Предел мечтаний

Нэлли Журавлева Ектбрг
Предел мечтаний.
Сказочная история.

Услышала студентка Дуня, что иностранцы желают в жёны русских девушек. «Ну, – думает, – выйду замуж за американца. А что? Чем не хороша? Глаза голубые – весёлые, щёки румяные, грудь, как у Софи Лорен, талия, как у Бриджид Бардо, ноги… всем ногам ноги». Быстренько подсела к интернету, дала о себе сообщение: так, мол, и так -  рост Венерин, грудь, талия, ноги – всё о*кей… И ну, давай выискивать кандидатов в женихи. Нашла-таки. Телеса могучие, рост – под небеса, а коше-ель! У-у! – Банкир!
Сладили дело. Летит Банкир – как это по-русски-то? – свататься. На собственном боинге. Русским языком за несколько сеансов, через подсознание, овладел, миллион роз на длинных стеблях в самолет погрузил: слышал, что русским девушкам в знак любви миллион роз принято дарить.
Прилетает… Стоит перед ним, смущенно потупив очи, краса голубоглазая с пшеничной косой до пояса, румянец на скулах полыхает, грудь от волнения ходуном ходит, талия – с кольцо обручальное, а ножки-то, ножки! Юбочка нечаянно завёрнута до самой верхней части бедра, а красавица, будто не ведая о погрешности в своём туалете, стоит этак тем бочком к жениху. Он от такой прелести и глаз оторвать не может. «О! Его понимайт!» – цокает языком. Дуню на руки и – в Америку, где сказочного совершенства домашняя техника, и всё само собой моется, убирается, где ананасы и «Рафаэлло» –  обычная еда, где у каждого собственная вилла на берегу океана, и Мерседес – далеко не самая лучшая марка в семейном автопарке, и никаких тебе автобусов и трамваев, в которых людишки, как сельди в бочке так напиханы, что даже поругаться силёнок нет. И не надо убиваться за диплом, и работать не надо, работа – дело мужское.
Решил Банкир показать своей невесте Америку. Начал с Белого дома. Охрана пропустила его машину «без проволочек», – он ведь крупный банкир. «О* кей!» – подумала Дуня, но и бровью не повела, мол, так и должно быть. Перед домом газоны зелёные, будто бархатные, – у англичан, верно, научились траву стричь. Дорожки будто вылизаны: ни окурка тебе, ни фантика; а сам-то дом, будто огромный богатый особняк, а вовсе не казённое здание. «Надо же!» – сказала Дуня.
Потом Банкир стал катать свою русскую невесту по городу: удивить хотел небоскрёбами. Скорость, конечно, не в его силах убавить, все машины мчатся, как прилепленные друг к дружке, на одной, бешеной, скорости. Едет Дуня в этом колодце из небоскрёбов и головой крутит: туда-сюда, туда-сюда. «Нравица?!» – сверкает улыбкой Банкир. «Смотрю, где  тут Кремль, – говорит Дуня, – белых-то домов у нас своих полно, в каждом городе есть».
Богатая страна Америка, а Кремля своего нет.
На другой день запланировано было по Дуниному желанию поехать на Банкирову виллу, к океану. Волнуется Дуня, не спит: ни разу не видела океана. А когда прибыли, да увидела она сказочный дом под сенью диковинных деревьев и ленивые зелёные волны, лижущие песчаный берег прямо под окнами, не смогла восторг удержать: «Боже мой ! Предел мечтаний!» И к нему, к Банкиру, с нежным взором:
– Это всё твоё?!
– И твоё тоже, милая.
И ослепительно сверкает улыбкой, и хочет привлечь к себе невесту, и глаза его желание излучают. Но грозит ему розовым пальчиком Дуня:
– Рано, Банкир, рано, я пока не жена. Вот будет брачный контракт, чтобы всё по вашим порядкам…Чтобы достойно, мне честь моя дорога.
– О да, о да! Честь, да, да! Святое дело – так, кажется, говорят русские, – и наскоро составив с Дуней контракт, умчался в брачную контору.
А в контракте том указано было, что обязуется он соблюдать свои супружеские обязанности, то есть не нарушать человеческих прав жены, содержать её, а в случае развода, чья бы ни была инициатива, имущество обеих сторон – пополам, если же инициатива будет исходить от Банкира, то помимо всего прочего вилла вместе с берегом океана полностью переходит в собственность Дуни, как стороны, претерпевшей моральный ущерб. Так как сторона эта выходит замуж навсегда, обязуется быть верной женой, и ни о каких разводах помышлять не собирается. Инициатива в составлении брачного контракта принадлежала Банкиру, но Дуня, кажется, ничего не упустила.
