Грыць

Михаил Наливайко
В день Покрова пресвятой Богородицы к Григорию Шкиль пришла дочка с мужем и сватами. Сидели тихо, пили самогонку, закусывали, как обычно, голубцами, варениками, свежими огурцами и солёными рыжиками. Такой богатый стол здесь позволяли cебе только в праздничные дни. Когда бутылка опустела, хозяин взял её и отправился в погреб, налить ещё раз. Тем временем всё большое семейство  сидело за двумя столами. Старшие беседовали об урожае картофеля, а дети, чтобы не мешать, тихо перекидывались словами, активно уминая праздничную еду. А детей у Григория было аж девять душ, начиная с Екатерины, которая вышла замуж за парня из соседнего села, и заканчивая пятилетним Богданчиком.
- Сбегай-ка, Богданчик, - обратилась хозяйка к самому младшему, - где там наш отец. Что-то нет его долго.
Богданчик натянул на босые ноги резиновые боты и выскочил во двор. Через минуту вернулся, удивлённо и громко объявил:
- А отца там нет!
- Как нет?! – удивилась мать.
- Не знаю! Нет его!
- А ну, хлопцы старшие, сбегайте и посмотрите. И хорошо посмотрите!
Два старших сына Пётр и Иван, не говоря ни слова, вышли из хаты. За столами все сидели молча и ждали.
- Наверно отошёл куда-нибудь на минутку, - решил успокоить всех сват.
- Да куда? – развела руками хозяйка. – Гости же в доме.
- Не переживайте, сватья, сейчас все придут с водкой, - пошутила вторая сватья.
Ребята вернулись одни.
- Так что, нет? – уже довольно тревожно спросила мать у ребят.
- Нет, - ответил старший сын Пётр.
- А водка?..
- И водки нет.
- Странно… А на дворе смотрели?
- Везде смотрели, мама, - чувствуя себя неловко, ответил Иван, - в сарае, в хлеву, на огороде. Нету.
- Странно, очень странно! Пойду сама посмотрю.
Хозяйка вышла на двор. За ней дети и гости. Сначала, вроде бы ничего и не случилось, прогуливались по двору, заглядывали во все углы, но хозяина нигде не было. Тревога нарастала.
- Дети, давайте хорошо искать, всё по порядку проверяйте, - ещё больше тревожилась хозяйка.
- Мария, что вы там ищете? – наискось через дорогу на своём дворе стоял двоюродный брат Григория Степан и, ничего не понимая, смотрел на хозяйство брата. – Что случилось, спрашиваю? Вы что-то потеряли?
- Потеряли, Штефан, потеряли. Грыця потеряли. Пошёл в погреб за водкой - и пропал.
- А я видел его, как он туда пошёл, а обратно нет. Посмотрите хорошо, может упал где…
Степан пошёл в сторону Григорьевой хаты.
Искали долго. Мария уже начала плакать, но Григория не находили. Гости пошли домой уже под закат солнца. Мария не спала всю ночь, выходила на двор, ждала. Не спали и старшие дети. Григорий не пришёл ни ночью, ни днём. На третий день Мария пошла в сельсовет. Председатель выслушал её, но попробовал успокоить:
- Да не переживайте, придёт Грыць. Мало ли что случилось, но я вынужден об этом сообщить участковому. Я ему сейчас позвоню.
Через час в сельсовете появился участковый милиционер. Мария рассказала ему всё, что случилось.
- Слышал я эту историю, думал, что  брехня. Наверно, твой муж новый номер отмочил. Он у тебя умеет, уже показывал свои способности. Придёт, ничего с ним не случится. Иди домой и не разводи мокроту.
Осталась Мария одна. Было бедно в хате с мужем, а без него ещё беднее. Помогали соседи, помогали родные, но Григория никто не смог заменить.

Солнце, как будто жалея людей, всё Воскресенское утро начало щедро греть. Предыдущие дни были сыроваты. Видно было, что Воскресенские праздники будут мокрыми.
В четверг, после того как прибрали в хате, Мария организовала своей семье банный день. В мастерской, где любил работать Григорий, грелась на плите вода во всех кастрюлях и вёдрах. Большой оцинкованый таз стоял посередине, и все по очереди в нём мылись. Начали с наименьшего, с Богданчика, а уже ближе к полуночи завершали эту процедуру Григорий с Марией. Дети уже спали.
Эта весна выдалась немного легче, чем прошлая. Григорий продал на базаре тёлку. На вырученные деньги купил детям сандалики да кое-что из одежды: школярам  - новые тетради и карандаши. Будет приятно в праздники выйти на улицу в обновках.
А сегодня Воскресение Христово. Обходя лужи, народ шёл в церковь. Разноцветье праздничной одежды украшало улицы в лучах утреннего солнца. Почти у каждого в руках - корзина, где завёрнута в рушник нехитрая, но обязательная еда. Основой был пасхальный хлеб, его пекут дома в печи. Мария испекла более двадцати хлебов, но для её семьи это не так уж много.
Григорий шёл в церковь с тремя самыми младшими: Люба с Юлькой впереди, а Богданчик держался за папину руку. Когда приблизились к церкви, услышали крик. Голосила какая-то женщина:
- Безбожники, антихристы, что вам здесь нужно?!
На дороге перед церковью толпился народ. На обочине дороги сидел парень с другого конца села, с разбитым носом, и прикрывал его окровавленным платком. Григорий обошёл толпу и приблизился к церковной калитке, но дорогу ему преградил участковый милиционер.
- Куда?
Григорий указал глазами на церковь.
- А детей зачем взял?
Григорий не ждал такого вопроса, поэтому не сразу смог ответить.
- Так, Великдень…
- Ну и что, что Великдень? Тебе нужно, ты иди, а детей нечего туда тянуть.
- Как это, извините, нечего? – удивился Григорий. – Дети растут, им нужно привыкать… к нормальной жизни.
- А что, по-твоему, советский образ жизни ненормальный?
- Я такого не сказал.
- Как не сказал?! Ты только что сказал, что ходить в церковь - это есть нормальная жизнь; выходит, что советская – ненормальная. Веди детей домой!
- Как домой?.. И что, я должен их обратно отправлять?
- Да, должен, потому, что они будущие сознательные граждане советского государства, им церковь не нужна! Они принадлежат государству! Понял?!
- Нет, не понял.
- Если не понял, то будешь сейчас вместе с этим сопляком сидеть, потом заберёт вас машина, и будете отвечать не только как хулиганы, а кое-что пожирнее!..
- Люди, - вскипел Григорий, - что я вам плохого сделал. Я вам жить не мешаю, и вы не мешайте мне!
- Нет, ты нам мешаешь! Отправляй детей домой!
- Хорошо, но потом я приведу их к вам. Раз они принадлежат государству, то пусть государств их и кормит.
- Я тебе сказал, ещё слово - и я отправлю тебя клопов кормить!
Григорий повернулся к детям: богданчик плакал, девочки стояли растерянные, не понимая, чем провинился их отец.
- Идите домой, - Григорий погладил девочек по голове. – Успокойся, Юлька. Люба, вытри Богданчику слёзы, и идите домой.
- Одни? - спросила Люба.
- Одни, дорогу знаете. Мать дома успокойте. Ждите меня дома, я задерживаться не буду.
Девочки взяли Богданчика за руки и потихоньку пошли прочь.
 Возле церковной калитки стоял крик. Директор школы и председатель Сельсовета уговаривали жителей села не вести детей в церковь. Молодых парней и девушек тоже пытались отправить домой. Вскоре к сидящему с окровавленным платком парню присоединился ещё один. К ним подошёл пожилой дед.
- Хлопцы, бегите, пока вас не забрала милиция.
Тот, что был вторым, сорвался с места и молнией перебежал дорогу, перепрыгнул через штакетник огорода, исчез с глаз. Первого, пока раздумывал, схватил участковый и посадил на землю.
