На планете Земля постоянно где-то идет война. Югославия, Афганистан, Ирак… О войне можно написать словом. Но только фотографии не могут лгать, если, конечно, не обработаны в фотошопе. Невозможно сфотографировать то, чего на самом деле никогда не было.
Юрий Козырев – один из лучших военных фотокорреспондентов мира. Провел почти семь лет в Ираке, снимая для американского журнала «Time» изнанку иракской войны. А до этого был Таджикистан, Узбекистан, Чечня, Афганистан. За семь прошедших лет в Ираке погибли 180 журналистов. Они не брали в руки оружия, но заплатили своими жизнями за то, что делали свою работу. Война – это созданный людьми ад. И Козырев честно его фотографирует. Он каким-то чудом до сих пор цел, хотя ценой многих фотографий могла бы стать его жизнь. Зачем он это делает и что остается за кадром – выяснял Александр Гронский.
Первые слова, которые произнес Юрий Козырев, когда мы пожали друг другу руки, были:
- К сожалению, сейчас фотожурналистика переживает серьезный кризис.
- Глядя на твои работы, этого не скажешь…
- Да, нет… мы очень зависимые люди. Нам нужно постоянно куда-то мчаться. А для того чтобы двигаться, нужны деньги… Я сейчас был в жюри World press photo – это просто труба! Ты видишь, насколько за год уровень упал. Люди застряли дома! А те, кто готов двигаться, не могут этого делать просто физически, потому что у них нет денег. Очень грустно, когда человек выигрывает главный приз, его поздравляют, а он вдруг говорит: «Да насрать, мне бы семью как-нибудь прокормить».
- Когда ты понял, что это твое дело?
- Что именно?
- Что ты призван снимать войну?
- Наверное, в марте 92 года, когда мы с Валерой Нистратовым поехали в Афганистан. До этого мы уже снимали войну в Таджикистане, затем перешли границу и в Афганистане влипли... Нас взяли моджахеды, Валера потерял аппаратуру.
- У вас были сопровождающие?
- Нет.
- А как вы общались? На каком языке?
- Нам помогли беженцы таджики… Есть такое хорошее слово challenge – испытание, вызов, которое посылает тебе судьба. Мы шли в сторону Кундуза. И, конечно, глупостью с нашей стороны было сесть в городской автобус. В нем ехали моджахеды с оружием и вдруг мы – два шурави с фотоаппаратурой. Автобус остановился, мы вышли на перекур, немного поснимали и тут Валеру схватили, отняли аппаратуру. Валере было в ту пору всего 17 лет, он был очень талантливый парень. До этого снимал войну в Боснии. А после Афганистана понял, что больше не будет этого делать.
- Не делать чего?
- Снимать новости на войне. А для меня это было совсем другим знаком. Нас захватили, как в плохом кино, но все-таки история получилась со счастливым концом. Три дня мы жили в непонятных условиях и не знали, что будет дальше. Приходили какие-то люди, смотрели на нас, торговались. А потом был сбор командиров, и один из них, узбек, который до сих пор жив и здоров, сказал, что нас забирает. Нашли переводчика, и он объяснил афганцам, что мы – просто фотографы новой формации, никакие не солдаты и не шпионы. А у них еще была жива память о войне с совком.
Узбек забрал нас в разбитый Тулукан, а потом отвез к себе в деревню. Там было все разрушено, полный мрак. Узбек не пугал, а, напротив, выказывал даже некоторое гостеприимство, и, наконец, стало понятно, что нас не убьют... Узбек отпустил нас. Мы на перекладных добирались до Таджикистана. Это было такое приключение двух молодых людей, которые еще не вполне понимали, как работать в зоне военного конфликта.
- А что произошло с тобой? Внутри тебя?
- Я вдруг понял, что это мне интересно. Просто надо быть более подготовленным к разным неожиданностям и не бояться.
Дальше все было, как в анекдоте, потому что пропавшую Валерину аппаратуру узбек нашел и передал через наркотрафик сначала в Таджикистан, а потом в Москву. Обещал и сделал, хотя было совершенно непонятно, зачем он это делает.
- Сколько нужно времени, чтобы снять впечатляющую историю?
