, из чего напрашивается вывод, что, скорее всего, это был и в самом деле единственный случай самозванства на “справедливую” администрацию (смотрите стр. 151). В теории, обстановка вполне способствовала появлению какого-нибудь нового самозванца и на монаршую роль, этакого нового Пугачёва в роли Петра III или Александра I. Вполне возможно, что Н.А. Крыжановский и Н.А. Веревкин рассуждали в том же направлении, и именно их страх перед возможным “настоящим” бунтом предопределил их действия в 1875 году. Такой сценарий кажется правдоподобным, в том случае, если рапорт о самозванце Свистунове не является подделкой. Никаких следов этого самого Свистунова/Пискунова мне обнаружить не удалось: не было ни следственных рапортов, ни переписки между канцеляриями - ничего. Далее у нас будет шанс ознакомиться с несколькими фальшивыми рапортами вышестоящему начальству, содержание которых можно проверить и опровергнуть. Информацию (или дезинформацию) о Свистунове я не могу проверить, но никаких свидетельств существования самозванцев, которыми Крыжановский пугал правительство, мне найти не удалось. Однако и без самозванцев, забот у администрации было хоть отбавляй: 1875 год начался тревожно.
В октябре 1874 года прошёл первый суд, в ноябре и декабре суды продолжились, в декабре 1874 года была сослана первая группа казаков, в январе 1875 года был ещё один большой суд. Продолжалась высылка партий казаков. Поместить в тюрьму всех “неблагонадёжных” не было никакой возможности, и выслать всех неблагонадёжных за пределы области - тоже. Большой группе казаков (приблизительно 450 человек) объявили, что их сошлют, но временно разрешили жить дома. Видимо, сама ситуация, когла начальство говорило казакам: “Ты - виноват, но посадить я тебя пока не могу, поэтому накажу тебя потом, когда будет возможность это сделать”, - создавало гротескную ситуацию и подрывало авторитет властей.
Из рапортов наказного атамана становится ясно, что одной из животрепещущих тем, обсуждавшихся казаками в начале 1875 года, была судьба УКВ. Всё, что творила администрация, видимо, производило впечатление разгрома УКВ: разорительные финансовые обложения, неумное расписание учений, немыслимо долгая служба - от 22 до 32 лет в некоторых случаях (в то время как по всей стране люди служили по 3 года - смотрите стр. 22), - всё это могло восприниматься как акции по систематическому уничтожению войска. Казаки понимали, что с государственной точки зрения их роль изменилась в связи с отодвинувшимися границами. Все объективные причины, указанные в литературе о военных реформах 1870-х годов (смотрите стр. 15), были поняты и казаками. Оказавшись в глубине страны после присоединения Туркестана, УКВ перестало играть пограничную роль, а с этим и нужда в войске отпала. Казаки пришли к выводу, что и привилегии, которые они имели за свою пограничную службу, будут рано или поздно потеряны (смотрите стр. 345). В войске начали поговаривать о том, что массовая ссылка казаков в Туркестан, поближе к новым границам, на самом деле является подготовкой к созданию нового Туркестанского казачьего войска (догадки казаков были очень близки к планам военного министра - смотрите главу “И всё-таки, почему Туркестан?”); говорили, что сосланным туда будут даны все казачьи привилегии, которые отнимут у тех, кто останется в старом войске, которое вообще упразднят (и эта мысль об “отмене” УКВ близка планам, обсуждавшимся в военном министерстве; разница в том, что министерство обсуждало отмену казачьих войск в целом, а не только УКВ). Однако, подтверждения этим догадкам не было, никто с казаками не говорил о государственных планах, и тревожное брожение умов продолжалось. Практически, речь шла о финансовом выживании всего войскового населения, и всем казакам нужно было решить, что лучше для них: остаться в УКВ, или быть сосланными?
