Несколько слов об авторе
1.Евгений Сокольских
2. Алтайский край, город Рубцовск
3.20 лет
4. Педагог-организатор и работник музея в СОШ №19
5. Поэт, прозаик, организатор Улицы Искусств в городе Рубцовске и других молодёжных проектов.
6. Увлекаюсь чтением книг, сигаретами, чаем с жасмином и горьким шоколадом. Сторонник Бит-поколения. Люблю Иисуса Христа.
7. Любимые поэты: Мандельштам, Пастернак, Бродский, Блок, Маяковский, Бальмонт, Бодлер, Гинзберг, Полозкова. Любимые писатели: Ремарк, По, Ладинский, Мураками, Войнич, Кафка.
8. Люблю музыку. Предпочитаю разные направления, но особое расположение к классической инструментальной музыке, джазу (больше би-боп), блюзу, року, DubStep.
9. В живописи предпочитаю абстракционизм.
10. Весёлый парень с тёмными и никому ненужными, непонятными произведениями.
11. Критик и линчеватель молодых интернет-публикуемых, которые выставляют свои вирши, но не знают даже основ поэтики.
Мари
I
https://www.stihi.ru/2014/10/08/8348
Обладающая даром перевоплощения из одного человека в другого, молодая замужняя Мари пользовалась своими умениями лишь на работе, играя вторые роли в театре.
Она мечтала сыграть Марлу Зингер из романа Чака Паланика, который совсем недавно решили адаптировать к сцене, переписав роман в пьесу. Но Мари не взяли, указав на то, что её умения не совсем уж грандиозные – она может задерживаться в чужом обличии, не более чем на 30-40 минут, тем временем как другие актрисы умеют это делать более чем на сутки. Да и репертуар у них значительно больше: не только люди, как у Мари, а ещё и животные, впредь до микробов и вирусов.
Из-за этого, она очень сильно переживала, и не могла ни о чём более думать, как о своей работе, и о муже, от которого только вчера пахло чужими духами.
В последнее время столько всего на нее рухнуло , и она знала точно, что никому в этом мире больше не нужна.
Раздался звонок в дверь. Мари вздрогнула и выронила из рук маленький топорик для рубки мяса, который упал рядом с её ногой и воткнулся в пол, покрытый бежевым линолеумом. Ещё дюйм и стопа была бы разрублена пополам.
Мари выругалась, вытирая лицо о голубой халат, который обтягивал её стройную талию. Отодвинула от края стола доску для рубки мяса и вытащила топорик, поправив кусок разодранного линолеума.
Человек за дверью всё настойчивее давил на кнопку.
Мари открыла дверь, и в квартиру молча вошёл её муж. Он разулся, скинул с себя серое пальто, и, не говоря не слова, прошёл в кухню, чтобы заварить кофе со сливками.
- Как дела на работе? – спросила Мари, вглядываясь в голубые глаза Егора.
- Всё также. – Угрюмо ответил муж, кинув небрежный взгляд на супругу, которая буквально сливалась с интерьером кухни: особенно русые волосы, подходящие под цвет обоев и карие, проницательные глаза, цветом как новая мебель, которую заказал Егор специально для своей жены. Бежевая, домашняя футболка, подходила под цвет линолеума, а короткие летние шортики, были такого же белого цвета, как оконная рама, показывающая сумрак, так неожиданно подкравшийся к самой квартире. Единственное, что выделялась из этой гармонии цветов, только голубой фартук.
- Я недавно пришла, скоро кушать будет готово, поэтому подожди и вскипяти воду, если тебе будет нетрудно.
Глеб пристально посмотрел на кастрюлю, пятернёй правой руки расчесал чёрные кудри и неестественно нагнул голову набок, после чего вода в кастрюле начала моментально бурлить.
Ужин был безмолвным, как и вся квартира. Никто не говорил ни слова, не играла музыка, не произносились речи с экрана огромной плазмы. И даже до открытого окна не долетало ни единого звука. Всё будто бы уснуло. И только мысли витали повсюду, переплетаясь друг с другом, создавая обыденное супружеское недоверие.
Мари сложила грязные тарелки в раковину, включила воду, и, не дожидаясь пока она нагреется, стала смывать остатки еды, наливая всё больше и больше чистящего средства, пытаясь вымыть до исключительной белизны керамическую посуду, убеждая себя, что это очистит и её душу, где копошись белые черви неприязни к собственному супругу.
