Первый батальон

               
                ПЕРВЫЙ БАТАЛЬОН


                Вступление               

 Перешагнув через КПП, ты понимаешь, что возврата в прежнюю студенческую жизнь нет и не будет никогда.
     Можно ведь и жизнь прожить, оставаясь вечным студентом, Петей Трофимовым и пр. With the Beatles…, по ту сторону реальности.
          А по эту сторону – спускаешься со ступенек КПП  в сторону части и словно садишься на паром, который отходит углом против течения, все дальше  и дальше от привычного берега.

          - И зачем  мне этот студент нужен? – вместо приветствия спросил коренастый низенький капитан, проходя в открытую дверь отдела кадров 176 мотострелкового полка.
          За несколько минут до этого отечный майор, начальник отдела кадров, к которому я и прибыл в вельветовых джинсах “Wrangler” и синей рубахе с коротким рукавом, позвонил  при мне в 1-ый батальон  и сообщил командиру, что прибыло пополнение.
           - Есть распоряжение, т-щ капитан,  укомплектовать 3 взвод 3 роты каждого батальона «студентами».
         
Я уже понял, что речь идет обо мне и что нас таких трое. Но я еще не понял, что мне повезло больше всех, потому что меня взяли в первый, показательный  батальон.
          Капитан, даже не взглянув на меня, тут же заявил: «А мне его даром не надо, я просил кадрового офицера».  Началась короткая перебранка. При этом я чувствовал себя, как на римской распродаже самых никчемных и дешевых рабов.
         - Я и так отправил Вам, т-щ капитан, лучших кадетов из тех, что прислали, а у этого почти красный диплом, и  он университет закончил! – горячился майор.
       
  И каким-то отзвуком донеслось, словно из глубины столетий: «А на зубы, на зубы-то посмотри – все целые, ни одной дырки. Прикус? А что прикус – меньше жрать будет! А того высокого мускулистого галла одного не отдам, а парой, парой отдам,  еще и цену скину!»
         При слове «университет» мой господин, впрочем, обернулся и быстро посмотрел на меня своими сощуренными  черными блестящими глазками.
         - Мне надо оформить десять планшетов, умеешь тушью  писать?
         - Я раньше оформлял стенгазеты, - поспешил я ответить. Впрочем, несмотря на мой скорый ответ,  назвать его молодцеватым, как принято в армии,   было явно нельзя  (а еще в голове мелькнуло – вот университет закончил, а хорошо ли я пером-то пишу?)
           Впрочем, капитан уже смотрел мимо меня на штабиста: «Взвод  не дам!   Пусть пока в батальон идет, а с командиром полка  я сам буду разговаривать!»

           Первые три дня службы я, не отрываясь, с утра до вечера писал тушью какие-то однообразные тексты, на которые я  потом любовался последующие два года. У меня был военный билет, в котором была свежая запись о том, что я служу лейтенантом  в 176 м/с пехотном полку, но догадаться об этом окружающим было сложно, т.к. ходил я по-прежнему в джинсах и остроносых югославских ботинках на высоком каблуке. Форму мне пока не выдавали.
Видимо, капитан все еще пытался отвязаться от меня, но судя по всему безуспешно. Так я начал понимать значение приказа и военной  дисциплины.
            На четвертый день начальник штаба дал мне солдатика, с которым я и получил на складе целый тюк всякого офицерского обмундирования и пригоршню лейтенантских звездочек на погоны.

           Впрочем, может быть, армия началась раньше?
           На военных сборах после окончания университета, где я на экзамене по тактике получил «уверенную 3», как выразился майор Теплов, хотя я молчал как рыба?  Тогда  в течение всего времени подготовки для ответа, я неуверенно вертел билет в руках, размышляя, есть ли хоть какая-то вероятность получить «неуд.» …
Впрочем, я из вежливости сообщил номер билета и название вопросов. По поводу одного из них– характеристики взвода армии США, я  даже мог что-то припомнить: то ли из романа «Взвод», то ли из фильма, но не был вполне уверен, надо ли об этом сообщать. И пока я раздумывал, мне уже вывели  проходной балл.
           На экзамене по технической подготовке я блеснул и получил уже «4», хотя ответ был все в той же лаконичной манере.
           Наверное, уже тогда я понял все самое главное из армейской жизни и поэтому был  полностью готов  к службе.

           И все же главной  причиной, почему я, вообще, оказался в армии,  было то, что Генеральный секретарь КПСС  Андропов решил задать янки перцу, разорвав тяжелые путы женевских мирных соглашений. И этим перцем должны были стать мы – выпускники военной кафедры Уральского университета.
           Все лучшее время нашей  студенческой жизни мы ходили подстриженными так, будто все четыре года не вылезали из тифозных бараков, часами  играя напролет в «коробок».

Курс молодого бойца был уверенно закончен, и в определенный день и час звездный дождь пролился на наши плечи. Экзамены были блестяще сданы, несмотря на то, что из трехсот с лишним человек кадетов биглеров, что на самом деле  зубрили уставы, оказалось лишь двое. Общаться с ними было западло, их избегали даже офицеры, а, приводя их в пример остальным,  они долго прополаскивали рот матом.
Многие же вообще пытались забыть те отрывочные и потому кажущиеся совершенно бессмысленными знания из «науки побеждать», успешно занимаясь аутотренингом во время строевой подготовки и доводя себя до той полной прострации, когда во время команды: «Воздух!» курсант продолжал стоять, не дрогнув ни единым мускулом и наводя ужас на вероятного вражеского пилота своим полным презрением к смерти.

          Но ничто не могло помешать перелистнуть  следующую страницу нашей судьбы, тем более столь жалкое препятствие, как экзамены.  Она даже не соизволила взглянуть на пустые листки с  ответами для комиссии, заранее выведя  «хор.» и «удовл.» по технической, огневой и пр. подготовкам.
И тогда многие из нас дрогнули.
Время игры в «коробок» безвозвратно уходило… Августовские ночи робели перед осенними призраками, а нас ждали прокуренные комнаты офицерских общежитий.
    
               
                Это – я?

Как бы Вы отнеслись к тому, что для какой-то цели Вам поменяли нос, глаза, цвет лица и,  глядя в зеркало, Вы с трудом  себя узнаете?   
Выпускнику университета оказаться в армии было какой-то дичью.
Как научиться смотреть на себя со стороны, играя  роль пехотного офицера?
Как научиться  не потерять самого себя?

Впрочем?… лейтенант – это уже не игрушки, это чин. Что-то из разряда красных штанов и два раза ку.
Ты быстро это понимаешь и,  как-то невольно согласившись, становишься по другую сторону невидимой черты.
    


                Регулировщик  Михеев

  Дивизионные учения всегда отличались своей особой подготовкой,  и все, что отрабатывалось на батальонных и полковых учениях, с блеском демонстрировалось на  дивизионных. На этот раз все было точно так же.

   Подъем  по тревоге прозвучал, как и всегда, за час до обычного подъема. Мы собственно так и считали: если будет война, она, непременно, начнется в 5  часов утра.
   Поэтому заранее все было собрано, и уже через 10 минут весь батальон стоял на плацу, кроме  механиков и водителей БМП. Они убежали в автопарк заводить и разогревать машины.
  Ждали команды комбата. Наша 3 рота была одета, как заведено, в черные комбинезоны регулировщиков. Во время движения мы осуществляли контроль за прохождением  колонны с техникой, поэтому на головах у нас были белые каски с красными полосами, а в руках настоящие гаишные палочки. Своей формой мы  неуловимо напоминали  натовских солдат, перешедших на сторону Красной Армии,  за спинами у которых висели новенькие АК-74.

