Сёстры.
Эта история вспомнилась, когда страна отмечала семидесятилетие снятия блокады Ленинграда. Почти все действующие лица к этому времени перебрались в мир иной, а их потомкам происходившие события оказались безразличны. Они не возражали против представления данной истории на прозе. Итак...
Есть такая поговорка - "Кому война, а кому мать родна". К некоторым персонажам рассказа она очень даже подходила.
Ирина Александровна Малецкая происходила из обедневшего дворянского рода. Семья существовала благодаря не самому высокому денежному содержанию отца - чиновника среднего класса по казначейскому ведомству.
Ровесница века, смутные времена февральских и октябрьских социальных потрясений приняла она спокойно. Терять семье не оказалось много чего. К тому же отец плавно перешёл в служащие новой власти, проявив к ней лояльность. Удачно определился и с происхождением в свете новых веяний, приписав себе и семье мещанское сословие.
Дочь, Ирина, успела ещё в дореволюционное время окончить женскую гимназию. Единственный ребёнок в семье, была она избалована родителями и капризна.
По старым временам родители очень надеялись, что дочь-красавица сможет составить достойную партию какому-нибудь богатому кавалергарду. Но времена неожиданно изменились, и мечтать о кавалергарде стало бессмысленно. Мечтать пришлось о комиссаре, о его пайке. Иначе, на отцовский паёк, тем более - троим, выжить было бы сложно. А ценностей и накоплений в семье не случилось.
Комиссар появился. Молодой, чернявый, местечковый юноша. Бывший бундовец, но после октябрьского переворота быстро и размашисто шагнувший под знамёна Троцкого. На фронты гражданской войны он не попал. Выполнял другую задачу - осуществлял наблюдение за работой военных заводов и поставками вооружения и боеприпасов.
Место в большевицкой иерархии, может быть, и не самое высокое, но важное и хлебное. Позволяло место безбедно содержать не только себя, но и семью.
За невестой дело не встало. Приглядел красавицу в бывшем казначействе, а теперь в наркомате финансов.
Пришёл просить руку девушки, обещал выхлопотать хороший паёк и семье невесты. А, главное, безопасность, защиту от лихих людей и революционных матросов. Деваться Малецким получалось некуда. Отдали девушку замуж за комиссара.
Любила ли Ирина мужа? Наверное, нет. В душе всё ещё считала себя паненкой, представительницей древнего дворянского рода, известного ещё со времён Литовского княжества и Речи Посполитой. А тут муж – обычный плебей, плохо воспитанный, слабо образованный, разве что Талмуд знавший немного.
Из всех положительных качеств у него, пожалуй, лишь преданность революции, юношеский максимализм и вера в светлое будущее.
В начале двадцатых родилась дочь. Назвали её Верой. А через пару лет ещё дочь – Надежда.
Жилось, не сказать, чтобы плохо. Скорее – неплохо. Муж недалеко продвинулся в бюрократической иерархии, зато прочно занимал в ней своё место. С переездом правительства в Москву он остался в Петрограде и упрочил своё положение в оборонном ведомстве.
Одно только огорчало – в последовавшие годы троцкисты всё больше утрачивали партийные позиции. И даже попытка, перейти в лагерь Зиновьева и Каменева, не принесла полной уверенности в жизни. Сказать больше? Она, наоборот, способствовала тому, что в тридцатые муж был отстранён от должности, обвинён в троцкизме и других уклонизмах, арестован и отправлен неизвестно куда без права переписки, а скорее всего в расход, потому как дальнейшая его судьба так и осталась неизвестна.
А что же Ирина Александровна? Пока дочки оставались маленькими, она осознавала себя успешной домохозяйкой. Хранительницей и содержательницей большой квартиры, доставшейся мужу в соответствии с ордером жилкомхоза.
Квартира ранее принадлежала семье успешного адвоката, бежавшего от Советской власти за границу и оставившего в ней почти целиком имущество и антиквариат. В суровые годы по некоей случайности не подверглась разграблению и не превратилась в коммунальную, как многие другие, а в первозданном виде была передана молодой семье Липкиных.