В апреле 1875 года администрация провела опрос среди осужденных и их семей (а также среди тех, кто не был арестован, но которым сказали, что их накажут в будущем) с целью выяснения, сколько семей нужно будет сослать вместе с мужьями. Выяснилось, что никто не хочет брать с собой семью, что было совершенно не в интересах администрации (смотрите главу “Воссоединение семей”) . В мае 1875 года администрация объявила списки семей, предназначенных к ссылке, вопреки закону и желанию семей. Можно предположить, что и эта акция была воспринята казаками как произвол местного начальства. Рапорты атамана Н.А. Веревкина генерал-губернатору Н.А. Крыжановскому отметили лишь незначительное количество населенных пунктов, открыто возмутившихся таким бессовестным нарушением закона, но сам Веревкин понимал, что атмосфера накаляется, и потенциально очень “опасна”, о чем он постоянно предупреждал своё начальство.Особенно тревожными его предупреждения стали в апреле и мае 1875 года, из чего можно предположить, что ситуация в войске накалилась, не смотря на видимое спокойствие. Если судить по рапортам местного начальства, единственным приемлемым для администрации способом успокоения войска была ссылка. И вот в такой трудный для местной администрации момент правительство начало сомневаться в своих планах по выселению казаков в Туркестан, после получения категорического отказа от Туркестанского генерал-губернатора впредь принимать уральских казаков. Уральская и Оренбургская администрации могли оказаться в дурацком положении людей пригрозивших, но не имеющих власти довести свои угрозы до конца. И кажется, опять, совсем как в августе-сентябре 1874 года, нашла коса на камень: Крыжановский и Верёвкин не могли допустить, чтобы войско взяло “верх” над своими начальниками. Самолюбие власть предержащих было задето, и никаких компромиссов быть не могло. Но как заставить правительство и царя пересмотреть свои решения, и как заставить Туркестанского губернатора фон Кауфмана принять ссыльных вопреки его воле и возможностям? Чтобы правительство изменило “благодушное” отношение к Уральским казакам, нужно было свершиться чему-нибудь совершенно экстро-ординарному, например, если бы казаки начали массовый бунт, которым так настойчиво пугали правительство Крыжановский и Верёвкин, и для которого в войске уже были все условия. Учитывая все выше описанные обстоятельства, спровоцировать бунт казаков было бы очень просто.
Положа руку на сердце, я думаю, что лето 1875 года вполне могло вылиться в протест пугачёвского типа, если бы те, кто были “организаторами бунта”, поставили своей целью начать бунт. Все составные элементы для этого были: неуверенности в будущем было много, причин для недовольства тоже было много - и юридических и экономических, время для создания программы действий тоже было, массовость недовольства была налицо, физическая неспособность администрации разрешить эти проблемы тоже была налицо. Если уральское начальство не могло контролировать ситуацию, кто-то другой мог бы попробовать взять управление в свои руки. Как говорится: свято место пусто не бывает. Так начинаются бунты: при многочисленных проблемах и слабом руководстве. Это осознавали и в администрации УКВ, и в администрации Оренбургской губернии. В переписке администраций начинает появляться озабоченность по поводу потери контроля над войском, не смотря на то, что войско, кажется, вполне сознательно избегало решительных действий.
Местное начальство всё настоятельнее напоминало вышестоящему, что была “крайняя необходимость получить в возможно непродолжительном времени разрешение по этому вопросу (то есть по вопросу прекращения “бунта” и самому педантичному исполнению всех обещанных наказаний - Т.Е.) , дабы положить конец нынешнему напряженному состоянию умов казачьяго населения”, основывая это утверждение не на вещественных доказательствах, а на голых заявлениях о “близком знакомстве (...) с характером и духом Уральских казаков, которые без раздумия принесут всевозможныя жертвы, лишь бы настоять на своем требовании: оставить за ними право отбывать службу по-прежнему, без малейших изменений. Поэтому смею надеяться,что настоящия заявления мои будут рассмотрены с тем глубоким вниманием, какого они заслуживают по своей важности, как одно из средств для успокоения возбужденного состояния умов казачьяго населения, колебающегося между страхом потерять здесь свои права и надеждою сохранить их в изгнании” (из обширного письма наказного атамана УКВ Н.А. Веревкина генерал-губернатору Н.А. Крыжановскому от 10 мая 1875 г., смотрите стр. 345). “Разрешение вопроса” продолжало затрудняться тем, что привести наказание виновным казакам не было настоящей возможности до мая 1875 года. Прошёл год с начала волнений, а наказано было “всего” лишь несколько сотен казаков, да и то: большая часть осужденных была наказана только на бумаге. Осудить-то их осудили, а дальше что? Сослана в Туркестан была “всего” пара сотен казаков, да ещё столько же осели в Оренбургской губернии. Тех, кто проявлял недостаточно энтузиазма по поводу нового положения физически невозможно было наказать, потому что сажать было некуда - все возможные места заключения были переполнены, а отправка виновных куда бы то ни было за пределы УКВ была невозможна: и Оренбургские атаманы, и Туркестанский генерал-губернатор открещивались от новых ссыльных. И военное министерство перестало давать “добро” на очередных ссыльных. В результате, среди казачьего населения начала расти уверенность, что наказывать их не будут. Может быть, именно эта ситуация и породила мифы о полковнике Свистунове, который, якобы, готовил царскую ревизию о злоупотреблениях в УКВ. Однако даже эти легенды не носили в себе признаков каких бы то ни было призывов к бунту. А пока войско пассивно игнорировало приказы начальства, пассивно ждало царского вмешательства и ничего поистине драматичного в УКВ не происходило, возможностей изменить позицию правительства к ссылке непокорных уральцев не было.
