Каждый человек, здесь (на земле), должен
жить так, чтобы, ещё и другому, было хорошо!
- Дядя Габиб! - услышал я за своей спиной голос племянника, про которого и забыл, что он едет с нами, с моей немаленькой семьёй, мирно посапывающих в салоне автомобиля тойота- трасформер. "Семейник", так называют его в народе, отвечал всем своим предназначениям того автомобиля - для семьи, потому как любой желающий мог поспать прямо на ходу, разложив его сиденья как диван и вытянуться лёжа на полный рост. Места хватала всем.
- О-о! А ты, чего не спишь? - прикрыл я свою забывчивость укором.
- Музыку слушал, - сказал он, отвернув лицо в сторону и выставляя правое ухо вперед, ожидая моих дальнейших к нему обращений. Он слеп от рождения. Халатность медперсонала, или природа, которая сыграла с ним злую шутку - преждевременным его рождением в шесть месяцев, были тому причиной. Врачи поместили его, недоношенного, под "колпак" - аппарат жизнеобеспечения, забыв обеспечить повязкой на глаза. "Кислородом сожгли" - был диагноз слепоты во всех последующих лечебных центрах. Сейчас ему одиннадцать лет и весь учебный год он живет и учится в школе для слепых в городе областного значения Тюмени, лишь в каникулы, посещая родительский дом, в Нижневартовске. Его отец, брат мой, бросает работу и спешит за ним сразу после четвертных оценок. Привозит, увозит. Потому мы видимся мало, хоть и собираемся все во время его приезда или перед тем как его увезут.
- Дядя, не хотел тебя будить, извини! Но и без музыки мне сейчас никак - сказал я, извиняясь за его потревоженный сон. – Не хочется уснуть за рулём, а до утра ещё так далеко.
- Да, нет! Ничего, я давно проснулся.
- Как, давно? Чего молчал? А я тут, скучаю, сижу и думаю – бросили меня, предали, за рулем оставили одного, сами уснули. Мне поговорить даже не с кем. А ты говоришь – я давно уже не сплю!? Как так? Скоро и спать бы потянуло, - нарочно возмущался я, желая обрадовать его - его пробуждением, давая тем самым ему понять, что он мне, как в раз и нужен был и что он, только, и обрадовал меня тем, что не спит, в самый нужный мне момент.
- Османик! – грубым тычком в плечо, я стал будить его совершеннолетнего старшего брата, на переднем сидении, у которого в обязанностях и было - быть мне помощником в ночной езде. Не дать мне уснуть за рулем – в первую очередь.
- Ну-ка! Быстро - марш назад! Зачем ты мне такой помощник, который только помогает мне тут быстрей уснуть. Бессовестный! Ещё и храпит как!?. Какой ты помощник, если мог уснуть, здесь? - ловил я двух зайцев сразу, ругая уснувшего "борт механика". - А ты, дядин хороший, - позвал я его к себе, - идем ко мне! Будешь мне самым лучшим ночным помощником. Перепугавшийся, и в правду грубого к нему обращения, старший племянник и вправду, не успев проснуться, переметнулся через сиденье, растворяясь среди других - спящих, в темноте салона, освобождая нам переднее сиденье.
Я притормозил машину, включил внутренне освещение и взял проснувшегося племянника за вытянутые вперёд им руки. В пылающих в радости щеках и в полуулыбке стеснения, он осторожно нащупывая и обходя преграды между спинками передних сидений, выдвинулся спотыкаясь, ко мне. Усадив на переднее сидение и пристегнув его довольного, ремнем безопасности, я тронулся снова в путь. В темноте, в отблесках небольшого освещение приборов табло, я наблюдал за его им скрываемой радостью. Из жалости, сердце защемило в груди. Ведь до сих пор ему было недозволенно занимать переднее сидение. Нет двенадцати. Закон - таков. Опомнившись, я спросил;
- Может, ты, в туалет хотел?
-Нет, дядя Габиб! Все нормально, - ответил он довольный происходящим.