Егор разделся, аккуратно повесил коричневатый костюм в шкаф и лёг на кровать, разглядывая потолок, стараясь ни о чём не думать, чтобы не вызвать очередные приступы головной боли.
Мари вымыла посуду, разделась, повесила вещи на стул, и, оставшись в одних трусиках, легла рядом на большую кровать, отвернувшись к стене.
Егор прислонился к ней и положил одну руку на грудь, второй же обхватил талию и спускал свои пальцы ниже. Но Мари тут же вытащила его руку из своих трусиков и, подоткнув одеяло под себя, тихо сказала: «Не сегодня, я очень устала».
Егор не выдержал и пронзил криком купол тишины, который крепился день ото дня:
- Как же уже мне это надоело! Что со мной не так? Почему я не могу заняться любовью с собственной женой? Я что, противен тебе?
- Нет, не противен, – тихо ответила Мари.
- Нет, ты все-таки поясни! – настаивал муж, не сбавляя громкость неожиданно подкатившей к горлу ненависти.
Мари приподнялась, опёршись на локоть, и включила ночник. Её глаза стали чёрными, карий оттенок практически не был виден. Её глаза напоминали морские камушки, выброшенные на сушу, их чернота, опрысканная последним весенним дождём, пленяла своей бесконечностью и пустотой. В этот момент ей не нужно было ни в кого перевоплощаться, чтобы заставить плакать вместе с ней и боготворить как самую прекрасную девушку, даже самые жестокие и циничные умы. В этот момент её лицо исказилось, что-то хрустнуло, как веточка сухого дерева. Мари почувствовала – что-то надломилось… надломилось в ней, в Егоре, в тишине, в кухонной мебели, в топорике для рубки мяса, во всём! ЧТО-ТОВОВСЁМНАДЛОМИЛОСЬ!!! Она не знала, что именно, но вскоре ей придётся это узнать. Она закричала, давясь своими же слезами, больше не имея возможности играть свою предписанную роль идеальной и понимающей супруги:
- Ты думаешь, я ничего не вижу и не чувствую? Как ты приходишь домой за полночь, порою пьян, с запахом чужой женщины на рубашке. Ты эгоист, которому ничего не нужно кроме секса и молчания, которое ты приносишь домой! Что тебе ещё нужно? Я для тебя всё делаю, посвящаю своё время, а ты так и не спросил, что нужно мне и что я чувствую. Ты помогаешь другим людям быть уверенными в себе, совсем забывая, что у тебя есть семья, которая тоже нуждается в поддержке.
- Я тебе никогда не изменял. Да, я иногда заходил после работы в бар, так как мне тоже нужно расслабляться, но я тебе никогда не изменял. Приходя домой, я хочу получить покой, обычный человеческий покой, так как на работе я столько говорю, что уже не хочется делать этого дома. Да, и если бы я даже тебе изменил, то скажи, я был бы не прав? Сколько уже мы не занимались с тобой любовью. У трёх моих знакомых жёны - актрисы, они ради них перевоплощаются в самых сногсшибательных девушек мира, а ты не можешь даже просто раздвинуть ноги. – Кричал Егор, уже переставая себя контролировать. Снова повисла тишина, которая латала брешь в потрескавшемся куполе. Егор прерывисто и громко дышал, стискивая зубы и кулаки, чтобы привести себя в покой. Он встал, взял постельное бельё из шкафа и отправился спать в зал, на диван, где снова принялся разглядывать потолок, на котором играли полосы света, от большой луны за окном, подзадоренные качающимися от сквозняка шторами.
- Я всё равно тебе не верю, ты изменяешь! – донеслось из спальни. Но Егор ничего не ответил.
«ЧТО-ТОВОВСЁМНАДЛОМИЛОСЬ!!!» - пронеслось у Мари в голове. Но что именно, она скоро узнает, только не этой ночью.
II
Егор сидел в своём кабинете и ждал нового пациента. Его кабинет отличался от кабинетов его коллег – было чисто, всё расставлено по своим местам и никакого творческого беспорядка. О каком творчестве можно было говорить психотерапевту, который на протяжении пяти лет своей карьеры помогал решить только одну проблему, с которой обращался каждый второй пациент - неспособность найти места в обществе, а также просто неудовлетворение своей жизнью. И всё это было связано с тем, что им был отведён дар, который в принципе не играл большой роли. И с помощью этого дара нельзя было устроиться на какую-либо работу по узкой направленности, отведённой самой природой.