Из церкви вышел священник, но люди не дали ему вмешаться в эти дикие события.
- Отче, не подходите, не надо. Не дай Бог, ещё и вас арестуют.
- Пришьют политику, и не будет у нас больше попа.
А возле калитки всё больше и больше собиралось народу. Представители власти, видя, что не могут противостоять такой толпе, отступили. В завершение участковый предупредил:
- Все виновные будут наказаны!
Праздничный настрой был испорчен. Народ гудел, заполняя церковь. Вышел священник и стал всех успокаивать.

Вечером к хате молодого парня, который сбежал из-под надзора участкового, подъехала милицейская машина. Два милиционера, взяв под руки парня, посадили его в машину. Мать голосила, заламывая руки, отец просил отпустить сына, но всё было напрасно. Вернулся он следующего дня под вечер в тяжёлом состоянии. Больше недели пролежал парень в постели. Родители были убиты горем. В больницу сына не повезли. Боялись, что наживут себе горя ещё больше. Да и сельский фельдшер отказалась давать направление в больницу и больничного листа не выписала, потому что у неё на это не было права. На Львовской железной дороге, где работал парень, поставили пять смен прогулов. На счастье, руководство пошло навстречу и не уволило его с работы.
Парень, с разбитым носом отсидел, как хулиган, все пятнадцать суток.
Это выступление власти против традиционного образа жизни вызвало резко отрицательную реакцию у населения. В рождественские дни того же года произошли аналогичные события. Милиция разогнала колядников, обвиняя их в аморальном поведении. Тех, кто пробовал противостоять, тоже задержали. Вернулись они, кто через сутки, кто через двое, сильно избитыми. Жаловаться некому: когда бьёт власть, то остаётся один Бог.
В семье Григория, как и в других семьях, обговаривали эту проблему, но не думали, что всё настолько серьёзно. В четверг пасхальной недели в дом Григория пришла почтальонка и известила, что председатель Сельсовета просит придти  туда завтра к девяти часам, и придти нужно обязательно. Григорий догадался, зачем. Он хорошо знал, что его свободолюбивые мысли не очень нравятся власти. В совхоз на работу ходил редко.
   Его экономическое положение не позволяло этого. Ему, как нештатному работнику, как и большинству селян, светила перспектива заработать не больше трёх рублей, и то при выходе в поле на протяжении всего месяца. Григорий отказывался от такой работы, просил трудовую книжку. На сельских собраниях всегда «мутил» воду,  подбивал людей против «порядка» и в голос заявлял, что если будет так работать, то семья вымрет с голоду. Председатель Сельсовета вместе с управляющим отделением совхоза не раз предупреждали его, что обрежут приусадебную землю, а её у Григория было почти два гектара. Но Григорий прекрасно понимал, что эту землю у него никто не заберёт, потому что совхозу такая земля не нужна. Это был крутой склон и не сползал благодаря только его трудам. Он весь был засажен фруктовыми деревьями. Дальний его конец заканчивался скалой. Остальные три стороны усадьбы ограничивались дорогами. Под пологой частью склона, меж трёх дорог, и находилась хата Григория на две комнаты.
Этот склон был для него и садом, и огородом, и покосом.

Григорий вышел из хаты, как и в Воскресение Христово, в сопровождении своих трёх наименьших детей. Он решил активно защищаться. Не грех было бы и зубы показать. При детях не посмеют его задерживать, тем более бить. Он смело открыл тяжёлые двери Сельсовета. Это был старый поповский дом на три комнаты с сенями и большой застеклённой верандой. Из сеней Григорий вошёл в комнату председателя. На месте хозяина кабинета сидел незнакомый человек, а на стуле возле окна – участковый милиционер.
- Простите, а где председатель?
- Ты смотри, какой вежливый стал, - заговорил сидящий за столом человек. – Это мы тебя вызвали. Я капитан комитета Госбезопасности Семёнов. Ну, давай, друг, рассказывай, что тебе не нравится?
Григорий повёл плечами.
- Извините, но я не знаю, про что вы говорите?
- Как это ты не знаешь? Ты сам участковому дал понять, что тебе не нравится отношение советской власти к религии.
- Нет, не нравится. Советская власть может верить или не верить, это меня не интересует. А мои дети должны верить. Мне нужно, чтобы они были людьми, а не скотом.
- Значит, по-твоему, неверующий человек – скотина? А ты не думал над тем, что ты сам скотина, и такой же скот плодишь? Кстати, ты их зачем привёл?
-Не знаю, может, вы их будете у меня забирать. Будете забирать – забирайте, - пошёл в наступление Григорий.
- Слушай, мужик, ты, по-моему, совсем охамел?! Если мы заберём твоих детей, то тебя уж тем более, и отвечать будешь по политической статье.
Люба, как старшая, уже понимала русский язык и догадалась, что отцу угрожает опасность. Она заплакала.
- Чего вам от нас нужно?
- Ты смотри, и детей по себе воспитал. Так вот, мужик, запомни, если не хочешь неприятностей, засунь себе свой язык в одно место, и живи молча. И не дай Бог тебе ещё хоть раз разинуть рот - плакать будет весь твой выводок. А советскую власть надо уважать! Ты понял?!
- Понял. Я против власти ничего не имею, и ни одного слова против власти не сказал.
- Слушай, ты действительно  дурак? или из себя его корчишь? Одним словом, ты идёшь сейчас домой, затыкаешь своё хавало и живёшь молча. Ещё раз откроешь его, - пожалеешь! Понял?!
- Понял.
- Всё! Свободен!
Григорий, не поверив сказанному капитаном, посмотрел на участкового.
- Чего смотришь? Тебе сказано марш, - значит, марш!
Григорий опустил голову и, повернув детей за плечи, вышел вместе с ними из помещения.

Лето промелькнуло, как всегда, в заботах. Григорий с Марией трудились на своём подворье, им помогали дети. Работы было много, как в хате, так и на огороде. В хлеву две коровы, двое телят, свиноматка, а про кур и уток говорить нечего. Вся эта орава просила не только жрать…
Люди смотрели на Григория как на героя, но большинство из них жалело его: «Не дай Бог, наживёт себе беды, кто будет о детях заботиться?» Но всё вроде обошлось, даже участковый милиционер забыл дорогу к его хате. Некоторые из селян удивлялись, что даже в дни облав на самогонку и самовольно срубленную древесину участковый вместе с местными представителями власти обходили его хату. Что было тому причиной, никто не знал. А случилось всё так. Неизвестно какая дружба свела участкового с одним из соседей Григория, хата которого была выше хаты Григория по склону, за дорогой. Участковый, будучи приглашенным в гости на день рождения хозяина этой хаты, так много «принял на грудь», что, идя ночью через сад Григория для сокращения дороги, потерял пистолет. Утром Григорий пошёл в сад собрать опавшие фрукты, нашёл его. Дома рассказал Марии, а сам пистолет спрятал у себя в кладовке.
Два дня бродил участковый по селу сам не свой. Знал, что за потерянное оружие придётся отвечать. На третий день он подошёл к калитке Григория.
- Грыць, можно с тобой поговорить?
- Можно, почему нет.
- Грыць, ты случайно в огороде ничего не находил?
- А что я должен был там найти?
- Я, понимаешь, пьяный шёл через твой огород, через перелаз и кое-что потерял. Всё село прошёл, припоминал, что где делал, и вспомнил, что на верхнем перелазе эту вещь я хотел надёжно спрятать, чтобы не потерять, а вышло всё наоборот.
- Ты не один ходишь через мои перелазы, может, кто-нибудь и поднял.
- Грыць, не хитри, я знаю, что ты очень рано встаёшь, и мог первым видеть эту вещь.