- А чего звал? Или, хотел убедиться что я, еще не уснул за рулем? Его приятная улыбка показала мне понимание им той тонкой шутки.
- Песня понравилась, жалкая была такая.
- Какая песня, - не сразу понял я!
- Уже прошла. Не знаю, как называется, хотел попросить - чуть-чуть прибавить.
- Что прибавить, скорость? – убавил я громкость, и так тихо звучавшую из магнитофона.
- Нет, нет! Не убирайте! Наоборот, – сказал он вновь улыбнувшись моим манерам шутить. - Там, впереди была песня, про облака. Сзади, мне было плохо слышно.
- Найдём! Обязательно найдем. Для тебя, родной, обязательно найдем - хоть что, - подбадривая его своим желанием выполнить его «любой каприз», стал нажимать на «РЕВЕРС» - кнопку возврата пройденных песен. Я не знал, что я искал и потому, примерно прикинув во времени, отмотал "штук" семь песен, с запасом.
- Ну-ка! Это?
Я включил кнопку «Пуск». Началась ритмичная музыка.
-Нет, - сразу сказал он.
- Как, нет? Найдём? - не собираясь сдаваться, переключал я кнопки.
-Нет,- и там качнул он головой.
Я не знал - что искал. Мне этот сборник в дорогу, собирал старший сын. Частенько бывая в дороге со мной, с самого детства, он знал жанры песен, которые могут мне нравиться. Я доверял ему и он знал - что надо мне, в дорогу. После очередного нажатия, я услышал:
- Она!
Пел Бока - прародитель Российского шансона, как говорили в передаче про него. Было приятное вступление музыки. Я прибавил звук, сопровождая словами;
- Для тебя, мой дорогой ...
Слетевшие с уст певца первые слова, прервали мою речь:
- «На что похожи облака? Спросил меня мой сын слепой»,
Ещё и до конца не осознав значения тех первых слов, я замер. О дальнейшем его звучании, можно было б и не думать. Отчетливо слышались в тишине следовавшие далее, довольно больно бьющие по чувствам и сердцу слова:
- «Я б объяснил тебе, но как? Ведь ты не видишь, мой родной!
- Ну, объясни хоть как-нибудь, я, как и все, хочу всё знать,
А, правда, что они плывут и могут быстро исчезать?...»
По спине пробежала холодная дрожь. Стянуло кожу лица - вздыбилась небритая в дороге щетина. По телу пробежал первый озноб. Я замер от того что растерялся и не знал - как быть. Было уже поздно что-либо предпринимать. Выставив правое ухо вперед, он задумчиво слушал раздирающие убаюкивающую ночную тишину, и мою душу, слова.
- Да, это правда, облака - бывают разные, сынок,
Вот это - будто бы река, а это - сена пышный стог,
Вот это - сети рыбака, а это, словно серый волк,
- Ну, папа, что же ты умолк, и у тебя дрожит рука?..
Спазмы, подступившие к горлу, стали затруднять дыхание, внезапно наплывшая из нутри горячая волна жалости родили слезы, мешающие видеть дорогу. Нескончаемо и предательски сползающая с носовой полости жидкая слизь, занимала руки.
Включив аварийные сигналы, машина медленно сползла на обочину, не заглушая двигателя, временами включая и отключая вентиляторы системы его охлаждения.
Тогда я сыну не сказал, что туча серая одна
Похожа на его глаза с очками, как ночная мгла…
- На что похожи все цвета? - спросил меня мой сын слепой,
- Я б объяснил тебе, но как, ведь ты не видишь, мой родной.
- Ну, объясни мне как-нибудь, я как и все хочу всё знать,
А, правда, что они цветут, и не могу я их понять.
- Вот это - красный цвет, сынок, он так горяч, как кипяток,
А этот белый цвет, он так красив, он словно бы холодный лёд.
А осень золотом полна, она, как мать твоя добра,
Трава зелёная сама напоминает мне тебя.
