Гл.6
Народ ещё долго не отходил от двора Богдана Кривова и при первой возможности, когда видели хозяина, бросали ему в лицо весьма не лестные окрики и замечания.
- А как ты объяснишь то, что Ждана зарезали на пасеке, а парнишка далече находился от того места? - донеслось до слуха Кривова.
- Хватит загородку подпирать и расходитесь по домам. Как-как? Да вот так! Зарезал и обратно вернулся. Пьяный был и не ведал, что творит.
- А почему тогда ножик не выкинул, ведь это всё же доказательство?
- А я что, рядом был? Может братьёв хотел порешить, чтоб свидетелей не осталось. Как видите, и моя жизнь висела на волоске, потому что я тоже свидетель.
- Да давно б уже пора, прости Господи. Сколько ты нашей кровушки попил. И свату твоему несостоявшемуся поделом. Крохоборы.
Люди подробно расспрашивали Добрыню и Василько, как, мол, дело обстояло? Но те только тряслись от страха и ничего вразумительного не говорили, кроме того, что уснули и на этом всё.
Но люди выразили недовольство, а больше недоверие к тому, что Богдану вдруг захотелось угостить парней вином. С чего бы это? У него обычно зимой снега не выпросишь, а тут такая подозрительная щедрость. Но на подобное Кривов ответил:
- Моё вино - кому хочу, тому и даю.
И как тут докажешь, что он специально молодёжь опоил?
А Борислав сидел в подполе у Кривова и напряжённо думал. Юноша вспоминал все предыдущие события, но после перенесённого стресса, где его обвиняли в тяжком преступлении, память плохо подчинялась.
Он помнил, что они с братьями пили вино, но потом всё как отрезало, в уме никаких проблесков. Вроде позасыпали, сначала браты, после - он, да, это припоминается. Но чтоб куда-то идти, никто никуда и не помышлял.
"Чем же дядька Богдан нас угостил? В башке одна пустота."
Но ночью, когда ко двору прибежала Агапия и стала выть и орать на всю улицу, у Борислава сжалось сердце от жалости к матери.
"А может, и правда я так напился, что убил отца Алёны? Так где я тогда нож взял?
Нет, я не мог. Ну недолюбливал я дядьку Ждана, это есть, но не до такой степени, чтобы лишить его жизни. Тем более, он родитель моей любимой."
Юноша размышлял всю ночь, а к утру пришёл к такому выводу: он бы никогда не сумел кого-то убить. Ни за что. Если только это не враги Отечества.
Заскрипели старые петли и открылась дверь в видавший виды погреб. Богдан-то себе другой вырыл, а этот, видно, держал, вот для таких вот случаев.
"И чего, интересно, он так рано собрался меня везти?"
И тут Борислав понял, да чтоб побыстрее уехать из села и не встречаться с народом.
"А где же мама?"
Борислав не знал, что мать собиралась сидеть под забором всю ночь, но ей стало плохо и соседи забрали её к себе.
- Выходь, узничек! - насмешливо крикнул ему Богдан. - Нам с тобой надобно поторапливаться, а то дорога дальняя.
Парень не проронил ни слова, а когда покинул подвал, то из темноты вышли к нему трое: хозяин и двое его подхалимов. Богдан распорядился, чтобы пленнику завязали руки и ноги да покрепче.
- Мы тоже с Федькой поедем? - поинтересовался Гаврюха-лизоблюд.
- А вам что там делать? Сам свезу. Остаётесь тут на доглядках, а то могут и красного петуха под стреху запустить. Да смотрите у меня, не пить, покуда не возвернусь. Тока прознаю - спущу три шкуры.
Гаврюха с Федькой прибили к доскам возка толстый ржавый гвоздь, а сверху намотали верёвку, которой скрутили руки Борислава. Чтоб не сбёг. Затем, закинули его на возок и Богдан кнутом хлестнул лошадь:
- Ноо, ретивая, покажи резвость ног, а то застоялася ужо.
И маленький "экипаж" спешно отправился в путь.
Село проехали быстро, Богдан понукал лошадь, поторапливался, ему не хотелось встречаться с односельчанами. Но Борислав этому только радовался, потому что нежелательно сейчас увидеться с Алёной.
"Как там она, неужто поверит всяким сплетням?"
Богдану не нравился смелый настрой юноши, было б сподручней, кабы б тот спасовал перед ситуацией и повесил голову, а то держит её, как на праздник собрался - высоко и гордо.
Треть пути Кривов молчал, всё речь заготавливал, а Борислав подрёмывал и наслаждался чистым лесным воздухом.
Потом "возница" не выдержал, развернулся в пол-оборота к юноше и зашипел, как ужака:
- Ты у меня ещё попляшешь, думаешь, тебе с рук всё сойдёт? Когда нашьют тебе бубнового туза на арестантские одежды, тогда будет не до улыбок.
- Не пугай, дядька Богдан. Моя совесть чиста, я никого не убивал. И тем более, не стал бы такое вытворять с батюшкой моей невесты.
- Чьей невесты? - Богдан слюной изошёлся, при упоминании слова "невеста". - Алёнка - Горыни моего наречённая, а твоей она не в жисть не станет, голодранец.
- Уже стала. - ненароком вылетело у Борислава.
- Что ты сказал? - наклонился чуть ли не к самому его уху разъярённый Богдан.
- А что слышали. Алёна уже моя жена. Другим разом не сказал бы, но разве ваш сын не видел, как я с игрища понёс её в леса? Мы любим друг друга.
- Как, понёс? Горыня молвил, вроде Алёна отсутствовала на игрищах.
- Я знаю, так вам дюжее по вкусу, но я ещё раз повторяю: Алёна принадлежит мне.
- Брешешь, смерд!
- Зачем мне это?
Богдан от злости поперхнулся воздухом, он закашлялся, подбирая более оскорбительные слова, а сердцем чуял - босяк не врёт.
"Вот горе-то, что ж делать теперь?"
Он совсем забыл, хоть изредка посматривать вперёд, всем корпусом поворачиваясь к Бориславу, а напрасно. За лесной дорогой надо было в оба глядеть.