Егор в этом случае приводил только один пример, который заставлял задуматься каждого обратившегося: «Знаете, сколько существует на свете способностей? Кто-то умеет летать, кто-то проникать во сны, предсказывать недалёкое будущее, останавливать время, есть обладатели идеальной памяти, безграничной силы и это ещё не весь список того, что умеет человек. А есть такие люди, как я. Помимо того, что и фамилия моя одна из самых типичных и распространённых: «Лебедев», так и дар мой, тоже один из самых примитивных, который можно встретить у каждого пятого человека: «Кипятить воду при помощи силы мыслей». И разве с этим даром можно найти работу узкой направленности? Конечно, нет! И есть ли в этом мире справедливость? Да! Я точно в этом уверен, так как я выучился на психоаналитика, получаю стабильный и хороший заработок, женился на красивой девушке и мне есть, чем гордится, и заниматься в этой несправедливой подчас жизни. Ведь помимо врождённых навыков в нас есть способность к обучению, что позволит найти себя в независимости от распасовки карт матери природы». И чтобы снова и снова рассказывать эту историю, не нужно было перебирать и перечитывать книги, ездить на семинары, приводить примеры с помощью наглядного материала и внушать что-то по средствам гипноза, как делали другие коллеги. Для этого нужна была лишь наизусть выученная история, поставленная речь и убедительность при изложении. Поэтому в кабинете Егора было всегда чисто, всё поставлено на свои места, а метод, который он применял, был действенней всего, что ему приходилось испробовать. Хоть и сам он с трудом верил во всё то, что говорил. Обладать каким-нибудь ценным даром, это значило интересно и легко работать. Такие люди не учились в вузах, не получали повышение квалификации, то, что им нужно делать, они знали и без всего этого. Всем же остальным нужно было день ото дня трудиться, чтобы просто не стать уволенными с места работы, которое и не являлось никогда столь идеальным и интересным.
Егор встал с кресла и пошёл останавливать маятники, которые не давали сосредоточиться. Все пять маятник отмеряли один и тот же промежуток времени. Они были разбросанные по всему кабинету: на столе, в книжном шкафу, на тумбе возле мягкой кушетки, даже на аквариуме стоял один маятник. Они были разных форм и размеров, но отмеряли всегда одно и то же время, как будто отсчитывая срок его бессмысленной и жалкой жизни. Егор ненавидел их, но, всякий раз придя утром в кабинет, приводил в движение, чтобы затем остановить и быть уверенным, что это он сам решает, что будет дальше, что он единственный участник своей жизни и сам вправе выбирать, что ждёт его и ту женщину, которая будет с ним. Но маятники никогда не останавливались с первого раза, через секунду они по инерции продолжали движение, что вызывало у Егора приступы гнева и головной боли.
Егор снова утонул в кресле и стал смотреть на аквариум, где не было ни одной рыбки. Всё, что в нём осталось, это: вода, кораллы и накипь, въевшаяся в стекло двухметрового опустошённого мира. Если бы так видел Бог нашу землю, через слои накипи, у него было бы весомое оправдание, почему столько несправедливости и войн твориться повсюду. Егор будто птица повернул голову набок, и вода в аквариуме забурлила. В этот момент он чувствовал себя Богом, но так и не дошёл до осознания, что рыбок внутри нет, так как он сам их сварил заживо, и что не за кем больше наблюдать и распоряжаться их судьбой. Но этого осознания и не должно было быть, так как он сам, в последний раз определил их участь и был уверен, что имеет на это полное право.
Вода бурлила всё сильнее и сильнее, выплёскивалась в щели закрытой на маленький замочек крышки аквариума. Только так он мог избавиться от головной боли, когда о чем-либо усердно думал.
«Почему Мари думает, что я изменяю? Я же действительно этого не делал. Я так устал, я так измотался. Она эгоистична, но обвиняет в этом меня. Она прыгает на сцене, а я помогаю людям. Мне сложнее, чем ей, и почему она не может меня понять? Да пошло всё к чёрту, я сам знаю, как мне себя вести и она не имеет право указывать, каким я должен приходить с работы».