Вот в этой отчаянной обстановке мая 1875 года Оренбургский генерал-губернатор и наказной атаман УКВ придумали новый план, как изменить отношение военного министерства к вопросу о ссылке. План был совершенно секретный, никогда не обсуждался в переписке. О нём можно лишь догадываться. Единственным найденным мной свидетельством этого плана является сфабрикованный рапорт атамана Уральского отдела УКВ полковника М.Т. Темникова от 23 мая 1875 года (смотрите стр. 146-147). Этот рапорт доносит наказному атаману о преступлениях, совершенных конкретными казаками в процессе подготовки к грядущим летним учебным сборам, на основании чего Уральская администрация начала готовиться к предстоящим сборам в твёрдом убеждении, что будут беспорядки. К концу мая у администрации уже были “доказательства” того, что казаки, под воздействием старообрядцев, готовятся к массовым протестам. Массовым до такой степени, что возможности арестантских рот принять всех виновных в будущих беспорядках (как положено по закону) будут недостаточными, а потому нужны будут какие-то экстренные меры для наказания виновных, и единственной приемлемой мерой наказания была опять-таки ссылка. В главе “Суды неправедные”, на стр. 186-187, приведены доводы, почему казаки, упомянутые в данном рапорте, не могли принимать участия в описанных событиях, а значит и сами события были выдуманы полковником М.Т. Темниковым. Зачем нужно было писать фальшивый рапорт, если не для прикрытия и оправдания будущего террора, из чего можно предположить, что события лета 1875 года если и были провокацией, то не столько старообрядцев, которых обвиняют в разжигании бунта, сколько Уральской и Оренбургской администраций. Этот бунт, как ни кощунственно это звучит, был нужен в первую очередь Оренбургскому генерал-губернатору, ну а также его правой руке, наказному атаману УКВ.
Механизмы, задействованные администрацией, не были описаны в архивных документах, но воспоминания моего родственника Ферапонта Илларионовича Толстова (единственного из сосланных уральцев, сумевшего поделиться своим опытом ссылки с общественностью в условиях царской России), проливают свет на этот неизвестный аспект событий. Семья Толстовых готовилась к военным сборам. В них должен был принимать участие лишь один из пяти братьев, Павел, в то время как все остальные занимались текущими делами, в частности, Ферапонт был занят на сенокосе. Сам он протестовать против НВП не собирался, наоборот, он планировал поступить на службу в учебную сотню. То, как он описывает арест своего отца и свой собственный (смотрите стр. 142), подтверждает мои догадки, что людей арестовывали не потому, что они сделали что-то “не то”, а “просто так” (или потому что кем-то где-то было решено, что именно эти люди дожны быть арестованы). Семья Толстовых была уважаемой, зажиточной, старинной. Дядя Ферапонта, Тимофей Тимофеевич Толстов, уже упоминался в этой книге на стр. 117, как человек, пользующийся общественным доверием. Год спустя после событий 1874 года атаман отдела, приехавший в станицу, якобы, с предложением И.Т. Толстому стать хозяйственным депутатом, нарочно воспользовался старым трюком - “подпиской” - чтобы спровоцировать Иллариона Тимофеевича на отказ “подписаться” под какой-то бумагой. В свете прошлогодних событий такой метод общения с войском не может не казаться целенаправленной провокацией. “Подписки”, как провокационный трюк, были очень эффективны в УКВ, и скорее всего, это был излюбленный приём администрации для отбора “неблагонадёжных”. В многочисленных прошениях мне не довелось встретить ни одной другой причины ареста: все казаки жаловались на то, что их сослали за неподписание каких-то листов. Учитывая тот факт, что самой большой подозрительностью к бумагам и подписям страдают староверы-беспоповцы, то неудивительно, что самой большое количество арестованных оказалось “часовенным”, что служило государственным задачам по очистке УКВ от староверов-радикалов.
