Много рек на земле-матушке, а диковиней Смородины не сыскать.
У реки Смородины берега огненны, стремнина пламенна, чрез реку ту брода нет. Лишь Калинов мост перекинулся от ракитова куста в Яви радостной до Скорбень-камня в Нави мглистой. Нет крепче того моста, нет и призрачней. Глазу редкому он откроется, сердцу избранному покажется.
В реке Смородине рыба не поигрывает, над рекой Смородиной птица не пролётывает. Лишь одна лодочка дымно-алая в волнах огненных держит путь. По зорьке утренней к Солнцу красному, по вечерней зорюшке до него же вспять. Правит лодкою дева дивная Огневейка. Кто увидит её, тот навек погиб – не хозяин себе он более, девы огненной полонянин.
А у девы той сердца нет. Её сердце в ларце кованном, в чертогах Чернобога упрятано. Оттого Огневейка не ведает ни стыда, ни любви, ни жалости…
Это присказка, сказка ж вот она.
***
В стародавние времена жил на белом свете гусляр Малин. Был он молод, пригож, и в ремесле своём весьма искусен. Весёлую песню заиграет – изба в пляс пустится, грустную – и рябина на дворе опечалится, не только честной люд. Отца своего он не знал и матери не помнил. Всему что умел, научился от деда, но и дед рано ушёл в Навьи низины, оставив внуку в наследство лишь гусли сладкоголосые, да оберёг от глаза недоброго. Вот и бродил Малин с этим богатством по свету от жилья к жилью, от порога к порогу. Всюду встречали его с радостью, но нигде подолгу гусляр не задерживался – честь знал.
Как-то в начале лета на Русальей неделе случилось ему забрести в незнакомое селение. Встретили его там радушно, да и кто гусляру в праздник не рад? Медами хмельными напоили, яствами сытными от души попотчевали, упросили остаться до Купалы. Малин согласился. Приветил его знахарь - дед Всевед. У всех избы народа полны, а у Всеведа места много – на всю избу он да сирота-приёмыш Ярик, шести годков. Как увидел Ярик Малина, так и пристал к нему, точно приклеился. Куда бы тот ни пошёл Ярик следом.
Праздничное время быстро летит, настала и ночь на Купалу. Собралась молодёжь на широкой поляне, веселится, колёса огненные катает, через костры прыгает. Один только пастушок, парень из себя видный, сидит под берёзой, пригорюнившись. Малин и спросил у Ярика, что за беда у парня приключилась.
- Сам виноват, - отвечает Ярик, - говорили ему не ходить к реке Смородине ни на утренней заре, ни на вечерней. Не послушался. Больно ему хотелось на Огневейку посмотреть. Посмотрел видать, да влюбился. Только смертный деве огненной неровня.
- А разве реку Смородину увидеть можно? Она ж только в сказах есть.
- Ну, у кого в сказах, а у нас за ельником, - отвечает Ярик.
Любопытно стало Малину. Много он сказов знал и о Смородине и об Огневейке, а ни той, ни другой прежде не видывал, и увидеть не надеялся. Пастушок же вызвал в нём большое сочувствие. Захотелось Малину утешить парня, развеселись, да первый раз в жизни не получилось. А перед утренней зорькой ни слова никому не сказав, подался пастушок к ельнику. Малин за ним. Пройдя через лесок, вышли к Смородине.
Дивится гусляр - в реке вместо воды огонь течёт. С первыми солнечными лучами показалась посреди стремнины лодка. Стоит в лодке дева красы несказанной: станом тонкая, золотые волосы по ветру вьются, в руках весло лёгкое. Она веслом от волн огненных отталкивается, улыбается ласково. Моргнуть не успел – лодка мимо пронеслась, а чудное видение перед глазами осталось, белый свет застит.
Постоял пастушок на берегу, покручинился и поплёлся назад. Малин за ним. Вернулись в селение. Дед Всевед только глянул на гусляра, сразу всё понял. Спросил сурово:
- Тоже вздыхать будешь, да на каждой зарьке за ельник бегать?