   Наконец, из казармы выбежал комбат. На ходу поправляя портупею, он бегло оглядел батальон. Хрипло матерясь, он быстро  принял доклад ротных о том, что все на месте и готовы выполнить его приказ.  По всему видно было, что настроение у него бодрое, и с утра его еще никто не вывел из себя.
  - Первая рота прямо, остальные на-право! В парк ша-гом марш!  Бе-е-е –гом!
   Быстро семеня своими коренастыми ножками, он догнал голову колонны и побежал впереди вместе с командиром 1-ой роты. Колонна, громыхая экипировкой и оружием,   потянулась в сторону КПП автопарка.
   - Не растягиваться! Бежать строем! Строем я говорю, ё…твою…Лейтенант Некрасов, соберите Ваших солдат!
   
    Перед КПП автопарка  батальон  остановился.
   - Вольно! … Команда «Вольно!» даётся для того, чтобы солдат оправился, проверил оружие и обмундирование и приготовился выполнить следующую команду. Так, солдат? - обратился комбат к невысокому ростом рядовому,  гранатометчику Джафарову.
   - Так, товарища комбата, так! – радостно заулыбался солдат.
   Но комбат уже не слушал, он  торопился в  парк, чтобы лично  руководить построением колонны БМП.
   
   Наконец,  покачиваясь в сизом облаке выхлопных газов,  полковая колонна бронетехники двинулась: кто-то  бодро выезжал из боксов сам, другие машины  выползали, изрыгая густой дым, чихая и дергаясь конвульсиями неисправного двигателя,  кого-то  тащили на сцепке. Словом, через 40 минут после объявления тревоги ворота КПП автопарка закрылись. Парк был пуст. Первый этап учений благополучно завершился.

   Впрочем, нас это все не касалось, потому что мы первыми выезжали из города на ГАЗ-66ых, чтобы заранее расставить посты регулировщиков на пути колонны.
 Ротный  выставлял  их сам, мне приходилось только запоминать место. В течение  несколько часов солдат должен был направлять на перекрёстке колонну в нужную сторону, дожидаясь  все отставшие, шальные и заплутавшие машины.  Потом его, одуревшего от мороза и голода,  нужно было забрать обратно на место сбора.
              ________________________________________
   
Но видно, что-то пошло не так, потому что в самом начале развертывания дивизии в бескрайних уральских лесах оборвалась связь с комдивом и всем его штабом. Представленные самим себе одни части некогда грозного гвардейского соединения упрямо продолжали движение вперед, другие предусмотрительно остановились, третьи в поисках соседей потерялись сами, становясь легкой добычей потенциального противника.

И единственный, кто знал истинную причину случившегося, был регулировщик  Михеев, который был поставлен ротным на развилку двух дорог, одна из которых уходила в бескрайний дремучий лес,  а по другой, ныряя то вверх, то вниз острым носом  к нему стремительно  приближалась БМП командира батальона, поднимая за собой клубы искрящейся снежной пыли.
- Видел машину командира дивизии?
Солдат на миг растерялся, но быстро взял себя в руки:
- Так точно, т-щ капитан!
- Куда он поехал?
- Направо, т-щ капитан!
Комбат ближе подскочил к регулировщику и со всей силой впился ему в глаза. Но Михеев на все недоверчивые расспросы отвечал прямо и четко.
Комбат приказал мне остаться и ждать, пока не поступит приказ  о сборе, а сам запрыгнул в свою машину и умчался с ротным дальше, чтобы найти  следы заплутавшего комдива.

Теперь пришел мой черед  посмотреть в глаза своему солдату. Что-то в них на миг дрогнуло, и он едва слышно пробормотал:
- Виноват, т-щ лейтенант! Не знаю, как вышло…Приперло, а на дороге неудобно…
Внутри у меня сразу похолодело. Я начал догадываться, что произошло: пока на дороге никого не было, солдат решил спуститься под мост перед развилкой, чтобы справить нужду (кто сейчас может представить ту невинную и застенчивую эпоху?!)… Тем временем, штабная машина комдива и промчалась по левой развилке.

- Влево, ушел?!
- Так точно, т-щ лейтенант! -  отвечал солдат, глядя куда-то вдаль поверх моей головы,  часто моргая своими соломенными ресницами. 

Спустя несколько часов я был свидетелем сцены, когда командир дивизии, вцепившись в пуговицу бушлата комбата, что-то яростно кричал ему в лицо.      
Вряд ли таким образом он выражал свою благодарность за спасение в непроходимых уральских чащобах и гибельных топях. Он стоял с багровым лицом, хрипя и размахивая свободной от пуговицы рукой,  перед бледным, вытянувшимся в струнку капитаном.
Наконец, он оторвал пуговицу, бросил её под ноги и, все еще ругаясь, удалился в штабную машину.

Комбат, увидев нас на краю поляны, стал медленно, как снежный барс, поворачиваться, словно для прыжка, как будто боясь спугнуть резким движением. Но назад пути  у нас уже не было: за спиной  стоял не вовремя подошедший ротный.
Впрочем, как раз это и спасло нас от сурового возмездия.
- Ко мне, т-щ старший лейтенант! Ты где, …!!!...регулировщиков  повыставлял?!

Вторая пуговица полетела под ноги. Не дожидаясь окончания воспитательной беседы и подведения  итогов первого этапа учений, мы с Михеевым тихонько ретировались.
Удивительно, но при перетекании гнева из одного сосуда в другой его объём быстро уменьшается.
Увидев меня через два часа в офицерской столовой, ротный только хмуро покосился и ничего не сказал.

Таким образом, временная потеря верхушки дивизионного командования и сорванное начало учений стоило всего-навсего двух офицерских пуговиц и трех внеочередных нарядов рядовому Михееву, которые я назначил ему за их потерю. 


                Язык

В уста младенца Господь, как правило,  вкладывает истину. В слова лейтенанта, два месяца назад получившего свои погоны: «Как стоишь, когда перед тобой целый лейтенант разговаривает!» - он вкладывает грозную и неумолимую силу своих архангелов.

    Многие просто не видят той замечательной определенности, которая сквозит в каждой армейской фразе, как отблеск высшей и несомненной истины. В армии путь к ней прост и незамысловат, как и вообще все, что касается армии.
Все проблемы здесь решаются как-то сами собой, но для этого нужно соблюдать небольшой ряд правил. К примеру,  совсем необязательно знать уставы, но ключевые фразы, подобные сказанной молодым лейтенантом, надо знать наизусть:
  -  Как стоишь, когда перед тобой целый младший сержант разговаривает! (или капитан, майор, генерал и т.д.)  При этом никто не чувствует себя обиженным, наоборот, человек обретает свое законное место в табеле о рангах и чувствует свою несомненную значимость, ведь всегда найдется кто-нибудь ниже его.
И как-то сразу исчезают горькие сомнения, комплексы и неуверенность в самом себе.