- Нельзя снять хорошую историю за три дня. Это неважно – на войне ты или в средней полосе России. Нужно на некоторое время впитать в себя тему. Это, если хочешь, такое самопожертвование. Почему у нас фотожурналистика такая поверхностная? Люди думают, что за три дня можно что-то сделать! Например, снять историю про наркоманов. Но это же нонсенс! Для этого нужно пожить с ними, самому на некоторое время стать, если хотите, наркоманом. Сейчас взял камеру – и ты уже фотограф. Пошел на тусовку, снял и уже получил некоторое представление о поколении? Это полная ерунда! Требуется более глубинное исследование! Но тех, кто может позволить себе это – единицы. Но, слава Богу, что они есть. Это не только в России. То же самое происходит в Америке, в Европе.
- Как первый раз ты попал в Ирак?
- Случайно. Я был в Панкиссии, снимал историю для журнала «Time». Мне позвонил Андрей Поликанов и спросил, могу ли я поехать в Ирак на две недели. Был сентябрь 2002 года. До войны оставалось еще полгода… А за год до этого жена отправила на фестиваль в Вавилон несколько моих фотографий, и я неожиданно взял первый приз. Через некоторое время пришло письмо, подписанное якобы самим Саддамом, с приглашением посетить Ирак. Но тогда мне было не до того, я снимал в Чечне. А когда понадобилось срочно вылететь в Ирак, я вспомнил о письме, пошел с ним в посольство, мне тут же выдали визу, и я впервые оказался в этой стране.
- Как давно ты сотрудничаешь с журналом «Time»?
- Плотно – с 1999 года.
- Они сами нашли тебя?
- Да. У меня была одна интересная чеченская история. Из «Time» позвонили и сказали, что хотят ее выкупить. Потом попросили еще поработать для них неделю в Чечне. Отношения с «Time» были сначала просто дружеские. Оформили мы их, когда я посидел для них в Ираке 5 месяцев до войны. Меня несколько раз пытались выгнать, но я снова возвращался, потому что знал, что надо быть там. В Ираке при Саддаме была сложная бюрократическая машина: они отправили письмо, что я – враг и работаю на вражеское издание, но пока письмо дошло куда следует, началась война. Произошло случайное несовпадение: люди в иракском посольстве в Москве не знали, что я работаю для «Time», а в Ираке знали, но мне удавалось не особо пересекаться с министерством информации.
- Кто тебе помогал, когда ты работал в Ираке?
- У меня появился ангел-хранитель по имени Хаджи. Он настоящий иракец, суннит, физик по образованию, но никогда не работал физиком, потому что его семью репрессировали, отца убили. Хаджи был моим помощником, водителем и переводчиком с английского на арабский. Хаджи было страшно интересно, как я работаю, и мы подружились. Но нас, конечно, вычислили иракские спецслужбы. У Хаджи был здоровый джип – он занимался перевозками и гонял по тысяче километров из Омана в Багдад. А человек, который был приставлен ко мне от министерства информации и должен был следить за мной, был немного ленив. Его звали Гасан. Он очень уставал от того, что я постоянно чего-то искал и куда-то мчался снимать.
- Но для Хаджи работа с тобой была большим риском…
- Да, он это понимал.
- Хаджи понимал, что ты не американский шпион?
- Он просто понимал, что я делаю что-то хорошее, честное. Для него было важно понять, почему мне это действительно интересно.
- Ты был в Багдаде, когда вошли американцы?
- Да. Я мог уехать в Кувейт или Турцию, либо заходить в Багдад с американскими войсками, но я предпочел остаться в городе. Было неприятно, что меня опять могут выгнать иракцы. Я жил тогда в очень маленькой гостинице, но пришли серьезные ребята из мухабарат (иракская спецслужба типа КГБ) и сказали: либо ты перебираешься в гостиницу «Палестина», где живут все журналисты, либо убираешься из страны. У меня не было выбора, пришлось перебраться в «Палестину». При этом спецслужбы вычислили Хаджи, а у него не было никаких документов, что он официально работает на меня, поэтому нам запретили работать вместе.
- А как сложилась судьба Хаджи?
- Как только американцы вошли в город, я его нашел. В какие-то моменты он меня ненавидел, говорил, что сильно из-за меня пострадал. В другой раз был рад, что жизнь свела нас вместе. У него в семье многие погибли, и из-за меня он сменил дом, потому что ему надо было срочно скрыться. Не все иракцы понимали, почему Хаджи помогает странному русскому фотографу, работающему на американцев. Он невероятно помог мне и многому научил. Кроме Хаджи со мной в разное время работали еще около пятнадцати человек. Кто-то погиб, кто-то был ранен, а кто-то был вынужден уехать из страны.
- Они были вынуждены уехать из-за того, что работали с тобой?
- Да. А дом, в котором мы жили, взорвали.
- Как ты думаешь, в чем особенность иракской войны?
