Недалеко от нас у ближнего села на высоком бугре под солнцем зрела земляника. И так её было много, что снизу, когда пригнёшься к склону, он казался красным. Дикая ягода была крупной, душистой, намного вкуснее и душистее огородной клубники. Собирать её, конечно, собирали, но то ли бугор был далековато, то ли ягоды было много, только на бугре толпы сборщиков никогда не бывало. Так помахают руками друг другу соседи-знакомые и всё.
Пока ползешь с бидоном снизу вверх, вроде бы выбираешь самую спелую, такую, чтобы ягодка к ягодке. Только в бидончик она сразу как-то не попадала, растворялась во рту. Сперва елась всякая – и с беленьким бочком, и вялая, и перезревшая, упавшая в траву от неловкого движения. Потом отбор шел тщательней. С розоватым боком уже казалась кисленькой, незрелой, подвявшая презрительно игнорировалась, а в траву лез лишь за той, которую из-за спелости и дурманящего земляничного духа пронести мимо рта было просто грех.
И так продолжалось, пока собственная утроба не будет набита аж до самого горла. Ну наконец-то насытился! Спустившись вниз можно было приступить ко второму восхождению. Теперь уже перепачканные давленой зрелой ягодой руки споро и почти автоматически сдергивали её с цветоножки и набрав несколько в ладошку, отправляли партию уже в бидончик.
Собирать ягоду почти не нагибаясь было легко и приятно. Иногда проснувшаяся жадность требовала своего и наиболее спелая горстка из ладошки целиком перекочёвывала в широко раскрытый рот, отчего он оказывался ужасно перепачканным. Вытирать его не было никакого резона потому, что через непродолжительное время приступ жадности повторялся, невзирая на протесты желудка.
Второе восхождение завершалось заполнением трехлитрового бидончика почти на треть, что отражало то, сколько было съедено на предыдущем восхождении. К третьему глаза на неё уже не смотрели, а аромат всё ещё манил и не было сил не запихнуть в рот хотя бы одну-другую самую зрелую и самую мягкую ягодку. Всё равно в бидоне помнутся. Ну не пропадать же такой красоте и вкусности! Брюхо стонало. Ой, не могу больше. Как же тяжела эта работа!
На четвертом восхождении психика уже начинала давать сбои. Рот инстинктивно открывался на спелую красавицу, а весь организм отзывался протестной икотой. Дышать было тяжело не потому, что полз в горку, а потому, что пузо уже казалось, волочится по ней. Господи, вот сейчас, только доберу бидон до верха и скорее домой! Не могу больше есть её! Глаза бы на неё не глядели!
Наконец-то класть ягоду некуда, можно спуститься вниз и отдохнуть.
Распластавшись в наклонном земляничном мареве так приятно смотреть, как плывут облака в голубом небе, слушать, как щебечут птицы, шуршат и жужжат всякие насекомые. Как полный жизни мир бушует красками, звуками, событиями. Тут разыгрываются драмы и любовные сцены, строятся и разрушаются кланы, общества, семьи, кипит борьба и идет непрерывная охота. Это жизнь…
Пригревающее солнышко размаривало и глаза сами собой закрывались в сонной истоме. Ж-ж-ж-ж-ж! Ух ты! Кыш, кыш, кыш! Фу, разбудил. Огромный тяжеловесный шмель искал себе посадочную площадку почти на губе. Всё, пора домой, бидон полон. Вот только, наверное, ещё разок проползу снизу вверх…