  - Стоять! Иди сюда!! Кому говорю – стоять!!!
           Исполняя подобные команды, солдат приучается не терять времени на осмысление сказанного. А сказанное, на самом деле, и не требует никакого понимания – делай с огоньком и будешь молодцом!
  - Вышел в поле – действуй по-боевому! - значит,  не щелкай клювом, а на учениях  представится стащить что-нибудь у соседей – в первую очередь хавку, тащи!
Тащи всё! И, главное, поделись со своими боевыми товарищами.
Так юнит учится радоваться  самому ничтожному приобретению, учится делиться с товарищами  и не огорчаться неизбежным потерям. Вот оно «муравьиное братство»  Л.Толстого или… законы стаи одичавших собак Сетон-Томпсона.

    - Ты капитан или как?!  - ранг может быть любой, но этот чисто риторический вопрос  требует обязательного ответа,  лучшим из которых  всегда  является: «Так точно!»
И опять-таки молодцевато! Грудь колесом, и ни тени  сомнения в глазах!
    -  Я ведь вам  не просто так! -  эта фраза не несет  никакой смысловой нагрузки   и не требует никакого ответа, кроме безусловного согласия: «Так точно!»
  Фраза:  « А вы, защитнички,  на кой хрен собрались тут?!»  – тем более.
Отсутствие смысла в этих выражениях, впрочем, полная иллюзия. Кто прошел армию,  тот понимает, что такие выражения создают общий фон, на котором  только и может  происходить действие.

  - Т-щ старшина, зачем  говоришь, чтобы ночью  подворотничок стирать? – спрашивает какой-нибудь  незадачливый житель далекой южной окраины.
    - Зачем, зачем?! Затем! -  отвечает старшина и некрепкий на русский язык солдат надолго задумывается
    - Эх, …твою мать! - только и находит он горький ответ… Достает кусочек плана из брюк и вскоре перестает замечать несуразность своей походной судьбы.
 «Зачем, зачем…», - бормочет он, вряд ли задумываясь над словами, наклонившись над раковиной. И вдруг, сам того не замечая, останавливается, поднимает голову и после небольшой паузы восклицает: «Зачем, зачем?...Затем! Твою мать!»

    Юнит сделал открытие.
И теперь, когда старшина снова захочет отправить его стирать подворотнички, он сможет ему бодро ответить, как положено.
    И  любой командир поймет, что перед ним настоящий боец, который не подведет его в трудную минуту,  не задаст на дивизионном смотре какой-нибудь нелепый вопрос или не сделает неловкое движение.

    Завершает этот ряд фраз, произнесенных обычно командиром любого ранга перед строем, как правило, полное драматизма восклицание: «А я-то какого .… перед вами торчу!»
Впрочем, это вовсе не чеховский вопрос о потере смысла жизни, а начало краткого, но энергичного монолога о том, как начать свою жизнь с чистого листа, радуя своих товарищей и командиров образцовым поведением.

И если уж искать литературные сравнения с армейским языком, то можно вспомнить Алису из Зазеркалья, которую надо было сбить с толку всякими абсурдными вопросами, прежде чем объяснить  язык и законы необычной страны, чтобы потом и она могла сама с легкостью все объяснить (так  Алиса, наконец, к своему облегчению поняла: чтобы приблизиться к Черной королеве,  надо идти в противоположном направлении).

               

                Лейтенант Кобец и страны НАТО

Время от времени лейтенант Кобец, зам.командира роты по политчасти, проводил согласно штатному расписанию занятия по политической подготовке для всего личного состава роты.
Темы его бесед не отличались разнообразием, точнее она была лишь одна, т. к. с чего бы политрук не начинал, он быстро скатывался на свою любимую и роковую для него тему: «Военно-политический блок НАТО».
После короткого, но энергичного вступления о том, что враждебный нам блок стран НАТО возник в 1949 году, Кобец неизменно вызывал к карте какого-нибудь дремлющего с полузакрытыми глазами бойца, чтобы показать на ней, с кем нам предстоит страшный бой до полной победы.

- Ну, так,  где находятся США? - допытывался политрук у 18-летнего рядового Курбанова, замечательного умельца приготовить плов в самом неприспособленном для этого месте и отца двоих детей.
Курбанов хмуро смотрел на карту и ничего не отвечал.
- Вот видите, т-щи солдаты, если мы не знаем, где находится наш противник, то как, спрашивается, мы его найдем и уничтожим? И не найдя никакого отклика у тихо дремлющего населения, он брал указку из рук угрюмо стоявшего у карты юного аксакала и тыкал в большое коричневое пятно в северном полушарии.
- Садись, Курбанов и учи!

          - Алабердыев!
- Я!
- Какие еще страны входят во враждебный нам блок НАТО?
- Куба! – с чьей-то легкой руки с готовностью отвечал рядовой Алабердыев.
- Почему Куба?!
- Не знаю, т-щ лейтенант! – широко улыбаясь, открыто признавался солдат.
- Вот как! – горячился политрук. – Один, значит, нас увел бы неизвестно куда как Иван Сусанин, а второй направил бы прямо на нашего политического союзника – на братский кубинский народ?! Так, Алабердыев?
- Так точно, т-щ лейтенант! – отвечал боец, с рождения привыкший соглашаться с тем, что говорит старший.

И тогда политрук разражался обычно длинной горестной речью человека, оказавшегося в мрачном царстве варварства и невежества, непробиваемого никаким лучом света, даже таким  мощным, как он сам.
Однако  на самом пике его страстной речи неизменно звучал один и тот же  досадный вопрос старшего сержанта Серебренникова, выпускника хабаровского института инженеров железнодорожного транспорта:
- Т-щ лейтенант, можно задать вопрос по теме?...

Предчувствуя, что будет дальше, солдаты начинали просыпаться и переглядываться.
- Швеция ведь нейтральная страна, тогда -  как она оказалась в НАТО?
- Почему оказалась? – соображал Кобец, - потому что …на нее оказали невероятное давление агрессивные силы!
- Т-щ лейтенант,  но ведь Швеция вроде бы сама проголосовала за вступление в НАТО, а давление, я читал, оказали на маленькую Швейцарию, потому что натовским генералам понадобились деньги из банков этой страны для покупки нового вооружения. Может, Вы имели в виду Швейцарию?

- Знаешь что, Серебренников, сначала мы должны разобраться с основными странами НАТО, а потом доберемся и до второстепенных! Мы тут с  Алабердыевым, вообще, собрались на Кубу наступать!
- Правильно, т-щ лейтенант, мы своих не бросаем! Куда скажите, туда и пойдем! - и тут же каким-то упадшим голосом протягивает, - …а вот   свежий номер «Красной звезды», в которой перечисляются все страны НАТО: так в ней  почему-то вроде бы и  нет  Швейцарии?
- Вроде бы, да кабы!... Ты сам, Серебреников, всех запутал! Такие маленькие страны, вообще, в НАТО не берут – какой с них толк! Одни горы… -  никакого оперативного простора!