- Если сравнивать все войны, начиная со Второй мировой и дальше – Вьетнам, Корея, Афганистан, Ирак, то у людей, которые освещали эти войны, были разные возможности. Во Вьетнамской войне было много романтизма и даже больше опасности, чем сейчас. Но у американской армии есть уважение к прессе, понимание того, что она делает очень важную вещь. Во Вьетнаме репортер мог прыгнуть в любой подвернувшийся вертолет, летящий в нужном ему направлении, и дальше работать сам по себе. А в Ираке американцы, страхуясь от неожиданностей, придумали массу ограничений, которые не всем были понятны.
- Ты в Армии служил?
-Нет.
- Умеешь стрелять?
- Я не беру в руки оружия. Не потому что я такой пацифист, это, скорее, суеверие…
- А как ты относишься к приметам? К тому, что сегодня 13-ое число?
- 13-ое в Москве можно пережить, но любой репортер суеверен. На самом деле, мы те же солдаты, только без оружия.
- Работая на «Time», ты не перестал быть русским репортером. Русским по ментальности, по культуре, как «Time» относился к этому?
- Они именно поэтому пригласили меня работать. «Time» получил мой первый материал благодаря усилиям одного иракского мальчишки, который, сильно рискуя, переслал его. Тогда ничего нельзя было отправить из Ирака: надо было отснять, вернуться на нейтральную территорию и уже оттуда отправлять. А я мог находиться на территории Ирака и быть не местным ангажированным репортером, а независимым. Я снимал тот Ирак и ту войну, которую видел. Для фотослужбы «Time» это было очень интересно. У меня не было задачи представить Ирак как «империю зла». Ни в коем случае! Напротив, у меня была задача понять, как люди выживают в таких ужасных условиях. «Time» нравилось, что я снимал со стороны слабого. Точно так же было в Косово, в Белграде… Было противно, когда американцы бомбили и много ошибались… Из того, что мы тогда сняли в Белграде, ничего не было опубликовано, потому что им не нужны были свидетельства ошибок… В Ираке, я думал, будет то же самое, но мне было наплевать – опубликуют меня или нет! Мне вообще никогда не было это важно. «Time» просто дал мне возможность жить в Багдаде, оплачивал мои расходы. И мне было важно идти не с армией, а находиться на страдающей стороне. И когда «Time» стал это публиковать, я подумал: значит - они стали что-то понимать! Я показывал убитых и раненых иракских детей... После оккупации я не уехал, как многие. Первый раз я выехал из Ирака только в июле, когда американцы просто уговорили меня прилететь в Нью-Йорк. Через три дня я улетел обратно. Мне важно было находиться в Ираке. И не важно – был заказ или нет… До этого я все освещал только со стороны иракцев и не пересекался с американской армией вообще. А в сентябре 2003 мы с Хаджи поехали в Фаллуджу. Было даже немного смешно и странно бегать с американской армией, потому что до этого мы все наблюдали с другой стороны.
- Как у тебя складывались отношения с американскими военными?
- Нормально. Я даже подружился с одним американским полковником. Его звали Саймон Рассел. Он воевал в Тикрите. Я знал, что американцы должны начать искать Саддама и вероятнее всего будут делать это в районе Тикрита. У нас было много друзей со стороны повстанцев, и мы все время к ним ездили. Хаджи специально поменял свой отличный джип на старый раздолбанный автомобиль, чтобы мы стали менее заметными. Он был из очень воинственного рода, и это нам сильно помогало – мы бывали в таких районах Багдада, где иностранцу моментально отрезали бы голову. А нам с Хаджи многое позволяли.
Нужно отметить, что в Ираке со времен Саддама пресса воспринималась очень враждебно. Поверить в то, что человек может быть нейтральным, для иракцев очень сложно. А человек с фотоаппаратом, тем более, всегда вызывал раздражение.
- Давай вернемся к отношениям с полковником Расселом.
- Когда я познакомился с ним, он спросил, кто я такой. Я ответил, что русский, работаю для «Time», и это Рассела страшно заинтриговало. Я объяснил ему, что мне очень важно бывать в районе Тикрита, поскольку здесь наверняка будут искать Саддама. Он ответил: «Да, это моя миссия, и я ее выполню».
- Американцы спокойно отнеслись к тому, что у тебя иракский помощник?