День был прекрасным. Дуня купалась, гуляла по парку, пила какие-то вкусные соки из бутылок с красивыми этикетками, а к вечеру, уставшая, добралась до спальни и улеглась на огромную белую кровать с прохладными, нежнейшими, шёлковыми простынями.
Вспомнив свою общежитскую койку с вытянувшейся панцирной сеткой, подушку с пером,   скомкавшимся от старости в камень, нежилась, и купалась в новых, неведомых раньше блаженных чувствах. Вспомнила и девчонок-однокурсниц, любой ценой пытавшихся вырваться из общежитского плена, но тут же постаралась отбросить прочь эти воспоминания.
Все окна в спальне были открыты настежь, но почему-то не было никакой мошкары, никаких кусачих летающих тварей, так докучающих летом там, дома. Темнота наступила как-то сразу, вдруг, будто задёрнули на небосводе тяжёлый дорогой чёрный бархатный занавес, и стало как-то не по себе. «Скорей бы уж Банкир приехал!» – подумала Дуня и тут же услышала мягкий звук колёс подъезжающей машины.
Банкир влетел в дом, размахивая документом, возвещающим о сбывшихся надеждах на лучшее украшение своей жизни – русскую жену. Открыл бар, хотел достать виски и увидел там бутылку русской водки:
– О, это что? Откуда?
– Это я тебе в подарок привезла.
– О, заботливая русская жена.
Он налил в большие хрустальные с мелкой гранью рюмки, в обе – одинаково, и воодушевленно, с неизменно сверкающей улыбкой произнёс:
– Моя милая Дунья! На туоей родине любят тосты, я пръедлагаю за то… как это? – за дуа беръэга у одной реки.
Дуня изучала документ, привезённый Банкиром. Удостоверившись в подлинности печатей и росписей, отпустила полу пеньюара и нежно приложив руку к щеке Банкира, подняв рюмку, сказала:
– За сбычу мечт!
– Как это – сбычу мечт?
– За то, чтоб наши с тобой мечты сбылись.
– О да, о да! На брудъершаут!
Русская водка оказалась слишком крепкой для американца, привыкшего к виски, разбавленному содовой. Сначала он ещё говорил, что голодный, как волк, потом у него на языке было только «борш, русский борш», после третьей рюмки он «скопытился», говоря Дуниным языком, а наутро у него «шутко болъит голоуа».
– Не допил, потому и болит, – сказала Дуня.
– Как это?
– Очень просто, дорогой, водку пьют или досыта, или никак, а сейчас опохмелиться надо.
– Опохмелиться – что это?
– Сто грамм ещё пропустить.
– Пропустить? О нет, о нет! Шутко больит голоуа.
Так и уехал на свою работу с этими словами.
А Дуня ещё понежилась в постели, потом разгуливала в пеньюаре по дому, изучая его, несколько раз искупалась в солёных водах океана, погуляла на собственном пляже и к вечеру свежая, ещё более, чем обычно, румяная – уже от солнца, надев всё тот же роскошный нежно-розовый пеньюар – подарок в приложение к миллиону роз, в босоножках с каблуком в двенадцать сантиметров встречала американца с работы.
– Милая, мы уже идём спать? – растерянно заулыбался Банкир, удивлённо глядя на  Дунин наряд.
– Ты что, дорогой, шутишь? Солнце ещё не село. Но… как хочешь, я всегда буду поступать так, как ты хочешь.
– О!.. – сказал он. И потише добавил, – сейчас я бы очъень хотел покушать. А? Борш…
– Что ты, дорогой, на ночь борщ вреден, – холестерин, шлаки… Мне твоё здоровье дорого.
– Тогда пирог… с рыбой.
– Пирог? С рыбой? А… а где же я его испеку? Ведь русской печи у нас нет.
– Завтра позову специалист, скажу: нужен печь!
– Вот и хорошо. Только ты подумай, дорогой. Будет печь – будут и пироги, но я  буду ходить всегда в саже, начну горбатиться, толстеть и сердиться на тебя. Хочешь ли ты этого?
– О нет! О нет, не хочу! Я кушать хочу.
– Хорошо, твоё слово для меня закон, – она поставила на стол тёртую морковь, обильно политую сметаной и присыпанную сахарным песком. – Сметана и сахар – это не по науке, но для калорий, я вижу, ты дрожишь от голода.