Подросли дочки, в школу пошли. Семейных забот убавилось, и Ирина Александровна решила поступить на службу. По рекомендации мужа была принята в торговое ведомство, где за короткое время продвинулась из рядовых сотрудниц до начальницы отдела по снабжению ряда государственных предприятий и учреждений города Ленинграда.
Надо признать, руководить у неё получалось. Возможно, хорошее образование, полученное в гимназии, тому способствовало, а ещё обаяние молодой, красивой женщины, природное умение повелевать людьми, доставшееся от предков.
Эти качества, и появившиеся в верхах связи, способствовали тому, что её, беспартийную и, скажем так, не совсем лояльную к Советской власти, продвинули на руководящую должность. Впрочем, о своей нелояльности к власти в стране она благополучно умалчивала, полагая, что народная, в её понимании – мужицкая, власть долго не продержится и когда-нибудь рухнет, как карточный домик.
После смерти С.М.Кирова узнала о предстоящих изменениях в стране и партии, благодаря своим Смольненским связям, и, вот же, предупреждала мужа о возможных последствиях. Он же, святая простота, понадеялся на прежние заслуги и бдагожелательность руководителей и вышестоящих начальников, и никаких действий не предпринял. За то и поплатился жизнью, размятый жерновами истории.
Ирина Александровна ошибок мужа не повторила. Сразу после ареста развелась с ним, сменила фамилию на девичью и даже написала в органы письмо, где подробно изложила, мол, в тяжёлые годы революции была вынуждена выйти замуж, по принуждению. А далее жила с ним, запуганная и униженная, постоянно опасаясь расправы.
Упреждающий ход, сделанный ею, оказался верным. Органы о ней забыли.
Война началась неожиданно. Нет, конечно же, все знали, что война неизбежна, и что вот-вот враги её развяжут. Но предполагали, начнётся она не ранним воскресным июньским утром сорок первого года, а несколько позже. К тому же, многие полагали, что протекать она будет хотя бы как финская. Пусть и с тяжёлыми потерями, но не на своей, а на чужой территории, и закончится быстро и успешно.
Не получилось – ни быстро, ни успешно. Немец попёр устрашающими темпами. К середине сентября Ленинград оказался отрезанным от большой земли. В осаде оказался.
Теперешний покровитель Ирины Александровны быстро смекнул, чем может закончиться наступление немцев, и уже в августе отправил свою семью в Вологду. Предлагал и ей эвакуироваться, обещал поспособствовать обустройству на новом месте.
Но вот тут чутьё как бы и изменило Ирине Александровне. Нет, не то, чтобы она не собиралась уехать. Если бы знать тогда о последствиях, так в первых рядах умчалась бы. Но человек не задним умом живёт, а только предположениями. Потому и в поступках порой раскаивается.
Уезжать нужно было неизвестно куда, да и ценных вещей с собой много не увезёшь. Вещи же от адвоката в наследство остались действительно ценные. Картины известных мастеров – Куинджи, Ярошенко, Крамского; отдельные вещицы ювелиров Фаберже и Овчинникова; фарфор и фаянс немецких мастеров; статуэтки скульптора Воронина.
Вещички всё недешёвые. Сказать больше – дорогие и очень дорогие. Но, увы, громоздкие. В чемодан немного уложишь. Целая грузовая машина нужна. Да кто в такое время машину даст?
А ещё подумалось, такой огромный город, к тому же – колыбель революции, власти вряд ли сдадут супостату. И раз такое дело, то некоторое время можно и с неудобствами пожить.
В то время налёты вражеской авиации не были так страшны, а артиллерийских обстрелов вообще не происходило.
Но вот окружили немцы и финны Ленинград. С налёту захватить не получилось, тогда и родилась у Гитлера мысль – замучить город осадой, голодом и холодом.
В сентябре, октябре и даже в ноябре жилось Ирине Александровне и её повзрослевшим дочкам неплохо. Несмотря на неоднократно понижавшиеся нормы снабжения, удавалось ей выкроить для семьи маленькие излишки. А некоторые довоенные вкусности всё ещё можно было выменять на не самые ценные экспонаты квартиры.
