Супер-клей для разбитого сердца

Лариса Маркиянова
                - …Я просто не знаю что делать! Я в полном отчаянии. Казалось бы, простая ситуация и можно все разрешить на уровне откровенных разговоров, объяснений, вразумлений. Да какое там! Она и слушать не желает! Не хочет! Закрылась в своей комнате, забаррикадировала дверь, не ест, не пьет вторые сутки. Я с ума схожу. Гена тоже на грани, места себе не находит, каждые полчаса на балкон курить ходит. Боюсь, как бы с дуру чего с собою не натворила. Кто его знает, что в ее башке творится.  Такой возраст… Вспомнить ту же Джульетту.
                - Аленка – не Джульетта, а этот Гоша тоже далеко не Ромео, - высказалась я.
                - Да какой там Ромео, -  вздохнула Маша, - Ромео… Скажешь тоже. Никакой. Ни ума, ни соображалки, ни знаний, ни оборотистости. Ни руками, ни ногами, ни головой работать не может. Да это бы ладно. Знания и опыт – дело наживное. Душонка мелковата у парня. Пустой. Да к тому же позер. Любит на публику играть, значительность из себя изображать. Да я тебе уже рассказывала о нем. Единственная примечательность - мордашка смазливенькая. На мой взгляд – большой  недостаток для мужчины. Мужик должен быть чуть симпатичнее орангутанга. Красавец-мужчина – это нонсенс, аномалия, извращение. В общем, самый неприятный, на мой взгляд, тип  – красавец-дурак. И в эдакого субъекта влюбилась наша Аленка. Представляешь такое?!
                Представить такое мне было сложно. Аленку я знаю не только с самого первого часа рождения - я держала ее на руках через сорок минут после появления на свет, Аленку я знала еще до ее рождения. Да, именно так. И мистика здесь не причем. Когда моя младшая сестра Машка была ею беременна, она так сосредоточилась на этом важном периоде, что начала разговаривать с Аленкой (что будет именно дочь она не сомневалась ни минуты) с того дня, кода узнала о своей беременности. Она мужа и меня познакомила с нею, едва та начала шевелиться в ее утробе. Я клала ладонь на Машкин круглый живот и говорила: «Привет, Аленушка. Как тебе там? Нормально? Ты не беспокойся, тебя здесь ждут любящие люди». Аленку действительно очень ждали. Ждали долгих пять лет.  Никак не получалось у Маши забеременеть. Хотя по всем медицинским показаниям беременность должна была быть. Но ее не было. Было очень жалко сестренку и ее мужа Гену. Их свела любовь. Та настоящая любовь, что случается одна на миллион. Оба пережили первый несчастливый брак, потом у каждого было еще по неудачной попытке построить семью, и когда они совсем уже отчаялись найти свою половину, как это зачастую случается, именно в это время и повстречались. Случайно. Хотя, как известно каждая случайность – это строгая закономерность. Так или иначе, они встретились, и у них хватило ума понять, что терять друг друга им никак нельзя, потому как «вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой». Как в таких случаях бывает, когда соединяются вместе люди много пережившие, прошедшие горькие разочарования и потери, и наконец обредшие друг друга, Маша и Гена счастливы были необычайно. Они так дорожили друг другом, своим чувством, так трогательно внимательны были друг к другу, так трепетны, что и радостно и страшно было за обоих. Страшно, потому что если бы и здесь случился крах, то его было бы обоим уже не пережить.
                Но, слава Богу, краха не произошло, а получилась крепкая пара, спаянная навсегда. Тот случай, когда жили они долго и счастливо и умрут в один день и один час на общей подушке. На одной волне, на одном дыхании. Все было хорошо, просто отлично. Одно омрачала их счастье – не было детей. А ведь когда они сошлись, обоим было уже по тридцать два. А потом подарок судьбы – Аленка. Да такая славненькая девчоночка получилась, любо – дорого смотреть. А уж родители над нею надышаться не могли. Всю душу свою в нее вложили, все свое сердце, все таланты ей передали: Аленка прекрасно поет – это от папы, танцует великолепно – в маму, вяжет, шьет, хорошо рисует. Ее вообще растили как дворянку голубых кровей: на танцы водили, на гимнастику, художественную школу закончила, музыкальную – по классу арфы, знает английский и французский. Умна, эрудированна, красива, стройная, гибкая, обаяния - море, улыбчива, приветлива, деликатна. Золото, а не девушка.