- И Швеции, вроде, …тоже нет, - тянет Серебренников, - может,  она снова вышла из НАТО, почувствовав на себе всю его агрессивность?
- Это, т-щ старший сержант, говорит только о внутренней неуверенности наших потенциальных противников перед непобедимой Красной армией. Вот о чем это говорит! –  выхватывая газету  из рук сержанта, говорит  л-т Кобец:
- Так,  где твой список?  Не вижу!
- Т-щ лейтенант, так Вы же его наизусть знаете, Вам-то он зачем? – искренне удивляется сержант, -  Вы и  газету не ту взяли. Курбанов, куда ты дел  газету, что я тебе только что дал?!
- Зачем дал? – бычится рядовой.
- Газету со списком ты куда дел? Товарищ лейтенант спрашивает!
- Какой такой список? Зачем так говоришь?! – уже горячится Курбанов под радостный хохот солдат.

- Т-щ лейтенант, так мы с Вами никогда  с НАТО не разберемся, пусть Курбанов отдаст газету! – жалуется старший сержант политруку, но Кобец уже торопится поменять ставшей опасной для него тему занятия на более знакомую и  доступную для всех  – разбор последнего дежурства роты по столовой и автопарку, а страны НАТО до следующего занятия по-прежнему остаются  для нас terra incognita: загадочными, далекими,  и опасными  своей полной неопределенностью.



                Объяснительная.

- Т-щ лейтенант, Вас вызывают в штаб к зам.командира полка по политчасти майору Васильченко! – повесив трубку, сообщил  мне бодрым тоном дневальный.
- Зачем?
- Не сказали, т-щ лейтенант!
Впрочем, я уже догадывался, по какому поводу. Вчера в караулке на моих глазах вдребезги разбился портрет В.И.Ленина в стеклянной рамке. Кто-то из наряда с силой хлопнул соседней дверью, и от сотрясения фанерной стены портрет слетел с гвоздя.

- Мне доложили, что во время Вашего караула разбился портрет В.И.Ленина.
- Так точно!
- Объясните, т-щ лейтенант, как это могло произойти  и при каких обстоятельствах!
- Т-щ майор, кто-то из наряда сильно хлопнул дверью, и от сотрясения стены рамка упала и разбилась.
Замполит быстро подошел ко мне, протянул мне разбитую рамку и, впившись мне в глаза, сдавленным голосом  проговорил:
- Это не рамка, т-щ лейтенант. Это портрет Владимира Ильича Ленина!  Это Вы хорошо понимаете?!

Майор ждал от меня ответа. И в наступившем молчании как будто послышались  где-то далеко отзвуки яростного лая лагерных овчарок и истерические выклики на собраниях партийно-комсомольского актива.
Но как-то это все не особенно  меня устрашало – на дворе была горбачевская оттепель, ледяная глыба советского колосса таяла со всех сторон, словно айсберг, который занесло в южные широты, а в голосе майора, как бы он ни старался, уже не было  прежней карающей силы.
- Садитесь, пишите объяснительную!

                Объяснительная.
«Я, лейтенант Некрасов А.И., 25.04. в 18.00 заступил в наряд по несению караульной службы по охране дивизионных артскладов. Принял имущество, оборудование и средства связи в соответствии с описью, в т.ч. портрет В.И. Ленина в стеклянной рамке».
-Т-щ майор, - я обратился к Васильченко, - подробно описывать или нет?
- Подробно!
- Так точно!
«В 20.00 в караульное помещение прибыл командир дивизии генерал-майор Васюков Н.П., который приказал мне поднять караул в ружьё. Выстроив караул, я доложил комдиву о  готовности  к выполнению боевого задания».

           - Ты что охраняешь, лейтенант? – рявкнул комдив.
- Матчасть, имущество и артсклады 22 мотострелковой дивизии, т-щ генерал-майор!
- Так какого хрена у тебя из-под носа картошку сперли?
- Какую картошку, т-щ генерал-майор?
- Мою картошку, мою, в подвале, у тебя под задницей!

Комдив своим ключом открыл дверь в подвал караулки и устремился внутрь. Мы с разводящим  поспешили за ним.
В подвале аккуратными рядами стояли несколько десятков мешков с картошкой. Комдив несколько раз начинал их пересчитывать, но каждый раз от волнения сбивался.
- А ну, считайте!
Почему-то и у нас с сержантом цифры подозрительно не сходились. У него получался на один мешок больше. Наконец, он мне подмигнул, и цифры как-то сразу совпали.

- Пятьдесят два, - уверенно отрапортовал я.
Комдив тяжело посмотрел на меня, обвел маленькими прищуренными глазками свое богатство, и, поворачиваясь к выходу, процедил:
- Будешь так дальше охранять, лейтенант, на месяц на гауптвахту сошлю!
Это было бы неплохо. Офицерская гауптвахта считалась почти курортом. По крайней мере,  на ней можно было вволю отоспаться. Но приказа комдива было, к сожалению, мало.
Майор Мальцев, начальник штаба полка, обычно  в таких случаях просто отсылал провинившегося  офицера с глаз долой в очередной наряд: «Еще чего! Губу еще заслужить надо, - объяснял он очередному разочарованному счастливчику, - а у меня наряды закрывать некем!».

«Командир дивизии убедился в  высоком  боевом  духе личного состава и наличии матчасти и приказал нести службу в строгом соответствии с Уставом караульной службы».

- Булдаков, где этот чёртов мешок с картошкой?!
- Так, т-щ лейтенант, в каптерке уже давно! Мы же Вас, помните, два дня назад бражкой угощали?
- Из стратегических запасов командира дивизии?
- Так точно! Из них!
О ключе в подвал я даже спрашивать не стал. Скорее всего, ключ бывалым солдатам и не понадобился. Если уж во время дежурства по автопарку они ухитрялись снимать фары ночного видения с БМП из закрытых и опечатанных боксов у соседей и переставлять  их на свои машины, то разнюхать, что в подвале  находится картошка и стырить оттуда мешок во время караульной службы и вовсе ничего не стоило.

«В 2.30 после прихода смены караула от резкого удара дверью в соседнем помещении  произошло сотрясение стены комнаты начальника караула, в котором я в тот момент находился, в результате этого стеклянная рамка с портретом В.И.Ленина слетела с гвоздя и разбилась.
           27.04.1986 г                л-т Некрасов А.И.»


Виновника диверсии найти не удалось, потому что пока я убирал портрет с прохода, чтобы его вовсе не затоптали, вся смена погрузилась в богатырский сон.

Прочитав мою объяснительную, майор поднял на меня ничего не выражающие глаза и произнес:
- Я считаю, что Вы, т-щ лейтенант, не выполняете служебные обязанности на должном уровне. Кроме того, и самое главное – Ваше политическое сознание и  сознание Вашего личного состава требует самой тщательной проверки. Об этом я буду докладывать  командиру полка. На ближайшее политзанятие я приду лично. Подготовьте мне все конспекты за последний год.
Вручив мне разбитую рамку с портретом любимого вождя, он приказал мне восстановить её в течение двух дней и повесить на прежнее место.
- Вам все понятно, т-щ лейтенант?
Я ответил: «Так точно!» и покинул штаб полка.

К сожалению, моим добрым намерениям не было дано  сбыться: рамка с портретом безвозвратно затерялась в глубинах каптерки 3 роты, а мою тетрадь с конспектами по политзанятиям посеял во время полевых выездов наш политрук  и теперь категорически это отрицал.
 В ответ он мог предложить мне только свою  единственную сомнительную лекцию о странах НАТО, но в силу её очевидного троцкистского уклона (о чем Кобец, скорее всего, не догадывался), ею вряд ли можно было воспользоваться.