Тогда я сыну не сказал, что чёрный цвет ему знаком,
Ведь он не видит ничего, и для него черно кругом…
Мне было трудно с собой справиться. Я размяк, скис, сдался. И на столько, что когда приходил в себя только заметил, что его правая рука лежит у меня на плече. Я открыл дверь и вышел на улицу. Впереди, в метрах семидесяти, освещая всё вокруг мигающим красным светом от включённых аварийных сигналов, стояла наша вторая машина, за рулем, которого, сидел мой старший сын, в ожидании того, когда мы, со съехавшей с дороги отцовской машины пассажиры, справят нужду и снова тронутся в путь. Постояв еще немного на ветру, я умылся и сел за руль. Мы тронули дальше.
Наблюдая за зигзагами сплошной разделительной полосы и самой дорогой, я вел свой старенький "Семейник", с мирно посапывающей в нем своей родней, окунувшись в глубокие и тяжелые мысли, впрочем, как и сам автомобиль – окунувшийся в ночь, в глубокую темень. Временами, наблюдал за племянником, за его опущенной головой, с открытыми в нём и иногда похлопывающими невидящими глазами. Я выключил магнитофон.
- Не спишь?
- Да не, дядя Габиб! Я, просто жду, пока вы заведёте разговор!
- О чем бы хотел ты говорить со мной, Садулик?
- Не переживайте, дядя Габиб, не об этой песне.
- Почему бы и нет? Дядя не боюсь теперь и этого.
- Я подумал, дядя Габиб, вам, наверное, было не хорошо, я ждал пока вы отойдёте. Вы, так не переживайте, со мной все нормально, я привыкший.
- Не надо к этому привыкать, дядин хороший ты человек. К этому разве можно привыкнуть. Запомни, что скажу!- сказал я, выдерживая паузу для осмысления и, ничуть не сожалея о надуманном, пообещал; - Если, или когда, наука придет к тому, что будет можно пересаживать глаза, один - свой, я дам тебе, сынок. Без колебаний! Дядя, обещаю!
-Да, ну! Дядя Габиб, не надо так говорить. И я вас очень уважаю!
Дальше мы молчали. Повороты сменялись подъемами, спуски ровной дорогой, тяжёлые мысли сменялись теплом и жалостью к нему.
- Дядя, так мало знаю о тебе. Расскажи лучше, как у тебя там - в школе, дела?
- Все хорошо, дядя Габиб! Там всё у меня хорошо. Уважают, радуются - когда приезжаю. У меня там есть друг. Правда, ночью не дает во время уснуть - вопросами своими. И воспитательница, хоть и ругает нас двоих, но все равно меня любит.
- Почему так думаешь?
- Она, очень часто спрашивает как у меня дела, как дома, как я провел каникулы. Просит, чтобы я рассказал о семье. ну.... о папе, маме, как встретили, как проводили. А когда мне бывает плохо, ну, сон приснится не хороший, я хожу к ней и она, меня, не прогоняет, как других. Мы долго сидим, болтаем.
- Значит, ты чувствуешь такие вещи, хоть и не видишь их?
- Ну, конечно! Если на душе все спокойно и хорошо - значит уважает.
Я смеялся его заключению, потому, как и сам не мог кивнуть в разговоре ему головой, как в знак согласия
- Там, еще есть, ну «отец» Андрей, он тоже уважает меня.
-Да-а-а!? - спросил я, не скрывая своего удивление. – Он, там, каким боком?
- Там, рядом церковь и он приходит к нам проводить уроки. Как увидит меня, сразу говорить: - «Асадулла Магомедович! Как рад я сегодня вас видеть!» - Ребята смеются, конечно, но и я рад ему, он хороший! Мы с ним тоже много разговариваем. Только, я не знаю, как ему теперь сказать что я, больше не буду, ну, ....не хочу туда ходить.
- Почему?
- Ну, ....я ж, мусульманин!? Ребята, ну …, те …, которые немножко видят. Когда я мочился в туалете, они видели мою …, ну …, «пипиську» - короче говоря, а потом стали спрашивать; - «что я, мусульманин, что ли»? А тут, во дворе, от друзей Османа я слышал, что мусульманам нельзя ходить в церковь. Теперь, не знаю, только, как ему это сказать!