                И вдруг незадолго до своего восемнадцатого дня рождения наша Аленка влюбилась в парня не то, чтобы обыкновенного – это бы нормально, а самого примитивного. И дело не в том, что этот Гоша еле окончил школу и работает в автомойке. Дело в том, что круг интересов данного субъекта ограничивается «попить пивка, потусоваться в клубе»,  да еще футбол или голливудский боевик посмотреть по телевизору. К тому же груб и невоспитан.
                Я сначала грешным делом предполагала, что Маша наговаривает на парня по причине неприязни, так как мамам взрослых дочерей обычно кажется, что их избранник не достоин ее сокровища. Но вскоре лично убедилась в правдивости Машкиных слов. Был случай разглядеть Гошу, когда Алена пригласила его на свое совершеннолетие. Присмотрелась, поговорила с ним и убедилась - действительно, пустой парень, ничего за душой. Одно позерство и показуха. Симпатичный манекен.

                Я лежу в ванне, отмокаю. Разглядываю свои кисти рук, опущенные в воду. Пальцы мои выглядят крайне уродливо – коротенькие, как у лилипутки, толстенькие, как сардельки. Тихий ужас. Поворачиваю ладонь на девяносто градусов. Любуюсь на свои длинные тонкие пальцы, изящную аристократическую кисть руки. Через преломление воды моя обыкновенная ладонь может смотреться как образчиком уродства, так и  примером элегантности и изящества. Что уж говорить о преломление через волшебную призму любви. Тут карлик станет великаном, тупица - гением, скряга и жмот – великодушным и щедрым, любитель пива и тусовок – прекрасным принцем. Любовь зла. Наша красавица и умница Аленка влюбилась в козла. И ничего тут не поделать. Только уповать на то, что дым влюбленности скоро развеется, затуманенные глаза Аленки прояснятся, и она сама ясно увидит ху из ху.
                В общем, мы с Машей и Геной были готовы к длительному процессу раскрывания Аленкиных глаз. Помог нам неожиданно сам Гоша. В одном из клубов, где он был без Алены, Гоша встретил девушку по имени Марго, которая мгновенно затмила собою образ нашей Алены: почти на голову выше Гоши, с длиннющими худыми ногами, не прикрытыми и на сантиметр мини-юбкой, черные волосы, черные глаза, черный лак на ногтях, к тому же умеет очень красиво выпускает табачный дым через ноздри. В общем, Аленка в глубочайшем трауре и депрессии средней тяжести. Мы трое втихаря, дабы не оскорбить неутешную Аленку, радуемся такому повороту событий.
                Так мы и радовались какое-то время «предательству» Гоши.
                Радовались до той поры, пока не поняли, что страдания Аленки слишком уж глубоки, а сердечная рана может оказаться губительной.
                - …Приезжай, попробуй с ней поговорить, - просит меня по телефону сестра, - ты всегда была для нее авторитетом. От нас с Геной она сейчас закрылась. Не идет на контакт. Попробуй убедить ее, что это еще далеко не конец жизни, все главное впереди, и настоящая ее любовь тоже там. Ты ведь всегда отличалась у нас трезвомыслием и практичностью. Вот и спасай единственную племянницу.
                Еду спасать единственную, любимую племянницу.
                Вхожу, постучавшись, в Аленкину комнату. Она лежит на диване свернувшись калачиком, голова уткнулась в спинку дивана. Такая худенька, такая маленькая и несчастная. Сердце мое сжимается от жалости к ней. Господи, какие страдания! И из-за кого?! Из-за недалекого Гоши, который не стоит ее слез. Сам Гоша, видимо, интуитивно понял их абсолютное несоответствие, и совершенно правильно переметнулся к Марго – они как раз пара. Только как все это объяснить ей, моей любимой Аленушке?
                Я сижу рядом, глажу ее волосы, спину. Бедная, бедная моя Аленушка. То ли еще в жизни бывает. Не переживай так уж тяжко. Все проходит в этой жизни, любая боль. И твоя пройдет, как с белых яблонь дым.