К тому же  до разбитой ли рамки  было дело, когда вся страна готовилась сняться с якоря и отплыть в неизвестном направлении от привычного берега? А  майор Васильченко и сам в последнее время все чаще   разглядывал портреты вождей в своем кабинете и чём-то  глубоко задумывался?
 


               

                VIVA, АTHENA!

Можно было только удивляться, как из этого сочетания бестолковщины, куража, идиотизма и смекалки,  могло возникнуть вполне определенное и грозное в своем единстве и судьбе воинство, которое готово было выполнить любые, даже самые непредсказуемые приказы.
При этом разноязычный народ вовсе не чувствовал себя стадом баранов, которых ведут на убой. Скорее он напоминал многоликую степную орду, чутко сторожащую свои необъятные просторы и готовую ринуться навстречу врагу по воле своего командира.
И тогда удивительно было видеть, как воля приказа,  словно космическим холодом, сковывала этот хаос и, казалось бы, непреодолимый бардак армейского бытия выстраивался в определенную систему, как выстраивается  вечнотекущая   вода в   кристаллы льда под воздействием мороза.

И разве было у богини войны Афины Паллады более надежное воинство, чем эти высыпавшие из казармы по тревоге полусонные и дрожащие от холода юниты в кое-как натянутых на себя бушлатах и в полной боевой амуниции?
Ведь им и в  голову  не приходило требовать утренний кофе, они давно забыли тепло домашней постели и думали  они совсем не о том, что не успели почистить зубы, а только о том, насколько ровно они намотали на ноги портянки, чтобы не сбить их до кровавых мозолей после очередного марш-броска на огневой рубеж.
  И что время до хавки хоть медленно, но все равно идет и когда-нибудь  все равно наступит, и тогда едва теплая баланда и жидкий чай с замершим куском хлеба покажутся им райским наслаждением.
И еще они смотрели на командира роты, который приказывал наряду взять паек для водителей – и это значило, что, по крайней мере,  часть пути они проедут на машинах, и тогда, может быть, не придется топать весь путь пешком, взвалив на себя пулемет соседа, который начнет валиться под его тяжестью где-то посередине дороги.

Но разве все это так важно богине войны?
Нет, ей важно, что спустя сутки, это воинство, отмотав  пёхом десятки километров, будет валиться с ног, но так и не свалится, что уже на подходе к месту расположения комбат предложит взводному, который ведет роту, подбросить людей на машинах, но такой же измотанный, как и его полуголодные солдаты, лейтенант, откажется, как ни в чем ни бывало, и солдаты его поймут и проводят комбата задиристой строевой песней и матерками.
И вот тогда уж  точно поймешь: чтобы там ни замышляли хитроумные натовские стратеги, они явно не учли тот фактор, что любимая богиня Эллады готова проявить свою благосклонность только к тем, кто  готов  подчиниться любому её капризу и вытерпеть ради этого любые испытания.
                VIVA, АTHENA!    
               


                Поехали!!!

Утром вся часть встречала прапорщика Сысоева как героя. Он шел к разводу как обычно, не торопясь, слегка втянув голову в плечи и поглядывая из стороны в сторону черными пуговками зрачков.
Даже усы, за которые, как говорят, вчера его оттаскал командир полка, ничуть не потеряли свой  вид и все так же прятали неизменную ухмылку.

Все началось с того, что прапорщика с двумя солдатами отправили по личному приказу комбата на местный мясокомбинат, который был расположен неподалеку от части, забрать спецзаказ для командира дивизии (ожидали московскую проверку).
Увиденное Сысоевым в отделе выдачи спецзаказов поразила прапорщика до самых пят, и он впал в некое экзальтированное состояние, из которого он не смог выйти,  даже  выпив дома бутылку водки.
В спецотделе Сысоев познакомился с приятной полненькой девушкой, которая и  выдала ему увесистый пакет. В сущности, девушка всего лишь сказала, что ее зовут Лиза, но этого оказалось достаточно, чтобы вселить в возбужденное сознание прапорщика несбыточные надежды на возможность прикоснуться к чарующему миру советского мясного дефицита.

В 19.00 он понял, что не в состоянии отложить это прикосновение ни на минуту. Он стал названивать соседу в дверь, чтобы «закатиться к Лизке» и разделить с ним праздник. Дверь открыла жена  и, заявив, что муж в наряде, посоветовала самому прапорщику вернуться в квартиру и проспаться.
Но разве эти слова могли остановить Колю? В этот момент у него в голове вспыхнула феерическая картина, как он подъезжает к Лизке на боевом коне и забирает её вместе с мясным ассортиментом прямо с высокого крыльца проходной.

Но где взять коня?! Для прапорщика Сысоева, техника 3 роты, все его кони мирно стояли в опечатанных боксах автопарка, ключи от которых хранились у дежурного. И тут он вспомнил, что одна БМП, возвращаясь с ночных стрельб,  не смогла дотянуть до ворот: что-то случилось  с топливным фильтром и Сысоев сам оставил механика ее отремонтировать.
 
- Коровин, вылезай! Сделал?
Заспанное лицо солдата показалось из люка:
- Так точно, т-щ прапорщик!
- Давай, я сам загоню машину в парк!
Механик попробовал возражать, но прапорщик отправил его открывать ворота, и рядовому Коровину пришлось только подчиниться. Но не прошел он и десяти шагов, как услышал за своей спиной рев двигателя и, обернувшись, увидел, как боевая машина, присев кормовой частью и задрав нос, с лязгом срывается с места и, резко набирая  скорость, несется в сторону городской улицы.
Не прошло и минуты, как дежурный по парку уже обрывал телефон, пытаясь сообщить в часть, что прапорщик Сысоев угнал боевую машину пехоты у рядового Коровина  в неизвестном направлении.

Впрочем, для Коли Сысоева направление было как раз понятным. Он четко держал курс на мясокомбинат, не особенно утруждая себя точным соблюдением правил дорожного движения, которые как-то сами по себе перестроились в силу изменившейся дорожной обстановки: пешеходы жались к стенам домов, машины, разлетаясь,  как воробьи, при приближении БМП, прятались среди деревьев на тротуарах.
Путь был свободен, и прапорщик с удовольствием поглядывал из стороны в сторону, явно чувствуя себя на высоте своего положения.

