Эпилог
Всё было как всегда: Александр Михайлович говорил, брат и Антонина Ивановна записывали за ним, а я слушал вполуха. Затем началась небольшая медитация, после которой все встали и пошли к своим палаткам. Я знал, что сегодняшняя ночь была последней в лагере. Завтра рано утром я уезжаю, завтра будет много суеты, и у меня не будет больше возможности остаться одному, спокойно посидеть и подумать. Мне не хотелось прощаться с Кавказом, мне ещё хотелось подольше побыть в его объятиях, пить его крепкое вино, наслаждаться его неповторимым запахом и ароматом, я прикипел к нему, и мне хотелось как можно дольше оттянуть миг расставания. Поэтому, когда все встали, я попросил брата оставить фонарик и остался один.
Костёр догорал. Там, где недавно высоко к небу взвивались языки пламени, лежала, покрывающаяся пеплом, и постепенно темнеющая небольшая кучка красных угольков. Среди них появлялись ещё всполохи синего огня, но через несколько мгновений они тут же исчезали, словно их и не было. Становилось зябко, холод подкрадывался со всех сторон. И чем холоднее и темнее становилось то место, где недавно звучала неспешная речь Александра Михайловича, и где Антонина Ивановна и Владимир старательно записывали его речь в блокноты, тем кругом становилось сказочней и интересней.
Природа жила своей особенной, неподвластной человеку жизнью. Её не интересовали лекции, чужды ей были споры и несовпадения мнений, она жила по своим законам. Рядом, вдоль речки что–то летало, мерцало и издавало ухающие звуки. Стали более слышны говорливые звуки воды, перекатывающейся через камни. Вдалеке, в горах тоже были слышны какие–то голоса. А наверху, среди ветвей и листвы деревьев, прятались яркие звёзды, они разговаривали между собой.
Несмотря на сказочность обстановки, противоречивые чувства владели мной. С одной стороны я был рад, что всё прошло, и я возвращаюсь в мир людей, скоро увижу жену, детей, с другой стороны какое–то странное чувство примешивалось к моему настроению, словно я что–то не сделал, что–то не понял, что–то не вынес отсюда, и это портило моё настроение. Что это было, я не знал. Посидев и подумав, и так и не найдя никакого решения, я встал, прошёлся вокруг костра, и затем подошёл к месту, где начинался речной обрыв, начал всматриваться в темноту, словно там было моё решение. Но кроме еле различимого бока Монастырской горы и речки, текущей внизу, я ничего не увидел. Вернулся и вновь сел на своё место, стал вспоминать прошедшие события. Первым делом задал себе вопрос: “Нужно ли было мне, вообще, приезжать сюда?” Наверное, да, если я здесь. Но почему тогда в душе остаётся какой–то горький осадок, словно камень лежит на душе? Я постарался заглянуть ещё глубже в себя, в самую сердцевину, и странные образы стали появляться на поверхности моего сознания.
Я приехал сюда, критически настроенный к Александру Михайловичу и его учению, но теперь, когда я готов был покинуть его лагерь, именно это критическое отношение не давали мне покоя. Нельзя было уезжать с ним, не изменив его, в моём критическом отношении был какой–то элемент несправедливости, неправильности. Но что это было? я не знал. Разве я не был верен своим убеждениям, разве я шёл в разрез со своим пониманием мира, был нелогичен ему? Всё правильно, я действовал так, как и должен был действовать, но именно в этом и был элемент несправедливости, который я не понимал и который тяготил душу. После всего произошедшего, после всех событий, которые произошли здесь, после того, как я столько здесь много перечувствовал, понял, я не мог по–прежнему негативно относиться к Александру Михайловичу.
“Александр Михайлович и его учение тоже требуют уважительного отношения! Его учение тоже исходит из Высшего источника, как и другие!” — совершенно неожиданно сказал мне незнакомый человек. Я испугался и стал озираться, ища того человека, который говорил мне, но кругом было темнота и никого не было. “Глюки какие–то!” — подумал я. Но вскоре понял, что это мои размышления натолкнули меня на решение, которое я боялся себе сказать. Я задумался: “А разве человек, призывающий уничтожать других людей, может вызывать уважение? Разве весь ход развития человеческой цивилизации не подтверждал, что убивать людей нехорошо, и такие люди должны подвергаться наказанию? И как человеконенавистническая концепция может исходить из Высшего Начала?! Разве Бог не милосерден и не заботиться о своих чадах? ” — вставали вопросы в голове.
В принципе, хотя я и родился в советское время, но, по сути, я воспитывался в строгой христианской традиции. Не убей, не укради и другие подобные постулаты не были для меня пустым звуком, и имели для меня большое значение в жизни. С другой стороны, я всегда придерживался другой точки зрения, что мир неделим, он целостен и существует без разрывов. Мне всегда казалось, делить мир на чёрное и белое, что одно от Бога, другое от дьявола, это неправильно, что существует много тонов и переходных полутонов в жизни, которые и обогащают мир. И мир поддерживается в этом состоянии Высшим. Но если строго придерживаться этого принципа, то действительно нужно принять все концепции, которые существуют в мире, в том числе и так называемые “человеконенавистнические”, все они имеют право на жизнь, и все они исходят из одного начала — Божественного? Это было ново для меня и неожиданно, и совершенно не в русле христианской религии, которой я тоже придерживался. Нужно было что–то выбирать, и выбирать правильно.
