Однажды, в тёплый летний день я пришёл домой из школы. Мама и папа были дома.
Стоп! Вот уже начались первые странности. Как это я мог в летний день прийти из школы? Ведь летом в школу не ходят!
Ну, ладно. Может быть, это было бабье лето, или, наоборот, май. А то, что родители были дома средь бела дня. Так это, вероятно потому, что была суббота. Для школьников – это рабочий день, а для взрослых выходной.
Ну, вот, я вернулся из школы. Дверь открыл отец. Он был в синих трениках с вытянутыми коленками и белой майке. С кухни доносилось шипение масла на сковородке и изумительный запах пирожков с мясом. Эти звуки и запахи привели меня в приподнятое настроение. Они свидетельствовали о том, что готовятся пирожки с бульоном.
Невозможно описать словами их вкус и сочность. Мне известно три способа их поедания. Самый лучший – это откусить первый кусочек, потом залить через образовавшееся отверстие внутрь пирожка ложечку бульона. Тогда пирожок становится изумительно сочным и вкусным.
Но, к сожалению, у этого способа есть крупный недостаток. Жидкость, по гнусным законам физики, несжимаема. И каждый второй пирожок, при попытке его откусить лопается. И весь вкусный бульон, вместе с половиной начинки оказывается на столе, на подбородке, течёт по пальцам. Обидно.
Второй способ – макать пирожок в бульон. Это уже не так опасно. Но, неизбежно при этом половина начинки вываливается из пирожка в чашку с бульоном. Обидно.
Ну, и третий, самый обыденный способ – просто есть пирожок и запивать его бульоном. Но это не доставляет и половины того удовольствия, которое получаешь при первом способе.
Я зашёл на кухню. Поздоровался с мамой. С лёгким сожалением убедился, что на столе всё ещё белеют ряды не жаренных пирожков, и раньше, чем через полчаса, на обед можно не рассчитывать.
Осознав этот чуть грустный факт, я поплёлся в большую комнату, подумывая, чем бы заняться.
В большой комнате орудовал отец. Мать мирилась с его причудами, как с неизбежным злом. Вся комната была заставлена его этюдами. Этюды стояли прислонённые к ножкам всех стульев, стола, прислонённые к дивану, на диване, прислонённые к спинке, на спинке дивана, прислонённые к стене. И, конечно же, самая большая картина стояла на трёхногом мольберте в центре комнаты.
Мольберт отца напомнил мне те блаженные времена, когда я был таким маленьким, что мог залезть под этот мольберт. Отец накрывал его одеялами, и получался вигвам, в котором так здорово было играть в индейцев.
Отец был художником. Сегодня он решил устроить очередной (или внеочередной?) смотр войску своих работ. В комнате пахло масляной краской – видимо отец что-то подправлял.
-Ну, сынок, - сказал он, - какой из этих этюдов тебе больше нравится?
Он указал кивком головы на два этюда, прислонённых к ножкам стола.
-Вот этот, - недолго думая, сказал я и ткнул пальцем в сторону картины с видом старой екатеринбургской улочки, с добротными купеческими домами, старыми толстыми тополями и мостовой из огромных гранитных плит, размером метр на метр.
-Почему? – спросил отец.
-Ну, эта улочка имеет чёткие границы. Она, как бы составляет свой замкнутый самодостаточный мир, – сказал я, понимая, что не могу выразить своим косным языком, того ощущения пространства, которое так искусно передал отец. Улочка казалась объёмной. Плиты были настоящими, вытоптанными за двести пятьдесят лет существования нашего города, до ям.
В детстве я часто видел такие плиты на старых улочках. А теперь их все закатали в асфальт. И все улицы стали одинаковыми, серыми, безликими. Только на площади 1905 года сохранилась брусчатка. Но брусчатка – это совсем не то. Таких плит я нигде больше не видел. Только в нашем городе.
-Ты хочешь сказать, что в этой работе хорошо передана перспектива? – спросил отец.