                - Бедная, бедная моя Аленушка. То ли еще в жизни бывает. Не переживай так уж тяжко. Все проходит в этой жизни, любая боль. И твоя пройдет, как с белых яблонь дым, - нашептываю я.
                - Теть Поль, как жить, когда сердце разбито вдребезги? – тонкая спина вздрагивает, - Одни осколки внутри…

                Иду домой. Думаю. Переживаю. На автомате захожу в магазин: стиральный порошок закончился. Жизнь есть жизнь, все в ней соседствует и переплетается, в том числе разбитое сердце со стиральным порошком.
                Стою в очереди в кассу. В руке – двухкилограммовый пакет «Пемоса». Глаза машинально пробегают по флаконам, тюбикам, банкам и пачкам. На листе картона прикреплен тюбик, над тюбиком надпись: «Супер-клей! Клеит все, кроме….» Дальше не видно, тюбик прикрывает. Я заинтригована. Приподнимаю тюбик и дочитываю: «…разбитого сердца». Ишь ты. А мне надо как раз наоборот: супер-клей для разбитого сердца. Да такой, чтобы клеил без следов и стыков, чтобы сердце как новенькое. «Думай, Полина. Думай!»
                Я думаю.
                Следующий день – пятница. В обеденный перерыв звоню Маше.
                - Сегодня последний день работаю. Отпуск начинается. Завтра с Аленкой поедем на наш остров. Ей надо отвлечься, и вообще, я лучше знаю, что лучше. Короче, едем. Пуcть собирается. Ничего лишнего не берет. Мы туда на три дня. Вечером зайду, все обговорим.
                «Наш» остров – это небольшой (метров сто пятьдесят в диаметре)  островок, расположенный ровно в середине большого залива, образовавшегося в результате изгиба Волги, на берегу которой расположен наш город. Островок милый, поросший кустами шиповника, дикой малины и смородины. Еще на нем растут березки, осинки, несколько елей и много травы и цветов. Милое место. Спокойное. Тихое. Здесь нет течения, нет сильных ветров и что самое удивительное и ценное – он необитаем. Немногочисленные посетители залива предпочитают песчаное побережье и другой остров, больше по размеру и расположенный гораздо ближе к берегу, да и выглядящий рекламно красочно за счет плакучих ив, полощущих свои тонкие ветки в волжской воде. И берега у того острова песчаные, плавно уходящие в воду, а у «нашего» - обрывистые, глинистые, забраться на него можно только цепляясь за корни деревьев.
                Остров «наш», потому что хотя бы два раза за лето мы бываем там. Мы – это я, Машка с Геной и Аленка. Иногда мы проводим там день, а случается, что и два выходных с ночевой.   
                Машка удивляется неожиданному предложению, но не спорит. Спорить со мною бесполезно. К тому же Машка мне безгранично доверяет и тому есть причины: женщина я практичная. Генка говорит: практическая женщина. В слово «практическая» он вкладывает и иронию, и уважение. Что ж, практическая, так практическая. Кто-то должен быть и практическим человеком, по большому счету именно на таких людях и держится мир. Мы, практические люди, твердо стоящие на земле и взирающие на мир трезвым взглядом – его базис, основа. Мы - те, кто выполняет порой самую неблагодарную и самую необходимую работу. Не будь я практической женщиной, не подняла бы в одиночку после ранней смерти мужа двоих сынов, не вырастила из них настоящих мужчин, таких же практических как и их мама. Легко быть феей, принцессой или принцем, порхать по жизни с цветка на цветок, парить над облаками, восторгаться, очаровываться и очаровывать, мгновенно никнуть под ударами судьбы как ивушка плакучая. А ты попробуй пахать с утра до ночи, методично тащить воз в гору, упираясь изо всех сил до искр в глазах, временами падая от  усталости, из последних сил стиснув зубы держать удар, и при этом не потерять веру в людей, в жизнь,  не перестать быть оптимистом, мечтателем и реалистом одновременно. Именно это я и имею в виду под «практическим» человеком.
                Почему вдруг на остров? С какой целью? 