Муж быстро-быстро согласно кивал головой, заглатывая морковь.
– А потом борш? – робко улыбнулся он.
– Дорогой, борщ едят в обед, и вообще, наука сейчас пришла к  выводу, что супы лучше не есть…
– Я не суп, я борш…
Дуня, сев к нему на колени, нежно обняла его:
– Мой дорогой, не хлебом единым жив человек.
– О да, – русская пословица. Но… знамъенитая русская кухнъя…
– Мой маленький, ты так устал на этой своей работе, что ни о чём возвышенном уже думать не можешь, тебе надо отдохнуть. Сейчас я пойду приготовлю постель и мы с тобой понежимся, я так по тебе соскучилась, целый день ждала тебя. А русскую кухню мы устроим в выходной, ладненько?
– О да, ладнэнько! – согласно закивал головой Банкир и подумал: правду говорят, что русские жёны ласковые.
Как только жена ушла в спальню готовить постель, он залил кипятком суп быстрого приготовления, сделал бутерброд из тонкого, почти прозрачного, кусочка хлеба и толстого куска ветчины и моментально всё это проглотил – не до ритуала было.
В первый же выходной  день Банкир в ожидании чуда – русской кухни, проснулся рано. Поцеловал жену в очаровательный точеный носик, пытаясь разбудить её:
– Милая, съегодня у нас русская кухнъя.
Дуня, вскинув красивый голубой взор, стрельнула в мужа ледяным лучиком и нежно сказала:
– Маленький, ты меня уже достал с русской кухней.
– О да, о да, достал, – счастливо засмеялся он.
– Ну, хорошо, дорогой, давай только немножко подзарядимся, – она скинула простыню, дразня его формами обворожительной нимфы, положила его руку себе на грудь, и он, забыв о русской кухне, о борще, пельменях и блинах, утонул в её сладострастных объятиях.
На завтрак Дуня решила напечь мужу оладушек.
– Дорогой, оладушки со сметаной и с сахаром – прекрасное русское блюдо на завтрак. Все очень просто: молоко, сметана, муки до густоты не жидкой сметаны, чуть подсолить, чуть подсластить, чуть соды загасить и на масле жарить в сковородке, – и, упорхнув в сторону пляжа, крикнула, – ты пока управляйся, а я искупнусь.
– Управляйся, искупнусь…– механически повторил Банкир странные слова.
Как управляться, он не знал, как готовить оладушки, не понял, поэтому нашёл книгу «Русская кухня», которую выпросил когда-то у русского клиента, и с великим трудом стал разбираться. С трудом – потому что освоив разговорный русский язык, читал он совсем слабо.

– Ух ты, предел мечтаний! – воскликнула Дуня, увидев на столе дымящиеся оладушки, и поцеловала мужа, обдав его свежестью после морского купания. – К обеду за мной борщ.
– О! – расплылся в улыбке Банкир.
Под талантливым рукодством Дуни и с помощью всё той же « Русской кухни» был приготовлен прекрасный русский борщ.
Сытый, умиротворенный Банкир с женой  отправился качаться в гамаке под сенью экзотического дерева, чтобы  подремать под шум морского прибоя.

Целый год прошёл с того дня, как американец увез студентку Дуню. Не думала, не гадала Дуня, что так надолго осядет в чужой стране. Мечтала мир посмотреть, Америку эту – хвалёную, да заодно проучить хоть одного американца – оставить в дураках: наслышана была, как русских девушек под видом замужества увозили за океан, а потом чуть ли не в рабство продавали. Но знай наших, мы тоже не лыком шиты, знаем, что почём, и за себя и за своих соотечественниц постоять сумеем! Долго помнить будут! Так думала Дуня год назад.
На полгода хватило тех мыслей. Наотдыхалась Дуня, нанежилась и начала уже привыкать к своей райской жизни да и, чего греха таить, подзабывать стала родную сторонку, Сибирь-матушку, и Ванечку – любовь свою тайную, безответную. И начало её естество наружу лезть: нет-нет да и забудется – возьмёт тряпку поломойную и ну, пол драить, где надо и не надо. Кровь-то русская играет, дела просит. И английский язык выучила вроде как из баловства, чтобы приятнее было бы её Банкиру с ней общаться, да так ловко всю эту английскую речь изучила, что скороговорничала не хуже какой-нибудь хохлушки на сорочинской ярмарке. И книжки на английском языке приобретать стала будто для украшения зала, а вовсе не для  чтения, но любопытно и забавно ей было читать не на своём языке. Так и грешила Дуня двойной жизнью: при Банкире этакая кисейная барышня – кошечка, а чуть он за порог, сразу преображалась, всё в руках у неё кипело. Банкир, конечно, замечал перемены в доме: и красивее стало, и уютнее, да только Дунья его все плечиками пожимает, будто она вовсе не при чём, где же ей всё успеть, конечно, приходится нанимать рабочую силу и расплачиваться. А надо сказать, банкиры хоть и возле денег работают, но экономны и попусту деньги транжирить не станут. Но Дунин Банкир не жалел для неё ничего, даже денег: очень она ему по сердцу пришлась.