- Ничего я не видел, но попробую спросить у детей: может, они что-нибудь знают.
- Грыць, Христом Богом прошу тебя, если узнаешь что, то дай мне сразу знать, а то у меня беда будет.
- О, и ты Бога вспомнил, когда беда припёрла. А у таких, как я, каждый день беда, и ничего, живём.
- Грыць, извини, но я при власти, работа у меня такая.
- Да, да, ты правду говоришь. У каждого работа по его совести.
- Грыць, не издевайся надо мной. Если узнаешь про что-нибудь, сразу извести. Я буду ночевать в сельсовете. Слышишь, Грыць?
- Слышу, слышу.
Под вечер в сельсовет зашёл сын почтальонки.
- Сергей Валентинович, моя мать сказала, что Шкиль просил вас зайти к нему. Правда, какой Шкиль, я не знаю. Мать сказала, что вы знаете.
- Спасибо, сынок, Очень хорошо! Сажи матери, что я ей очень благодарен.
Так быстро шагающего участкового в селе ещё никто не видел. Он не шёл, а бежал. По селу разнёсся слух: «Что-то случилось, Шкиряник в верхний конец села полетел». Не останавливаясь, открыл калитку Григория и большими шагами направился к сенным дверям.
- Я здесь, - послышался голос Григория.
Шкиряник остановился и увидел возле хлева хозяина, кормившего уток и кур.
- Грыць, я знал, что ты меня спасёшь. Ты его нашёл, я знаю.
Григорий молча развернулся и пошёл к кладовке, участковый за ним, но Григорий остановил его.
- Стой, сейчас вынесу.
Через минуту он появился, и подал Шкирянику завёрнутый в тряпку пистолет. Тот холерично схватил его, развернул и долго молча смотрел на него. Потом так же холерично расстегнул кобуру на поясе, выкинул оттуда помятые газеты на землю и, глядя через собственный правый бок, твёрдой рукой уверенно втолкнул пистолет на место.
-Грыць, я перед тобой в долгу. Я обязательно тебя за это отблагодарю.
- Да ничего мне не надо.
- Нет, нет, надо. Я попробую достать для тебя хорошего дерева или ещё чего… Грыць, очень благодарен тебе, я не забуду!..
- Ничего мне от вас не нужно, лучше не мешайте мне жить.
Шкиряник развернулся и с гордо поднятой головой отправился прочь.

В первых числах октября к хате Григория подъехал совхозный извозчик.
- Дети, у вас хозяин дома?
- Дома, - отозвалось несколько голосов.
- Скажите ему, что я вам дрова привёз.
Вышел Григорий. Извозчик с ним поздоровался:
- Слава Иисусу Христу! – извозчик протянул Григорию руку. – Здоров!
- Слава Богу навеки! Здоров, Иван! Что такое случилось?
- Да дрова тебе привёз. Мне так бригадир приказал: чтобы я подъехал в лес на вырубку, что там меня загрузят, и чтобы отвёз тебе. Я, правда, ничего не понял, но приказ есть приказ.
- Ага, вспомнил обо мне. Хоть дров, и то хорошо. И за это слава Богу!
- Одни загадки, Грыць, - удивлённо сказал Иван.
- Не говори, Иван, заезжай во двор, скинем с телеги да пойдём в хату. Поужинаем. - Извини, Грыць, ужинать не буду: пока до конюшни доеду, пока домой дойду, - уже ночь будет.
- Но возьми тогда бутылку водки, на Покров выпьешь.
- Честно сказать, я не против.

Прошёл тот день Покрова пресвятой Богородицы, и пришёл другой, а между ними – двадцать один год. Дети выросли, разошлись, разъехались по всей Украине. Один сын поехал в Сибирь на заработки, да там и остался. Мария постарела, но с хозяйством справлялась. Помогала ей невестка – жена Богдана. Кто из детей жил недалеко, проведывали. Хозяином в доме остался Богдан. Отслужил в армии и к тому времени закончил сельскохозяйственный институт. Работал ветврачом в совхозе, но перестройка социалистического строя закончилась большим упадком и распадом Советского государства. Колхозы и совхозы развалились, и ветврач оказался нужным только селянам. Ходил по вызовам лечить домашних животных да принимать роды у них.
И в этот день на дворе была осень. Жена Богдана Ярослава вместе с Марией убирали в хате. Обязательно кто-нибудь придёт, как-никак Покров.
После обеда хата была полна гостей. Мария обнимала внуков, целовала, угощала карамелью. Её сердце радовалось такой большой семье, а особенно внукам. Не зря говорят, что дети – ещё не дети, а внуки – это дети!
В хату зашёл сосед, поздоровался.
- Садись, Пётр, с нами, - пригласила Мария.
- Садитесь, дядя, - начали приглашать все остальные.
- Большое спасибо, но я не за этим пришёл. Вы кого-то в погребе закрыли. Кричит и стучит.  Простите, но голос, как у Грыця… Идите посмотрите, кого вы там закрыли.
- Да кого мы там могли закрыть, - очень удивилась Мария. – Богдан ходил ещё утром, набрал, что нужно, и закрыл.
- Я сейчас посмотрю, - сказал Богдан.
- Да пойдём вместе, я тоже хочу видеть, кто там. Представить не могу. Пойдём все, - позвала Мария.
Когда приблизились к дверям погреба, кто-то застучал кулаком в дверь с противоположной стороны.
- Кто меня закрыл?! Вы что, совсем одурели?! Вам нечего делать?
- Господи, действительно, как Грыць, - Мария скрестила руки на груди.
Богдан снял висячий замок и открыл дверь. Перед ним стоял его отец с трёхлитровой банкой, что была наполовину наполнена самогонкой. От неожиданности все стояли молча. Мария побелела, как полотно, и дети, онемевши, смотрели на родного человека, который пропал два десятка лет тому. И Григорий тоже смотрел на неизвестных людей, хотя что-то знакомое выражалось в их лицах. Он овладел собой.
- Почему меня закрыли? Вы кто такие?
- Как кто? – ответила Мария. – Я хозяйка этого дома, а это мои дети и внуки.
Больше она не знала что сказать. Потом не удержалась.
- Боже мой, то ты Грыць!!! – закричала она.  Из глаз её  обильно полились слёзы.
- Я! А почему меня заперли?..
- Так ты пропал… двадцать лет назад! Боже, мой! Грыць!.. – Мария заливалась слезами. – А может ты не Грыць, а какая-то нечистая сила?!
- Сама ты нечистая сила.
- Перекрестись, - потребовала Мария.
Григорий трижды перекрестился и спросил:
- Как пропал? Я же за водкой ходил.
- Так это было двадцать лет тому, - сквозь слёзы ответила Мария.
- Что за ерунду вы мелете? Ты кто, парень?
- Я Богдан.
- А ты кто?
- Я Мария, хозяйка этого дома.
- И я хозяин… - не зная что дальше сказать, ответил Григорий.
- Чудо! Диво дивное! – не удержался сосед. – Ты говоришь, что ты Грыць, а как твоя фамилия?
- Шкиль.
- А сколько у тебя детей? – подхватила мысль соседа Мария.
- Девять! Какой холеры вы ко мне пристали? Вы дадите мне выйти или нет?
- Выходи, - Мария отошла в сторону. – Если ты Грыць, то я твоя жена, а они твои дети и внуки.
Григорий вышел из погреба и остановился. Хата и хлев стояли на том же месте, но имели немного другой вид. Вокруг двора вместо старого забора стоял штакетник. Ещё были небольшие изменения, которых Григорий не помнил.
Всю ночь в хате Григория горел свет, и гости просидели всю ночь. Григорий смотрел на своих детей и не верил, что столько лет прошло, и что дети выросли без его участия. От этого он чувствовал себя неловко.