                Да так. Просто. Развлечься, отвлечься, развеять Аленкину грусть-тоску. Аленка попыталась было возразить. Неохота, мол. Чего там делать? Я лучше дома посижу. На что я ее уверила, что в душу лезть не буду, с советами и разговорами приставать тоже. Если захочется ей погрустить в одиночестве, то я с пониманием к этому отнесусь, не буду «доставать» племянницу. И вообще, под ночными звездами при свете костра, при первых лучах восходящего солнца и в розовом свете заката, а также под шум воды и шелест трав грустить приятнее. Ну, а ежели пожелается ей досрочно вернуться  в душный и извращенный мир цивилизации, так тому не будет никаких препятствий, стоит только набрать по сотовому папу и сказать два волшебных слова: «Хочу домой». Папа моментально прилетит на своей моторной лодке и увезет свою дражайшую доченьку и ее практическую тетушку в даль светлую, в смысле, в огни большого города, к уютному родному очагу, к домашним борщам и плюшечкам.
                В общем, всех уговорила, уломала, не без скрипа, но убедила. Убедительно попросила, можно сказать, приказала Машке и Генке не звонить нам в течение этих дней, если чего понадобится - сами сообщим.
                И вот несет нас моторка к «нашему» острову. Я – на корме, как впередсмотрящий на корабле, Генка – рулевой, Аленка по правому борту задумчиво склонилась  к воде. Ревет мотор. Перекрикивая его, я пою марш "Прощание славянки»: «Трам-пам-пам-пам-па-ра-ра-ра... Трам-там-там! Трам-там-там! Трам-та-а-ра-ра! Там-та-там! Там-та-там! Там-та-там!.. Трам-там-та, там-там-там! Та-ра-ра-а-ра-ра. Трам-там-там. Там-да-там. Та-да-а!..» Ветер нещадно рвет мои волосы, хлещет со всей силы по щекам, плюет в меня водяными брызгами. Я весело показываю ему кулак: врешь, нас голыми руками не возьмешь! «Трам-пам-пам-пам-па-ра-ра-ра... Трам-там-там! Трам-там-там! Трам-та-а-ра-ра!..»
                Вот и наш остров с обрывистыми высокими берегами, из которых торчат корявые корни деревьев и кустов. Ура. Вот мы и на месте. «Трам-пам-пам-пам-па-ра-ра-ра!..»
                Причаливаем. Не без труда забираемся с Аленкой вверх, подсаживаемые снизу Генкой. Он передает нам тяжеленную сумку-«крокодил», набитую до отказа продуктами, словно мы не на три дня сюда приехали, а как минимум месяца на три. Машка расстаралась. Небось, всю ночь от плиты не отходила, а к открытию в продуктовый сбегала, сделала продавцам недельную выручку. Принимаем от него также рюкзак, пакет, баул. Прощаемся. Генка отчаливает. Машем ему рукой, пока он не исчезает из виду.
                Я несу к ближайшим березам рюкзак с палаткой и пакет. Аленка – баул с теплыми вещами на случай прохладных ночей. Разминаю затекшую спину, оглядываюсь вокруг.
                - Красотища! Да, Ален?
                - Да, - равнодушно соглашается племяшка.
                - Ну ладно. Иди, прогуляйся. Оглядись. Цветочки пособирай. Аппетит нагуляй. Может, ягодки какие найдешь. А я пока тут сумку перенесу, все разберу, палатку установлю.
                Аленка послушно отправляется прогуляться. Я только головой вслед качаю, не нравится мне ее равнодушие и эта покорная послушность. Берусь за дела. Нам, практическим людям, тосковать особо некогда, разбито твое сердце или нет, но дела делать надо. Кто, если не мы?..
                Когда Аленка возвращается с прогулки примерно через час, палатка стоит, матрацы надуты, костерок горит. Все хорошо. Вот только…
                - Все хорошо! – энергично приветствую я племяшку, - Все просто отлично! Вот только…
                - Что только? – поднимает на меня Аленка свои огромные зеленые глаза, в которых плещется вселенская грусть-печаль.
                - Все хорошо. Одно плохо: крокодил оказался слишком тяжелым.
                - Какой крокодил? – в непонятках племяшка.
                - Мамин крокодил. Перекормила его Машка. В общем, уплыл он. А, скорее всего, утонул. Короче, обвалился край берега под сумкой с продуктами, и ее, по всей видимости, или отнесло от берега подводным течением либо просто утянуло в ил. Пыталась я ее нашарить на дне - нет сумки. Ёк.