Но сколько верёвочка не вейся…
Однажды, уехав на работу, Банкир с полдороги вернулся, забыв что-то, и застал жену за странным занятием: Дуня раскапывала небольшой пустырь за домом и так была увлечена этим делом, что не услышала, как муж приехал. Не дал он о себе знать, а вечером как бы невзначай затеял разговор:
– Милая, не знаешь ли ты, кто у нас пустыр раскопал и зачэм?
Дуня как ни в чём не бывало опять свою политику гнёт, плечиками пожимает, но тут же спохватилась – кто поверит в то, что не видела и не знает она о вскопанном пустыре? И не скажешь ведь, что давно она виллу только своей собственностью считает:
– Дорогой, я хотела преподнести тебе сюрприз. Там у нас будет малинник. Я уже заказала саженцы из России. Малина самая вкусная ягода у нас в Сибири. Когда-нибудь я испеку тебе шанежки с малиной.
– А кто же раскапывал пустыр?
– Я нашла людей, которые это умеют делать, естественно, не бесплатно, но, я думаю, ты не будешь против?
– О нет! А это обязательно – лопатой?
– Совсем нет, просто у тех людей нет техники,– она ласково погладила Банкира по плечу, – ты ведь мне веришь?
– О да, о да! – деланно улыбнулся Банкир.
Понял он, что все перемены в доме были сделаны руками Дуни, только не мог понять, почему она скрывает свое трудолюбие. Решил, что ложь её – во благо, и рано или поздно раскроются все секреты. Вида не подал Банкир, что знает Дунину тайну, но воспылал ещё большей любовью к своей русской жене.
А краса его ненаглядная между тем загрустила о доме. О маме с папой соскучилась, о бабушке, о братике младшем, о подружках. О Ванечке только не вспоминает – любви своей, в безнадежности  придуманной. Рано вставать снова стала, как дома, бывало: не спится, тоска-забота не даёт, и сетует, что не остывает любовь Банкира к ней, несмотря на все её хитрости.
Встает утром Дуня, чтобы на пляж отправиться, а слезинки кап-кап. Вечером в беседе с мужем рассеяна, неулыбчива, и румянец растаял. Банкир так и эдак пытается её расшевелить и вдруг увидел, как из глаз её слезинка хрустальная скатилась и застыла на щеке.
– Дунья, милая, – сказал он,– а не соскучилась ли ты по дому?
– Ах, дорогой, как ты догадлив!

Посадил Банкир Дуню в свой боинг, подарков всяческих для родных и друзей погрузил множество и деньги ей подает:
– Милая, это тебе на пропитание, так, кажется, у тебя на родине говорят?
Покраснела Дуня, но деньги взяла.
И полетела Дуня на родину.
Когда самолёт приземлился, вся деревня сбежалась – на чудо поглазеть. А как вышла Дуня из самолёта, так сразу все и онемели: сроду такой крали не видывали. Щупают брюки её белые, кофту пышную, словно из июньских облаков сотканную. А туфли-то, туфли! Как в них по нашей-то деревенской грязи шлёпать? А тоненькая-то какая! Верно, совсем оголодала в Америке этой, на казённых-то пакетах!
Расцеловала Дуня матушку с батюшкой да бабулечку свою, пообнимала всех деревенских бабушек, не забыв сказать каждой ласковое слово, взяла братика за руку и отправились все шумной гурьбой к Дуниному дому.
И устроен был по поводу встречи важной гостьи, согласно старому обычаю, пир горой, на котором гуляла вся деревня.