- А, он знает, об этом?
- Что я мусульманин?
- Да.
- И, что он говорит, по этому поводу?
- Что Бог всех любит и что все - под одним богом ходим, что надо верить в бога и что человек, здесь должен жить, соблюдая божьи законы. А я ему сказал, что каждый человек, здесь, должен жить - чтобы другому человеку тоже было хорошо. Правильно ведь, дядя Габиб?
- Сам, где это взял?
- Так, думаю!
- Откуда?
- Вот, вы-ы-ы....? – возмутился он, не находя что сказать или показывая этим что моё чувство недоверия обижает его, неприятно оно, ему. - И он, тоже самое, переспрашивал! Вы, что!? Не
верите мне? - он сделал паузу в ожидании ответа, улыбаясь и уставившись в невидимую им даль.
- Ну....может...., кто сказал!? Может, прочитал или ....
- Я ж не вижу, что бы читать!?
- Ну,... где то же, ты, это взял!?
- Говорю ведь, сам понял!
- Тебе сколько лет?- спросил я, сомневаясь уже не только в том, что его хорошо знаю, но и в его возрасте.
- Для вас - одиннадцать, дядя Габиб! А, если "менты" спросят, то - тринадцатый пошел.
- Как это!- не сразу понял я.
Он закатился в смехе:
- Я там, в школе, слышал от ребят, что "ментам" надо говорить, что больше двенадцати тебе лет, а то - оштрафуют.
И я, теперь, смеялся не на шутку, видя, как он умеет радоваться своей маленькой озорной радости.
- Отец Андрей, говорит еще, что все должны изучать и знать библию. Он прав?
- Да
- А, если - я мусульманин?
- Тоже.
- Почему?
- Чтобы знать.
- Что, знать?
- Библию.
- А зачем, я ж говорю, что я мусульманин! И ребята сказали, что я могу не ходить на эти уроки. Вы что, дядя Габиб, не слышите - что я говорю?
- Ты, не нервничай. Дядя не хочу тебя ни обидеть, ни обмануть, ни насмехаться - тем более. Ты затронул такую тему, которую в двух словах не объяснить, если в тебе еще нет того понимания.
Он не стал возражать, показывая свою покорность молчанием.
- Сейчас, дядя буду говорить, а ты слушай, постарайся - больше услышать. У тебя есть в друзьях русские ребята?
- Ну конечно!
- Твой родной язык - русский?
- Нет, даргинский.
- А говоришь ты, с ними - на русском, почему?
- Ну, они же не знают даргинский язык.
- А что было бы, если бы и ты не знал русского языка?
Он засмеялся!
- Блин, вот вы, дядя Габиб, замучили своими вопросами.
- Я не мучаю тебя, сынок! Хочу, чтобы ты понял мою мысль.
- Какую?
- Которую ты спрашивал в начале: - "Почему ты - не должен ходить на урок, по Библии?".
-Я, все-таки, должен ходить?
- Да! И вот, из каких соображений. Ты должен знать ценности людей, которые уважают тебя, окружают тебя, дружат с тобой, живут с тобой. Можешь спросить: "Для чего?" Для того, дядин хороший, чтобы больше уважали тебя, ты уважал их, знал их ценности и не нарушал, не наступал на то, что им дорого. Тогда, ты их обидишь. Тогда они обидятся на тебя. Тогда ты будешь один. Вот, для чего? Ты умный мальчик, дядя понял это сразу. Вот, почему. Что бы быть лучшим - и среди них.
- А, как вы узнали, что я умный? - спросил он тем тоном, когда человек хочет услышать о себе лесть.