                - Как же так, - пугается Аленка, - как же мы теперь без продуктов?
                - Нормально. Эта беда – не беда. С голоду не умрем. До вечера подышим свежим воздухом, позагораем. А ближе к вечеру папу Гену кликнем.
                - Ой! – хватается  за голову Аленка, - Ой. У меня же в боковом кармашке телефон остался. И планшет внутри сумки.
                - Нормально, - стою на своем я, - У меня телефон есть. Правда, я его забыла зарядить, и он, скорее всего, уже сдох.  - Достаю из кармана джинсов телефон, - Вот он! И точно сдох. Но главное – телефон есть! Ура. Ты Аленка, самое главное, не переживай. Через три дня папа твой за нами точно приедет. А за трое суток человек с голоду никак не помрет, тем более, вода имеется. Вон ее сколько, пить – не перепить! – делаю я широкий жест вокруг себя.
                И началась наша робинзонада.

                Когда-нибудь, когда я отойду от мирских дел, в смысле, стану неработающей пенсионеркой, и у меня будет масса свободного времени, я напишу роман под пока условным названием «Три дня на острове или как выжить, когда нечего жрать». Будет у него и под-название,  но о нем позже.
                До вечера мы занимались, во-первых, тем, что обустраивали максимально комфортно наше временное жилище, а, во-вторых – облазили и обшарили наш островок в призрачной надежде отыскать хоть что-то мало-мальски подходящее для человеческого пропитания. Результатом поисков стало несколько кустов шиповника, усыпанных полусозревшими ягодами, кустики паслена и травка с народным названием «заячья капуста», научного мы с Аленкой не знали.
                - Живем! – бурно радовалась я, - Шиповник – он знаешь какой витаминный! Капусты у нас в неограниченном количестве. Вот с пасленовыми надо аккуратнее, они в большом количестве ядовиты, потому  - не более нескольких ягод в день, а лучше и вовсе не употреблять, береженного бог бережет, тем более, лекарства, взятые на всякий пожарный случай, тоже уплыли с крокодилом. Энергию мы от солнца будем получать и от матушки – природы, ночью – от костра. Короче, все о, кей!
                Как стемнело, развели костер. Сидели рядышком, смотрели в огонь. Костерок потрескивал, попыхивал искрами. Стрекотали то ли кузнечики, то ли другая какая мелкота в траве. Ветра не было. Вокруг стояла тишина. Только вдали едва слышно поплескивала вода. Алена говорила о своей разбитой любви, о Гоше.
                - Я знаю, что папе и маме он не нравился. Тебе, кажется, тоже. Это не важно. Важно, я его люблю. Он необыкновенный. Как айсберг. Все видят только малую верхушечку, а внизу… Внизу целый огромный мир. Он очень добрый. Я однажды ногу подвернула, так он меня на руках донес до скамейки в парке. Он внимательный. Букет мне один раз принес. Обычно, какие букеты дарят – розы или цинии, иногда лилии, хризантемы. А он принес букет из желтых бархоток и синих петуний, смеялся – с клумбы сорвал. Смешной такой. А какой красивый… У него глаза необыкновенного цвета – то зеленые, то серые, то светло-карие, то цвета морской волны, а в них крапинки, как угасающие звездочки падающего фейерверка. Нет, он не предатель. Ему заморочили голову, опоили, околдовали. Он хороший. Он сам не мог. - И Аленка говорит и говорит, словно ручей журчит. Я слушаю в пол-уха. Думаю о том, что любовь подчас – злая фея, превращающая обычного козла в глазах любящей в сказочного принца.  Я то точно знаю, что Гоша этот – пустышка. У меня взгляд трезвый, не зашоренный. Но племяшку не перебиваю, пусть выговорится. И она выговаривается: он, он, он…. такой, сякой, немазаный. 
                Спать укладываемся, когда звезды и небо начинают бледнеть, сливаться. Аленка засыпает мгновенно, а я еще долго лежу с открытыми глазами, думаю, слушаю шелест пробуждающихся деревьев.
                Утро радостно приветствует нас ярким солнцем и щебетом птиц.
                Ура! Жить хорошо!
