Солнце дымное встаёт,
Будет день горячий.
А. Т. Твардовский
«Страна Муравия»
Хорошее июльское утро где-то посреди российского Черноземья. Ещё лежат длинные тёмные тени на яркой густой сочной зелёной и покрытой росой траве. Ещё не обжигают солнечные лучи, тепло и бережно касаясь растений и предметов, но обещая стать неумолимо горячими через несколько часов. Безветрие и умиротворение царят во всём мире. И шар земной вертится вокруг солнца, суля совсем скоро жаркий день, палящие и безжалостно пригвождающие к земле лучи и духоту, и жгучую жару, и изматывающий зной. А пока мир тихо выползает из короткой ночной передышки, из щадящего прохладного покоя, из благостного, словно вздох облегчения, отдыха.
Покрытая тёплой мягкой и даже какой-то ласковой в своих нежных прикосновениях мелкой чернозёмной пылью дорога.
Сельский асфальт тем и похож на асфальт, что он твёрдый. А сверху эта твёрдая плоскость покрыта слоем лёгкой и уютно-обволакивающей пыли.
Незаделанные рытвины, щебёнка, следы недавно прошедшего в луга стада, оставленные в той же пыли продукты жизнедеятельности.
Небо высокое и лазоревое. Ни облачка – сплошная бездонная нескончаемая и прозрачная синь, синь и синь.
Ничто не шелохнётся.
Умытое утро, притихшие и застывшие деревья, тянущаяся к солнечным лучам трава, незатейливые белые, жёлтые, голубые головки полевых цветов в ней.
Воробьи громко, скандально и жизнерадостно щебечут, выясняя отношения, суетясь и копошась, невидимые в кронах высоких гордых растущих с одной стороны дороги тополей с наполовину побелёнными стволами.
Ухоженные дома с лелеемыми палисадниками, источающими запах роскошных белых и фиолетово-розовых флоксов, с вьющимися бордово-красными и белыми розами и ярко-жёлтыми золотыми шарами. Напротив домов по обе стороны дороги – изумрудно-зелёные искрящиеся на солнце лужайки.
Посреди деревни у самого пруда, заросшего вётлами так, что его и не видно, перекрёсток – одна дорога идёт на Соловьёвку, другая – на Пироговку, главная же ровной стрелой прочёркивает всю деревню и ведёт к шоссе, что пролегает километрах в двух от посёлка, среди золотых с тяжёлыми колосьями полей.
У того же перекрёстка – хорошо укатанная и утрамбованная площадка, ещё закрытый магазин из белого кирпича. Перед его большими стеклянными витринами-окнами – выкрашенные белой краской шины-клумбы с ярко-оранжевыми ноготками. На магазине – синий пластиковый полукруглый козырёк телефона, по которому никто никогда не звонил по той простой причине, что он никогда не работал.
С другой стороны дороги – автобусная остановка – железная будка, выкрашенная нежно-голубой краской.
Напротив неё – лужайка, по которой ходит длинноногая стройная пёстро-серая озабоченная индюшка с выводком уже подросших и оперившихся детей, шустро и увлечённо выискивающих что-то в траве.
Рядом с будкой у дороги стоит несколько человек в ожидании автобуса.
– Лю-усь? На автостанцию не звонила? Как там автобус-то? – спохватывается полная женщина в белой лёгкой блузке, рядом с которой стоит белое же, словно в тон подобранное, пластиковое ведро с жёлтой крышкой.
– Вышел-вышел! – низким глубоким голосом зычно откликается Люся.
– А то вчера не было, сломался. На большак пришлось идти, – сообщает белая женщина с белым ведром.
– На Соловьёвку пошёл, я видела, – скромно говорит девушка с аккуратно и мастерски накрашенными с утра пораньше глазами – тончайшая филигранная обводка, чёрные длинные густые ресницы, делающие светлые серые и ясные глаза похожими на удивлённые распахнутые ромашки. Обладательница их свежа и волшебна в своём лёгком и открытом воздушном сарафанчике.
– Давно пошёл-то? – пытает её уже вспотевшая от утренних дел женщина с ведром, собравшаяся в город на рынок продать скопившиеся в хозяйстве яйца.
– Да минут десять уж, тёть Зой, – откликается шифоновый светленький сарафанчик.