Относительное благополучие закончилось, когда прямым попаданием снаряда разворотило квартиру в прах, обрушив верхние этажи и уничтожив картины и ценности. Хорошо ещё – днём мощный снаряд попал, когда никого в квартире не оказалось. Вера в бомбоубежище дежурила, а Надежда в школе кое-как доучивалась, в десятом.
В декабре наладили связь с большой землёй по льду Ладожского озера. Началось снабжение города по «дороге жизни» продуктами и некоторыми материалами, и эвакуация населения из города.
Ирина Александровна проявила активность, добилась получения пропуска на отъезд. Но закавыка получилась. Старшая дочь, Вера, ни в какую эвакуироваться не захотела. И тут сразу надо подробнее обрисовать ситуацию. По Божьему ли предназначению, или ещё каким образом, но дочери получились совершенно разные.
Старшая, Вера, в отца пошла. Чернявая, с острым взглядом карих глаз, с чуть резковатыми чертами лица, она и характером чем-то напоминала пропавшего мужа. Комсомолка, идеалистка, с искренней верой в новую власть и её вождей, она ни чуточку не прислушивалась к мнению матери. И даже арест отца не повлиял на её лояльность к существующему строю.
Младшая, Надежда, - полная противоположность. В мать. Красавица, со светлыми волосами и голубыми глазами, с характером покладистым, но хитрым, приспособленческим. В отличие от старшей сестры в комсомол не вступала, не проявляла активность в общественной жизни. Зато стремление к красивой жизни обозначилось с детских лет.
Посему, по жизни у неё с матерью тандем получился и полное взаимопонимание. А Вера в семье как бы и сама по себе жила. По своему замысловатому разумению.
Поэтому отказ старшей дочери эвакуироваться для Ирины Александровны не показался столь уж неожиданным. Они, конечно же, с Надеждой в два голоса пытались убедить старшую в очевидной глупости её поступка, но только впустую.
Призналась Вера, что была в райвоенкомате и получила там назначение в зенитную артиллерию, и в самое ближайшее время переходит жить в казарму зенитных курсов. Конечно же, и на фронт она просилась, но военкомовский начальник строго глянул на её внешность и сразу отклонил фронтовое пожелание.
Жили временно в комнатке, выделенной Ирине Александровне от работы. Собирали вещи в эвакуацию. Ценных среди них почти не осталось. Дни считали, когда смогут с дочерью выбраться на большую землю.
В конце декабря на работе поставили Ирине Александровне долгожданную отметку в документах, разрешающих выезд. Утром следующего дня дошагали они с Надеждой до Финляндского вокзала. Оттуда на поезде добрались до станции, располагавшейся рядом с Ладожским озером.
Выгрузились из поезда, побрели к месту посадки в автомобили, которые после разгрузки у пакгаузов в лесочке подходили к месту загрузки людей.
Место это оцеплено внутренними войсками, обтянуто колючей проволокой. Внутрь проделано несколько проходов, где те же НКВДешники осуществляли проверку документов.
Перед проходами толпа. Сотни, тысячи людей. И, похоже, далеко не у всех есть пропуска на посадку. Гвалт, ругань, детский рёв, вопли истеричные. Отдельные мужчины, что понаглей, на проверяющих напирают, давку создают и смятение некоторое. Но и НКВДешники уже горьким опытом научены. Чуть где заваруха начнётся, без стеснения палят из наганов в воздух. С ними не очень-то забалуешь.
Осмотрелась Ирина Александровна вокруг. Грустное зрелище. К проходам через толпу протолкаться сложно. Можно и до вечера не уехать. Заметила немного в стороне стоящего капитана внутренних войск. Подошли к нему, пропуск показали. Пропуск у неё непростой. В самом Смольном выписан. Однозначно указывает, что обладатели его, не абы кто, а люди важные.
Капитан, куривший тем временем папироску, окурок щелчком отстрелил в сторону. Взял бумажку в руки, прочитал внимательно. Глянул пристально на Ирину Александровну и Надежду. Кивнул утвердительно и приказал следовать за ним.