-Ага, - ответил я.
-А как тебе эта работа?
Я перевёл свой взгляд. На другой картине был изображен вид на южный городок с высоты горного хребта. Синяя морская даль, подёрнутая дымкой. Аккуратная круглая бухточка в центре, отгороженная от моря длинным молом с маяком. Круглый городок, толстым кольцом расположившийся вокруг бухты.
Да это же Геленджик!
Мне вспомнилось то далёкое жаркое лето, когда мы там отдыхали. Я был ещё дошколёнком. Там я впервые попробовал пепси-колу, купался целыми днями. А когда надоело, стал просто бегать в полосе прибоя по щиколотку в воде. Бегал целый день, и, конечно же простудился. Горло стало болеть и першить. И я был отстранён от купания! Сам себя наказал!
И вот тогда отёц взял меня с собой на этюды, чтобы я не маялся от безделья и соблазнов.
Мы поднялись с ним на горный хребет. Отец тащил тяжелый этюдник, а я авоську с водой и бутербродами. В первый день мы выбрали очень трудный и нерациональный маршрут – поднимались по горному отрогу. Солнце палило немилосердно. Мы, то взбирались на кручу, то шли почти горизонтально. Очень устали и вымокли от пота.
С высоты хребта открылся прекрасный вид на геленджикскую бухту и город. Отец развернул этюдник, и стал писать. А я играл рядом.
С любопытством, я заглянул за перевал и увидел заросшую лесом горную долину. Она казалась совершенно необитаемой.
В своём воображении, я построил в ней хижину из плоского слоистого известняка, сложил в ней примитивный очаг, и начал жить в ней, добывая пропитание охотой и собирательством.
Когда это надоело, в мою долину пришли враги. Потом там появились крепости. Стали происходить величественные битвы.
Разумеется, жители долины под моим мудрым руководством, разбили бесчисленные полчища врагов, и навечно изгнали их из долины.
Пока я лазил по камням и играл, отец писал первый этюд своей будущей картины. Так родилась эта работа. Позднее он назвал эту картину – «Бухта белой женщины», потому, что в средние века здесь был самый крупный на чёрном море рынок рабынь.
Потом, мы с отцом ещё дважды поднимались на этот хребет – дописывать. Но теперь пользовались более удобным путём, по тенистой лощине, которая плавно и незаметно приводила нас к тому же месту.
Все эти воспоминания накатили на меня грустной ностальгической волной и сжали в комок моё горло.
-Тоже нравится, - сказал я, - но та картина лучше.
Что я мог сказать ЕМУ? Какой совет мог подать ему я - несмышлёныш?
И я прошёл в маленькую комнату, служившую спальней. Там стоял книжный шкаф. Я хотел чего-нибудь почитать.
Некоторое время, я рассеянно водил пальцем по корешкам книг. Но, ничего подходящего не подобрал. Это читал, другое неохота. Хотел найти «Историю бриттов», но она куда-то запропастилась.
Неожиданно на глаза мне попалась шахматная доска. Старая доска. Таких, в наше время, уже не делают. Фанера на ней не оклеена лакированной бумагой, а покрыта шпоном. И клетки не нарисованы, а составлены их квадратиков шпона разных цветов. Более тёмные квадратики обозначают чёрные клетки, более светлые –белые.
Я взял в руки шахматную доску. Фигурки в ней с грохотом перекатились, приветствуя меня.
Я сел на кровать и откинул крышку доски. На обратной стороне крышки, наискосок – аккуратная надпись красной тушью. Буквы большие, письменные, с сильным наклоном. Я не могу их разобрать, но знаю – там написано: «Сидоровичу Юрию Ивановичу – победителю шахматного турнира 1940 года. г. Кемерово». Далее следует чья-то неразборчивая подпись.
Я очень горд, что мой отец победил тогда в шахматном турнире и получил в награду эти шахматы. А в следующем году началась война.