– А потом на Пироговку! – сокрушённо восклицает тёть Зоя. – Пока всех соберёт, тут слюной изойдёшь!
– Пошли на большак! Там рогожинский автобус через полчаса будет, – подхватывает Люся.
– Да ладно! – поёт сочным грудным контральто тёть Зоя, косясь на своё ведро. – В нём народищу! Сегодня – базарный день, все в город едут. Здесь хоть сядешь!
– Нет, я обратно на рогожинском, – раздумчиво говорит Люся, – быстро! А этот – пока народ по всем деревням соберёт! Да ещё сломается где-нибудь!
Общество дружно смотрит в сторону соловьёвского просёлка в ожидании автобуса.
По главной дороге хозяйской походкой идёт в меру упитанная женщина в красном платье, с хорошо уложенными и покрытыми основательным слоем лака белыми недавно подстриженными и свежевыкрашенными волосами, составляющими выверенную причёску – прядь к пряди, волосок к волоску. В левой руке у неё белая модная сумка с крупной золочёной блямбой-загогулиной. Женщина неспешно подходит к остановке.
– Здравствуйте, – с почтением приветствуют местную власть ожидающие автобуса односельчане.
– Доброе утро! – как-то официально откликается «власть» и придирчивым взглядом осматривает остановку и магазин.
– А что, Наталь Иванна, – обращается к ней женщина с ведром, – когда собак-то привязывать начнут?
– Так их привязывают! – немедленно энергично откликается Наталь Иванна. – Администрация на той неделе приказ издала, я его подписала! Вон – и на магазине висит, и на остановке! Посмотрите, Зой Сергевна!
– Виси-ит! – укоризненно говорит или по природной привычке трубит-поёт Зой Сергевна. – А собаки бегают! Как хотят! У соседки моей внуки из Москвы приехали, так девочку так напугали – она теперь со двора не выходит. У Васильчиковых такой монстр!
– Да, – поддерживает её Люся, – прям собака Баскервиллей какая-то!
– Она не кусается, она охотничья, – вставляет своё слово курящий в сторонке коричневый от загара худой мужичонка.
– Охотничья! Да на неё взглянешь – уже плохо становится. А она по всей деревне гуляет, – говорит громогласная беззастенчивая и словоохотливая Зой Сергевна с ведром.
– Говорила! Говорила я Васильчиковым, – настойчиво и убедительно изрекает похожая в своём красном платье на родину-мать Наталь Иванна, – они её теперь запирают.
– Запира-ают, – напевно и укоризненно тянет-поёт Зой Сергевна, напряжённо и ожидающе поглядывая в сторону соловьёвской дороги, – а она у них в сарае воет. У меня аж мороз по коже!
Тут из-за магазина выбегает стая разнокалиберных собак. Впереди – небольшая белая шавка, за ней – тот самый охотничий пятнистый с тяжёлыми лапами Баскервилль-монстр, за ним – крупный чёрно-белый барбос с поднятым перпендикулярно туловищу огромным пушистым хвостом, уклеенным множеством навязших в нём серо-сизых репейников и унизанным свисающими колтунами сбившейся шерсти.
Наталь Иванна то ли не замечает процессии, то ли виртуозно делает вид, что та находится вне поля её зрения (собаки и вправду бегут где-то сбоку-сзади от неё). Но она лихо и ловко поворачивается к ним спиной и убеждающе говорит Зой Сергевне:
– Всех обязали собак с улицы удалить – привязывать, запирать – как хотите! Приказ повесили! На магазине, на администрации, – не замечая абсурдности фразы говорит она и показывает рукой с сумочкой в сторону белеющей на будке бумажки, – на остановке, на клубе. Ми-ил! На клубе-то висит ещё?
– Висит, – откликается воздушный с виду прохладный сарафанчик в мелкий сиреневато-фиолетовый цветочек.
– Висит! Я лично проверяю! – твердит Наталь Иванна и, сжав свободную от сумки руку в кулак, несколько раз ритмично тычет ею куда-то вниз, словно вбивая свои слова в дорогу.
– Так висит-то он, висит! А собаки бегают! – присоединяется тихим укоризненным басом Люся.
– Какие вы, женщины, – Наталь Иванна хочет подобрать определение, но не находит сразу точного слова, – придирчивые! Где ж бегают? Покажите!