- На другой день шумело всё село, но почти никто не верил в такое, потому что таких случаев никогда,  ни с кем не случалось, ни в их селе, ни в других. Когда Григорий появился на улице, у некоторых односельчан пропал голос, от удивления они крестились и забывали с ним поздороваться; другие, наоборот, с улыбкой подавали руку, третьи, не зная, как себя вести, делали вид, что ничего не случилось. Когда его спрашивали, где  был, он всем отвечал одинаково:
- Да разве я знаю. На всё Божья воля.
Поселился Григорий в кладовке. Мария, сразу после его возвращения, дала понять ему, что совместное проживание невозможно, ибо она постарела за эти годы, а Григорий, каким был, таким и остался. Даже предложила ему жениться на ком-нибудь.
- Ты меня, Грыць, прости, но мы теперь жить не можем как муж и жена. Я старая стала и больная, да и перед людьми неловко. Но ты был хозяином в нашей хате, ты им и остался. Теперь вас будет два – ты и Богдан. В хате всем места хватит.
- Мы с Богданом говорили об этом. Я отремонтирую кладовку и буду там жить.
- Так там холодно!
- А я печь перекладу. К зиме успею.
- Как-то перед людьми нехорошо.
- А что тут нехорошее? Я что, какое-то зло предлагаю?
- Люди будут судить…
-Умный не будет, а на дураков внимания не обращают, - Григорий нежно обнял Марию за плечи.
- Как знаешь… Делай так, чтобы лучше было, и знай, что за столом для тебя всегда место есть и кусок хлеба. Ты здесь хозяин.
- Думаю, что я ещё в силах и сам заработать кусок хлеба, и тебя прокормлю.
- Я тоже так, Грыць, думаю.

На третий день к Григорию пришёл участковый. Тот самый участковый, что обещал за потерянный пистолет деловой древесины. Открыл дверь кладовки.
- Грыць, разрешишь войти?
- А почему нет, заходи.
Шкиряник зашёл и остановился посередине комнаты. На его погонах виднелось по одной звёздочке.
- Ого, ты что, уже генералом стал? – лукаво улыбнулся Григорий, глядя сверху на участкового.
- Не мудри, Грыць. Я на пенсию вышел, майора дали. Работаю, пока не заменят новым и молодым, – Шкиряник замолчал, думая, что сказать дальше. - Ты знаешь, Грыць… мне нужно с тобой поговорить.
- Понимаю, но… ничего не скажу, - также с задержкой ответил Григорий.
- А что я напишу в протоколе? Представляешь, двадцать один год тебя не было, двадцать один год! Значит, ты где-то был! Согласен со мной?
- Согласен и прекрасно понимаю, но ничего не знаю и не помню.
- Я такого чуда тоже не знаю. Ты совсем не постарел: каким пропал, таким и вернулся.
Шкиряник снял свою поношенную кожаную планшетку, которой было столько же лет, как и его милицейскому стажу.
- Мало того, в той же самой одежде и с водкой в руках, - пошутил Григорий.
- Давай, Грыць, про водку позже поговорим, а сейчас будем что-нибудь писать. Ты когда пропал?
- Да говорят, что на Покров в семьдесят втором году.
- А что, сам не помнишь?
- Да помню, что на Покров, а какой год был, не знаю, но помню, что попили вы крови мне и другим…
- Не держи на меня зла, такой жизнь была, - попробовал оправдаться Шкиряник.
- Да не жизнь такой была, а люди такие были, и за грехи будут отвечать люди, - твёрдо ответил Григрий.
Шкиряник сделал вид, что к нему это не относится, и задал следующий вопрос:
- Надеюсь, твой советский паспорт сохранился?
- Да должен быть.
- Обязательно его найди. Как ты знаешь, Союза уже нет. Тебе нужно подтвердить гражданство. Твой год рождения?
- Двадцать восьмой.
- Вот видишь, и пенсию тебе нужно оформлять.
- Шкиряник некоторое время что-то там писал, а потом развернул протокол и подсунул его Григорию.
- На прочитай и распишись.
- Ты меня прости, я за годы своей счастливой жизни почти разучился читать письменными буквами. Печатанные ещё читаю, а от руки нет.
- Тогда позови сына, не хочу, чтобы ты обо мне плохо думал.
- Читай сам, верю.

Каждый день Григорий был в работе, готовил к зиме жилище. На предложение жены и детей жить в хате он категорически отказался. Кроме жилищной проблемы, он взвалил на свои плечи и другие дела: заготавливал дрова, в саду обрезал деревья, ремонтировал забор вокруг огорода. Его душевное состояние жаждало каких-то свершений, весёлое настроение не давало ему покоя. Он постоянно чувствовал, что ему чего-то не хватает, хотелось какого-то новшества, изменений. Как родные, так и соседи удивлялись его энергичности. Как-то в беседе с Марией он признался, что ещё с детства мечтает посадить райские яблоки. Позже такую яблоню он видел в парке во Львове, напротив завода «Сельмаш», и с тех пор она не выходит из его памяти. Богдан согласился съездить с ним во Львов на рынок и поискать там такие яблони.
Народу в электричке было много: кто стоял в вагонах, держась за спинки сидений, а кто в тамбурах, держась неизвестно за что. Расталкивая стоящих, по вагонам проходили то глухие, то немые: одни просили, другие предлагали. Выделялась среди них женщина, которая торговала книжками. Подходила, называла авторов, рассказывала содержание.  Кое-кто покупал. Григория очень заинтересовало название одной книжки – «Закон Божий» какого-то Костомарова, и больше всего тем, что этот закон касался отношений Украины с Россией. Это его очень заинтересовало. Когда торговка отошла, то женщины, что сидели за спиной Григория, стали её осуждать:
- Не захотелось ей учительницей работать, книжками торгует. И что она заработала на этих книжках?..
- А где она работала? – спросила другая женщина.
- В Стрелках. Там школа, вроде, неплохая… Не знаю…
Григорию почему-то стало жалко эту женщину. Он не понимал, за что её осуждают. Если пошла торговать, - значит, в этом  была надобность; да и торгует именно книгами, а не всякой ерундой. И люди покупают, значит, они им нужны.
Весь день Григорий ходил по Львову с этими мыслями. Навестили с сыном рынок, купили три яблони. Это тоже добавило ему мыслей: «А если они не райские?.. Убедишься только тогда, когда вырастут». Кроме этого, Львов очень изменился, стал более торопливым и не таким интеллигентным, как был. Возле рынка много народу стояло с протянутой рукой, некоторые пьяные в ободранном лохмотье валялись прямо на улице. Это никого не заботило. Весь рынок полнился выкриками охамевших торгашей. А то, что увидел Григорий на вокзале, когда собирался с сыном ехать домой, до жалости насмешило его. На перроне стояла женщина возле ящика с широким ремнём, который, очевидно, перекидывала через плечо, и, наклонив набок поднятую голову, как волк на луну (наверно, не один день тут стояла), выкрикивала:
- Пирожки, карамель, печенье! Пирожки, карамель, печенье!
Но почти никто к ней не подходил. Все ехали домой, и тратить деньги, а может, и последние копейки, не всем хотелось.
В электричке, на удивление Григория, снова появилась эта женщина с книжками. Григория как будто кто-то толкнул: «Мне нужно эту книжку! Плохо, что я читать совсем разучился. Буду, как первоклассник, читать по слогам». Она, как и утром, подходила к скамейкам и тихонько предлагала книжки. Григорий всё поворачивался и смотрел на неё. Ему никак не шла с мысли книжка Николая Ивановича Костомарова. Торговка, наверно, обратила внимание на Григория и подсела на скамейку, что была напротив него с сыном.
- Вас что-то интересует?
- Вы, пани, говорили, что у вас есть какая-то книжка про Закон Божий. Сколько она стоит, и про что там написано? Я слышал от вас, что про отношения между Россией и Украиной.