“Хорошо, — размышлял я дальше, — оставим концепции в покое. Если здраво взглянуть на вещи, у учения, которое проповедует Александр Михайлович, нет будущности, потому что его просто некому претворять в жизнь, ведь, все ученики, интуитивно от него отошли, не приняли его идею. И как бы учение красиво не было, или как бы оно плохо не было, оно так и останется в стадии учения, если не будет иметь своих сторонников, продолжателей, деятелей. Это фантом, мысль, не имеющая места, и никому не нужная. И именно такой участи постигло учение Александра Михайловича, так какой смысл с ним воевать, за что его не уважать?!
Это не говорит, что Александр Михайлович не имеет связь с Высшим, и что не оттуда он черпал свои мысли. Это говорит только о том, что мировые события не пойдут по его сценарию. Та концепция, у которой много сторонников, та и будет претворяться в жизнь, потому что за ней стоит сам Господь. А Александра Михайловича надо по-прежнему любить, хотя бы за то, что он беспрестанно заботился о нас с Владимиром, за то, что он по–настоящему многое умеет и видит.
После того как я осознанно сказал себе эти слова, камень с души моей свалился. Похоже, я правильно решил сложную дилемму, и на душе сразу полегчало, появилась ясность и лёгкость, какая бывает после трудной работы. Вот, такие мысли бродили в моей голове в последнюю ночь в лагере.
Угли от костра совсем остыли, не было видно ни одного красного мерцающего огонька. Я оглянулся, кругом была темнота и холод, которые я не замечал за размышлениями. Теперь можно было спокойно уезжать: я разрешил все загадки, которые мне преподнёс Кавказ. По тёмным тропинкам я пошёл к своей палатке, в которой мирно спал брат. Наверху светили южные звёзды, они прощались со мной и на прощанье мигали.
На следующий день брат провожал меня до первой остановки автолайна. Скворцовы в это время ещё спали, и я их не видел. Здесь не приняты долгие и слёзные проводы. Как поётся у Владимира Высоцкого:
“Уходишь — счастливо,
Приходишь — привет!”
Мы ушли из лагеря по тому же пути, каким и пришли, только в обратном порядке. Сначала по еле видимой тропинке мы вышли из лагеря, затем свернули на проторенную дорогу, и затем пошли по длинной солнечной поляне, которая в первый день пребывания на Кавказе поразила меня своей красотой и первозданностью. Она так же, как и в первый день, была прекрасна и свежа, благоухала цветочным неповторимым ароматом, и с неё опять не хотелось уходить. Мы минули её и вскоре подошли к остановке. По пути мы почти не разговаривали. Это недельное совместное пребывание вместе изменило нас, мы глубже поняли друг друга, стали терпимее и уважительнее относиться, и теперь были вправе молчать, ничего не делать и терпеливо дожидаться прибытия “ГАЗели”.
Я смотрел в сторону гор, откуда мы только что вышли. Я привык к Кавказу, привык к его величавому виду, привык к его неспешной естественной жизни и расставаться не хотелось. “Кавказ, милый сердцу Кавказ, который я полюбил! Сколько событий прошло, сколько было перечувствовано, сколько пройдено, а я даже не заглянул в твою глубину, я только скользнул по твоей поверхности и только. А сколько бы интересного Ты мог бы мне ещё показать! И сколько Ты таишь в себе других тайн, чудесных, не разгаданных!” В сердце что–то щемило. “Увидимся ли мы ещё когда–нибудь?” — вставал вопрос.
С нашей остановки были хороши видны долина и село. И было видно, как по шоссе, поднимая клубы пыли, вдалеке мчится микроавтобус. Он, не останавливаясь, проехал мимо синего продуктового магазина и вскоре, через минуты две притормозил около нас.
— Садитесь! — сказал, не вылезая из кабины, усатый, серый от пыли шофёр. — Мне ждать некогда!
Мы с братом крепко обнялись.
— Передавай привет Марии! — сказал Владимир.
— Хорошо! — ответил я и полез в машину. Владимир подал мне рюкзак.
В пыли, вьющейся за машиной, я долго ещё видел махающую на прощание руку.
Так закончилось моё путешествие по Кавказу, путешествие, которое многое изменило. Впереди меня ждали суетливые города, вокзалы, переполненный людьми вагон, быстро изменяющаяся Москва, работа, жена и дети.
Я думаю, ещё многое, что интересного будет у меня в дальнейшей жизни. Время и жизнь преподнесут новые сюрпризы, новые события. И новые слои жизни скроют блеск и остроту переживаний текущего дня, и многое в будущем будет видеться по–другому. Но знаю, что величавый Кавказ навсегда остался в моём сердце, он и дальше будет манить меня к себе, приглашая посетить свои незабываемые чертоги.
Все части повести редактировала Олеся Мазур: "Спасибо большое!"