Раздался телефонный звонок. Егор снял трубку. Это была секретарша – старая женщина с глубокими морщинами на подбородке и длинным горбатым носом, который выглядел довольно неуместно на пухлом, одутловатом лице. Её чёрные усики, одного тона, как когда-то волосы на ее голове, появившиеся ещё в тридцать, также были не сопоставляемы ещё в те года с её огромной грудью при наличии не такой уж и большой талии. «Если я постоянно пропадаю на работе, неужели Мари думает, что я изменяю с ней? Фу!..» - пронеслось у Егора в голове.
- Я слушаю!
- К вам пациент. Ещё ни разу не обращалась.
- Запишите её, и пусть зайдёт, –ответил Егор, переставая кипятить аквариумную воду.
В кабинет вошла молодая девушка лет восемнадцати в очень коротенькой юбочке, которая была надета просто потому, что без неё было бы неприлично ходить по улицам. Она села на кушетку, не легла, как делали другие, а именно села вдоль неё, кладя ногу на ногу. И пока она исполняла этот изысканный женский ритуал, то было заметно, что она не скрывала, что под этою юбочкой не было даже трусиков. Грудь колыхалась от каждого вздоха, наполовину прикрытая прозрачной блузкой. Егор смутился, но не мог оторвать глаз от её лица, которому бы он простил любые оскорбления в его адрес, так как её хрустальная красота завораживала, и казалось, если ты скажешь ей хоть одно слово, она разобьётся на маленькие осколки новой, невообразимой жизни. Её чёрные, смоленые волосы, большие зелёные глаза, маленький курносый носик, тонкие, но налитые жизнью губы, которые она постоянно покусывала, находились в самой идеальной гармонии, которою мог сотворить только Бог, только собственноручно. Когда Егор изучил её длинные ноги до каждого изгиба, он, наконец, собрался с мыслями и заговорил:
- Расскажите, что Вас привело ко мне?
- Понимаете ли, доктор, меня постоянно насилуют, - тихо ответила девушка, уткнувшись глазами в пол. – Могли бы вы мне помочь?
- Где именно вас насилуют? Может, стоит обратиться в полицию? - ошеломлённо продолжал Егор, совсем не ожидая такого ответа.
- Да, нет. Полиция здесь ни при чём. Меня насилуют у меня же дома. Когда я прихожу в клуб, или просто иду по улицам, обязательно найдётся человек, который захочет выпить со мной коньяк или кофе. И всё это заканчивается постелью. Мне надоело такое развитие событий.
- Но вы ведь можете этого не делать, если вам не хочется.
- У меня не получается. Они обращают на меня внимание, и я сама уже не могу сдержаться.
- Тогда проблема в Вас, - заключил Егор, выйдя из-за своего стола. – Для начала вам не стоит так одеваться.
Он присел на край стола, скрестив ноги.
- Но я не хочу менять имидж, да, мне нравится, что мужчины меня хотят.
- Тогда зачем вы ко мне пришли? – в недоумении спросил Егор.
Девушка встала с кушетки, поправила юбочку и подошла вплотную к нему, сказав на ухо: «потому, что я хочу вас». Она встала на коленки и расстегнула ширинку коричневых брюк. Егор хотел остановить её, но больше не мог. Он подкатил глаза и полностью растворился в её тоненьких губах. Егор смахнул рукой всё то, что было на столе, и бросил незнакомку на зелёное сукно, покрывающее крышку рабочего места. Её длинные ноги, содрогались на плечах Егора, белая грудь не унимаясь, тряслась, а стон, переходящий в крик, наполнял кабинет, полностью разбив купол тишины, осколки которого вместе со стоном вылетали в открытое окно. Он подхватил её на руки и перенёс на кушетку, исполняя свои самые запретные желания.
Они закончили вместе. Но когда Егор вышел из страстной незнакомки, он увидел лицо своей жены, которая хитро ухмылялась. Она молча оделась, прошла к двери и сказала:
- Я так и знала, ты изменяешь мне, но если это и в первый раз, то всё равно нет гарантий, что такого больше не повторится. Ты можешь сегодня собирать вещи и уходить. Куда хочешь. Ты ведь знаешь, что это моя квартира. Она бросила презрительный взгляд на него, поправила русые волосы и вышла вон, оставив Егора, сидящего на кушетке, в полной, но некупольной тишине, которую они разрушили вместе.