Она как-то мастерски всё время поворачивается к своре спиной. Стайка собак притормаживает как раз на площадке у магазина и начинает бегать кругами. От соседнего дома к ним стремглав несётся ещё один весёлый и воодушевлённый рыжий, похожий на лису, пёсик.
Наталь Иванна, одержимо-победоносно поглядывая в глаза то Зой Сергевне, то Люсе, то Миле, продолжает разъяснять «политику партии», повторяясь по отдельным пунктам, но, однако, твёрдо, настойчиво и очень убедительно.
– Женщины! Администрация приказ издала, его до сведения жителей донесли, документ в общественных доступных местах висит, я сама его наличие проверяю, в личных беседах с населением мы всё время подчёркиваем, что необходимо собак привязывать! А то, что это такое! У Губаревых соседская овчарка девочку покусала! Куда это годится? Детей на территории поселения летом много! И маленьких, и больших! Они и на велосипедах ездят! А собаки за ними – прям гурьбой! Мы запретили! Строго!
– И штрафовать будете? – любознательно встревает мужичонка.
– Будем! А тО нечто! – всплывает в речи Наталь Иванны диалектное выражение.
Стайка у магазина весело и увлечённо тусуется, собаки озабоченно бегают друг за другом.
Мила в сарафанчике смотрит на них, время от времени взглядывая на сельское начальство, и улыбается, хлопая своими роскошными метёлками-ресницами.
Зой Сергевна и Люся глядят на «родину-мать», на панорамную сцену у неё за спиной и сосредоточенно и скрытно-иронично слушают.
– Автобус! – прозаично и обыденно прерывает агитационно-плакатное действо мужичонка, выбрасывая сигарету.
Автобус, вздымая клубы серо-сизой пыли, подъезжает к остановке, тормозит и открывает двери.
Из салона выходят два рыбака с удочками и садками.
– Что к нам-то? Своих карасей нет? – приветствует их мужичонка.
– У вас толще! – откликается тот, что постарше.
– Опять на бабкин валокордин ловить будете? – вступает в разговор Люся.
– Что, рассказала уже? – смеётся другой, тот, что помоложе.
– Да уж, встретила я её во вторник. Плачет бабка. Говорит – хватилась, а валокордина и нет. Всё зять повытаскивал – карасей на него ловит!
– Да она здоровей меня! Зачем ей валокордин? – оправдывается, задорно улыбаясь, бугай с удочкой.
Рыбаки удаляются в сторону пруда.
– Ну что, поехали? – обращается к потенциальным пассажирам молодой шофёр.
– В Пироговку, что ль? – с глубокими обертонами в напевно-мелодичном голосе откликается Зой Сергевна.
– Поезжай, Васятка, один, мы тебя тут подождём, – напутствует его Люся.
Вопрос был сугубо риторическим. Никто в Пироговку ехать не собирался – за дорогу надо платить, да и трястись в автобусе лишних пятнадцать минут не хочется. Лучше постоять не свежем воздухе в утренних приятных лучах и в нежной прохладе. Но ритуал разговора соблюдается.
– Ну, ждите! Скоро вернусь! – обещает Васятка и, глядя на Милу, добавляет по-английски: «I’ll be back» (1).
Двери старенького автобуса со скрипом, лязгом и грохотом захлопываются, и он натужно пилит мимо магазина и пруда в сторону Пироговки, обгоняя рыбаков.
Присутствующие с коллективным вздохом провожают его взглядами. Автобус скрывается в облаке пыли за кустами.
Наталь Иванна, считая тему разговора исчерпанной и не видя необходимости продолжать разъяснительную работу, поворачивается и, не глядя в сторону магазина, идёт к зданию бывшего сельсовета, а ныне администрации, на работу.
Собаки прекращают свой бег по кругу и, словно по команде, весело и дружелюбно несутся вслед за ней по пыльно дымящейся под их лапами дороге.
Общество зачарованно смотрит вслед шествию, забыв про автобус.
День разгорается.
Вверху – бездонная синева.
Вокруг – тишь, покой и умиротворение.
Россия.
«Холст. Масло».
1 Я вернусь (англ. яз.)
(«Портреты, прелести, причуды», Рига, 2014.)