Традиционно, с лёгкой руки войсковой и Оренбургской администраций, в организации волнений обвиняют старообрядцев, а точнее, старообрядческий консерватизм и нежелание уступить ни в чём ни на йоту. Я не нашла этому мнению ни одного вещественного доказательства. Зато, полагаясь на здравый смысл и логику, можно порассуждать... НВП не затрагивало старообрядческих уставов как таковых: от казаков не требовалось бриться, молиться не по “правилам” и так далее. Государство медленно, но последовательно вело наступление на религиозные различия; некоторое ужесточение условий службы для неправославных наблюдалось, и не только для старообрядцев. Например, было запрещено кормить мусульман отдельно, потому что двойная кухня - это дорого и неудобно для администрации. Но такие мелкие “вредности” со стороны “начальства” сами по себе вряд ли достаточны, чтобы в войске началось открытое сопротивление приказам сверху. За исключением приказа о совместной кухне для всех религий, я не могу найти ни одной причины для недовольства со стороны старообрядцев, но именно эта причина ни разу не упоминалась ни в одном из рапортов, из чего можно сделать вывод, что старообрядцы и мусульмане против этого приказа не “бунтовали”.
К сожалению, печальный результат лета 1875 года хорошо известен: в УКВ “обнаружилось” полторы тысячи “бунтовщиков”. Из многочисленных отчётов столичному начальству мы знаем, что все арестованные были или беглые казаки, отказавшиеся явиться на летние учебные сборы, или же те, кто скрывал беглецов и подзуживал их к неповиновению. Из тех же самых отчётов мы знаем, что “организованный протест” в УКВ вылился в массовый саботаж, предсказанный Веревкиным в своих майских рапортах. Тактику тихого непризнания приказов УКВ уже и раньше использовало, например, против реформ “наёмки” в прошлом, поэтому можно было бы поверить в саботаж (хотя таких колоссальных размеров - полторы тысячи саботажников - УКВ ещё не знало!). Однако обвинения казаков в массовом саботаже не находят подтверждения ни в воспоминаниях Ф.И. Толстова, ни в прошениях сотен казаков. Сам Ф.И. Толстов, его два брата и отец не сбегали с учений, и не покрывали беглых. Однако их арестовали одного за другим, в то время как младший брат Павел участвовал в военных сборах, и попутно замечу, что Павел Илларионович служил в УКВ до января 1904 года, когда его перевели в чисто отставные.
Среди арестованных довольно высок был процент инвалидов и стариков, к которым НВП и летние учебные сборы вообще не относились. А также был высок процент казаков, у которых не было сыновей и внуков призывного возраста, а значит, не было и личной заинтересованности в данном вопросе. Насколько опасным мог быть саботаж Карпа Фёдоровича Меньщикова из Гребенщиковского форпоста, Семёна Петровича Мясникова из Антоновского форпоста или Павла Мироновича Стрельникова из Сахарновской крепости в их 80-81 и даже 88 лет? Или “саботаж” престарелого Мирона Петровича Абрамичева из Щаповского форпоста, у которого не было ни единого пальца ни на руках, ни на ногах? Да и что они могли “саботировать"? По рапортам Уральской администрации выходит, что причиной неявки на летние сборы был страх, “так как люди очень запуганы разными угрозами неподчиняющихся”, а сами “неподчиняющиеся” находятся под каблуком у их жён, которые “настоятельно рекомендовали своим мужьям “помереть за веру””, и только после ареста всех смутьянов жители стали чувствовать себя “спокойно” , - как написано в рапорте атамана Верёвкина от 28 сентября 1875 года (ГАОО, д. 3931, л 593 - смотрите на стр. … ). Интересно, кого мог запугать Федул Леонтьевич Мурзин из Бударина в свои 90 лет (арестован летом 1875 года - тоже бунтовщик?) или его жена Матрёна Васильевна 85-ти лет? Складывается впечатление, что тактика высылки стариков и прочий “ненужный балласт” из войска, начатая в 1874 году, продолжилась и в 1875. Тот факт, что в списки “бунтовщиков” оказались внесены люди, которые физически не могли бунтовать, является косвенным подтверждением того, что вторая волна арестов была оркестрована и сфабрикована войсковой администрацией также, как и аресты 1874 года. Администрация УКВ продолжала трагический фарс с “бунтом”.