Нужно заметить, над местом посадки постоянно наши истребители кружили. Восьмёрки да круги выписывали, моторами стрекотали. А в этот момент как-то разом все улетели. Дозаправляться или ещё по какому случаю – может быть, в этот момент где-то рядом бой воздушный шёл с вражескими самолётами, и их помощь потребовалась.
Улететь – улетели, а им на смену немецкие бомбардировщики тут же примчались. Неожиданно налетели, со стороны Ленинграда. Наши зенитные батареи даже заградительный огонь выставить не успели.
Что тут началось? Взрывы, хаос, вой сирен, крики живых и раненых, треск зенитных автоматов, устрашающий рёв пикирующих бомбардировщиков.
Налёт начался в тот момент, когда капитан провёл их сквозь толпу к проходу внутрь и передал пропуск бойцу, проверяющему документы, для отметки.
Мощным взрывом их отбросило в сторону, а воина наповал сразило осколком. Толпа, кто куда, разбежалась, рассыпалась по окрестностям, забилась в щели, старые воронки, ямы и канавы.
Сколько продолжался налёт? Показалось – вечность. А, скорее всего, минут десять. Зенитчики сбили одного фашиста. Спустя несколько минут прилетели наши истребители и отогнали бесчинствовавшие вражеские самолёты.
Ирина с дочерью отделались больше испугом. Ударной волной свалило с ног, больно стукнуло о землю. Но, главное, остались живы и почти не пострадали.
Из-за налёта погрузку эвакуированных в машины остановили. Несколько машин были разбиты взрывами, опрокинуты и горели. Розовые языки пламени с треском пожирали деревянные части машин, приводя время от времени к подрывам бензобаков. Между ними бегали, суетились пожарные, стараясь быстро затушить пламя.
Постепенно порядок наладили. Снова в проходах появились НКВДешники, снова потекли ручейками люди на посадку.
Ирина Александровна с Надеждой подошли к проходу, хотели внутрь пройти. Но не вышло. Вместо проверявшего их документы, стоял уже другой человек. Снова потребовал их пропуска. И никакие доводы, мол, пропуска остались у убитого солдата, на него не действовали.
Их оттеснили в сторону. Ирина Александровна заметалась по площадке, надеясь отыскать капитана НКВД, чтобы он подтвердил верность их слов. Да только тот как в воду канул. Возможно, и его тоже убило или ранило, и уже эвакуировали в госпиталь.
До позднего вечера они искали капитана. Нашли лейтенанта НКВД, его заместителя. Но тот помочь отказался. Посоветовал искать коменданта площадки, чтобы последний сам принял ответственное решение.
Комендант, со знаками различия старшего политрука, отыскался только поздно вечером. Внимательно выслушал Ирину Александровну, проверил их документы и неожиданно заявил:
-Ирина Александровна, вы же в торговле работали. Учёт и прохождение документов представляете. Есть предложение назначить вас на склады поступающих с большой земли продуктов. Там начальника ранило вчера, и ни одного грамотного работника, в смысле бухучёта, не осталось. А с начальством вашим мы договоримся.
От неожиданного предложения у Ирины Александровны чуть ноги не подкосились. Ей с дочерью подальше хотелось уехать: от войны, бомбёжек, артобстрелов. А сейчас предлагали остаться в ещё более опасном месте, чем в самом Ленинграде. С ежедневным, можно сказать, риском для жизни.
-Нет, да что вы! – Начала возмущаться и оправдываться она. – Не хочу я здесь работать! Да и не справлюсь!
Политрук взял её за руку.
-Справитесь, Ирина Александровна, я не сомневаюсь. А дочку мы к вам помощницей приставим. Скажем так, делопроизводителем.
-А если всё же откажусь? – Пыталась сопротивляться она.
-А если откажетесь, снова отправим вас в Ленинград получать разрешительные документы на эвакуацию. А как же иначе? Порядок должен быть во всём. – Хитро улыбаясь, добавил комендант площадки.
Видя, как потухла, опустилась в разочаровании на стул Ирина Александровна, он ободряюще произнёс:
-Соглашайтесь. Поработайте хоть немного. Месяц, другой. А уж если не будете справляться, тогда в кандалы, и в Сибирь.