- Да. Это прекрасная книжечка, и стоит всего одну гривну. Это очень давняя книга… имеет старую историю.
- Вы, пани, хотите сказать, что сложные отношения между нами возникли не вчера и не с революции.
- Да, да, вы правильно говорите. Купите, не пожалеете, тем более что вас это интересует. Всего одна гривна.
Григорий достал из внутреннего кармана деньги и расплатился.
- Большое вам спасибо, умная книжка, не пожалеете, - в завершение подтвердила торговка.
Пока ехали домой, Богдан читал её вголос, а Григорий слушал. Слушал, стараясь понять и запомнить. Дома он перечитывал эту книжку несколько раз, и прятал от родных, чтобы кто-нибудь не пошутил над ним. После книжки он перечитывал все газеты, которые приносили ему дети. Мария обратила внимание на то, как меняется её муж, но сделала свой вывод:  «Нужно же куда-то девать ему силу и разум, он молодой».

Всю зиму Григорий помогал семье, чем мог. С первыми заморозками отправился в лес на заготовку дров. Пока земля твёрдая и не выпало много снега, нужно торопиться привезти их домой. Потом порезать и поколоть. До самого Рождества Христова Григорий упорно работал топором, складывал дрова в поленницы. Рождественские и Крещенские праздники посвятил церкви и своей большой семье. Отдохнув за праздники, он взялся за ремонт телеги и саней и внучатам сделал двое саночек. Это был для них наилучший подарок от деда Грыця. Они были сделаны из ясеня, покрашены. Много детей завидовало его внукам.  Да и сам Григорий радовался как ребёнок. Внуки от него не отходили. Он вырезал им всякие игрушки, свистки, учил работать ножовкой и стамесками. А вечерами, когда к нему не приходили на вечерние «заседания» мужчины, он читал газеты, слушал приёмник или шёл в хату смотреть телевизор. Больше всего его интересовали события, что происходили в Украине, и мнения зарубежных обозревателей, которые по-своему оценивали их. За этими заботами и промелькнула зима. Ещё не успела нагреться весенним солнцем земля, как стало известно, что совхозам теперь не до неё. Много чего за ту зиму было уничтожено, да и не только в совхозах. Некоторые предприятия, особенно в райцентрах, не только стояли, а и раскрадывались, и не без участия их руководителей. Из-за упадка государственных сельхозобразований весна в селе началась с бурной деятельности селян. Совхозы делали последние выдохи, а люди стали прибирать землю к рукам. Видя такой произвол, председатели сельских Советов вместе с директорами совхозов (которые держались на должностях до последнего дня) решили вмешаться в самостоятельную деятельность. Им не столько было жалко землю, сколько собственную шею, которую может намылить высшая власть. Они понимали, что в первую очередь полетят их головы, а в такой кризисной ситуации потерять работу и нажить себе негативный должностной капитал им очень не хотелось. Но этого не случилось, ибо в высших слоях власти тоже делили народное добро и отвоёвывали зоны влияния на экономику на всех уровнях. Им было не до селян. А нижняя власть спасала то, что могло спасти её, – нужно было показать, что власть жива и держит все события под контролем.
На Троицу в селе появился милицейский УАЗик и остановился возле здания сельсовета. Из него вышли участковый милиционер, тот же Шкиряник, и ещё один майор. В селе его не знали.
Через час перед сельсоветом толпились три десятка селян. Кто сидел на вынесенных из помещения скамейках, кто на стволах деревьев, приготовленных на дрова, кто стоял, опёршись на штакетный забор. Все они знали, для чего их тут собрали, и, переговариваясь, ждали выступления прибывших. Но это их не пугало, они видели бессилие власти, прекрасно знали, что никакая власть им добра не принесёт, его нужно создавать своими руками.
- Двери сельсовета открылись, и на пороге появился председатель Пырлыч Иван Николаевич. За ним вышли прибывший майор и Шкиряник. Председатель посмотрел сверху на людей.
- Так что, люди, может, зайдём в зал заседаний? или будем здесь на дворе? Думаю, что лучше здесь, а то нас много, да и на дворе тепло. Давайте здесь…
- Давайте, - согласился кто-то.
- Да кто против, - послышалось из толпы.
Председатель кашлянул в кулак.
- Про что пойдёт разговор? А разговор пойдёт о земле, про то, что творится в нашем селе. Да и не только в нашем. А называется это анархия. Вы что, решили, что уже вернулась панская Польша? и каждый забираете свою землю? А у кого не было земли при Польше, тот заграбастал государтсвенную. Вот про что мы будем говорить. А сейчас я даю слово работнику районного отделения внутренних дел Коваль Владимиру Николаевичу.
- Вы меня простите, - майор сделал шаг вперёд, - вы нормальные и настолько грамотные люди, чтобы трезво оценить возникшие обстоятельства, а позволяете себе поступки, за которые можете быть наказаны по закону. Поймите, что никто не имеет права самовольно захватывать государственную землю, не имеет права нарушать закон. Кроме этого, вы ещё стали вырубать молодой лес и огораживать им захваченные делянки. Вы что думаете? что живёте в Америке, а Карпаты – это Клондайк? Здесь золота нет. Никто не имеет права самовольно захватывать и присваивать землю!
- А где наша земля? – кто-то громко выкрикнул.
- У вас у всех есть земля, и её больше, чем официально зарегистрировано.
- Ага, а жрать всё равно нечего! Здесь бананы не растут! – послышался тот же голос.
- Успокойтесь, - майор поднял руку, - успокойтесь! Меру нужно знать. Вот смотрите: Теплик пригородил полтора гектара совхозного покоса, Дышлик – всю скалу над рекой; а там не меньше двух гектаров! Где вы, Дышлик, покажитесь?
- Я здесь. А что, государству нужны эти дебри? Сроду государство там ничего не делало, а я елями  и берёзами засажу склон - они будут его держать. И трава там будет, и грибы будут. Да и сливы росли бы неплохие. А верхом что-нибудь поделикатнее…
- Может, абрикосы? – съязвил Шкиряник.
- Может, и абрикосы, но они здесь не растут. Буду телят выпасать, - выпалил Дышлик и сел на своё место.
Майор заглянул в свою бумажку.
- Ага, ещё один фермер… Тымко.
- Мне встать, или как? - спокойно спросил Тымко.
- Покажитесь, покажитесь, пусть люди на вас посмотрят!
- Я что, по-вашему, артист? На меня и так каждый день смотрят, так что нечего вставать.
- Если не уважаете людей, то можете сидеть.
От такого неудачного вывода милиционера людям стало смешно. Тымко, будто удивлен, развёл руками.
- Кто бы говорил…
- А я и говорю, - продолжил майор, - То, что вы сделали, простите, вообще свинство – захватили целый клин совхозной земли.
- Простите, пан майор… - Тымко поднял руку.
- Я вам не пан.
- Не пан и не пан. А я про клин хочу у вас спросить, почему уже два года его никто не пашет? Совхоз ваш сдох, а земля пропадать не должна. Да и место там такое, что пахали  только лошадьми, совхоз не очень много потерял. Во-вторых, ещё раз простите, пан майор, это земля моего родного деда. Где стояла его хата, там стоит моя, как раз под этим клином. А раз пришла, как теперь кричат, наша власть, то и земля наша вернулась. Мне больше не надо, я взял своё, а много будет, поделюсь с кем-нибудь.
- Что значит «своё»? - закипел майор. – Где у вас документ, что оно ваше?
- А вы спросите у тех, кто эту землю отбирал вместе с документами! – уже рассердился Тымко. – Раз вернулась наша власть, то и земля должна вернуться!
- Люди, люди, - поддержал майора участковый, - всё это делается не так! Нужен закон!..