Совершенно случайно по пути ему встретилась его сестра с любимой племянницей Светой, которым он, как он впоследствии объяснял, предложил «просто прокатиться». Совершенно необъяснимым образом они согласились сесть в десантное отделение, и уже втроем полетели навстречу своей судьбе.
На этом, впрочем, необъяснимые вещи не закончились: чудесным образом они миновали  «по встречке» пост ГАИ, вызвав лишь недружелюбное ворчание постовых: «этим воякам все можно!»; чудесным образом обрел спасение глуховатый пенсионер, ремонтирующий на перекрестке старенький заупрямившийся «москвич»; чудесным образом остались целыми и невредимыми два трамвая и грузовая машина с арбузами, между которыми проскочила БМП…

Но чудеса всегда когда-нибудь заканчиваются.
Когда Коля подлетел к проходной мясокомбината и, выскочив из машины, спросил у вахтера в бюро пропусков, как ему найти Лизку из спецотдела, ему скучным голосом ответили, что лизок у них полным-полно, а вот спецотдела у них нет – товарищ ошибается. А для начала пусть предъявит свои документы, но документов у Сысоева не было, а  высокий железный турникет был явно ему не под силу.
Раздосадованный прапорщик вышел обратно на крыльцо и увидел картину, о которой он будет с удовольствием  рассказывать впоследствии своим неутомимым слушателям бессчетное количество раз: несколько машин ГАИ окружило БМП со всех сторон, за ними выглядывали напряженные лица гаишников, пухлененький капитан   с красным от натуги лицом силился что-то сказать в хрипящий мегафон, трое милиционеров вытаскивали из десантного отделения боевой машины дрожащую и икающую от испуга его сестру с племянницей, а вдоль забора мясокомбината начали быстро собираться любопытные граждане, привлеченные необыкновенным зрелищем.

Коля Сысоев был, конечно, сам покорен тем эффектом, который он произвел. И, наверное, поэтому он с чувством неприкрытой гордости, шагнув навстречу подлетевшему на уазике командиру полка, сообщил: «Прапорщик Сысоев, т-щ полковник!»


Через две недели Коля покинул ряды Вооруженных Сил через проходную 22 гвардейской мотострелковой дивизии.
Через три недели он уже шел на работу через проходную предприятия, к которому так стремилось его сердце.
Через два месяца Коля Сысоев сыграл свадьбу с Лизой.
А через полгода как-то после вечернего развода он закатился к нам в роту и с прежней своей неизменной ухмылкой, вытащив из  запазухи бутылку водки и палку сервелата, стал рассказывать нам о своей новой жизни шофера при спецотделе мясокомбината.

Жизнь Коли, видно, и вправду пошла в гору: в американском джинсовом прикиде и модных темных очках, он был человеком  из другого, уже слегка подзабытого нами мира:
- Жить можно! Лафа, а не жизнь! – снисходительно окинув нас взглядом, говорил нам  Коля. И похлопав по плечу нового техника роты, ошалевшего не к добру от его рассказов, Коля начал с нами прощаться:
- Надо Лизке один спецзаказ в горком отвезти. Всё, защитнички, пока!
Коля исчез так же стремительно, как и появился, не оставив в душе ничего кроме недоумения: неужели для того чтобы зажить красивой жизнью нужно всего лишь проехаться на БМП по улицам родного города? …
Ах, да..! Лизка! Да где ж такую встретить?!



                Месть

- И что? – горячился Абдулаев, обычно рассказывая эту историю многочисленным слушателям, - я  должен  был спокойно отпустить  этого потенциального расхитителя социалистической собственности?  Этого прохвоста? И не вывести его на чистую воду, чтобы все увидели его истинное лицо – его наглую  свиную рожу?     Да! Я  был должен это сделать!  И в следующий раз меня никто не остановит!
              _____________________________________________________

- Что у вас тут происходит, т-щ старший лейтенант? – удивленно вскинув глаза, требовал ответа у дежурного по полку старшего лейтенанта Абдулаева начальник штаба  майор Мальцев.
На ступеньках крыльца сидел прапорщик Пилипчук и безутешно рыдал:
           -  Як же так? Вчера тридцать восемь, а сегодня тридцать семь? Никак ни можно..ни, ни…У меня все  до одной  туточки!..

- Т-щ майор, - доложил Абдуллаев, - в ходе перекрестной проверки поголовья домашнего скота в подсобном хозяйстве 176 мотострелкового полка выявилось несоответствие штатной численности. Вместо заявленных тридцати восьми свиноматок мы с лейтенантом Некрасовым насчитали тридцать семь. Объяснительная по поводу убыли численного состава прапорщиком Пилипчуком не представлена…
- Какие еще свиноматки! Вы что тут -  с ума посходили?! Что, вообще, происходит?
- Т-щ майор, мною произведена внеплановая проверка  и…,- старший лейтенант Абдулаев  торопливо начал объяснять ситуацию, быстро переводя глаза с начальника штаба на прапорщика Пилипчука.

Майор Мальцев был  недалеко от истины.  Дело было, конечно, не в служебном рвении  дежурного по части, а в том, что живому, нетерпеливому и умирающему со скуки на своем дежурстве старлею нужен был любой повод, чтобы  не впасть в хандру и окончательно не разувериться в жизни.
Утром, после доклада командиру полка, который находился на учебном полигоне, Абдулаев возвращался на уазике обратно в  опустевшую часть, и по пути захватил меня.

Проезжая коротким путем через лес, мы наткнулись на идиллическую картину – на опушке уютно расположилась небольшая свиноферма, со всех сторон залитая теплыми солнечными лучами. Казалось, что ничто не может нарушить покой этой мирной пристани…
По-домашнему скрипнула входная дверь, из которой высунулось широкое веснушчатое лицо  начальника свинарника, прапорщика Пилипчука, и ласково нас вопросило:
- Що вы хлопцы? Що надо? То закрытая территория. Гуляйте, хлопцы, гуляйте…Вам туточки нечего ходить.  Гуляйте, гуляйте до части, а мне треба робить.
Еще раз быстро окинув нас  взглядом, Пилипчук, видимо, не нашел в нас ничего, что могло бы вызвать у него хоть какой-нибудь интерес и без лишних церемоний стал закрывать перед нами дверь.

Абдулаев  разом встрепенулся. Его южный темперамент никак не мог смириться с таким явным пренебрежением его достоинством:
-  Гуляйте, говоришь? Погоди… Небось трошки обождем! – и, соскочив на землю, представился:
- Дежурный по полку, старший лейтенант Абдулаев! Прошу предъявить для осмотра штатное поголовье домашнего скота!
- Що це таке…? – удивленно протянул Пилипчук, привыкший к визитам одного высшего начальства, для обслуживания которого и существовала ферма, - що такое я должен Вам предъявить? Нищо такое я никому не должен!
- Т-щ прапорщик, сегодня я получил личное указание командира полка о тщательной проверке полкового имущества.  В ходе ревизии вскрылись  серьезные недостачи. В случае обнаружения  пропажи имущества или несоответствия инвентарной описи, я обязан составить рапорт.

«Рапорт, указание,  инвентаризационная опись», - эти чужие и колючие слова  вмиг нарушили невинную тишину и гармонию лесной сказки. Немного поколебавшись,  прапорщик  со вздохом открыл нам дверь и пошел показывать свое  хозяйство.
Мы вошли в довольно большое помещение, частично разгороженное на две части деревянной перегородкой. С нашим появлением свиньи разом повернулись и, закинув вверх свои морды, уставились прожорливыми глазками  на прапорщика.  Вслед за этим началась такая толчея, что сосчитать поросят было совершенно невозможно

Абдулаев быстро посмотрел на меня и  спросил:
- Некрасов, ты свиноматок считать умеешь?
- Я, вообще, считать не умею. У меня с математикой всегда  проблема.
- Почему-то мне кажется, что  теперь эта  проблема будет не только у тебя одного, - процедил старлей и  вонзил взгляд в  спину Пилипчука.
Я понял, что уязвленная кавказская гордость требует крови и месть будет жестокой.