Егор молчал. Он сидел в кресле и молча кипятил аквариумную воду.
«Как же она могла меня так подставить, так унизить и просто-напросто уничтожить» - Егор не заметил, как немые мысли стали вылетать из его рта. Он закричал: «Вот же сука, сука, сука, как ты могла, тварь, так поступить со мной! СУКА!СУКА!СУКА!». Чем громче он кричал, тем сильнее кипятилась вода в аквариуме. Она выплёскивалась, железная крышка докрасна накалилась, а стекло вот-вот могло треснуть.
Телефон зазвонил. Егор сильно ударил ладонью по крышке стола, и всё замерло. Снова тишина, а вода как будто и никогда и не бурлила.
Это снова была его секретарша. Она просила уйти домой. Егор посмотрел на часы и не поверил глазам, когда увидел, что уже девять часов вечера. Но он её не отпустил, пообещав заплатить двойной оклад. Он встал и начал ходить по кабинету. Один из маятников ни с того ни с сего застучал. Егор подошел к нему и остановил. Остановил с первого раза. Это был знак, Егор понял, что он тот, кто должен всё изменить, ведь он единственный, кому это позволено.
В одиннадцать часов Егор выглянул из кабинета и увидел секретаршу, которая уснула на маленьком диванчике для ожидания. Он зашёл обратно, закрыл на ключ дверь изнутри, и, открыв окно, нараспашку вылез из него на улицу. Минут за десять он добрался до своего дома и открыл дверь (в этот раз она была закрыта не на щеколду).
Свет горел только в ванной. Мари принимала душ. Егор, собрав в себе всю ненависть, открыл дверь, и неестественно повернув голову, стал пристально смотреть на трубу для холодной воды. Мари кричала, её нежная кожа пузырилась. Она из последних сил, пыталась вылезти из ванны, но ничего не вышло. Мари упала и ударилась головой о кран. Красивое, голое тело лежало в ванной, превращаясь в бесформенный кусок мяса, плавающий в собственной крови.
ЧТО-ТО ВОВСЁМНАДЛОМИЛОСЬ!!!
Егор закрыл дверь и пошёл на работу тем же самым путём. Он убедился, что секретарша спит и через час разбудил её, чтобы отпустить домой. Голова перестала болеть.
__________________
Через десять лет, он нашёл себе новую актрису, которую каждую ночь заставлял превращаться в Мари. Полиция после её смерти не стала долго допрашивать Егора. Он умело убедил их, что не может вскипятить ничего превышающее объём кастрюли. Да и алиби у него было лучше, чем у любого другого подготовленного убийцы. Тем более, что её смерть определили как несчастный случай, списав на типичное отключение холодной воды, так как пострадали ещё несколько человек принимающих ванну в это самое время.
Егор хотел освободить Мари и себя из купола тишины, но ничего не вышло. Купол становился больше, а головные боли возобновились.
Он - ничтожество, пока не правил чужими судьбами. Он - ничтожество пока никого не убивал. Его голову сдавливали огромные тиски день ото дня, которые скрипели ему в уши: «Ты Бог, ты всего лишь Бог! Расслабься…».
III
Невидимый аист пронзал крыльями ночную гладь, утопая в шуме редко проскальзывающих по автостраде машин. – Это была Мари.
Вдалеке были видны многоэтажные дома, в которых ещё не погасили свет. Поодаль от них виднелись коттеджи, одиноко встречающие незаметно подкрадывающийся рассвет. Подлетая ближе, Мари услышала блюзовую композицию из распахнутых окон ресторанчика. В пощёлкивании граммофона чувствовалось тепло и надежда на то, что она в этом мире будет хоть кому-то нужна.
Ей нужно было торопиться, ведь через минуту, Мари забудет всё и залетит в первое попавшиеся окно, чтобы там начать новую жизнь. В мире, где нет супер-способностей, и чтобы стать актрисой, нужно лишь желание и амбиции.
В нынешней реальности ещё не родился Чак Паланик, а на сцене играли Шекспира. Мари могла поменять свою жизнь, так как считала нужным (и поменяет), но будь она Палаником, то наверняка бы ничего не трогала. Но она была не Чаком, она была Мари – обиженной девушкой, мечтающей стать настоящей актрисой.
