Марго возникла, как обычно - внезапно и неоткуда. Мы никогда не спрашивали, где она пропадала месяцы, иногда годы.
Надо, сама расскажет. Нет - мы не вправе вмешиваться. Теперь у неё своя жизнь. Совсем своя. И мы из неё выпадаем.
Она появлялась и говорила всегда что-нибудь неожиданное.
– Хватит тут сидеть, – сказала она на этот раз. - Едем на линию Маннергейма. Я там дачу сняла, а вы тут всё лето птицу без солнца морите! Нехорошо.
И вот, мы уже в машине, Марго за рулем, - так, как будто и родилась уже с привычкой к скорости и сумасшедшему столпотворению автомобилей в многомиллионном городе, ведет авто, как сказки сказывает, или песню поёт. Свободно, без напряги.
Кирилл Владимирович вцепился острыми коготками в моё плечо, головой вертит на 360 - всё ему внове, всё интересно, - так мне кажется.
А, может быть, он ищет что-то, или кого-то?
Молчит, глаза синие распахнул, рассматривает город.
Всё ему интересно.
За городом, притормаживаем у какой-то кафушки.
- По чашечке кофе? - спрашивает Марго.
Мы с Сержем не возражаем.
Выходим, столики по-летнему вынесены на улицу.
- Посидите, я сейчас принесу.
Она всё делает стремительно - ходит, ездит, принимает решения, словно живёт в нечеловечески скоростном режиме, хотя никто из нас не знает, чем она занимается.
Когда ей было плохо, она жила у нас. Мы словно сроднились за тот год.
Мы вообще чувствовали друг друга без слов - мы, русские из Прибалтики.
Кирилл Владимирович по-прежнему сидел на моем плече, только на этот раз замер, не шелохнулся - заснул?
И только когда ребятишки собравшиеся вокруг нас - я их сразу и не заметила, погруженная в своё, - стали шепотом что-то обсуждать, Кирилл Владимирович величественно повернул голову в их сторону.
- Ой! - заверещали малыши. - Так он настоящий, живой?
- Да, - сказала я. - Живой.
- А можно...
- Нельзя, сказала я. - Он может испугаться.
Они всё поняли и, пока мы пили кофе, стояли чуть в отдалении, разглядывая наше зелёное чудо.
Дорога не была долгой. Вскоре мы выгрузились у типичного финского дома - уютного даже на первый взгляд.
Было много травы и деревьев. И невероятного воздуха - густого, чистого, вкусного.
Марго повела нас к какому-то древнему захоронению – холмик, деревянное подобие стелы из струганых досок, низенькой, чтобы враги не увидели за подлеском.
Красная звездочка.
Химическим карандашом на фанерке – надпись.
Два имени. Красноармейцы.
"Наверное, кто-то все эти годы подновляет эту надпись. Иначе, как бы она за столько лет сохранилась?" - подумала я.
Марго положила на могилку цветы. Мы долго молчали.
Подошла дородная красивая Бася, её мама:
– А теперь пойдемте со мной. Хотите увидеть, как они тут укреплялись? Это надо видеть!
Как она умела улыбаться наша Бася!
– Хотим, – сказали все и пошли за ней.
Гуськом, прикрывая глаза руками от ветвей.
Я тоже пошла, хотя мне всё ещё казалось, что я стою в той комнате и в той минуте, когда раздался ночной звонок:
– Здравствуй, Ма!
Остановились внезапно.
– Прямое попадание, – пояснила Бася.
И я увидела у ног огромный провал в бетонный бункер.
Спустилась вниз.
На дне – каска, рассыпанные патроны.
Странное ощущение уюта: здесь жили...
Перекрытие поразило. Чем же такую толщу бетона можно было пробить?..
Война...
Наутро нас разбудил крик.
– Солнце! – пронзительно звенел Кирилл Владимирович. – Солнце!
Он сидел на макушке клетки и, вытянувшись в струнку, глядел в окно.
Я подошла к нему.
Из окошечка мансарды до самого горизонта простирался сплошной, ровный бесконечный лес. А над ним медленно всплывало огромное, чуть ли не в полнеба невиданное солнце…
Наверное, это напомнило ему джунгли, где он родился, и где кто-нибудь всё еще ждет его.
- Солнце! - кричал маленький зеленый с оранжевым ожерельем на шее синеглазый Кирилл Владимирович. - Смотри,Солнце!
"Ради одного этого стоило приехать сюда, к линии Маннергейма", - подумала я.
Ради одного этого восхода и этого восторга, этой вселенской чистой радости, рванувшейся навстречу солнцу, поднимающемуся над бескрайней зелёнкой Карельского перешейка.
Санкт-Петербург