- Пока будет тот закон, мы с голоду подохнем! – Тымко со злости даже подпрыгнул на чурбаке, на котором сидел.
- Да ещё и неизвестно, каким будет этот закон! – кто-то поддержал Тымко.
- Ничего, терпели, потерпите меньше, - попробовал успокоить селян председатель.
- Большое спасибо, обрадовал. Вы что, люди, думаете, его тоже купили? – спросила одна из женщин, показывая головой в сторону главы сельского руководства. – Они умеют!
- Да нет, он просто боится, - заговорили селяне.
- А сейчас наша известная личность, - майор попробовал привлечь внимание селян, Шкиль Григорий Иванович. Будьте добры, скажите, вы что, уже своё лесничество создали? Три гектара с гаком… Вы что, совсем меру потеряли?! Три гектара земли с гаком!..
- Извините, я не мерил, - отозвался Григорий. – Та земля никому не нужна. Когда-то было пастбище, потом заросло можжевельником; там только заяц мог пролезть, а я проредил. Знаете, сколько я там своими руками этих кустов вырубил?.. И ещё больше половины осталось. И, правда, чистое место я засадил лесом – молодыми елями и пихтами. Если никто не будет указывать, как жить, то там вырастет прекрасный лес. Там столько деревьев будет, что пять хат построить можно. А вы на той земле ничего не делали и делать не будете. Вы только готовое вырубить можете. И с другой стороны, там тоже моя земля есть. Правда, одна глина, но лес расти будет. Если вам это не нравится, то наведите в государстве порядок, и мы вам вернём землю; очень много вернём, а то горб не выдержит её долго обрабатывать. Одним горбом и лопатой много не сделаешь. Кроме этого, мы взяли наихудшую землю. Но думаю, что доказывать нашу правоту нет никакого резона, ибо власть всегда хотела, чтобы человек был наполовину голодным. Такой с голоду не помрёт, но думать будет только про хлеб насущный. А до того, что творит власть, его мозг может и не дойти. Вот такие, хлопцы, дела!
Григорий смахнул по привычке рукой мусор с бревна, хотя его там и не было, и снова сел.
- Я так понимаю, - сделал вывод майор, - что мы не договорились?
Он ещё с полчаса говорил про порядок, про закон, но прекрасно понял, что напрасны его старания, поэтому обратился к участковому:
- Товарищ Шкиряник, даю вам задание – взять всё под свой контроль и остановить это безобразие.
- Хорошо, мы с председателем сельсовета обсудим этот вопрос, - согласился участковый. – Теперь расходитесь, - махнул рукой в сторону людей.
Народ, ворча и возмущаясь, начал расходиться, а милиционеры с председателем сельсовета зашли в помещение.
Через два часа милицейский УАЗик отъехал в направлении райцентра. И надо же было такому случиться – на краю села на дорогу вышли гуси. Машина остановилась. За рулём сидел районный майор. Более странным стало то, что к машине с двух сторон подошли мужчины. Дверку водителя открыл Григорий.
- Хлопцы, надо поговорить.
- Грыць, ты что, сдурел? – аж подпрыгнул на сидении участковый. – Ты на власть…
- А мне, знаешь, до задницы, власть ты или нет. Мне одинаково тяжело жить – власть меня душит или не власть.
- Что?! – ещё больше закипел Шкиряник. – Да сейчас вы все у меня будете лежать на асфальте и ждать «воронка»! – и взялся рукой за кобуру.
- Не доставай, - твёрдо сказал Григорий, - а то ещё раз потеряешь.
Шкиряник опустил руку. Его откормленное лицо покрылось красными пятнами.
- И как я понимаю, - на удивление спокойно спросил майор, мы так ни до чего и не договорились?
- Нет, потому, что говорили вы, а мы слушали, - сказал один из мужчин.
- Вот как.
- Зато сейчас договоримся, - сказал Григорий.
Майор попробовал дёрнуть дверки на себя, но не удалось. Григорий ещё сильнее сжал ручку дверок.
- Вы что, с ума сошли? – майор посмотрел Григорию прямо в глаза. – Вы понимаете, что это криминал?
- Понимаем, - ответил Григорий, - но другого выхода нет. Хлопцы, не мешайте нам, дайте спокойно жить. Никуда та земля, которую мы забрали, не денется. На ней как раз будет порядок. И нам хорошо, и государству. А то вам почему-то всегда хочется, чтобы государство было богатым, а народ бедным. Не может быть государство богатым с голодранцами.
- А ты, я вижу, грамотный, Грыць, - лукаво улыбнулся майор. – Наверно, из Америки подпольную литературу получаешь?
- Нет, учителя были хорошие, много чему научили. Теперь я хочу спросить тебя, кто был твой отец?
- Столяр, и … хороший столяр!
- Так и ты иди столярничай, сделай столярню, а то сейчас негде даже порядочный гроб заказать, а не то что двери или окна. Учитесь жить и не мешайте другим. А если работа мешает жить, то смените работу. Будьте здоровы! И пусть Бог бережет вас, ваших жён и деточек.
Григорий отпустил дверки машины и отступил на шаг.
- Хлопцы, сгоняйте гусей с дороги, - обратился он к односельчанам.
Этого же дня мужчины из ближних хат собрались в каморке, - как называл Григорий своё жилище. Собралось человек с десяток. Некоторые из них переживали; боялись, что в милиции придумают, как бы их наказать. Пока высказывали свои мысли, на столе появились бутылки с водкой. Видя такое дело, Григорий принёс ведро картошки, солёных огурцов и капусты. Иван Билык взялся чистить картошку.
- Грыць, ты не будешь против?..
- А чего против, чисти. Только, хлопцы, я думаю, что к этой картошке не мешало бы чего-то мясного, а то опьянеем.
- Грыць, я принесу. Мне ближе всех, - поднялся со скамейки его двоюродный брат Степан. – У меня ещё есть одна банка тушёнки. Правда, она ещё позапрошлогодняя.
- А какая разница. Ты неси, а под водку всё пойдёт, я тебе гарантирую, - весело подбодрил Степана Василий Мыськив. – Пока ходишь, я подумаю, что бы вам интересное рассказать. Может, что-нибудь свежее вспомню.
- Ой, Василий, мне кажется, ты врёшь, как колёса мажешь, - поддел его лесник Иван Явирский.
- А ты попробуй сам.
- Даже пробовать не буду. Таланта нет.
- Тогда слушай и молчи.
Мужчины рассмеялись.
- Буду, Василий, тебя слушать, - согласился Иван, - только не снимай ботинки, а то водка в горло не полезет.
От смеха зазвенели стёкла в окнах. Василий почувствовал себя неловко.
- И что, вы мне теперь до конца жизни будете напоминать про те ботинки? Пьяный я их снял, и шёл из леса. Они что, по-вашему, должны деколоном пахнуть? Да и сегодня, если перепоите, - может, сниму.
- Хлопцы, пока варится картошка, - взял слово Григорий, - давайте обсудим проблему. Вы думаете, что власть не даст нам спокойно жить?
- Думаю, что не даст, сделал вывод Иван Явирский.
- Правильно говоришь, Иван, - поддержал его Степан. – Я не помню такого случая, чтобы власть как-то не покарала. А если не карала, то обязательно пугала.
Дебаты были горячими. Все высказывали свои мнения.
- Хлопцы, хлопцы, давайте рассудим так, - снова обратился ко всем Григорий. – Но сначала ты, Штефан, отцеди картошку и приправь её тушёнкой. Ты, Василий, почисти луковицу и порежь её. На тебе бутылку с маслом, потом приправишь капусту, а я буду говорить. Позже вы скажете, что думаете. Смотрите, совхоз у нас распался, совхозное добро растащили так, что только голые стены остались. Скоро и их не будет. Наказали кого-нибудь? Нет. И первыми воровать начали кто? Руководители. Остатки разобрали те, кто не ленился и успел.