Заметив, что Ирина от испуга готова свалиться в обморок, грустно усмехнулся и произнёс:
-Не пугайтесь. Пошутил я так неудачно. Поработаете, не получится, отправим на большую землю. А сейчас идите на пункт питания, обедайте, потом в десятый пакгауз, там мой заместитель введёт в курс дела и определит с ночлегом.
Вот так, неожиданно, закончилась для Ирины Александровны и Надежды эвакуация.
Дня три Ирина изучала документацию и приводила в порядок отчёты и бухгалтерию. Прежний начальник, как оказалось, не был силён в бухгалтерском учёте и серьёзно запустил отчётность.
Интересные моменты проявились в результате проверки. На складах продуктов оказалось несколько больше, чем значилось по документам. Излишек получался от того, что некоторые машины, попав в обстрел или бомбёжку, всё-таки привозили подпорченные продукты, а списывали их на безвозвратные потери. Смекнула Ирина Александровна, неспроста таким образом отчётность вели до неё, что некоторые излишки специально оставляли для работников эвакуационной зоны.
Подошла к коменданту, осторожно намекнула о наличии некоторого избытка продуктов.
Комендант нахмурился, потом улыбнулся, похвалил за хорошую работу и сообщил, что ему известно об этом. И что это, своего рода, НЗ для непредвиденных случаев.
Случаи случаями, а расходовался он в первую очередь для обеспечения местных начальников. Ну и работникам и солдатам чуть больше перепадало.
Ирина Александровна против такого порядка дел не возражала. Поняла, из этого НЗ и им с дочерью кое-что оставаться будет.
Сначала очень переживала, что немцы разбомбят или уничтожат артиллерийским огнём всю площадку. Не получилось у немцев. После того злосчастного налёта вражеские самолёты ни авиация, ни зенитная артиллерия к базе больше не допускали. Ночные бомбардировки с большой высоты не получались эффективными. Самолёты, попав под плотный заградительный огонь, отворачивали в сторону и сбрасывали бомбы где попало.
Артиллерийские налёты тоже не наносили площадке ощутимого вреда. Постоянно дежурили на аэростатах наблюдатели. Стоило немцам начать огонь, как тут же включались наши батареи подавления.
Бывали, конечно же, и случайные налёты, но Ирина Александровна с Надеждой успевали укрыться в щели, специально отрытой рядом с их рабочим местом на складах.
Жили тут же, в пакгаузе. Отгородили им бойцы угол прямо в складском помещении, рядом с печкой-буржуйкой. Столик поставили, топчаны вместо кроватей устроили, застелили их ватными матрацами. Конечно, не абы что, не пуховые перины, которые на кроватях с пружинными матрацами у них в квартире были, но уж лучше, чем на голом дереве спать.
Кормились в столовой, на пункте питания. Там ежедневно в несколько смен поваров готовили обед для тысяч эвакуантов, прибывающих из Ленинграда. Обеденный талон выдавался на день один раз и был документом строгой отчётности. На следующий день он выпускался на бумаге другого цвета и с другим обозначением, на вчерашние талоны пообедать было невозможно.
Пока зимника не устроили, обеды получались совсем скудные, но с появлением дороги жизни готовить повара начали лучше, а обед стал сытнее за счёт мясных консервов и тушёнки, бросаемых в котёл.
Ирине Александровне и Надежде эти обеды из общего котла не всегда нравились. Случалось, они просто заходили в столовую с котелками, чтобы отоварить талон, а позднее выменивали его у эвакуируемых на ценные вещи. А сами готовили для себя пищу на буржуйке: жарили картошку с тушёнкой, делали макароны по-флотски, варили борщ. Откуда продукты брали? Да всё просто. Приходила Ирина Александровна на склад с проверкой, сверять бухгалтерию. Кладовщики сразу приносили самые разные продукты, лишь бы она очень сильно не углублялась в учёт, не выявляла излишки или недостачи.
И чего только кладовщики ей не приносили? Шоколад, баночки с джемом, муку белую в пакетах, галеты и печенье, молоко сгущённое с сахаром, а уж мясные и рыбные консервы – какие хочешь.