- Нет, - отвечает Малин. – Это не по мне. Коли верно, что река Смородина есть, так верно и всё прочее, о чём в сказах поётся. Чем кручиниться без толку, я бы лучше к Чернобогу сходил, сердце Огневейкино выручил. Ты, поди, знаешь к нему дорогу, укажи, сделай милость.
- Ишь, что удумал, - отвечает дед. – К Чернобогу то дорога есть, да обратной нет. Много молодцев по Калинову мосту на другой берег отправилось, да ни один ещё не вернулся.
- Так они ж подвигов ратных искали, а я с миром пойду.
- И не проси, я тебе погибели не желаю, - осердился дед. Наотрез отказался о тайном пути даже речь вести.
А всё-таки к вечеру уговорил Малин знахаря. Рассказал ему Всевед как открыть вход на Калинов мост.
Уже смеркалось, когда вернулся Малин к реке Смородине, и пошёл вдоль пустынного каменистого берега на закатный отсвет. Вскоре набрёл на ракитов куст. Всё живое от Смородины уклоняется, а ветви ракитовы над рекой низко повисли, в пламени полощутся, словно в воде и никого урона им нет.
Понял гусляр – нашёл куст заветный. Перевил ветви алой лентой, сказал слова потаённые.
Едва голос умолк, поднялось над рекой марево, возник в нём мост без перил. От ракитова куста до чёрного валуна на другом берегу перекинулся. Ни минуты не мешкая перебежал Малин по мосту, и едва ступил на берег у Скорбень-камня, показались перед ним чертоги Чернобоговы. Вроде бы рядом палаты гранитные высятся, а до них ещё добраться надо, через широкий двор каменными плитами замощённый перейти. На дворе высятся идолища мрачные, конскими черепами увенчанные. А меж идолищ нити тонкие, колокольцами увешанные мерцают, и по обе стороны от ворот остовы, не то собачьи, не то волчьи покоятся.
Тут и самого смелого оторопь бы взяла, только гусляр не убоялся, ступил на плиты узорчатые. Тотчас позади него поднялись с земли остовы, стряхнули с себя прах, обернулись громадными псами с глазами огненными, и двинулись вслед за Малином.
Идёт он через двор неспешно, по сторонам поглядывает, старается нитей паутинных не задеть. Псы следом. Так и добрались до крыльца. Ни одной нити гусляр не задел, ни один колокольчик не вздрогнул, не зазвенел. Идёт Малин смело вперёд по чертогам – дивится. Вдоль стен огни в высоких чашах на треножниках горят, а кругом пусто – ни одной живой души.
Наконец, видит - на высоком троне из человечьих костей сидит Чернобог в одеждах траурных. В темном венце камни драгоценные поблёскивают.
- Ловок ты, гость нежданный, незваный, - говорит Чернобог,– и глаз у тебя остёр. Кабы также стражи мои были зорки, я бы горя не знал. С чем пожаловал?
Поклонился Малин, отвечает:
- Мир тебе, навий владыка. Не с мечом я пришёл, с великою просьбой.
- Усмехнулся Чернобог:
- Что-то новенькое. Или богатыри в Яви перевелись, или в мечах недостаток обнаружился? С какой печали добры молодцы оробели? Прежде на бой вызывали, а нынче на поклон идут.
Сделал Малин вид, будто не заметил насмешки.
- Не перевелись богатыри в Яви, и кузнецов искусных не убавилось, стало быть и в мечах недостатка нет. Только не все добры молодцы, от большого ума, ищут, где буйну голову поскорей сложить. Есть и такие, кому мирные радости дороже браной славы.
- А ты, стало быть, из таких? И какую ж радость в царстве скорби найти жаждешь?
- Известно мне, владыка, - отвечает Малин, - что хранишь ты в кладовых своих тёмных, сердце девы Огневейки. Оттого мается она в одиночестве, сама счастья не ведает, и других понапрасну губит. Прошу тебя, сделай доброе дело, верни ей сердце.