                - Ура! Жить хорошо! – сообщаю Аленке, сонно протирающей глаза на своем надувном матраце.
                - Да, конечно, - соглашается племяшка, - вот только есть охота. Мне снился торт со взбитыми сливками и большущий бокал дымящегося кофе, с сахаром и сливками. М-м-м-м…. Вкуснотень. Полцарства за торт и кофе!
                - Ну-ну, - делано ворчу я, - хорошо разбрасываться несуществующим царством. А ну марш из палатки на зарядку!
                - Вот еще… - недовольно морщит нос Аленка.
                - На зарядку! – ору я через ладони, сложенные рупором, - На зарядку! На зарядку, на зарядку – становись!!! – и первая вскакиваю и выбегаю из палатки.
                Через минуту появляется недовольная Аленка. Я энергично машу руками, приседаю, делаю наклоны, махи ногами. Аленка с неохотой присоединяется, но вскоре увлекается, заражается моей энергией, и мы минут десять делаем ее синхронно. Потом водные процедуры, для чего приходится спуститься вниз и у узенькой кромочки воды умыться, заодно набрать полный котелок воды для чая – травяного отвара. Котелок – это наша единственная посуда. Тарелки, бокалы, вилки-ложки – все осталось в чреве «крокодила». Аленка пытается нашарить руками-ногами на дне пропавшую сумку, ориентируясь по обвалившемуся краешку берега, откуда сумка ухнула вниз. Дно илистое, поросшее осокой и водорослями. Ноги утопают в нем по колено. Сумки нет, как и ее следов.
                - Скорее всего, утянуло на глубину, - вздыхает огорченно племяшка, - там в маленькой сумке-холодильнике курочка была запеченная и колбаска-сервелат. А еще бутерброды с сыром. И котлетки домашние. А еще мои любимые сырные палочки в пакете. Четыре банки тушенки, - загибает она пальцы, - три банки шпрот; сардина в масле – две штуки; сардина в томатном соусе – две штуки; консервированные - бобы, кукуруза, зеленый горошек; скумбрия горячего копчения – две рыбки; скумбрия холодного копчения – две; французский багет – четыре, - пальцы рук закончились, Аленка начинает загибать по новой, - хлеб черный бородинский – три; две, нет, три пачки крекера; плавленый сыр «Виола» - две упаковки; сгущенное молоко – три банки; две пятилитровые бутыли воды … - Она все перечисляет и перечисляет, мне остается только удивляться, как это все смогло поместиться в одну, хоть и гигантских размеров, сумку. 
                - М-да, - подвожу я итог, - не удивительно, что берег не выдержал и обвалился. Но зато я уверена, что штиль и теплая вода на время нашего пребывания здесь нам обеспечены – вон какую щедрую жертву мы принесли царю Нептуну. Ему сейчас не до нас, сидит сейчас там на дне и наши запасы уплетает.

                Не буду подробно описывать каждую минуту и каждый час нашего пребывания на том острове. Скажу только, что чем дальше мы там жили, тем больше житие наше превращалось в борьбу за выживание. С каждым часом есть хотелось все сильнее и сильнее. Мысль о еде вытеснила все остальные мысли и чувства. Наши попытки обмануть собственные желудки отварами листьев шиповника и смородины, а также листьями заячьей капусты оказались тщетны: желудки были не дураки, они требовали нормальной калорийной еды. Лозунг «Хлеба и зрелищ» в нашей ситуации сжался до «Хлеба!». Второй день нашей островной жизни был самым длинным днем в наших жизнях.
                Вечером мы сидели прижавшись друг к другу и смотрели на огонь. Опять говорила Аленка, а я слушала.
                - … А еще мама очень вкусно готовит отбивные. Она берет постный кусок свинины, пласт примерно с ладонь руки, кладет его в пакет полиэтиленовый, чтобы не брызгал мясной сок, и начинает отбивать деревянный молотком с двух сторон. Потом перчит и кладет на разогретую сковороду с подсолнечным маслом. Мясо покрывается румяной аппетитной корочкой. Пахнет офигительно!
                Я внимаю с тихим восторгом, желудок жалобно урчит котенком: «М-м-м-я-у… М-м-м-я-с-о… М-м-м…»
                - А горячие слоеные пирожки с капустой и мясом!.. О… Полжизни бы сейчас отдала за парочку таких. А еще я бы съела сейчас огромный хот-дог, щедро политый кетчупом. И чтобы лука побольше, побольше!!