- Сначала с подозрением. Длинная борода и черная пижама Хаджи – уже являлись основанием для этого. Но потом привыкли… Мы жили во дворце Саддама в Тикрите, который охранялся американцами. Но нашу старенькую машинку беспрепятственно пропускали, поскольку знали, что есть такой чудаковатый русский, который ездит с иракцем и фотографирует войну. У нас был абсолютно свободный график. При этом Хаджи разрешили молиться. Надо сказать, что авторитет издания «Time» для американцев очень велик, и поэтому я мог себе позволить ездить с Хаджи куда угодно. Все-таки «Time» - это не «Комсомольская правда». Это как звездный билет, который освобождал меня от многих проблем и позволял не соблюдать разные формальности…
- Например?
- Американцев удивляло, как я передвигался по стране. Я мог проехать 160 км ночью, рано утром приехать к ним, позавтракать, что-то отснять и умчаться в Мосул. Им все это было абсолютно непонятно. Они говорили, что я веду себя так, видимо, потому что я русский. Расселу было интересно со мной общаться, узнать кто я, откуда, почему так работаю… Однажды мне позвонили из «Time» и попросили срочно перегнать какой-то материал. И вот я сижу на американской базе – на вражеской территории – и передаю через спутник фотографии повстанцев! Американские солдаты увидели это и спрашивают: это кто? Я говорю: «Мои друзья». А американцы видят, что все мои друзья в масках и с оружием… Рассел вызвал меня и говорит: «Либо ты делай это тайно, либо сдавай их нам». А я отвечаю: «Не сдам, потому что я журналист и имею право общаться и с той стороной, и с этой. Здесь я абсолютно нейтрален».
- Ты назвал «вражеской» территорию американской базы?
- Да. Потому что по духу я тогда был с повстанцами.
- Расскажи, как Рассел брал Саддама Хуссейна.
- Рассел держал Тикрит, а деревню, в районе которой скрывался Саддам и откуда был родом, контролировал генерал Одиена. Это был декабрь 2003 года. Мы с Хаджи уехали к американцам в Мосул, где было очень тревожно. Мы никак не могли найти нужную нам американскую базу. А когда я разговаривал по телефону в ста метрах от дворца, нас захватили какие-то американские солдаты и положили на землю. Я кричал им, что работаю в «Time», но они не слышали меня. Видимо, они приняли нас за наводчиков, потому что час назад здесь была подорвана американская машина. Нас жестко продержали около трех часов, пока разобрались кто мы. Все на нервах. Потом отпустили, извинились. Наконец, мы нашли американскую базу. И тут звонят из Багдада и говорят, что у наших коллег проблемы: повстанцы подорвали машину с журналистами «Time», и мне нужно срочно вернуться в Багдад, чтобы помочь им. А это почти 250 километров. Мы помчались через Тикрит, заехали к Расселу. Он вдруг говорит: ты должен остаться сегодня здесь. А я отвечаю, что не могу, вернусь послезавтра.
Мы примчались в Багдад ночью, нашли фотографа Джеймса Нахтвея и репортера Майкла Вайскопфа, который в тот день потерял руку и, по сути, спас всех: они ехали в открытом джипе, а сверху в машину бросили гранату. Майкл схватил ее, выкинул из машины, и ему оторвало руку. А на следующее утро я узнал, почему Рассел предлагал мне остаться – прошедшей ночью взяли Саддама. Просто операция была настолько секретна, что Рассел ничего не мог мне объяснить. Брал Саддама генерал Одиена, а Рассел знал о предстоящей операции. Мы отправили раненых журналистов на самолете в Германию и помчались обратно в Тикрит, но было поздно. Саддам уже был арестован.
- А что за человек полковник Саймон Рассел?
- Он профессиональный военный и верующий человек. У него всегда было ясное понимание, что он делает в Ираке очень важную работу.
- У него не было сомнений в справедливости своей миссии?
- В тот момент нет. Рассел пробыл в Ираке почти год. Он долго контролировал Тикрит и уничтожил очень много повстанцев. Его даже прозвали «красным дьяволом».
- Почему «красным»?
- Потому что он вел себя, как коммуняка. Был абсолютно беспощадным и невероятно жестким. Но когда он уехал, американцы через некоторое время Тикрит сдали повстанцам. Рассел уехал в Америку, многое переосмыслил и решил вообще больше не возвращаться в Ирак. Подал рапорт и ушел на пенсию. А это был знаковый человек для американской армии.
- Ты собираешься снова вернуться в Багдад?
- Конечно. В июне-июле этого года. Я поеду, потому что будет серьезный информационный повод: американцы начнут уходить. Формально. Им нужно обозначить свой уход. Но на самом деле они оттуда никогда не уйдут… пока их не выгонят…
13 февраля 2010