Детство моё прошло на Кубани. Но потом, я поступил в Новочеркасский политехнический институт, и став инженером, проживаю в этом городе.
Здесь рассказы о моём детстве, о моих близких и о людях которые жили рядом со мной.
Антитела
Дети теперь ходят в школу, чтобы учиться. А мы прежде ходили из-за переменок. Правда, перемен без уроков не бывает, оттого нам приходилось заниматься на уроках. Но это я о нас, о пацанах. А девчонки, в школу ходили, наверно, за тем, чтобы мы полюбовались на их ножки и на выглаженные белые фартуки.
Переменки начинались после того, как , дежурившая в коридоре, Витина Бабушка звонила в колокольчик. После ее звонка наш одноклассник Витя, вместе со всеми выходил из класса. Однако бегать по площадке бабушка ему не разрешала. Может потому, что он был отличником. А я вместе с другими мальчишками не отличниками без отдыха носился до тех пор, пока колокольчик снова не звонил колокольчик.
Бегать в детстве мы очень любили. Мы начинали летать по площадке перед уроками, ещё до того, как Павел Яковлевич выходил из учительской, свистел в судейский свисток и строил всех шеренгами перед школой. Потом наш физрук повторял счёт до четырёх, и все классы одновременно, и мальчишки, и девчонки по его команде наклонялись, и делали приседания. Потом, разумеется, мы бегали на уроках физкультуры, после прыжков, метаний гранат и толканий ядра. Вместо других уроков мы тоже иногда бегали. А что нам ещё было делать? Мячей для игр в послевоенные годы, не было, и мы чаще всего играли в «знамя», то есть, опять же бегали до упаду. Запыхавшиеся и потные мы садились за партами, и уже не могли вспомнить, как устроена живая клетка и, тем более, в каком году родился и умер древний царь Хамурапи.
В советские годы железная дорога была подобна государству. Железнодорожному министерству принадлежали локомотивы, и рельсы, а так же совхозы, карьеры больницы и дома культуры. Наша сорок седьмая семилетняя школа тоже была железнодорожной. Она относилась к Гирейскому балластному карьеру. В школу, однако, ходили не только дети железнодорожников. В ней училась детвора со всей округи. Вначале единственным большим зданием в посёлке было административное здание самого карьера. Но, для того чтобы дети могли учиться, это, построенное ещё до революции строение, освободили под школу. Потому-то над школьным зданием, как над какой-то захудалой железнодорожной станцией, возвышалась помпезная деревянная башня. А для самих работников карьера со временем построили новый кирпичный корпус. Однако и его потом отдали нашей школе. А что было делать? Детей с каждым послевоенным годом в посёлке становилось всё больше. А Карьер, на то он и Карьер. Он для своих конторских, ещё здания построил. О том времени, говорят, что оно было жестоким, у власти находился тоталитарный режим, была к тому же холодная война и все гадали, бросят на нас американцы атомную бомбу или нет? Но взрослые, несмотря на ожидания войны, думали и заботились о нас о детях.
С моим приятелем Толиком мы учились в разных классах, но из школы домой мы с ним возвращались вместе. По дороге он говорил мне: - А, знаешь, я сегодня на физкультуре шестьдесят метров пробежал за пятнадцать секунд.
- А я, зато, утром семь раз подтянулся на перекладине, - отвечал я ему.
Отметки в школе у нас были всякие, но разнообразные спортивные достижения мы с моим другом обновляли ежедневно. И мы с Толиком не просто ходили в школу, мы, можно сказать, шагали с ним от рекорда к рекорду.
Кроме того, у нас было столько мальчишеских игр и забав, и мы были такими чемпионами и самыми-пресамыми. Не то, что эти, девчонки. А кто они такие? Да они и подтянуться на перекладине не могли, и прыгали так, что сами друг над дружкой смеялись. Куда им? Им только гранату дай! Всё, что они умели - под школьными окнами в фартучках под ручку вышагивать. Но при этом, эти слабые в юбочках и кофточках создания сидели с нами за одными партами, и на уроках отвечали учителям на те же, что и мы, вопросы. После уроков, однако, наши с ними пути совершенно расходились. Мы с девчонками, вне школы, можно сказать, существовали в параллельных мирах. Мы сразу разлетались по своим параллельным вселенным. Но, вместе с тем, мы из своего мальчишеского мироздания вели наблюдения за этими не совсем понятными и таинственными существами и замечали, например, что пионерские галстуки у них не были такими мятыми и скрученными, как у нас, а были аккуратно разглаженными. Но они, порой, препятствовали нашему с ними сближению, и на уроках закрывали от нас свои тетради промокашками, чтобы мы не списывали. И мы, наверно, ещё бы долго оберегали бы от нежданных вторжений свои обособленные континенты и антиконтиненты, если бы не наши учителя. Они, до сих пор не могу забыть, были настоящими деспотами. Всех нас, мальчишек, и всех девочек они принудительно записали в танцевальный кружок. После уроков, невзирая на наши невнятные протесты, делили нас на пары и заставляли брать наших юных партнёрш за руки и, о, ужас, лучше бы я получил десять двоек, обнимать их руками за талии и под музыку скакать молдованеску.