Первое время Ирина стеснялась брать. Опасалась, что донесут в органы. Это же сразу пятьдесят восьмая статья, а Колыма тогда в лучшем случае. Но постепенно привыкла, так как соответствующие органы не приходили. Эти органы сами, благодаря НЗ, лучше питались и не сильно бедствовали.
Между тем, миновала зима. В апреле сорок второго закончилось автомобильное движение по льду. А в мае началась навигация Ладожской военной флотилии. Поток эвакуированных снизился, но сложностей стало больше.
От дочери, Веры, изредка приходили письма. В них она сообщала, что зенитная батарея, к которой она приписана, охраняет грузовой порт в Автово (об этом Ирина Александровна сама догадалась по косвенным намёкам, цензура все названия нещадно вымарывала, иной раз полписьма было исчёркано чёрной тушью).
Раз в месяц Ирина Александровна передавала дочери со знакомыми шоферами посылку с продуктами. Скромную посылку – в основном крупы, внутри которых клала банку с тушёнкой или сгущёнкой. Боялась передавать больше, опасаясь, что могут сообщить, куда следует. Дочь от первой посылки хотела отказаться. Гордячка, мечтала вместе с другими одинаковые тяготы и лишения испытывать, да, надо думать, подруги быстро убедили её в очевидной глупости и дурацких заблуждениях.
А вот Надежда расцвела. И раньше было ясно, станет она красивой женщиной. От хорошего, в целом, питания тело её налилось особой упругостью, грудь увеличилась и окрепла, а лицо по щекам светилась здоровым румянцем, так не свойственным бледным и желтушным голодающим ленинградцам.
Летом к ним в закуток повадился кавалер Надежды. Тоже старший политрук, как и комендант площадки. Комиссар отдельного зенитного дивизиона, расквартированного по соседству и обеспечивавшего воздушную охрану перевалочного пункта.
Нагловатый молодой парень, выходец с юга Украины, до войны он работал одним из секретарей райкома комсомола в небольшом городе Новороссии. После призыва в армию быстро сообразил, на передовой его ничего хорошего не ждёт, и достаточно удачно определился политработником в зенитную артиллерию.
Статный и симпатичный лицом, он быстро проторил дорожку к сердцу младшей дочери.
Ирине Александровне он не понравился. При встречах вёл себя развязно, пытался подчеркнуть собственное превосходство. Когда садились за стол, ел жадно и торопливо. Особой образованностью не обладал и в разговоре часто добавлял украинские словечки или смещал ударение в словах.
Многое не нравилось в нём Ирине. Но вот чувство самосохранения развито у парня было очень сильно. При любом мало-мальски сильном налёте отыскать его в рядах зенитчиков было не реально. Зато свою, партийно-политическую, работу проводил толково. Мог долго цитировать классиков марксизма-ленинизма и, особенно, выдержки из выступлений Иосифа Виссарионовича Сталина. Даже его не совсем грамотная речь добавляла у слушателей понимания в верности прозвучавших высказываний. Одним словом, на самом хорошем счету был у вышестоящего командования.
Надежде очень быстро сумел задурить голову и склонить к сожительству. А когда стало ясно, что младшая дочка беременна, предложил ей расписаться в местном сельсовете.
Свадьбу конечно же не устраивали. Скромно посидели вечером за ужином, выпили припасённую Ириной Александровной бутылку кагора. Вот и всё празднование.
Надежда перешла жить к мужу. Он расположился на постой в ближайшей деревне в доме у одинокой пожилой женщины. Дом крепкий, небольшой, расположен очень удачно. Чуть на отшибе, среди маленькой осиновой рощицы. Потому, наверное, во время налётов для авиации врага не являлся привлекательным. Саму деревню раза два бомбили, но дом оставался в безопасности.
Осенью старшую дочь, Веру, тяжело ранило. Во время вражеского авиационного налёта несколько пикировщиков зашли со стороны залива и с малой высоты разбомбили, расстреляли зенитную батарею.