- Потому, что в одиннадцать лет, говорил с серьезно, - я не знаю ни кого, из тех, кто меня окружал, окружает теперь, и, который бы задумывался над тем - зачем человек живет здесь или пришел к такому выводу как ты. Дядя, согласен с тобой. Дядя - в шоке, от сказанного, тобой! Это - правда, что человек должен жить для того, чтобы ещё другому, другим, окружающим, семье, всем было хорошо! Я живу, работаю для того, чтобы семье моей было хорошо. Там жена, сыновья, дочка, внуки. Я живу, чтобы им было - хорошо! К друзьям, тоже, хожу на радости - чтобы лучше радовались они, на несчастье хожу - чтобы разделить их горе, чтобы меньше горевали они! Родным своим помогаем, чтоб было легко им - значит хорошо. Еще много чего можно перечислять и, все равно, придешь к твоему заключению. Человек должен жить, чтобы ещё другому - было хорошо! Да, я – согласен. Это - правда. И в этом - много хорошего! Тебе и самому, включительно, особенно, в том числе – возвернётся!
- Вот именно!
- Дядя, очень рад что, ты это понимаешь. Ты понимаешь то, что взрослые люди, к старости своей только, начинают что-то понимать. Умирают, так и не поняв - зачем он жил. Дядя, буду гордиться тобой!
- Ну, ты, дядя Габиб, дае-ешь!?
У меня отнялись слова и я смеялся. Смеялся, выпуская весь воздух из легких. Поняв, что меня он рассмешил не на шутку, осознав свою недозволенную грань и, сам он, стал смеяться над собой. Было весело. Ночь, еще не скоро собиралась приблизить своё свидание с рассветом. Так и мы, довольные собой, не скоро собирались сменить наше общение - на музыку с магнитофона.
- Мужчина должен уметь все! Для того, чтобы помочь матери он должен уметь всё, из того - что должна делать она ежедневно и в день по нескольку раз - мыть посуду, развесить стирку, гладить, готовить обед, смотреть за малыми детьми, принести воды, растопить печь. Все! А иначе – как ты ей поможешь. А, когда научишься - всему, представь себе, каким ты можешь стать братом, сыном, отцом, другом, помощником, начальником и, … так далее? Тебе не будет цены! Вот - награда тебе от бога, ты – станешь настоящим мужчиной! По этому, Садулик, ты должен учиться всему. Учат тебя сегодня - изучать русский язык – учи, учат Библии – учи, становись лучше! Завтра - будут учить играть на аккордеоне - учи, станут учить английскому тоже – учи! И учи - лучше других, что бы стать лучшим из них. Придет время изучать Коран - ты будешь лучшим мусульманином, потому что ты - будешь знать все, уметь все, и давать людям все - чему научился сам. Ведь и Аллах в Исламе говорит: - Творите добро, давайте добро, творите до скончания века своего и Я воздам вам, лучшим. Как думаешь, Садулик, кто будет лучшим? Тот, кто знает и умеет, помогает и творит больше – доброе или кто туп и … (чуть не выскочило – «слеп». Успел остановить свой безудержно нёсшийся язык) – ничего не знает?
- Не-е, честно дядя Габиб, я вас вообще, очень сильно уважаю! Блин! Вы, мой, самый любимый дядя!
- О-о! Какие признания. Ты не только охмуряешь меня, но и смущаешь …, – перешёл я на шуточный тон.
- Нее, дядь Габиб, я – реально, уважаю вас!
- Спасибо, дядин, и я тебя очень уважаю. Всегда - будь таким, чтобы везде уважали тебя.
- Хорошо! Спасибо, только вот маме, я, не знаю чем помочь! Стирать же я не могу, и пылесосить - не вижу. Он замолчал в ожидании того, что я скажу.
- В твоем положении, Садулик, это - не обязательно. Любить ее и быть послушным сыном - это - тоже помощь, не мешать ей - заняться по дому, другими делами - это тоже помощь.
- Как это?
- Представь, пришли гости, праздник какой то - надо готовить стол, а ты начинаешь: - «Мама, я гулять хочу», "мама, я то - хочу, мама я это - хочу". Как ей быть? Понимание это, тоже - добро! Детьми она должна заниматься, а ты приходишь: - «Мама, это мой горшок»! «Не давай ему; я первый хочу»! «Пусть не писает в мой горшок»!