Мари не могла определиться в какое окно ей залетать, и, пролетая мимо коттеджей, увидела большой, красивый дом, в котором ещё горел свет. Мари набрала скорость и вонзилась птичьей головой в стекло, в то место, где наверняка ей позволять быть настоящей актрисой.
Она увидела скромненькую комнатку, где по минимуму была расставлена далеко не новая мебель. Оперившись на прикроватную тумбочку, нагнувшись, стояла домработница, которую, постанывая, трахал хозяин особняка.
Мари поняла – ей простили все грехи, после мучительной смерти в ванной, но не простили того, что неожиданно надломилось: вера, моральные принципы и аргументы, по которым она не должна была совершать последнюю выходку с Егором.
Да, ей будет сложнее идти к цели, но Мари знала точно, что она прирождённая актриса.
Доли секунды она наблюдала за сценой у прикроватной тумбы, после чего, забыла, кто она есть, и растворилась в небытие.
Публикация согласована с автором.
http://www.stihi.ru/2014/10/04/7460
Я
скоро выкинусь
из океана…
Мой
Wall Street
не «Улица вязов»,
не богодельня,
не парник для растений,
и не котельная –
это место где прячутся тени.
…Я иду по карнизу, повсюду кораллы,
русалки поют: «Умирать не рано…».
Прости безмолвных…
Wall Street - не место
прокажённым морской лихорадкой.
Складками губ непроизвольно нельзя улыбнуться
и раствориться украдкой
на улице
невидимых самораспятий…
…на дне не останешься честным,
играя в western.
Карниз шатает приливом.
Wall Street не зажмурит глаза,
упаду, когда
к берегам
океанариума.
…безмолвствуют раковины,
русалки поют:
«Умирай старина,
хватит расхаживать по океану,
тебе умирать никогда
не рано».
Послесновие
Катарсис заманчиво входит в нирвану
к лапам белесых драконов.
Приватность тюрьмы для законо-
послушных стекает к бумагам в сервант.
Белесые сны порождают драконов,
змей порождает нирвану.
И движешься ты, как обманутый
спутник, в чертогах разбитых оков.
Приватность тюрьмы порождает бума-
ги; звонко простился катарсис.
Встречают рассвет и замаслен-
ный волос попытки не съехать с ума.
…………………………………………
…………………………………………
Умри человек, чтобы не просыпаться,
засни человек, чтобы не умирать.
Плача в китовские ласты.
А помнишь, мы думали этим летом, что
умеем писать стихи?
До синевы пальцев листали тетради,
читали вслух Полозкову, Мандельштама,
Бродского, запивая их коньяком, коньяк
запивая колой.
«Жидкий шкаф», «лошадь суицидницу»,
«посиделки у моря с чудовищем»
выпили залпом, в конце августа,
мешая табак с табаком.
И будь ты последняя сволочь или
диванный граф с настойчивым храпом,
мы были готовы любого принять
в компанию с Верой в будущее.
Вот и кончилась наша вселенная
Переносом слов, метаморфозой поэзии в
в прозу. Я готов признать,
плача в китовские ласты,
что это лучшее
лето.
Спасибо всем, кто сделал это лето.
Крепчает портвейн
Раздвинулись ночи, оголяя твой полдень.
По стенам ползут (не бойся) всего лишь тени,
дневных ароматов несорванных душ растений
без цели. Увяли. Я от запаха болен.
Крепчает портвейн. Несовершенны мысли
порочных недель. Разбей циферблат, пора бы
забыть, разбросать детали часов утраты,
у трапа мозолистых будней.
Забудь же меня. Я разучился подарки
судьбы принимать. Разбей по сосудам душу,
увидишь сама влекущую смрадом тушу,
что просит пощады – умереть в послемраке.
Крепчает портвейн. Несовершенны мысли.
Забудь же меня, сажай поновее розы
на месте, где умер я в вечерах наркоза,
в угрозах твоих позабытых.
ПРОСПЕРИТИ
(ант. prosperity — процветание — 1) неустойчивый, ненадежный подъем, временное, сомнительное процветание; 2) кратковременный период хозяйственного подъема в США после Первой мировой войны.