После налёта санитары доставили Веру в бессознательном состоянии в госпиталь. Осколки бомб рассекли правую руку и правое бедро. Один угодил в грудь и задел лёгкое. Случай, конечно же, тяжёлый, если учесть плохое обеспечение госпиталя медикаментами и недостаточное питание.
Ирина Александровна отпросилась у начальства, получила пропуск и поехала на попутках навестить дочь.
Вера лежала в женской палате. Выглядела скверно. Исхудалое тело, синевато-бледное лицо, карие глаза, глубоко опустившиеся в глазницы. Была она в сознании, но говорила еле слышно, шёпотом, и из груди вырывались булькающие звуки.
Ирина побеседовала с лечащим врачом, военным хирургом. Молодой капитан честно сказал – перспективы у дочери неважные. В любой момент может начаться воспаление лёгкого, отёк, и смерть тогда почти неминуема.
Спасти можно, но срочно необходимы лекарства. Привычных лекарств не хватает. Есть и народные средства, и вроде бы помогают лучше лекарств, но их достать ещё сложнее. И если бы достать обычного цветочного мёда, то шансы появятся.
Ирина Александровна отдала хирургу банку тушёнки и банку сгущёнки. Пообещала попробовать достать мёд.
Мёд добыть удалось. Помог Надеждин муж. Он узнал в деревне, что на выселках у единоличника есть своя пасека.
Путём сложного обмена на продукты и ценные вещи удалось получить два солдатских котелка свежего мёда, не успевшего ещё толком загуснуть. Мёд ли помог, или, благодаря Ирине Александровне, усиленное питание, Веру удалось спасти. Позднее Вера рассказывала, ей мёдом смазывали плохо заживающие раны, и ведь помогло. Затянулись болячки. Вот только с лёгкими было хуже. Окончательно удалось вылечить дочь только к весне сорок четвёртого, когда стали поступать по Ленд-Лизу американские пенициллины.
Поток эвакуированных наступившей зимой сорок второго-сорок третьего года снизился. Зато поток грузов с большой земли увеличился.
В начале зимы шальным тяжёлым снарядом был ранен комендант площадки. На его место назначили батальонного комиссара из резерва. С приходом нового начальства мало что изменилось в деятельности перевалочного пункта. Разве, что пил новый комендант чаще и больше. По этой причине Ирине Александровне пришлось более пристально контролировать наличие спирта на складах.
В январе у Синявинских высот прорвали блокаду. В кратчайшие сроки проложили железную дорогу. Поток снабжения блокадного города переместился на сушу. Стало ясно, перевалочный пункт прослужит до того момента, когда нельзя будет ездить по дороге жизни.
В апреле Ирина Александровна оформила пропуск для возвращения назад, в город. Надежда осталась с мужем на перевалочном пункте. Дохаживала последние дни и вот-вот должна была родить ребёнка.
Город произвёл на Ирину удручающее впечатление. Множество домов оказалось разрушено, улицы оставались малолюдны, словно почти всё население уехало на большую землю. По магистралям иногда проезжали военные автомобили, изредка тренькал трамвай. Около мостов суетились расчёты зенитчиков, всё больше молодые девушки, такие же, как Вера. В пасмурном небе на малой высоте серыми колбасами болтались на ветру заградительные аэростаты. – Вот таким ей предстал осаждённый город.
В Смольном её встретили не так, чтобы радостно. Нужно было решать вопрос с жильём для неё, а с ним даже для номенклатурных работников постоянно возникали трудности. И всё-таки выделили ей комнату на Шпалерной, почти напротив Таврического сада. Всего-то километр до Смольного. Конечно, комната – не квартира, которая была до войны, но всё же почти тридцать квадратных метров.
Постепенно обустроилась на новом месте. Немцы летом сорок третьего уже не так интенсивно бомбили и обстреливали город. У них других забот хватало. И всё же пару-тройку раз в месяц приходилось прятаться на ночь в убежище, в подвале дома, в котором теперь проживала.
Летом же забрала из госпиталя Веру. Старшая дочь, несмотря на поджившие раны, по-прежнему походила на доходягу. По комнате ходила неуверенно, часто заходилась тяжёлым, чахоточным, кашлем, от которого начинала кружиться голова, и она теряла сознание.