Он смеялся от души, он протягивал свои руки в мою сторону, чтобы в радости обнять меня.
- Дядя за рулем, Садулик. Не могу с тобой обняться, опасно! Ну, если сильно хочешь - могу остановиться, потом поедем!?
- Нет, нет, дядя Габиб! Не стоит, я так, … просто. Нам же, еще далеко ехать.
- Вот! Вот, про какое добро и говорю тебе дядя! Ты думаешь, мама твоя не ценит в тебе такие поступки? … Запомни, сказать спасибо - это тоже Добро!
- Я все понял, дядя Габиб! Я ее, тоже, очень сильно люблю! … Она, для меня, всё! - тихо выговорил он.
Боковым своим зрением, не упуская дорогу из виду, я смотрел на него, поражаясь его умению слушать, его доброте – в словах, его пониманию и любви - ко всем.
- Сейчас, мы едем в Дагестан. А знаешь - почему?
- Да. Вы, Гасана женить будете, … свадьбу играть!
- Дядя жалею, что не научил тебя танцевать. А то бы "зажигали" с тобой.
- Даа-а-а-а! - мечтательно произнёс он. Вот, это было - … что-то! Но, я могу им песню спеть, - исправил он «наше упущение». - Подарю им песню... - "Без тебя", называется! Он, тихо стал напевать слова той песни: Без тебя - любимая мне так плохо - милая, ты мне поверь - сердцу больно, без тебя... И без твоих жемчужных глаз. Как думаешь - обрадую их?
- На небе будут, от счастья, даже - не сомневайся!
- Вы, уверенны?
- Абсолютно!
- Вы, сами ведь, сказали: - «надо делать добро», - тихо произнёс он, наверное, больше для себя, оправдываясь в своих только что родившихся мыслях.
- Да, Садулик! Добро надо делать - всегда... и …всем!
… На свадьбе, ему дали такую возможность и он сделал свой подарок, предводительно поздравив молодожёнов. Он пел песню «Без тебя». Многие плакали в зале, молча, из сострадания к нему, видя его - слепого, маленького и с песней про любовь и жемчужные глаза… . Видя в нём его радость в том, что он вносит и свой вклад в веселье той свадьбы – они плакали, жалостливо улыбаясь. Артисты были не меньше удивлены, его умением петь. В коротких паузах, находясь и сам в азарте того ритма, он, короткими возгласами в стиле «Асс-са»! - «зажигал», поддавал жару танцующим.
Соблюдая местные обычаи, традиции или ещё что, подошла женщина преклонных лет, обняла его и, как - между прочим, сунула бумажную денежную купюру ему в нагрудный карман. Люди, как по команде, словно опомнились - бросились осыпать его деньгами, облепив, словно знаменитость, какую.
Певец был немного смущён, но светился весь, продолжая «подтапливать тот жар танцевального азарта» охапкой поленьев любовных строк, порохом вспыхивающих в той песне.
Прошло несколько дней и мы, снова встретились в крепком объятии друг друга.
- Ну что, Асадулла Магомедович! … – спросил я его, подковыривая на «Вы» - и …как вам здешние места?
- О-о-о! – воскликнул он. – Дядя Габиб, мне здесь, так всё нравиться!
- Ты, лучше скажи - что именно!? Так не бывает, что б, … ну, прям, всё ….
- Я здесь, оказывается, всем нужен! Вот, что!- царапнув мне сердце словами и сам того не заметив, радостно сказал он.
- А где ты это, кому-то не нужен? – не совсем понимая происходящего, переспросил я, запуская червивую мысль к себе в душу.
- Нет, я не о том! Просто, завтра, меня пригласили в детский сад, - радостно сообщил он.
- Всё это, дорогой племянничек, конечно, хорошо! – продолжал подшучивать я. – Но, не поздновато ли? Асадулла Магомедович, и что это вас теперь потянуло в садик? Небось, под мышкой, уже и волосы пора вам стричь? - в аристократической манере, попробовал я себя, изображая крота из мультфильма «Дюймочка», ещё шедшего по ТВ. - А вам, милочек – садик подавай!