И хотя мы бегали, прыгали и подтягивались гораздо лучше девчонок, но, открою тайну, они нам нравились. Понятно, каждому нравилась своя. Но тогда об этом никому, ни-ни. И ещё, мы влюблялись в своих учительниц. А для них мы, послевоенные шалопаи, были почти, как собственные дети. Иногда, правда, случались печальные истории. Витина бабушка, которая звонила в колокольчик, не разрешала своему внуку отличнику вместе с нами бегать. И Вите горемыка на переменах ходил, как раз, где под ручку вышагивали девчонки. Оказавшись на зыбком для него девчачьем материке, пятиклассник Витя влюбился в Лену из четвёртого класса. Узнали об этом после того, как он перестал учить уроки и стал получать двойки. В конце концов Витя и вовсе бросил школу.
Страдали от любви, конечно, и другие ребята, но не до такой степени. В классе нашем ещё был Андрей. Он был немец, но такой немец, что об этом не догадаешься. По-немецки он вообще не мог ничего сказать, а на уроке немецкого свой родной язык знал хуже всех. Правда, из-за его фамилии его жалели и натягивали троечку. Но жалели, может быть, и по другой причине. У Андрея не было отца, а его худая измученная мать и днём и по ночам работала. Она одна растила Андрея с сестрой. Но Андрей был более развитым, чем другие пацаны. Какое-то время мы с ним были друзьями, но самое главное, Андрей дружил с девочкой. Надо же! Мы не знали, с какой стороны к ним подойти, что говорить, а Андрей, хоть и учился тяп-ляп, мог заговорить с девчонкой, которая ему понравилась, и прямо спросить: давай дружить, Марина? Марина была из другого класса, и вся дружба их заключалась в том, что она ему ответила «давай».
Ещё в нашем классе училась Людка. Да кем она была эта Людка? Не думаю, что она кому-то из пацанов нравилась. Она даже отличницей не каждую четверть была. Но у Людки этой в голове был, сейчас бы сказали, сканер. Она абзацы из учебника не просто заучивала, а запоминала все слова так, как они стояли в тексте одно за другим. Ей всё равно было, что запоминать. Она выдавала по книжке и про инфузорию-туфельку и про восстание «Желтых повязок» в Китае. И не было ни одного случая, чтобы учитель её поднял, а она сказала, что у неё зуб болит, или придумала бы ещё какую-нибудь ерунду. И ей-то учитель поверил бы. Но в Людке, было что-то такое, что она сделать так, как делали другие, не могла. Вообще учителя никогда не вызывали Людку первой. Помню, если Павел Яковлевич открывал классный журнал, все мы сразу отводили взгляды куда-нибудь в сторону или смотрели под парты. Но, он всё равно сначала вызывал кого-то из нас. Потом он выслушивал наши «забыл выучить» или «не понял» и ставил несколько двоек подряд. Но при этом и сам Павел Яковлевич, наверно, начинал нервничать. Уж если все ученики не понимают материал, то, быть может, он сам в этом виноват? Но Людка, я думаю, для того и приходила в школу, чтобы избавить педагога от чувства вины. Ей нравилось спасать учителей, и она их не подводила никогда. Как хотел я встретить её лет через двадцать или через тридцать, и спросить, помнит ли она все наши учебники наизусть? Но, не встретил, не сбылась мечта.
Как-то в пятом классе по весне, выдался прекрасный весенний день, и учителя, глядя, как мы визжим и носимся на перемене, разрешили нам побегать ещё десять минут. А у нас в школе напасть была такая - мы вырывали из тетрадок листы, делали бумажные вертушки и одевали их на карандаши. Чтобы вертушка вертелась, как винт самолёта, нужно было с карандашом без остановки бежать. И мы бегали. К счастью, взрослые тогда ещё не настроили вокруг школы нелепых железобетонных заборов. Бегать можно было от магазина и от бывшей конторы, через площадку мимо школы, до клуба и дальше, а потом назад. Вот, я туда-сюда и летал. А девчонки, как всегда, пребывали в своей девчоночьей ауре, и на безопасном от нас расстоянии вышагивали под ручку или стояли. И Людка оттуда смотрела на нашу беготню. Смотрела она, смотрела, и не выдержала. Выбежала на площадку, зажмурила глаза, расставила руки в стороны и закружилась на месте. И тут я со своей вертушкой ей под руку. Позже на физике нам объяснили, что при столкновении тела с антителом происходит их взаимное уничтожение. Неправда, после нашей с Людкой стычки, мы с ней, слава богу, остались живы. Всё закончилось моим разбитым носом.