Немые сюжеты, немых кинофильмов,
Поблёклые краски, на белом сукне;
Игра белолицых, раскрашенных мимов,
И так им смешно, когда лица в суфле…
Там классика жизни, по классике мыслей,
Не связна с реалием гонки за куш,
Погоня за несуществующей высью,
И каждый бродяга считал, что могуч.
Абстрактные сны, на абстрактных полотнах;
Свобода, в границах оставшихся норм…
Звучат граммофоны в распахнутых окнах,
От блюза до джаза, ВСЕ в поисках форм…
Был Бог не Иисус, а был Богом Рокфеллер…
Кредит, монополия, деньги в залог;
Продукцией был переполнен конвейер,
И что пожелал, при себе иметь мог.
Эпоха кредитов, эпоха соблазнов,
Пугающий, не обоснованный взлёт…
Никто не бежит, от бюджетных маразмов,
Бегут в города, коль мечта позовёт.
Пропали мечты, и пропали богатства…
Обманом был цикл кредитных основ…
Остались в долгах монопольные братства,
И много людей потеряли свой кров…
*******************************************
РОССИЯ ПОДУМАЙ, РОССИЯ ВГЛЯДИСЬ,
МЫ РАЗВЕ НЕ ВСТАЛИ НА ЭТОТ ЖЕ ПУТЬ?
ИСТОРИЮ МЫ ПОВТОРЯЕМ НА БИС,
ТИТАНИК ДАВНО НАМ ПОРА ПОВЕРНУТЬ!
Нарисованная лодка
Лодка по морю тетрадных полей,
Корпусом полым качая, плывёт…
Виден расчерченный, клеточный порт,
Свет маяков из чернил фонарей.
Тихо гребу в белизну пустоты,
Внешний протест, я плыву от судьбы.
Линии, клетки, уже позади,
Чистый альбом возбудитель мечты.
«Это лишь миф…» - мне кричат с берегов. -
«Мир состоит из исписанных строк,
В клеточном странствии ты не пророк.
Беглый порою опасней врагов…»
Крик карандашный подходит к концу,
Ластик истёртый давно не у дел…
Сколько тетрадей я преодолел,
Мысли назад мне уже не к лицу.
Вёслами взмахи за мнимой мечтой,
Грею надежду о белом листе.
Люд инквизитор сожжёт на костре…
Я не вернусь… никогда… не за что…
Шахматная партия
времён года –
форма два ромба
(если сделать выравнивание по центру,
получиться точная фигура два ромба)
А мы,
У зимы,
До весны, заберём,
Тот расчёт – королём на доске…
Вопреки и назло, той тоске, чтоб явилась капель.
Не сбивала бы с ног хладнокровная вьюга, метель,
Да и ветер; он вскоре сменил бы свою карусель!
Я хочу, чтобы дождь моросил!
А Весна, ты наш вождь!!!
Не нужна,
Она,
Та зима,
Что меня так гнетёт!
Надоел гололёд и мороз!!!
И весенних мне хочется грёз и зелёных лугов,
Борозды на полях, от массивных, железных плугов,
И так хочется вновь, суховей, очень тёплых ветров!
Ну, явись же ты к нам поскорей,
Захвати панораму
Мечты той
И ты!!!
--/--/--/--/--/
Вечерний город
Голубь стучит мне в окно потемневшее,
Новость уносит, не зная какую…
Счастье в душе я собрал уцелевшее…
Мысли туманом в трубу паровую…
Едут машины, торопятся люди,
Ветром вздымаются листья цветные…
Лавочка; бабушки – шепчутся судьи…
Гнут тополя вновь стволы вековые…
Вышел на улицу, вихрем мечтая,
Свету внимая, дорог, фонарей…
Семечки в руки кормить голубей…
Где-то в мечты я выше взлетая,
Громко сказал себе я: «не болей…»
«Друг! Всё пройдёт, ты не думай о худшем!