- Надо выгнать их из одной части помещения и потом загонять по одной обратно через проход!  Т-щ прапорщик, вперед!
Но как только Пилипчук вошел в загон, все свиньи разом двинулись ему навстречу с радостным хрюканьем и визгом, будто встречая старого друга,    создавая невообразимую давку.
Попытка проинспектировать  свиное поголовье  начала терпеть явную неудачу.

Абдулаев  нахмурился,  его треугольные брови стали ходить то вверх, то вниз, выражая  нарастающую  досаду:
- А как же ты, Пилипчук, их сам считаешь?
- Так я ж их вечером считаю после кормежки, когда они не такие дюже шустрые!
- И сколько их у тебя?
- Тридцать восемь, т-щ старший лейтенант!
- Тридцать восемь, говоришь?
- Так точно! Усе туточки!

- Некрасов, - повернулся Абдулаев ко мне, - ты видишь тут тридцать восемь? Я  совершенно не вижу! Ну,  нет тут тридцати восьми!  Тридцать семь  - максимум.
- Т-щ старший лейтенант,  як же тридцать семь?! - начал волноваться Пилипчук, -  А малолетку-то ты считал? Она у мамки под брюхом заховалась.
- Считал, - отрезал Абдулаев. –  И малолетку твою считал! И сколько свинина на рынке стоит,  тоже считал!  Я, т-щ прапорщик, хорошо умею считать! …Все, Некрасов, понятно! Поехали! Готовь, Пилипчук, рапорт – будем с тобой серьезно  разбираться! Расхищать народное добро никому не дадим!
И оставив прапорщика  наедине с его довольно повизгивающими свиньями, мы укатили в часть, а через час уже  и забыли об этой истории.

Но история не забыла о нас. Сомнения, которые мы зародили в сердце Пилипчука, привели его чувства в полное смятение. На первой же попутке он прибыл в часть:
-  Погоди с рапортом, т-щ старший лейтенант! Тридцать восемь як одна же!...  Т-щ старший лейтенант,… я же их усех как родных знаю, …я ж Вам присягаю, що их  тридцать восемь! – дрожащим голосом убеждал  неуступчивого дежурного по полку прапорщик.

Старлей уже не знал, как от него отвязаться и готов был согласиться с чем угодно, лишь бы от него отстали, но в этот момент позвонили из штаба дивизии  о том, что комдив  отправился с проверкой в расположение полка, и Абдулаев, держа трубку в  одной руке, стал махать прапорщику свободной рукой:
- Все, все, иди! Не знаю, ищи, куда дел!
Несчастный прапорщик поплелся к выходу. Но куда ж ему было идти? Весь его уютный и счастливый мир разом рухнул на его глазах. Ноги его ослабели, и он беспомощно опустился на ступеньки крыльца, все сильнее и сильнее предаваясь отчаянию. «Ревизия,… проверка,…недостача…», - что может быть страшнее этих слов для любого  материально ответственного лица?!

Именно в этом состоянии его и нашел начальник штаба. И если есть на свете  высшая справедливость, то в этот момент она воплотилась в майоре Мальцеве, который, наконец, разобрался в ситуации:
  - Вы что у меня тут ?! С ума все посходили? Абдулаев, опять  ты со своими  выкрутасами! Будешь у меня двое суток наряд сдавать! А ты что, Пилипчук, сироп развел? Марш к своим свиньям, и чтобы духу твоего поросячего не было видно!
Закончив свой правый суд, майор Мальцев решительно открыл дверь в штаб полка, а счастливый, с  мокрым от набегающих слез лицом прапорщик Пилипчук, ничего не замечая вокруг,  нетвердой походкой отправился в свой поросячий рай.

Навстречу ему попался командир дивизии, который,  внимательно посмотрев на  него,  пропустил его, ни слова не говоря.
Зато первыми  словами комдива, когда он вошел в штаб 176 полка были:
- Вы что тут все с ума посходили! Объявить немедленное построение полка! А вы, товарищ майор, - обратился генерал-майор к начальнику штаба, - тем временем  объясните, что тут у вас творится!

  Но этого уже ничего не видел и не слышал   Микола Пилипчук,  торопливо пробиравшийся  в темноте  через лес одному ему ведомой дорогой на свою ферму.



                Ничего не происходит!

Но разве об этом я хотел вспомнить и написать? Тогда о чем же?
Наверное, о том времени, когда его было столько, что оно казалось бесконечным, как весеннее половодье…
Лежа на койке в офицерском общежитии, я мысленно зачеркивал клеточки календаря, который висел на боковой стенке шкафа передо мной.
Впрочем, зачеркивал я лишь дни в календаре, а время оставалось по-прежнему нетронутым монолитом.

Конечно, жизнь была наполнена разными событиями, но на время они не оказывали ни малейшего влияния. И сколько бы я ни смотрел на часы, и сколько бы зима и лето не меняли друг друга, время как назло так и не выстраивалось в прямую линию. Прошлое и будущее были всегда где-то рядом, в пределах вытянутой руки. И, казалось, они так никогда и не разбегутся  за горные хребты десятилетий.

Уже после армии мне долго снился один и тот же сон: вместо дембиля меня отправляют снова по тревоге на полковые учения, а потом говорят: ты же пропустил свой срок, значит, надо снова служить два года. Мы тебе  старшего лейтенанта дадим, а там, подумай… может, и останешься?… И так круг за кругом, снова и снова…
Может быть,  в этом сне и отразилось тогдашнее мое ощущение времени, которое кружилось в своем пределе, -  не способное выйти за него и не способное понять  само себя – свою бесконечную преходящесть.



                Парад

На центральной улице города, между главпочтамтом и рыбным магазином «Океан», стояли наши БМП в колонну по два с включенными двигателями. Сизый сладковатый дым клубами вырывался из выхлопных решеток и поднимался к низкому, едва видимому утреннему ноябрьскому солнцу. Быстро остывая, он опускался вниз на мостовую, цепляясь за гусеницы, трамвайные столбы и ноги прохожих.
Начинался парад в честь празднования Октябрьской революции, и мы должны были показать, как мы готовы её защищать.

С площади, по которой  надо было проехать на боевых машинах, раздавался гул приветственных речей. А мы стояли небольшими кучками около своих машин в новеньких танковых комбинезонах, курили одну сигарету за другой, безуспешно стараясь согреться и унять никак не утихающую внутреннюю дрожь.
Нам оставалось только ждать команды, а  дальше полагаться только на свою судьбу.
Эта судьба, приняв образ высокого сутулого подполковника КГБ, незаметно появляющегося то у одной группы офицеров, то у другой, взяла с нас вчера после праздничного собрания в клубе подписку о том, что мы извещены о последствиях поломки закрепленных за нами машин во время прохождения колонн по площади и срыва военного парада: эти последствия означали пять лет лагерей.

И теперь этот особист, возникая,  будто из-под земли, то здесь, то там, как бы между делом сочувственно спрашивал каждого:
- Ну, что? Вчера после собрания, наверное, пропустили по одной? Парни-то молодые, крепкие! А? …Или не по одной? …Голова-то побаливает или ничего?... Ну-ну, говорите, как есть…я ведь понимаю…сам такой был!
- Никак нет, т-щ подполковник. Вообще не употребляем!
- Ну, ну.. Не поверю. Что вы мне уши заливаете?! Вино пили или покрепче? – и, словно охотничья собака, слегка приподняв нос и делая короткие быстрые вдохи, особист пытался учуять запах спиртного в морозном ноябрьском воздухе, состоявшим наполовину из выхлопных газов и густого табачного дыма.