Не посмею утверждать, что старообрядчество не играло никакой роли. Конечно, были и проповеди, и разговоры, и обращение к Святому Писанию в поисках ответа на вопрос: что же делать в такой ситуации? Можно предположить, что стремление к дипломатии и обсуждению вопросов по НВП в войске уменьшились пропорционально тому вандализму, который происходил у всех на глазах. К тому же войсковая администрация и не стремилась к обсуждению вопросов, и не нуждалась в казачьей дипломатии... Единственное, что требовалось от войска - это слепое, глупое, рабское повиновение... Но Уральское казачье войско ещё не было готово к абсолютному рабству и всё ещё пыталось бороться за правду, которая в их сознании неразделимо переплелась с их Верой. Несомненно, станичные “дедушки” (“старики”) могли играть определённую роль в разворачивающихся событиях.
Однако влияние старообрядческих священников и “дедушек” на общество было велико, но всё-таки не абсолютно. Даже если предположить, что были случаи настоящего, а не фиктивного саботажа, то такие случаи не могли быть результатом только пропаганды, делом стариков-строобрядцев. Их роль явно преувеличена. Судаков (стр. 90) в своей работе описывает любопытный случай, который иллюстрирует роль стариков в патриархальных уральских семьях, а также и ограничения их власти. Он рассказывает, как в уральской семье Фильчевых сын купил самовар и гармошку, которые были расценены отцом как дьявольские изобретения, и старик пробил их ломом. Сын опять купил самовар и гармонь, и отец также испортил и вторую покупку. Но сын был абсолютно настроен на то, чтобы иметь в доме самовар и гармонь, и на совете местных стариков было решено, что отец, при всём его уважении к старообрядческим традициям, должен всё-таки уступить сыну, потому что его религиозное рвение слишком накладно для семейного бюджета. Эта история - пример того, что житейский, прагматичный подход к делам всё-таки преобладал, когда речь заходила о религии. Конечно, бывают религиозные фанатики, которые готовы “пострадать” за веру, пожертвовать всем... но таких меньшинство. Странно даже предположить, что тысячи людей, вопреки здравому смыслу и собственным интересам, начнут вести себя нерационально только из религиозного рвения. Да и не нашла я НИ ОДНОГО ВЕЩЕСТВЕННОГО ДОКАЗАТЕЛЬСТВА этой теории! Если факты неподчинения, действительно, были, то правильнее было бы поискать более практические причины, заставившие войско в массовом порядке не подчиниться приказу о военных учебных сборах в мае 1875 года. Таких причин могло быть несколько. Одну из них: неуверенность в юридическом и финансовом будущем УКВ - я уже описала выше.
Нужно также признать, что уважение к государственным требованиям сильно пошатнулось за год, и неподчинение законам Российской Империи стало в войске повсеместным и привычным. Уже не только “посольства” к царю выезжали за пределы войска “без письменных видов”, но и многочисленные жители обоих полов активно включились в несанкционированные разъезды по территории УКВ и Оренбургской губернии (ГАОО, д. 3931). Поездки в Оренбург и различные населённые пункты Оренбургской губернии были вызваны тем, что там проживали сосланные Уральские казаки. Разумеется, истории о несправедливостях и жестокостях властей по отношению к сосланным, подливали масла в огонь, тем более, что глупостей и несправедливостей в адрес арестованных и сосланных было немало. Постоянные напоминания о том, как местная администрация расправилась с людьми за то, что задавали вопросы, подогревали старые обиды и не давали их забыть. Так что эмоциональные мотивы тоже присутствовали, конечно. Однако, для того, чтобы заставить массы сельского населения (самого консервативного населения на планете!) выступить с протестами, нужны исключительно важные причины, ставящие людей в безвыходное положение.