Рассмеялся навий владыка:
- Чудной ты человек, гусляр, да и не знаешь, чего просишь. Я добрых и бескорыстных дел не творю, на то Даждьбог есть. Вижу, пленила тебя Огневейка. Только с чего ты взял, что коли я ей сердце верну, она в твою сторону оборотится? Награда не всегда находит достойного. Да и не ты первый её узрел.
- Верни ей сердце, владыка, а уж в чью сторону она оборотится, после посмотрим. Чего наперёд загадывать? – отвечает Малин.
- А говорил тебе дед Всевед, что у тьмы света не ищут, через зло к добру не приходят?
- Говорил, только я верю в свою долю счастливую.
- Ну, тогда на себя пеняй, если на деле не так выйдет, как мечталось. Верну я сердце Огневейке, но с уговором – если она тебе кого другого предпочтёт, заберу себе твоё зрение. Уж больно мне приглянулось.
Сжалось на миг сердце у Малина, словно рука ледяная его коснулась, а про себя подумал: «Пусть так, коль по-другому договориться нельзя. Голоса было б жальче, да и вряд ли такая беда случится. Все красавицы на меня заглядываются, так неужто с Огневейкой по-другому будет?»
- По рукам? – спрашивает Чернобог, а сам смотрит испытующе, словно ждёт, что откажется гусляр, отступится, и чем дольше медлит гость с ответом, тем сильнее торжество во взгляде хозяина Нави разгорается.
- По рукам, - отвечает Малин.
- Ну-ну, - усмехается Чернобог, - поспешай мил дружок на другой бережок, а то уж заря близко. Да гляди, счастье не проворонь. Обратной мены не жди, не будет.
- Благодарствую, Навий владыка.
- После благодарить станешь, как в другой раз свидимся.
На том и разошлись. Перебежал Малин через Калинов мост, глядь, а у ракитова куста пастушок стоит, глядит на реку, ждёт когда лодочка покажется. Поднялось солнышко повыше, показалась в стремнине лодка дымно-алая, правит ей дева красы несказанной, веслом длинным легко волны огненные разводит. Заиграл тут Малин на гуслях, запел лучшую из своих песен. Обернулась дева, песню заслышав, и к берегу лодку направила. Ступив на землю к пастушку подошла:
- Сколько ждал ты меня верно, встречал и на утренней заре и на вечерней, - говорит ему, - а я как слепая была. Сегодня, точно озаренье сошло, вижу лучше тебя никого нет.
Едва произнесла дева эти слова, померк свет в глазах Малина, стал он незрячим.
Пастушок с Огневейкой того не заметили. Увлечённые друг другом взялись за руки, и побрели друг на друга глядючи, куда ноги понесли. Остался Малин один.
Слышит, впереди пламя гудит, позади птицы поют. Повернулся он и пошёл, руки вперёд выставив, на птичьи голоса. Добрёл до леска, сел под елью.
Нежданно-негаданно свалилось на него горе великое, вброд не перейти, не заесть, не запить. Вспомнил он Всеведовы слова, Чернобогом повторённые - у тьмы света не ищут, через зло к добру не приходят, - да ничего уж исправить нельзя.
В великой печали взял он гусли любимые и запел самую грустную из своих песен. А когда отзвенели струны, услышал шум крыл и голос дивной красоты:
- Не теряй надежды, Малин. Через мастерство твоё любим будешь, и желанен всюду. Сердечным взором прозревать станешь яснее, чем иные глазами видят, и мудрость великая тебе откроется. Поводырём твоим станет Ярик, и коли не утратишь тепла сердечного и нрава лёгкого, обретёшь больше, чем потерял.
Умолк голос надежду подавший, захлопали крылья, унося птицу диковинную.
Коли верно, что река Смородина есть, так верно и всё прочее, о чём в сказах поётся, - подумал Малин, - а раз так, сбудутся слова Гамаюн, птицы вещей.