Ветром гуляй по любимым дорогам,
Старые беды пусть будут залогом,
Станешь навряд ли конечно ты лучше…»
Мост и река, что блестит под луною,
В дали, уносит кленовые листья…
Лунный спешит лик туманом закрыться,
Не попрощалась луна и со мною…
Вывески фирм, магазинов и клубов,
Манят неоном, сознанье пленя…
Темень играет, дороги запутав…
В чуждо сомненье приводит меня,
Встал над рекою туман, всё окутав…
Твёрже замёрзшая стала земля…
Сел на троллейбус, поехал до центра,
Вспомнив прощальное, глупое лето…
Город грустит и темнеет он тучами,
Дворник «скребёт» укрывая деревья,
Жёлтыми и подметёнными кучами…
Кто-то окликнул, спросив сигарету;
Тихо сказав: «осторожнее будь…»
Дальше побрёл я, внимая совету…
Город и осень; спасибо, родные,
Вовремя лечите эту хандру…
Мысли сдуваете, те, что больные…
И не даёте свершить ерунду…
Печатная книга
Стоят на полках книги чуть уныло;
В пыли, и прахе читаных подруг;
В них каждая строка ласкает слух,
И ждёт черёд свой… мудро… терпеливо.
Читали вас, когда же это было?
Бумагу брать – удел больных старух,
Листы, затёрты от немытых рук,
Картонный переплёт давно не сила.
Но мне милее жёлтые страницы,
И запах, неподверженный годам,
На форзаце повыцветшие лица…
А чувства в них воистину глубоки,
Душа у книги мыслей прочный храм,
И дар великий блёкленькие строки.
Тоска по весне...
В ухе наушник, окутанный джазом…
Радует то, что не слышу я будни…
Светит фонарь мне неоновым глазом,
Вижу пейзаж, освещённый и скудный…
Снова дожди, да и пасмурно очень…
Ноги связали хандра и тревога…
Лужи кочуют ручьями с обочин,
Небо для туч вот уже как берлога…
Город любимый когда-то – печален…
Сумраком веет от улиц, домов…
Гулом машин переулок придавлен…
Снова преследует роза ветров…
Грязные улицы, холод до дрожи…
Лик отражается лунный в реке…
Вроде нет места на свете дороже,
Но не сейчас; я поскольку в тоске…
В джазе наушник, в абстракции мысли,
Где-то летает моя голова…
В воздухе строки стиха вновь повисли…
Холодно к чёрту, какая весна?!
Ветки от ветра кривят тополя,
Гнутся всё ниже к плаксивой берёзе…
Видно в печали стоят, как и я…
В мыслях лишь хаос, всё в метаморфозе…
Неужели будни...
Ах, как печально, снова эти будни,
Нахлынут прежней чередой ветров…
И строки стали вот уже всё скудней,
И будут вязнуть в высоте домов…
По прежней теме; снова «день сурка»,
Ведь день за днём опять одно, и тоже…
И вырвалась наружу та тоска,
Поэту что держать в себе негоже…
Листок бумаги ярок под луной,
О жизни мысли – не дают уснуть…
Стоит мой страх нелепою стеной,
О том, что будни нужно мне вернуть…
Сонет. Пьяная скрипка
На улице заполненной людьми,
Под гул машин и туфель мерный топот,
Старик седой пред ветрами судьбы,
Заставил скрипку петь в осенний холод.
Заучена с поры, когда был молод,
Мелодия, идущая в сердца…
Старик взвивал смычок – как Тор свой молот.
Шарфом прикрыто пол его лица.
Ах, пьян скрипач с дешёвого винца,
Рука непроизвольно ищет струны…
Он выбрал путь пьянчуги и глупца,
И выбрал с тех времен, когда был юный.
Дают бедняге мелочь за игру…
Мелодию он знал всего одну.
Комната
На потолке распласталось беззвёздное небо.
Каждая бездна имеет таинственный срок.
Пол под ногами с годами слезами промок,
Слёзы роняло моё недобитое эго.
Стены страдают потоком неписаных строчек.
Каждая мысль обязана знать свой конец.
Песня поэта не спета на этом. Глупец…
Вместо раздумий в тетрадях незначимый росчерк.
Сны в зеркалах образуют иные портреты.
Каждые тени способны на выход во свет.
Мир мой другой, там покой. Я скажи интроверт?
Годы идут… но не найдены мною ответы.
Прав был Пастернак –
писать и плакать.
Прав был Пастернак – писать и плакать.
Так порой рождаются стихи…
Месяц не февраль, но всё же слякоть,
В сердце, где печали велики.
Жёлтые листы летят навстречу,
С неба буквы с каплями дождя.
Книгу окунает этот вечер,
В сумрак, что боится фонаря.
Публикация согласована с автором.