И конечно, точкой отсчёта становится какое-нибудь событие. Так в мае 1875 года произошло, до сборов или параллельно сборам, весьма драматическое событие, взбудоражившее войско своей непропорциональной жестокостью. Это печально знаменитый случай, кочующий из одной исследовательской работы в другую, как пример фанатизма старообрядцев, их упрямства и организованности: группа сосланных вдруг упрямо встала во время этапа и отказалась идти дальше, так что их пришлось гнать нагайками. Из очерка Сандра мы знаем, что дело обстояло совсем не так, как об этом отрапортовал атаман Верёвкин (подробнее об этом случае в главах “Суды неправедные” и “Этапы большого пути”). За год в войске уже установилось определённое отношение к событиям, которое можно сформулировать приблизительно так: “ Пострадаем за веру, раз так Богу угодно”. Смиренное, терпеливое принятие “страданий” описывается многочисленными свидетелями, бывали случаи, когда люди, особенно старики, сами вызывались присоединиться к наказанным, чтобы разделить “муки за веру Христову”. Предыдущие этапы прошли более-менее спокойно, если не считать воющих женщин и толпу провожающих. Толпы провожающих готовы были провожать “страдальцев” очень далеко, поэтому наказной атаман УКВ издал приказ о запрещении “проводов” за пределы УКВ, а с 1875 г. упоминания о провожающих и вовсе исчезают. Войсковому населению запретили провожать ссыльные этапы? Приговоры в 1874 г. объявлялись заранее и публично. Примеров вооружённого или какого-либо другого сопротивления не было. Ореол “страдальцев” вписывался в старообрядческую философию, поэтому никто не отказывался от “страданий”, из-за чего события 29 мая 1875 года являются необычным контрастом всем предыдущим этапам. Почему “страдальцы” вдруг “заартачились”? И почему военно-судная комиссия не объявила ссыльным их приговор пока этап не был выведен за пределы г. Уральска? Этапу из 144 стариков объявили посреди дороги, что их гонят из УКВ не как арестантов (то есть “страдальцев”), а как поселенцев в Аму-Дарьинский отдел. Вот этот “поселенческий” элемент приговора и вызвал недоумение среди сосланных. Никто из них “вольно” переселяться не хотел, все считали себя “страдальцами”. Они захотели объяснений. В ход были пущены нагайки. По видимому, нагайки поработали вволю, потому что после расправы на дороге стариков штабелями сложили на телеги и уже не вывели, а вывезли за пределы УКВ.
Предыдущих сосланных приговаривали к ссылке за “неподчинение Монаршей воле” (что было клеветой с точки зрения казаков). Почему же в мае группа казаков оказалась “вольными поселенцами”? Почему администрация увела этап подальше от основной массы казаков и только в степи объявила приговор? Не хотели иметь свидетелей? Не оттого ли стариков специально увели в степь, чтобы можно было их там избить без помех? Этот случай можно рассматривать как целенаправленную попытку запугать или спровоцировать население. Я склоняюсь к последнему.
По времени эпизод на дороге совпадает с написанием рапорта полковника М.Т. Темникова, предсказавшего начало массовых волнений, и с написанием письма наказного атамана Н.А. Верёвкина генерал-губернатору Н.А. Крыжановскому (смотрите стр. 150) в поддержку этого рапорта, а точнее, Темников и Верёвкин написали свои рекомендации за три дня до этой зверской расправы. Что это: совпадение? Или начало крупно-масштабной провокации против УКВ?
Есть и ещё один любопытный документ, написанный постфактум (более месяца после описанных событий): объяснительная записка наказного атамана Веревкина по поводу действий майора Покатилова (смотрите стр. 207), из которой следует, что якобы 12 “упорных” казаков, арестованных за неподчинение НВП, были отправлены на учения, где они отказались “учиться” (рапорт о прошении Илецких казаков так же на стр. 207). Ни одного подтверждения тому, что арестованных казаков вывозили куда-либо из заключения до высылки из УКВ, у меня нет, а тем более, что арестованных казаков отправляли на внеочередные учения.