А когда все разошлись по своим домам с шуточками, да прибауточками, да с частушками залихватскими, раздала Дуня подарки Банкировы своим родным. Отцу портсигар серебряный с птицами эмалевыми на крышке, на что отец сказал: «Нечай наши, расейские, мастера делали крышку-то, знаком почерк». Матушке – невесомый оренбургский платок, в кольцо обручальное пропускаемый, бабулечке –  большую курчавую пуховую шаль, из тех, какими богатые цыгане в городах российских торгуют. Егорке, братику своему –компьютер и набор дисков с программами – играми, на что тот лихо присвистнул и побежал друзьям-товарищам хвастать. Всем угодил Банкир, всем подарки не абы как, а для души сделал, даже Дунины тетушки и дядья не были обойдены вниманием – всем  по отрезу на платье или по носкам ангорским, диковинным.
Потом пошли расспросы-разговоры – о Дунином. И не было им конца. Рассказывала Дуня о своей сказочной жизни в Америке, где всё делают машины, человек только кнопочки нажимает; где люди улыбаются друг другу, разговаривают интеллтгентно, не матерятся, не дерутся, где едят исключительно паюсную икру и ананасы, пьют только натуральные соки, а приглашая друг друга на ланч, ведут неторопливые беседы исключительно об искусстве, о высоких материях. Хотелось Дуне всех успокоить, убедить в своем счастье. Не могла она сказать о своих корыстных побуждениях, связанных с замужеством в Америке: не поняли бы её родные, не свойственна корысть русским людям.
С Банкиром разговоров о сроках Дуниного пребывания на родине не было, поэтому она могла расслабиться, пожить вольно, не выдумывая никаких новых хитростей. Заканчивалась сенокосная пора, и Дуня помогала отцу на покосе, чем немало его порадовала: не утеряла дочка деревенских навыков. Порыбачила с братиком Егоркой, наболтавшись с ним вдоволь о его мальчишеских проблемах. Досыта наелась матушкиных творожных шанег. Только бабулиных глаз избегала. Лучшим другом была бабуля, и всегда ей поверялись самые сердечные Дунины тайны. А сейчас… сокрушенно вздыхала бабушка, а внучка искала повода, чтобы упорхнуть из дома.
Месяц жизни в деревне проскочил незаметно, надо было слетать в город, оформить в институте академический отпуск и навестить подружек.
– Не чуди, дочка, не пугай народ своей поднебесной диковиной, да и где ты там, в городе, оставишь этот свой самолёт? Разнесет по кусочкам городская  шпана. Езжай-ко лучше поездом, спокойнее оно будет, – сказал отец.
В городе Дуня произвела своим видом фурор, какого и не ожидала. Не зря Банкир снабжал её журналами мод и знакомил с именитыми кутюрье: «академку» подписали беспрекословно, декан не забыл, был очень любезен при встрече, уговаривал поскорее возвращаться в институт, а в приёмной ректора у секретарши от восхищения отвисла челюсть.
В общежитии девчонки подняли визг, всем хотелось непременно «сейчас же!» примерить Дунин костюм. Потом быстро организовали чай, нашлись даже пряники. Но Дуня открыла сумку со своим  угощением. Естественно, случилась немая сцена. А когда Дуня затараторила по- английски, девчонок охватил шок. Только один слабый голосок вырвался среди всеобщего молчания: «Боже мой, предел мечтаний!». Дуне стало жалко подружек:
– Девчонки, это все внешняя оболочка. На самом деле везде хорошо, где нас нет. За эти тряпки надо вламывать или продаваться.
– И ты…– захлебнулся кто-то.
– Нет, конечно… мне просто повезло… может быть, одной из тысяч.
Она переоделась в обычные джинсы и майку. На стол было выставлено всё содержимое Дуниной сумки: бутылка советского шампанского, чудом дожившего в запасниках торговли до этих дней, колбаса для «крутых» – «столичная» с баснословной стоимостью, шоколадные конфеты и деревенские домашние творожные шанежки. Не забыла Дуня и о пристрастии некоторых девчонок к сигаретам. Сама противницей курева была, нона радость подружкам выложила – дорогие, импортные, с фильтром.
Девчонки кайфовали и философствовали о жизни всю ночь. Утром Дуня уехала обратно, в деревню.
Дома её ждало письмо от Банкира. Конверт тоненький, невесомый, но излучал столько тепла, нежности и любви, что у Дуни заволновалось сердечко. Она распечатала конверт, письмо было совсем коротеньким, на русском языке, со множеством милых ошибок и восклицательных знаков. Заканчивалось оно странной фразой: «Милая Дуня! Предел моих мечтаний – видеть тебя рядом. Я, кажется, начинаю каменеть от тоски по тебе!». Дуня вспыхнула и выскочила на улицу, спрятав письмо за пазуху. «Боже мой, боже мой» – бессмысленно шептала она, не в силах сосредоточиться на какой-нибудь мысли. На душе было тоскливо и сладко одновременно.