- Господи, совхозы!.. Завод в райцентре растащили дочиста! – поддержал Григория Иван Билык.
- Я про то же самое говорю, - согласился Григорий. – Что, кто-нибудь в тюрьму сел? Никто! Ворон ворону глаз не клюёт. Поэтому, хлопцы, успокойтесь и за землю не переживайте. Никто её не заберёт, потому что не знает, что на ней выращивать. Советская власть не знала, а новой, как таковой ещё нет… Не знаю, может потом будет. А то, что майор приезжал, всё до одного места. Он начальству доложит, что провёл с нами беседу, всё на этом затихнет. Им не до нас. Там тоже одни думают, как детей прокормить, а другие, - как бы что украсть. Так что будем пить водку. Наливайте, хлопцы. Как говорят поляки: «Алкоголь никогда не вредит, даже в наибольшей мере». Извините за бескультурье,  - засмеялся Григорий, - вилок на всех не хватит, берите ложки; стаканов только три, будем пить по очереди.
- Вспомни, Грыць, как мы, шестнадцать человек, в косовицу пили из одного стакана, и все живые.
- Правду, говоришь, Петро, я помню этот случай.
- Давайте, я буду разливать, - Иван Билык взялся за бутылку.
Водка расходилась молниеносно, за нею следом и закуска. Когда стаканы прошлись по третьему кругу, мужской азарт затих. Кто отложил вилку, кто полез в карман за куревом.
- Как хорошо пьём и едим, если бы мы так работали…
- Да что ты говоришь, Василий! – удивлённо спросил Иван Явирский, - Разве ты в лесу не работал, вспомни? Я лесник, мне было проще, а ты за сучья работал, как конь! Хорошие дрова не выделялись, а таким, как ты, только сучья да верхушки. А было так, что и пни, и ты их колол. Все мы прошли через эту счастливую жизнь.
- Иван, - решил оправдаться Василий, - ты знаешь, когда становится немного легче жить или появляется надежда на лучшую жизнь, то всё тяжёлое забывается.
- Твоя правда, - поддержал его Григорий, - по-чёрному мы работали в лесу за дрова, - и ни трудовых книжек, ни стажу. Один Иван среди нас имеет трудовую книжку.
- Что-то мы, хлопцы, снова начали про тяжёлую жизнь, про лес,-  выпустил густое облако дыма Степан. – Да что про это вспоминать. Комуняки на прощание вырезали наилучший лес – перестройку нам сотворили. Пока резали, обещали золотые горы, дорогу отремонтировать, газ провести; потом всё продали за границу, а сами смылись. Теперь ни дороги, ни газу, ни дров, – Степан остановился и над чем-то задумался. - А вы знаете, хлопцы, кто у нас в лесу выгадал?.. Николай Терешкевич!
- Нашёл кого вспомнить. Его, наверно, и в живых нет. Он с какого года? – Василий обвёл взглядом мужчин.
- А кто его знает? – Дмитрий Теплик немного задумался. – Он в каком году сбежал? Штефан, ты самый старший, должен помнить.
- Да не знаю. Знаю, что самый младший сын его с сорок восьмого года. А сбежал он раньше, до родов. И сбежал очень удачно, добрался до самой Канады. А потом из Канады переехал в Австралию. Вот так. Ещё, хлопцы, кто не знает, то я вам скажу, что убежал он не один. Был с ним наш человек, из какого села, не знаю, и был русский, Сергей. То был, я думаю, не простой человек, и считаю, что он всё и организовал, - Степан поднял указательный палец. – Терешкевич был совсем безграмотным. Потом, в хрущёвскую, оттепель писал домой английскими буквами. Новая жена его научила. В Австралии он имел небольшое дело. Посылки высылал с материей, с платками, а Терешкевичка их продавала по двадцать – двадцать пять рублей. Это было очень дорого, но женщины покупали, потому что в магазинах таких не было.
- И не говорите, из самой Австралии кормил свою семью.
- Я тебе, Василий, про него ещё и не такое могу сказать… - Иван Билык загадочно улыбнулся. – Люди говорили, что Терешкевичка шила ему брюки с ширинкой под левую руку.
- Ну и что? Он, наверно, был левша, - решил Василий.
- Да нет, хлопцы, - ещё больше заблестели глаза у Билыка, - просто он носил пи-ку в правой ноговице.
Мужской хохот громом наполнил небольшое жилище. Открылись двери, и на пороге появилась Мария.
- Мужчины, вы что, с ума посходили? И как вам не стыдно? А накурили… Грыць, я открою дверь, не замёрзнете. Ничего вы не можете без женщин. Может, вам ещё чего-то нужно, скажи, Грыць?
- Нет, не надо ничего. Иди спи, а то уже поздно. Мы ещё немного посидим и будем расходиться.
 
После первого собрания у Григория мужчины начали тянуться к нему, и вечерние заседания в его каморке проходили всё чаще и чаще. Мужчин поражало то, как рассуждает Григорий, и удивлялись, что он стал совсем другим. Раньше был тихий, спокойный, ни в какие дела не вмешивался, если его не «брали за горло». Теперь он с каждым днём становился более рассудительным, благодаря чему приобрёл авторитет односельчан.
Второго сентября, в день святого Ильи, так случилось, что собралось у Григория много народу. На дворе было светло. Солнце висело над горой, собираясь на отдых. Дневная жара переходила в тихий, со свежим воздухом вечер. Люди сидели на еловых стволах, курили, спокойно вели разговор. За спинами этой людской аудитории красовались яблони, одаривая прихожан запахами свежих плодов. Григорий подошёл к толстому чурбаку с книжечкой в руках. Он сел на него, а ноги положил на колотые дрова.
- Грыць, ты, говорят, обещал нам кое-что почитать, - с улыбкой на лице спросила Юлька, жена Степана. – Если окажется интересно, то я тебе сделаю такую рекламу, - полсела к тебе приходить будет.
- Нет, Юлька, не надо, а то концерт будет. Вам, бабам, только волю дай, вы раззвоните на всю Украину. А помнишь, как когда-то читали стихи Степана Руданского?.. У кого были те стихи, у того и настоящие вечёрки. А потом те книжки ходили по рукам. Да наизусть знали все эти стихи, а всё равно читали. Ещё и нигдоты рассказывали. Да кто что умел.
- А лучше всего у Василия выходило. Наверно, уже все нигдоты забыл; ты можешь их вспомнить, Василий? – спросил Дышлик, глядя на Мыськива.
- А почему я должен вспоминать, я все нигдоты помню. Может, немного перевру, а дадите сто грамм, то проблем не будет. Но сегодня пить запрещается, - Василий поднял указательный палец левой руки. – Грыць нам будет что-то читать. Мы теперь – школяры, а Грыць - профессор.
- Василий, не хвали, а то испортишь моего мужа, - подошла Мария и тяжело присела на край елового ствола.
- Так что, хлопцы, будем читать, ведь затемнится, а потом как?.. – Грыць открыл тоненькую книжечку, которую держал в руках. – Книжка называется «Закон Божий», или по-другому – «Книга бытия украинского народа». Написал её Николай Иванович Костомаров. Был такой учёный-историк, писатель и общественный деятель. Кто он был украинец или русский не знаю, но фамилия русская. Он знал историю украинского и русского народов. Так тот Костомаров, хлопцы, образовал ещё в 1845 году Кирилло- Мефодиевское товарищество, или, как написано, братство. Кто такие Кирилла и Мефодий, мне уже Богдан объяснил. Это те, что создали наше славянское письмо. Я, наверно, раз десять прочитал эту книжку, и, знаете, в ней очень грамотно всё написано.
- Грыць, ты лучше говори о том, что написано, - вмешалась Мария, - оно главнее.