Он радостно смеялся, обнимая меня.
- Дядя Габиб. Меня, попросили выступить в детском саду! – продолжал он держать меня в объятиях. Вы ж, сами говорили: «Добро надо делать - всегда и всем!»
- Ту песню будешь, петь?
- Ну, если попросят и ту, спою!
- А ты что, ещё знаешь?
- Ну конечно, дядя Габиб! Я ведь, их много знаю!
- Откуда?
- И на барабане я им обещал, игнорировал он меня, подсовывая барабан.
- Ты, ещё и на барабане умеешь?
- Ну, да! – поражал он меня.
- Больше - ни на чём?
- Сегодня, на зурне пробовал. Здесь, в Доме Культуры.
- Да, вы – посмотрите, что он творит! – продолжал я его шутливо восхвалять. И, что?
- Понравилось, очень!
- А, что ты, ещё умеешь?
Он отпустил меня, словно, что-то колючее коснулось его.
- Вы мне не верите, Дядя Габиб?
- С чего ты взял?
- Я, подумал, что вам чего-то не нравится из того, что я сказал.
Смутившись, я молчал. Смотрел на него и не знал, что ему сказать. Потому и молчал. Сказать что он «молодец» - было бы слишком «жидко». Сказать что: - «иди!» - равносильно что - ни чего не сказать. Надо было, что-то большее. Нечто большее - что было бы честнее, по отношению к нему, по отношению к тому, что я, оказывается, мало знал о нём, мало знал его, самого. «Не видел» его раньше, не замечал. Не «жил» его проблемами, не «вникал» - в его трудности и не «уделял» ему своего времени. Его трудности – были его трудностями, его радости – не моими, его непонимания – оставались с ним, до определённых его моментов в жизни – без меня. Он, как изгой - жил один, в дали от нас, рос и учился на чужбине – один и не среди нас - не забывая о нас. Жил - любя нас, неся нас в сердце с своём, неся всё, что было связано с нами - язык, культуру, музыку, ритм. Ритм и предназначение своё - пред Всевышним, неся как бремя и слепоту его, познавая в жизнь в ощущениях своих, мыслях своих, в чувствах своих. Он жизни струну находил сам, познавал сам, изучал сам, понимал сам, учился им сам, приходя к пониманиям своим, правильным и добрым. – «Где - ребята заметят», где – «во дворе подскажут» колко прошлись слова в мозгу. Не он был слеп, я был слеп, который, вроде бы и не слеп, но – не видел. Не видел его, с его трудностями в жизни.
Я тепло обнял его.
- Прости, родной! Меня прости - за всё! Прости, даже за сомнения твои, что - дал тебе усомниться в том, что ты что-то не так сказал или сделал. Конечно, иди. Иди и «зажигай». «Зажги» там так, что бы всем понравилось. И то - правда, что надо делать добро! Надо - всегда... и … всем!» А детям - тем более и в первую очередь!
И он ушёл. Уходил - радостный, счастливый, уводимый отцом, за руку, со словами;
- Дядя Габиб! Не волнуйтесь! Они не пожалеют, что пригласили меня!
Я смотрел в след и думал о том, сколько ещё в своей начинающей жизни он принесёт людям добра, ведь он загорелся на добре и стал собой излучать добро.
Маленький, слепой и добрый, кажись, он теперь понимал - во имя чего он будет жить.
- Счастливого тебе пути, сынок! – слетело у меня с губ.
- «И сам – будь счастлив»! – пожелал ему кто-то, у меня, внутри.
Прошёл день, и в районной газете была напечатана горящая статья о человеке, который, будучи слепым, на одиннадцатом году своей жизни, выступил на концерте в детском саду «Ручеёк», посвящённый Добру и Гуманизму, где отличился своей гениальностью, принося детям Добро. Пожелаем ему, сегодня, благополучия и дальнейших побед, в его творении Добра, в самых разных его проявлениях.
- Будь счастлив и сам, сынок! – говорю ему я, вглядываясь в это фото.