Я высыпал фигурки на кровать. Это не пластмасса. Это настоящие деревянные шахматные фигурки, выточенные с большим вкусом. Краска на них изрядно поистёрлась. Обнажилась плотная, идеально гладкая древесина. Но всё равно видно, что чёрные – это чёрные. А белые – это белые. Впрочем, строго говоря ,белые были скорее жёлто-рыжими. У чёрного короля отпал султанчик. А один белый конь отпал от своего основания. Все остальные фигуры - целенькие.
Вот они - друзья моего детства! Сколько приятных моментов они мне подарили! Когда я ещё не умел толком играть, я использовал их, как солдатиков. Ладьи были крепкими коренастыми воинами в ведрообразных шлемах, как в фильме «Александр Невский». Слоны были высокими стройными воинами в остроконечных шлемах. Пешки – простые воины в полукруглых шлемах. А кони были конями. Любая другая фигура могла сесть на них верхом. Для этого следовало только поставить эту фигуру позади конской шеи. Получался всадник, припавший к гриве. Иногда я вооружал их копьями – прикреплял к фигурке ,с помощью кусочка пластилина, пустой стержень от шариковой ручки.
Помню, однажды я построил для них замок.
Тогда, я поставил табуретку, накрыл её покрывалом. Покрывало повисло неровными складками. Получилась скала неровная, складчатая, с квадратной площадкой на вершине. Фундаментом замка послужила шахматная доска. Арка ворот и часть стены – из кубиков. Впрочем, кубиков на всю стену не хватило, и я замкнул квадрат замкового двора частоколом из маминых бигуди. Это были не пластиковые и не алюминиевые бигуди, а настоящие деревянные, с прорезями для резинок на концах. Потом, я сделал мост из отцовской линейки, длиной в пятьдесят сантиметров, которым соединил арку ворот с диваном.
Боже, как давно это было!
Край дивана стал морским обрывом. Пол, там, где он не был укрыт покрывалом, стал морем. У подножья замковой скалы причалил корабль – жестяная ванночка для купания кукол (наследство от моей старшей сестры). Её кукол и чёрную плюшевую собаку, я с презрением отверг. А ванночку использовал как корабль. Такой широкий и устойчивый корабль мог за один рейс перевезти с десяток шахматных фигур с конями в придачу! Ещё я использовал ложечки из её набора кукольной посуды. Из миниатюрной картинной рамки, аптечной резинки и такой маленькой ложечки, я делал катапульту, которая стреляла пластилиновыми ядрами.
Тяжело вздохнув, я сложил фигурки обратно в доску, и поставил сей священный предмет на место.
Неожиданно, за шкафом обнаружилась новая дверь. То есть, дверь имела вид старой, покрашенная белой растрескавшейся краской. Новой я называю её потому, что раньше никогда не замечал этой двери.
Это может показаться странным, но я совершенно не удивился, обнаружив в собственной квартире незнакомую дверь. Да простит меня читатель, но я предупреждал читателя, что история будет странной! Вместо законного удивления, я испытал только любопытство: Куда эта дверь ведёт?
Недолго думая, я открыл её и вошёл. Там оказалась ещё одна комната. Большая, пустая. Только слева у стены стоял незнакомый диван, а справа было большое окно, которое заполняло комнату хмурым тусклым светом. В проёме окна быстро мелькали хлопья снега.
Мне бы тогда сообразить, что мы живём в первом подъезде. И никакой комнаты за этой стеной быть не может. Если бы такая дверь была прорублена, она бы вывела меня на улицу, на высоту третьего этажа. Но, тогда я об этом как-то не подумал. Я не удивился даже тому, что несмотря на лето, за окном мелькают снежинки.
Просто мне стало скучно в пустой комнате и вернулся к родителям.