                - Хот-дог… - вожделенно говорю я. Из груди моей невольно вырывается жалобный стон, похожий на поскуливание дога.
                - Пельмени лучше всего есть с майонезом! - не терпящим возражения тоном заявляет Аленка, - Нет, можно, конечно, и со сметаной, или просто посыпать сверху молотым перцем, некоторые еще разбавленным уксусом поливают, но это все, я считаю, извращения. Только майонезом! Погуще эдак залить, чтобы аж пельменей видно не было. А потом вилочкой проткнешь пельмешку, а из нее сок горячий выливается, и вся она в майонезе, как заяц в белой шубке. И в рот – ам! – Аленка жестами показывает как именно надо наткнуть пельмешек и отправить его в рот, - О…
                - Все. Хватит, - не выдерживаю я, - Закрываем тему еды до нашего возвращения домой. Иначе и умом тронуться можно. Давай говорить о чем-нибудь другом. Расскажи лучше про своего Гошу. Ты вчера так хорошо о нем говорила.
                - Гоша… А что Гоша… Гоша – хороший. Мы с ним на прошлой неделе в кафетерий зашли, там такие шикарные пирожные были. Выбор – обалдеть! А он мне только чай зеленый и заварное взял. Вот вернемся домой, пойдем в то кафе, а? Возьмем целый поднос разнообразных пирожных и устроим пир на весь мир! Ладно, теть Поль? – я согласно киваю головой: конечно, ладно.
                Потом Аленка еще долго мучает меня описанием разнообразных деликатесов и вкусностей. И сколько бы я ее не одергивала и не просила не говорить о еде, она все равно съезжает на эту тему. Мои попытки переключить ее на Гошу безуспешны. Образ великолепного Гоши померк на фоне голода и воображаемых кулинарных изысков.
                Засыпаем мы только под утро. Оказывается, на голодный желудок плохо спится. Сон мне снится неровный, поверхностный, но яркий, красочный, почти реалистичный: я сижу около нашей палатки, а сидящие чуть поодаль два бравых молодца из детского мультика – двое из ларца одинаковых с лица – кидают мне поочередно пироги, пирожки, запеченные куриные ножки – которые я ловко ловлю открытым ртом и проглатываю. Во сне я сытая, а потому бесконечно счастливая.
                Но наступает пробуждение, а с ним и, не смотря на отличную погоду и прекрасный вид, суровое утро последних суток наших мучений. Завтра часов в десять за нами приплывет Гена. Но это будет только завтра. Нам с Аленкой предстояло еще день простоять, да ночь продержаться.
                Не без труда уговариваю племянницу на зарядку. Ее аргумент: «Силы надо беречь», перебиваю контраргументом: «Зарядка заряжает и придает силы». Заряжаемся зарядкой, больше пока нечем. Спускаемся к воде, умываемся. Приводим себя в порядок. Пока закипает чай с листьями шиповника и зверобоем, Аленка уходит прогуляться. Возвращается повеселевшая.
                - Я придумала! Тут же кузнечиков полно. Вот нам и еда. Будем жарить кузнечиков!
                - Ага. Можно еще есть земляных червей, говорят, это чистый белок, - предлагаю я.
                - Нет. Червей не буду. А вот кузнечиков, если их пожарить, я, пожалуй, попробую, - она берет пакет и отправляется на охоту за кузнечиками. Возвращается довольно быстро. В завязанном пакете прыгают несколько кузнечиков.
                - В траве сидел кузнечик, в траве сидел кузнечик, - пою я, - совсем как огуречик зелененький он был. Но вот пришла лягушка, вернее, две лягушки, прожорливые брюшки. И съели кузнеца!!
                Аленка осторожно развязывает пакет, достает одного кузнечика. Долго разглядывает его. Потом распахивает пакет и вытряхивает: «Не могу. Они ведь живые, жить хотят, а я их в огонь. Да что я, террористка что ли какая».