Из открытого окна высунулась бабушка, подзывая внучку скрюченным пальцем:
– Дунятка! Поди-ко сюда, надобно мне тебя.
Усадила она Дуню рядышком с собой на скамеечку и запричитала:
– Это с коих пор у тебя секреты от меня завелися? Да не отводи, не отводи глазоньки-то. Выкладывай, што у тебя, да как – худа не посоветую.
– Да ничего, бабуля, всё у меня хорошо.
– А пошто глаза прячешь? Думашь, не вижу, што душа твоя не на месте?
Заутирала бабушка глаза передником и ослабла Дуня, рассказала о своих горьких, стыдных мыслях, о том, как хотела проучить чужого американца, которого выбрала себе в мужья, отомстить за других девушек обманутых и проданных в рабство, как хотела заставить его петь под свою дудочку, а заодно и присвоить его богатство…
– Постой-ко, – перебила старушка Дуню, – како рабство? Неужто в наше-то время?
– Да, да, бабуля! Берут замуж, увозят, а потом продают.
– Да што же это, прости Господи, за вурдалаки таки? Што уж, на них и законов нету?
– Уходят они от законов, бабуля.
– А твой-от как? – она с опаской посмотрела на Дуню.
– Он добрый. И любит меня.
– Ак пошто же ты хотела так обидеть его? Неужто за чужи грехи? Ой нехорошо, ой, как нехорошо-то! Стыд в люди сказать, што моя внучка на чужо добро позарилась! Повиниться теперь надо перед мужем-то. И перед Господом Богом повиниться! Завтра же пойдем в церковь в соседню деревню.
– Да. Пойдем, бабулинька.
– Ну вот и ладно. Постой-ко, а ты пошто мужа-то свово так обзывашь?
–Как?
– Ну, банкир какот?
– Это имя его.
– Поди ж ты, како сурово имя.
– Бабуль, а может мне его Ванечкой называть? Если ему понравится.
– Ты забудь про того Ванечку, небось, замужняя жена.
–Ты знаешь, бабуль, как он мне нравился!
– Тю, глупенькая, пора пришла, вот и выдумала себе Ванечку, а тот Ванька-то совсем непутевый стал, самогонку хлещет, неработь, тьфу – одно слово. Ты вот лучше мне скажи, когда к мужу-то поедешь?
Дуня подошла к бабушке, крепко обняла её и поцеловала в мягкую щёку:
– Скоро, бабуль, полечу, соскучилась – сил нет! Малинового варенья отвезу ему, шаньги буду печь, борщи варить!

Прилетела Дуня домой, в Америку. Самолёт посадила, как положено, выходит и глазам своим не верит: стоит её Банкир не шевелится, не несётся к ней навстречу, а вокруг него множество роз увядших. Подбежала она к мужу, обняла его и поняла, что окаменел он. Заплакала Дуня, запричитала: «Милый мой Банкирушка, Ванечка мой родненький, да зачем же ты меня оставил, да не жить мне без тебя, родимого, да прости ты меня, жену твою непутёвую, ой да как соскучилась-то я по тебе, хороший мой, как на крыльях летела, чтоб повиниться, варенья тебе привезла да шанежек творожных, в русской печке испечённых… ой да стань ты хоть кем, хоть птицей, только не каменной статуей, только живи, только будь со мной…» Плачет Дуня, обнявши каменного мужа, слезами его поливает, вдруг чувствует, потеплел он, мягче стал, а на месте лопаток бугорки выросли. И ожил Банкир, Ванечка Дунин, но вдруг выросли у него крылья, и превратился он в белого лебедя. Воздела Дуня руки к небу, и высоко вознёсся ее голос: «Ой судьба моя, ты судьбинушка, ой спасибо тебе за подарочек, сохранила ты мне мужа милого, ой да буду его холить, нежити, ой да буду женой верной, нежною…»
Понравилась Судьбе эта песня, понравилась Дунина нестроптивость и благодарность, и преподнесла она ещё один подарок: как только садилось солнце, принимал Банкир-лебедь человеческий облик, а на заре Лебедь и Лебёдушка, муж и жена, взмывали от виллы под облака встречать восход солнца.
Говорят, многие люди видели на заре двух прекрасных белых птиц над сибирской деревней и над Америкой.