Итак, в мае 1875 года войско должно было закончить подготовку к учениям для казаков, отслуживших внешнюю службу и обязанных поддерживать свои боевые навыки в течение последующих семи лет, и приступить к сборам. Подавляющее большинство казаков, подлежавших летнему обучению, были в возрасте между 23 и 30. В июне начались военные сборы. Архивных материалов по ним у меня нет, помимо нескольких рапортов столичному начальству, но разрозненные воспоминания о лете 1875 года в УКВ (будь то казаки - участники событий, будь то посторонние наблюдатели) не упоминают ни одного примера сопротивления сборам. Даже если предположить, что поимка не явившихся на сборы казаков не была видна посторонним наблюдателям, то какие-то слухи должны были доходить даже до самых незаинтересованных жителей г. Уральска, просто из-за массовости событий, якобы происходивших в войске, ведь речь шла о полуторе тысяч человек, якобы ударившихся в бега! Но массовые побеги молодых казаков с летних сборов не отражены ни в одном частном воспоминании. Зато есть тревожные зарисовки совсем другого плана (смотрите стр. 147).
Складывается впечатление, что казаки, явившиеся на сбор, подверглись весьма жестокому обращению. Почему? За какие провинности молодой казак мог быть избит? Вполне логично предположить, что побои большого числа “обучающихся” могли вызвать большое число побегов... Может быть, масштабное запугивание молодых казаков имело своей целью спровоцировать массовые беспорядки и побеги? То, как странно начались учения 1875 года, наводит на мысль, что это тоже была провокация с целью инициировать “бунт”, который сами казаки так и не организовали…
С.В. Колычев пишет, что военные учебные сборы были разбиты на два этапа: с 10 по 30 мая в приузенских станицах (Глиненская, Сламихинская и Кармановская), и все остальные - с 1 по 20 июня (Колычев, стр. 148). Это заявление основано на письме Н.А. Крыжановского Петербургскому начальству (смотрите черновик письма на стр. 136-138). Любопытно, что наказной атаман Н.А. Верёвкин в своих письмах Н.А. Крыжановскому в мае 1875 года, обсуждая возможные волнения во время будущих военных сборов, ни словом не обмолвился о том, как проходят военные учебные сборы в Сламихинской, Кармановской и Глиненской, которые, якобы, уже шли полным ходом. Письмо Крыжановского было написано 14 июня 1875 года, в разгар массовой “неявки” на сборы. Одной из 3-х причин неявки казаков Крыжановский называет “не возврат” с рыбалки, а между тем весеннее рыболовство было мало распространено в УКВ в отличие от Волжского рыболовства (чего начальство в Петербурге знать не могло, конечно), и по правилам рыбной ловли в УКВ с конца мая по август казаки могли ловить рыбу только удочкой и неводом и только в маленьких речках (Бородин, стр. 362, Северцов, стр.124-125), и такая рыбная ловля никогда не была массовым явлением; этим баловались ребятишки. Две другие причины, по Крыжановскому: открытое недовольство НВП и просто побег. Этим двум причинам я не нашла ни одного документального подтверждения: ни одного поимённого списка, ни одного судебного дела, ни одного рапорта от военно-судной комиссии наказному атаману. Да и всё обстоятельное письмо генерал-губернатора Крыжановского - лишь прелюдия к требованию выслать из войска как можно больше казаков.
По Крыжановскому, из 3000 человек, которые должны были явиться на сборы, около половины не явились. Среди злостных саботажников упоминаются Илецкие станицы и Трекинская, которые имели 80% и 57% беглецов. Любопытно, что не смотря на самые жёсткие инструкции, которые Крыжановский, якобы, дал наказному атаману Н.А. Верёвкину, и самые жёсткие меры, которые, якобы, применил Верёвкин, с целью подавить “сопротивление” и “брожение умов” в этих станицах, за все годы “бунта” в Илецкой станице никто не был арестован. По другим сведениям (Витевский, стр. 276, Колычев, 149-150), из Илека на сборы явились 407 человек, из чего можно сделать вывод, что (учитывая высокий процент не явившихся, по Крыжановскому) Илек, якобы, должен был поставить на учения полторы тысячи человек, что, конечно же, абсурд. Или всё-таки, они все явились на сборы, как положено, вопреки отчёту генерал-губернатора? Тогда было бы понятно, почему там никого не арестовали. В противном случае, не только цифры в отчётности не совпадают, но и логика событий. Спрашивается, почему не были наказаны все не явившиеся 80%, сколько бы их ни было? Судя по отчётам в министерство, к зиме их всех переловили! Но почему-то не судили...