На работе постепенно наладилось. Её знания и умение решать снабженческие проблемы снова оказались востребованы.
Осенью Ирина Александровна случайно узнала о судьбе своего довоенного покровителя. Женщины, работавшие в его отделе, по секрету сообщили, что его ещё в сорок первом призвали в армию, а весной сорок второго он получил назначение на снабженческую должность во второй ударной армии. Вместе с ней принимал участие в боях Волховского фронта по прорыву блокады и, когда армия попала в окружение, погиб, при попытке прорыва кольца.
Откуда женщины знали такие подробности, было неясно. Возможно, хотели насолить ей задним числом, припомнив, как их начальник был привязан к Ирине Александровне.
Жить им с дочерью стало легче. По карточкам Смольного отоваривали хорошо, иной раз дополнительно давали рыбу и овощи. Вере тоже пока полагался военный паёк. И нормы в сорок третьем уже были значительно увеличены. Но, самое главное, Ирина Александровна отоваривалась в столовой Смольного, где к концу сорок третьего снабжение довоенному почти не уступало. Были бы деньги.
Денег было немного, но оставались некоторые ценности из выменянных на продукты, когда работала на перевалочной базе, на Ладоге. К тому же в распоряжении её почти целиком был денежный аттестат зятя. Он, правда, преобразовывался в продукты для младшей дочери, за которыми приезжал либо сам зять, либо выбиралась сама Надежда.
Зимой, в обмен на серёжки с бриллиантами удалось достать очень редкий тогда ещё пенициллин. Старшую дочь устроила в госпиталь, где после курса лечения и уколов антибиотика с болезнью лёгких справились. Тёмное пятно в правом лёгком, пробитом осколком, постепенно рассосалось.
К лету сорок четвёртого жизнь в городе окончательно наладилась. Блокаду сняли. В город стали массово завозить молодёжь для восстановления промышленности и народного хозяйства. Улицы прибрали, очистили от мусора. Восстанавливали разрушенные дома и предприятия. Жизнь постепенно образовывалась.
В личной жизни Ирины Александровны тоже произошли изменения. В свои сорок четыре года она выглядела привлекательно, продолжала, по мере возможности, следить за внешностью. Один из партийно-хозяйственных работников, семья которого во время эвакуации погибла под бомбёжкой, стал ухаживать за ней. А через полгода предложил выйти за него замуж.
Он был старше лет на семь, чуть полноват и лысоват, но выглядел вполне ещё крепким мужчиной. Ирина Александровна на его уговоры, в конце концов, согласилась. Оставила дочери жилплощадь на Шпалерной, а сама перебралась жить к мужу в его двухкомнатную квартиру.
Далее судьба героев рассказа развивалась привычным порядком. В шестидесятых Ирина Александровна похоронила последнего мужа и больше уже замуж не выходила. Доживала заслуженной пенсионеркой, участницей войны и блокады Ленинграда. Не шиковала, но и не бедствовала, постепенно продавая или сдавая в ломбард ценности, оставшиеся от войны. Умерла в начале девяностых.
Старшая дочь, Вера, после войны вышла замуж за инвалида, участника обороны города. Подобрала инвалида на улице. Отогрела, отмыла и всю жизнь прожила ради его благополучия. А детей у них не получилось.
Младшая, Надежда, жива до сего времени. Сухонькая старушка, живёт в Пушкине, под Питером, в большой трёхкомнатной квартире, полученной мужем. Он после войны демобилизовался в звании майора и всю жизнь проработал в среднем звене Пушкинской исполнительной власти.
Живёт принципиально одна. Ни дети, ни внуки жить с ней не хотят. Слишком властная и самоуверенная оказалась женщина.
Вот такая получилась история о сёстрах и их матери.
К чему, спросите Вы, представлена здесь данная история? Пожалуй, лишь с одной целью – показать, что далеко не все люди с криками «Ура!» пытались оборонять Ленинград в блокаде. Была, и видимо немалая, часть людей, которые просто приспосабливались к тяжелейшим условиям. И без зазрения совести стремились извлечь из ситуации выгоду для себя и своей семьи.