Отец по-прежнему возился со своими этюдами. Он переставлял их с места на место, менял местами, то вставлял в рамы, то вынимал из рам. Рам было мало, а этюдов много. В рамах они смотрятся совсем по-другому, не так, как без рам. Он, то отходил от своих работ подальше, чтобы рассмотреть их, то подходил ближе, чтобы передвинуть их, подставить новую рамку.
Я порадовался, что он совершенно не хромает. А ведь после того страшного перелома бедра, его нога укоротилась на четыре сантиметра. Как всё-таки здорово, что он поправился и ходит даже лучше, чем до травмы.
Я попытался вспомнить, когда я проверял его анализ крови. Получилось, что это было очень давно. Скверно! Плохо я забочусь о его здоровье. Врач называется! Надо будет завтра же взять кровь на анализ.
В комнату вошла мама.
-Опять всё заставил своей мазнёй! – весело проворчала она. – Написал бы хоть одну приличную картину! А-то всё этюды, да этюды и ни одной законченной работы!
Мама имеет право так говорить. Ведь она тоже художник. Именно в художественном училище они и встретились и полюбили друг друга. Но пишет мама мало. Я помню только одну её работу – натюрморт, выполненный в ярких красках и с большим вкусом. Даже отец признавал, что у мамы большой талант. Но употребляла она свой талант только для того, чтобы подобрать красивые обои, или со вкусом обставить квартиру.
-Ну, что поделаешь? – отшучивается отец. – А может быть, у меня талант именно на этюды? У других художников – на картины, а у меня - на этюды!
-Ладно, хватит болтать, - говорит мама. – Мойте руки, и за стол.
-Кстати, Дина, ты не видела мой паспорт? – говорит отец. – Никак не могу его найти.
-Нисколько не удивлена! Ты вечно ничего не можешь найти! – отвечает мама.
И тут мне становится очень стыдно. Ведь это я отдал отцовский паспорт! И, главное, не понимаю зачем? То есть , я обязан был его отдать при получении свидетельства о смерти. Но, за каким чёртом мне понадобилось свидетельство о смерти. Ведь отец жив!
Как он теперь будет обходиться без паспорта? Ведь если в собесе думают, что он мёртв, ему даже пенсию не принесут! Как же я мог совершить такую очевидную глупость?
Я не успел додумать эту мысль до конца, как мама спросила меня:
-Как дела в школе?
Я напряг память, но, как на грех, ничего не мог вспомнить.
-Нормально! – ответил я, справедливо рассудив, что если ничего не вспоминается, значит, и не было ничего достойного внимания.
-А как там моя Лизонька? – спросила мама. - Она уже говорит?
-Что ты мама, она уже давно в школу ходит, - ответил я. И только тут сообразил, что если моя дочь ходит в школу, значит, я давно уже не школьник. Кстати, почему я здесь? Ведь дома меня ждёт жена и дети. Мне надо идти домой!
За окнами по-прежнему мелькают снежинки. Глядя на них, я вспоминаю зимнее кладбище, рабочего, который быстро и умело выкопал в мёрзлой земле маминой могилы узкую глубокую ямку и опустил туда урну с пеплом отца. Он тогда нарочно не стал вынимать урну из мешочка, потому, что, взяв за завязки, её было удобнее опускать в тесную ямку.
Я начинаю медленно сходить с ума. Ведь ничего этого не могло быть. Откуда у меня такие дикие воспоминания? Какое психическое заболевание способно породить такой дикий бред? И как я мог несколько лет считать маму и папу мёртвыми? Но, всё-таки я рад, что ошибался. Как приятно, что они живы. Так бы и сидел рядом с ними, слушал бы их шутливую перебранку.
Звонит будильник. Он бесцеремонно вторгается в мой сон. Я угрюмо сажусь на кровати и затыкаю будильнику пасть. Путаница мыслей в голове постепенно устаканивается.
«Какой сегодня день недели? – думаю я. – Четверг? В субботу надо будет съездить на кладбище. Родители не могут присниться просто так. Они хотят, чтобы я их навестил!