- По машинам!! … Мы враз взлетели на броню.
Механик-водитель обернулся и, глянув  на меня своими покрасневшими от постоянного недосыпания глазами, крикнул: «Закрываю люк, товарищ лейтенант, связь по шлемофону!»
Я стоял, как положено, на командирском сидении, наполовину высунувшись из отверстия люка и держась одной рукой за его ручку.
Очки пришлось быстро сунуть в карман: меня предупредили, что нас будет снимать  телевидение.
Машинам как будто передалось наше внутреннее волнение: короткие судороги одна за другой перекатывались  от носа до кормы, прерывая ровный  гул прогретых двигателей.
Все глаза были устремлены на одну точку: БМП комбата, стоявшую в начале колонны.
Наконец, она дернулась и, медленно набирая скорость, устремилась вперед. Вся колонна одновременно пришла в движение.

Равняя свою машину по той, что двигалась впереди, и по той, что была слева от меня, так, как нас учили на бесчисленных ночных тренировках, мы все быстрее приближались к площади.
Перед въездом на неё колонна снова остановилась: видимо, речи на трибуне еще не закончились, хотя мы и слова  не смогли  бы разобрать в плотно натянутых на голову шлемофонах

- Некрасов, мы с Баташевым в «Ручеёк» после этого представления завалим. Ты с нами? – раздался сквозь свист радиопомех голос Абдулаева.
- Молчать в эфире!
- Т-щ капитан, можно только один неотложный личный вопрос и все?
- Молчать! Я тебя, Абдулаев, уволю в двадцать четыре часа!
- Вы опережаете мои желания, товарищ капитан! Значит, завтра в наряд я не иду?
-…!!!

Я решил тактично не  вмешиваться в этот диалог, понимая, что меня он уже не касается. И как раз вовремя!
Неожиданно колонна резко дернулась и сразу устремилась вперед.
Передняя машина стала удаляться от меня, а моя… стала как вкопанная! 
Что случилось?! Коровин опять уснул?!
Двигатель все также протяжно гудел, не увеличивая обороты. 
- Коровин!!! – я заорал во весь голос, -  Коровин, вперед!!!...
Люк водителя был закрыт изнутри, стучать было бесполезно: мой крик  по лингафону до его наушников не доходил, возможно, он не переключился на внутреннюю связь.
Я сполз вниз и попытался ударить его в плечо носком сапогом, больно ударив колено о выступ переборки…

Конечно, этот сукин сын уснул:   мы последние сутки спали по 3-4 часа и  Коровин, сидя в душной теплой кабине на какую-то секунду потерял контроль. От удара он мгновенно пришел в себя.
Машина взревела, и мы помчались догонять передний ряд.
БМП комбата уже въезжала на площадь, когда мы догнали колонну и  встали на свое место.

Ровной колонной по двое, вытянувшись в струнку и держа дистанцию, машины  плавно катили по брусчатке.
 Офицеры, взявшись одной рукой за  люк, другой отдавали честь, повернувшись лицом в сторону трибуны.
Поворот головы, положение руки, отдающей честь, разворот плеч – только это и было у нас в голове. И ещё: краем глаза – на нос своей машины, корму передней и на красный гвардейский значок на башне машины, идущей слева.
Наверное, поэтому никто из нас после парада так и не смог сказать, кого он видел на трибуне. Конечно, кроме Абдулаева:
- Я ехал и смотрел на первого секретаря, а он увидел  меня и сказал второму секретарю: «Посмотри, дорогой, какой молодец едет, да?!» Баташев! Как же ты этого не видел?! Все видели!

В автопарке офицеры, не дожидаясь,  когда водители поставят БМП в боксы, гурьбой пошли в казарму переодеваться на праздничный обед в клубе.
Абдулаев, приобняв низенького коренастого комбата за плечи, что-то горячо ему говорил. Комбат вдруг остановился и ответил ему. Все расхохотались.
Я на ходу обернулся и увидел, как Коровин вылезает из своего люка. Он  виновато глянул на меня, но, увидев мое лицо, ответил мне своей широкой до самых ушей улыбкой.

 И эта улыбка, и гомон возбужденных голосов молодых лейтенантов, окруживших своего комбата, и блестящие машины, ровными рядами накатывающиеся волна за волной на площадь, и мои близорукие глаза, в которых расплывалось серое пятно огромной трибуны, утыканной красными флагами, и тепло  выхлопной решетки, на которой мы стояли, согреваясь в перерывах между долгими ночными тренировками – все смешалось в одну картину.

Наверное, её можно назвать «парад» или как-то иначе. Но, как в каждой картине, существующей в действительности или только в наших воспоминаниях, это название всегда будет условным; оно будет, возможно, лишь  тем узелочком, за который надо потянуть, чтобы поднять занавес со сцены,  на которой наши чувства, образы и воспоминания будут играть свою пьесу без названия в бесконечном количестве вариаций.
         


                Я не помню.

Я не помню, какими в армии были вечерние закаты или ночные звезды. В военном распорядке они начисто отсутствовали.
Зато я помню потемневший, прибитый сапогами снег по дороге на полигон, сладковатый вяжущий запах солярки в морозном воздухе, который кружил неокрепшие со сна головы, и ту странную предутреннюю тишину, в которой, будто в тумане, в сизом дыму выхлопных газов  тонули контуры машин, неподвижно сидящие в открытых люках  фигуры солдат в черных наглухо застегнутых комбинезонах, и сами звуки, словно закутанные в слои ваты и потерявшие свою обычную резкость.

Я не помню других цветов, кроме белого, черного и бледных оттенков желтого или зелёного. Видимо, поэтому все мои воспоминания возвращаются ко мне в виде обрывков черно-белых документальных лент. И это унылое разнообразие мог разом, одним взмахом кисти опрокинуть только один цвет – цвет крови:  крови, залившей лицо майора, изрезанное осколками ветрового стекла ГАЗ-66, следовавшего за нашей машиной, когда  мой водитель-туркмен перепутал педали; цвет гвардейского значка на башнях БМП – по ним мы до рези в глазах выравнивали в струнку машины во время парадов в честь Октябрьской революции и  огненно-рыжий цвет трассирующих пуль, которые, словно жала, тыкались в податливую и близкую темноту во время ночных стрельб.

Но я не помню, чтобы это однообразие красок и цветов сложилось в унылую общую картину скуки и механического повторения одних и тех же действий. Наверное, два года слишком недолгий срок, но скучать было, точно, некогда. Утренние построения, зарядки, строевые занятия сменялись огневой и тактической подготовкой, выполнением очередных «вводных»  или  ошеломительных приказов. Бесконечная дневная суета заканчивалась обычно продолжительным пением гимна Советского Союза, любимого гимна нашего комдива.
Мы исполняли его на бис, как правило, несколько раз, после чего уставшие от дневных забот и тревог отправлялись в казармы, для того чтобы достойно подготовиться к завтрашнему смотру, переписать друг у друга конспекты, решить тысячи бытовых проблем и, наконец, провалиться в глубокий и заслуженный короткий сон.