Одно поколение поэтов идет на смену другому поколению, проходят десятилетия, столетия, но какими бы известными, или популярными они не были в своё время, какие бы добрые дела, или дурные поступки не сопровождали поэтов, в конечном итоге от них остается только поэзия – истина, трогающая сердце, как точно и емко заметил наш современник, философ Андре Конт-Спонвиль. Сердце могут тронуть звукопись поэтического высказывания, его новый смысл, филологическое новаторство, то, что мы называем мастерством, но, прежде всего, сердце трогает судьба поэта, искренне выраженная всеми доступными средствами, которое дает ему слово. С детства нас убаюкивает звук стихотворения, когда мы начинаем взрослеть – нас увлекают подвижность и парадоксальность его содержания, когда же мы обретаем самодостаточность, в том числе и благодаря поэзии, – для нас важно насколько внутренний мир претендующего на звание поэта гармонирует с нашим миром, частью Природы, Мироздания.
Эгоцентризм стихотворцев, пытающихся войти в Природу как в мастерскую, как «в езду в незнаемое», пытающихся перевернуть представление о Природе, а не стать её неотъемлемой частью, приводит к избыточности стихотворного текста, в котором нынешнему читатателю все сложнее отыскать действительные ростки поэзии,
те ростки, которые не заявляют о себе любимых на перекрестках событий, а лечат наши души. Одним из таких врачевателей человеческих душ, в том числе вернувшихся с полей Великой Отечественной войны, стал поэт Николай Константинович Старшин`ов, чье 90-летие мы сегодня, 6 декабря 2014 года отмечаем.
В литературном процессе конца прошлого века Николай Константинович Старшинов представлен нам, как руководитель семинаров, заведующий отделом поэзии журнала «Юность», редактор альманаха «Поэзия», который ввел в русскую литературу сотню-вторую молодых авторов. В этом, прежде всего, видели «ключ и зерно Николая Константиновича, его человеческий и творческий подвиг». Многие действующие литераторы, даже самого старшего поколения, должны быть благодарны Старшинову за то, что он дал возможность им, тогда слабым, но подающим надежду стихотворцам расправить крылья. Но они как-то не спешат лишний раз вспомнить о нем, процитировать в печати хотя бы несколько строк из его стихотворений, потому что Старшинов олицетворял для них, прежде всего, начальника, а не поэта, функцию, через которую можно было получить рекомендацию в Союз писателей СССР.
В июле 1997 года мне дважды приходилось по часу беседовать с Николаем Старшиновым сначала в редакции издательства «МГ-Звонница», затем у него дома. Речь шла как о моей книги с его предисловием, которая готовилась к печати, так и о поэзии в целом. Он подошел к книжной полке и достал известный всем книгочеям том «Библиотеки всемирной литературы» с переводами из Себастиана Бранта, Эразма Роттердамского, Ульриха фон Гуттена. «Когда подступает хандра, - обратился ко мне Николай Константинович, - всегда перечитываю «Корабль дураков» Бранта». И процитировал с присущей ему сдержанной улыбкой:
Глупцов легко распознавать:
Что увидали — то и хвать!
Известно испокон веков:
Новинка — слабость дураков.
Но и новинка старой станет —
И вот уже другая манит…
Николай Константинович никогда не гнался за модой, с раздражением относился к тем поэтам, который стремились охватить всё, отметиться и там, и тут, он понимал поэзию как откровение, и каждое стихотворение как завещание. В стандартный набор стихотворений Николая Старшинова, который опубликован в нескольких антологиях, и который обычно перепечатывают ко Дню Победы, к юбилеям поэта не входят десятки светлых глубоких стихотворений; они до сих пор внимательно не прочитаны ни его современниками, ни последующими любителями поэтического слова. И это не открытие, ведь большинство из нас любят себя в поэзии, а не поэзию как таковую…
Эстетику поэзии Николая Старшинова можно понять хотя бы по таким стихотворениям, как «Красный лик работяги-солнца…» (1966), «В Дубултах» (1976) и «Белый пустырник кивает кипрею…» (1987):
* * *
Красный лик работяги-солнца
Над землей еще не взошел,
А уже на лугу пасется
Бесконечное стадо пчел.
Небосвод, поначалу синий,
Раскаляется добела.
Миллиарды цветов в низине.
И на каждом своя пчела.
Грустный донник, вьюнок веселый,
Кашка, лютики, бубенцы…
И взасос их целуют пчелы.
Вот работают, молодцы!
Первый, пятый, десятый, сотый
Поцелуи запечатлены…
Потому и бывают соты
Терпким медом полным-полны.
А для тех, кто в минуту злую
Этой страсти их не учел,
Есть особые поцелуи
У обычных рабочих пчел.
В ДУБУЛТАХ
Как глубокая осень –
Бесстрастна, чиста, холодна!..
И Л`иелупе льется меж сосен,
Все рвется к заливу она.
И сосны стоят терпеливо,
Продрогнув с макушек до пят.
Под ветром, летящим с залива,
Угрюмо и скорбно скрипят.
Но солнце уймет непогоду,
Улыбкой немой озарив,
И Л`иелупе быструю воду,
И замерший Рижский залив.
И, высветив море и сушу,
Быть может, согреет оно
Мою невеселую душу,
В которой сегодня темно.
* * *
Белый пустырник кивает кипрею,
Летним густым ароматом дыша.
Выйду на солнышко, душу согрею,
Ибо чего-то озябла душа.
Был ли я в жизни достаточно гибок,
Точно ли видел идущую явь?..
Нет, я немало наделал ошибок,
Ну а теперь их попробуй исправь!
В чем-то не мог похвалиться упорством,
Где-то на легкий успех уповал,
С кем-то бывал неоправданно черствым,
С кем-то и мягким излишне бывал.
Этих ошибок прямые примеры
Мне самому приходили давно…
Где же ты, чувство доподлинной меры?
Или природой ты мне не дано?
Вот свою душу чуть-чуть отогрею –
Стану суровей, а где-то добрей…
Белый пустырник кивает кипрею,
И отвечает согласно кипрей.