                Пьем «чай». Весело светит солнце. Щебечут птицы. Нам грустно. Мы молчим. Долго молчим. Эх, жизнь наша – жестянка. Я ложусь на спину, широко раскрываю руки, смотрю в синее высокое небо. По небу плывут облака. «Облака, облака, кучерявые бока. Облака кудрявые. Разные, дырявые. Легкие, воздушные, ветерку послушные…»
                - Чего молчим? – прерываю молчание, - Давай, говори хоть чего-нибудь. Вчера серенады еде пела. Позавчера оду Гоше. А сегодня – как рыба глухонемая. Бухти чего-нибудь.
                - Как космические корабли бороздят просторы Большого театра? – демонстрирует знание фильмов Гайдая племянница.
                - Можно и про это. Да хоть про Гошу, про любовь вашу. Ты так красиво говорила о ней в первый наш вечер здесь.
                Аленка тоже ложится симметрично ко мне, наши головы прикасаются темечками.
                - Я теперь даже и не знаю… Теть Поль, ведь когда любовь настоящая, то она все подчиняет себе, все перекрывает. А мы вот здесь только два дня без еды, и я ни о чем другом кроме как о еде и думать не могу. И про него не вспоминаю. Он мне уже не видится таким умным, красивым и необыкновенным, как раньше. Вот если бы он сейчас вдруг приплыл к нам сюда, не обязательно под алыми парусами, нет, пусть это будет простая лодка, хоть резиновая, надувная. Но только чтобы не с пустыми руками – тогда и делать ему здесь нечего, а чтобы привез пакет с продуктами. Вот тогда я была бы счастлива его увидеть. А в пакете, - Аленка сразу оживилась, поднялась, села на траву, - во-первых, гамбургер, во-вторых, – она загибала пальцы, глаза ее блестели, - бифштекс, потом – слойки с абрикосовым джемом, в-третьих -… - она еще долго загибала пальцы. Я лежала с закрытыми глазами, блаженно улыбалась, голова моя кружилась от голода.

                Все в жизни рано или поздно кончается. Закончились и последние сутки нашего пребывания на злополучном острове. Шум приближающейся моторной лодки был для нас небесной музыкой. Мы прыгали, визжали от радости и счастья, кинулись на шею Гене, едва он поднялся к нам, целовали его. Он даже растерялся, ошеломленный столь горячим приемом.
                - Папочка, я тебя люблю! – кричала Аленка, - Папулечка, нет ли у тебя с собою случайно какой-нибудь котлетки?!
                Гена пошарил по карманам, котлетку не нашел, но зато в кармане джинсов отыскалась слипшаяся карамелька, которую он и вручил дочери. Аленка карамельку целовала, нюхала, расплакалась над нею от избытка чувств. Гена испуганно округлил глаза.
                - Что тут у вас происходит? – озабоченно прошептал мне на ухо. Мы отошли в сторону.
                - Нормально все. Понимаешь, Ген, для любого разбитого несчастливой любовью сердца всегда отыщется свой супер-клей.  Надо только хорошо поискать. Для кого-то это новая любовь, для кого-то любимая работа или еще что-то. Для нашей Аленки таким супер-клеем оказался обычный голод, потому как чувство ее только казалось ей сильным и глубоким. А я, как женщина практическая, сразу раскусила, что это была только проба пера, временное затмение юных мозгов. Желание любить она приняла за саму любовь. Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Пойдем, там в песке зарыта сумка-крокодил, поможешь откопать. С собой возьмем. Чего зря продукты пропадут?

                Домой мы возвращались тем же порядком: я на корме с маршем "Прощание славянки», Гена  - рулевой, Аленка в серединке с  французским багетом в одной руке и палкой сервелата в другой, от которых откусывала поочередно.
                На берегу проходившие мимо два молодых человека обернулись на стройную, длинноногую Аленку в коротких шортиках. В глазах у обоих было восхищение. Аленка кокетливо улыбнулась обоим через плечико, тряхнула золотой гривой. Мы с Генкой переглянулись: кажись, сердечко нашей красавицы снова цело.

                Когда-нибудь, когда я отойду от мирских дел, в смысле, стану неработающей пенсионеркой, и у меня будет масса свободного времени, я напишу роман под пока условным названием «Три дня на острове или как выжить, когда нечего жрать». Будет у него и под-название: «Один из способов склеить разбитое несчастливой любовью сердце».

     20.11.14г.