Трекинская станица всегда была среди “непокорных”, зарекомендовала себя ещё с 1874 года. Однако за весь 1875 год в ней было арестовано 32 человека. Между тем, по отчётам, Трекинская станица должна была поставить на учения 89 казаков, а на учения явились 28. Получается, что на сборы не явились 51 казаков. Почему 29 сбе-жавших казаков не понесли наказание, а 32 - понесли?
Уральский отдел и Уральск в отчётах администрации постоянно называются проблематичными районами, но в 1874 году в Уральске арестовали 4 человека, а в 1875 году - всего 20 (всего - это по сравнению с другими станицами). Согласитесь, 20 смутьянов из полутора тысяч арестованных в 1875 году не могли сделать Уральск центром “сопротивления”?
Список несуразностей в отчётности можно продолжить, но нужно ли? Даже самая поверхностная проверка данных по сборам 1875 года наводит на мысль, что отчёты были фиктивными (или очень-очень сильно отредактированными)…
Зато аресты были самыми настоящими. К сожалению, из-за отсутствия каких бы то ни было следственных документов очень трудно понять их логику. Неравномерность очагов “сопротивления”, а также его явная, можно даже сказать - ошеломительная, массовость в некоторых станицах заслуживает особого внимания, которого я не могу уделить в рамках этой книги. Эта книга является довольно поверхностным обзором того, что произошло и что было задокументировано канцеляриями УКВ и ОКВ. Для того, чтобы понять движущий механизм казачьих масс и логику решений, принимаемых массами и администрацией, нужно детально исследовать хозяйственный и социальный аспект жизни населения, а не войсковых канцелярий. В моём распоряжении нет достаточно материалов, чтобы сделать основательный анализ. Эта тема ещё ждёт своего исследователя.
Точное количество пострадавших от террора администрации в 1875 году неизвестно. В судебных списках и списках административно сосланных упоминаются полторы тысячи человек. Списков некоторых сосланных просто не существовало, они “всплывают” в этапных списках наряду с осужденными. По отчёту администрации вышестоящим инстанциям, “главная масса уральцев, более 2000, была выселена в Туркестанский край в 1875 году” (ГАОО, ф.6, о.13, д. л. 370). Насколько достоверна
эта цифра, не могу сказать, и сколько именно казаков было выслано в Сибирь помимо Туркестана, мне тоже неизвестно.
К сентябрю 1875 года “сопротивление” было большей частью “подавлено”. В Гурьевском отделе совсем не осталось непокорных, в Калмыковском их осталось всего 170 (к “непокорным” относили тех, кто был в бегах), и только в Уральском отделе их было, якобы, аж 400-500 человек, которых поймать было невозможно (смотрите стр. 154). Оставалось лишь ждать зимы, которая бы загнала казаков назад в станицы... Судьбы этих “беглецов” невозможно проследить: зимой 1875-1876 года сотни казаков не были арестованы и потом осуждены. Отчётов о пропавших без вести сотнях уральских казаках мне не встречалось, из войскового состава их “за глаза” не исключили… Сведений о том, что сотни “беглецов” были почему-то “прощены” по возвращении домой, тоже нет. Так что случилось с этими “беглецами”? Или они существовали исключительно в отчётах столичному начальству?
История со сборами получила продолжение в последующие годы. Три казака не появились на сборном пункте летом 1877 года, все три - из Круглоозёрного: Иван и Василий Мардовины и Евстифей Голунов. Приказ об их отчислении из казаков и о высылке в Аму-Дарьинский край был напечатан в №3 Уральских Войсковых Ведомостей за 1877 год (смотрите стр. 1..). Интересно, что это был за случай?
А заодно интересно, что же всё-таки произошло в УКВ летом 1875 года?
ISBN: 978-0-646-93245-3