- Сейчас буду говорить, но без вступления как-то нехорошо получится. Ещё хочу вам, люди, сказать, что в это товарищество входили: Тарас Шевченко, его все знаете; Николай Гулак-Артемовский – писатель, его учат в школе; Белозерский и Маркович, про них я ничего не знаю, и какой-то учитель Пильчиков. А теперь про то, что они писали, а  правильнее сказать, думали. А думали они над тем, почему нет мира между украинцами, поляками и москалями. Я говорю «москалями», потому что так написано, но мне это не по нраву, когда мы один другого называем «хохлами», «москалями» и «ляхами». Я думаю, что это очень нехорошо. Нет таких национальностей, поэтому я буду говорить «украинцы», «русские» и «поляки». Не думайте, что причина нашей вражды какая-то иная, чем между другими народами. Та же. Кто сильнее, тот хочет власти, хочет кого-то приневолить, прожить за чей-то счёт. И те люди, и те государства считают, что имеют на это право. А почему так считают, как раз и написано в этой книжке. Мы тут с Богданом сидели, и говорили про это. Он вспоминал историю, что учил в школе и институте. Выходит, что между всеми народами были примерно одинаковые причины для возникновения войн. Воевали государства между собой, воевали народы сами с собой в одном государстве, где верховодили отцы и сыновья, и родные братья. То же самое творилось и на русских землях - даже после того, как возникли Московская, Киевская, Белая и Галицкая Русь. Воевали сами с собой и между собой. Одним словом, и до сегодняшнего дня нет дружбы на наших русских и славянских землях, и думаю, что не скоро будет. А главная  причина – величие, гордыня и? не знаю, как сказать, какая-то первосортность. Сколько раз приходили сюда поляки, австрияки, немцы; каждый раз кричали, что принесли нам свободу, цивилизацию, счастливую жизнь, а потом на третий день начинали вешать, стрелять и в тюрьмы сажать. Приходили русские – та же история. В тридцать девятом они уничтожили в первую очередь наших коммунистов, ибо прекрасно знали, что не найдут с ними общего языка. Об этом я расскажу вам позже; я слушал по радио и русских политиков, и немецких, и американских. Все говорят одинаково. Но мы будем говорить о другом – о наших отношениях. Я немного вернусь назад. А начал я про то, что делает жизнь с человеком, который забывает своё основное предназначение, забывает, кому должен быть благодарен за право жить. То же бывает и с государствами, которые забывают про Христово учение и сотворяют себе  богов – одни Ленина, другие Гитлера. Я почему так говорю? Ибо так как раз и пишет тот Костомаров: «Но род человеческий забыл Бога и отдался диаволу, и каждое племя выдумало себе богов, и в каждом племени народы выдумали себе богов и стали биться за этих богов, и начала земля поливаться кровью и усеваться пеплом и костьми, и во всём свете стало горе, нищета, болезнь, бедствия и несогласия.
- Грыць, - не удержался Василий Мыськив, подбежал к Григорию и схватил его правую руку, - Грыць, ещё никто в нашем селе так понятно не говорил, даже я – первый брехун на селе.
- Василий, не сбивай меня с мысли, я потом тебе скажу, кто ты есть.
- Всё, Грыць, всё. Я уже сажусь.
- Из этого всего, - продолжил Грыць, - мы имеем вывод, а точнее – плохой результат. «Так наказал людей справедливый Господь потопом, войнами, мором и что хуже – неволею». – Здесь так написано. Выходит, что беда просто так не приходит. Да все вы Библию читали… Получается так, что люди до сегодняшнего дня жаждут богатств и хотят славы любой ценой, не обращая внимания на то, чему учил Христос. Вот послушайте: «Ибо кто скажет сам о себе: «Я лучше всех и умнее всех, все должны мне повиноваться и почитать меня владыкою и делать то, что мне вздумается», тот согрешает первородным грехом, погубившим Адама, когда он, слушаясь диавола, захотел поравняться с Богом и обезумел, тот даже уподобляется самому диаволу, который хотел поставить себя наравне с Богом и впал в ад». Чтобы понять, о чём идёт речь, я вам прочитаю дальше: «И научил Христос, что все люди – братья и ближние, все обязаны любить прежде всего Бога, а потом друг друга, и наибольшая заслуга у Бога будет тому, кто положит душу за други своя. А кто хочет быть первым, тот должен быть всем слугою». А у нас что выходит? Всё вверх ногами. Народ на слуг работает. И самое смешное, что слуги живут богаче, чем сам хозяин – народ. Думаю, что в нормальной державе народ – и хозяин, и слуга. Каждый должен делать то, что умеет, и при этом чувствовать себя человеком, а не рабом чужой воли. Это есть всё, что я хотел вам сегодня сказать. Потом ещё почитаем, понемножку, чтобы лучше понять. А самое интересное в конце.
- Ой, Грыць, это всё из Библии взято, - Мария поднялась с дерева, - то есть Закон Божий, а жить по нему не хотят потому, что не выгодно. Пойду в хату, я почему-то устала. Нужно отдохнуть.
На дворе уже начало темнеть, а люди сидели, обсуждали проблему: почему жизнь такая тяжёлая, почему люди не могут жить мирно.
Когда все разошлись, Григорию не хотелось идти в свою каморку, он лёг на телегу, где между лестницами была накидана свежескошенная трава, и конь, фыркая носом, выбирал самую вкусную. А Григорий лежал, и казалось ему, что он, как в детстве, смотрит на небо и удивляется, как много звёзд. Вспоминал родителей, своё детство, обдумывал приходы властей, из которых ни одна не принесла счастья, хотя обещала его горы. Взамен наводила свои порядки, уничтожала людей, которые были не угодны, обвиняя их в предательстве. А как можно изменить той державе, в которой ты не жил, которой ты не присягал, для него это было непонятно. Не понимал и того, что каждая власть жаждала утвердиться любой ценой, несмотря на то, что народ больной от недоедания, холода и грязи. Эти обстоятельства никого не интересовали; каждая власть хотела уважения и громкого «слава!» любой ценой – через страх, и даже через смерть.
На глазах Григория выступали слёзы, его сердце страдало и больно ныло. Его мучили вопросы: «Почему людская судьба такая тяжёлая? Почему люди не любят ни себя, ни других? Почему они, как маленькие дети, попадаются на хитрости безбожников?»
А конь всё хрустел травой, фыркал носом на Григория, а он лежал и не шевелился. Вечерняя роса всё больше и больше покрывала его одежду. Когда ощутил, что стал замерзать и конь уже лёг, Григорий медленно сполз на землю и пошёл в свою комнату. Сон его не брал, он долго лежал и думал. Хотелось ему как можно больше понять, но не хватало знаний, мешала оторванность от передового общества по причине бедности. За всю жизнь дальше Львова не был, и то всего три раза. Кроме базара и магазинов ничего не видел. То, что диктовалось по советскому телевидению и радио за два последних десятка лет, он не видел и не слышал, потому что его не было. А то, что показывают  и хвалят сейчас, понять тяжело, хотя он чувствовал, что в его сознании ворочаются какие-то мысли, очень глубоко спрятанные, но добраться до них он никак не мог.
Утро, серебря стёкла окна, начало прокрадываться в его «хоромы», но Григорий уже этого не видел. Его уставшая голова глубоко вдавилась в подушку, и он крепко спал. Мария не стала его будить. Знала, что заснул поздно. Сама выпустила коров на пастбище, коня в сад, накормила свиней. После этого пошла отдыхать. Она чувствовала, что силы покидают её. У невестки был выходной день, и она хозяйничала возле плиты. Богдан снова уехал во Львов за лекарствами для скота.
В следующий выходной день на Григорьевом подворье снова собрался народ. Читали «Закон Божий». Кое-что было непонятным. Но когда дошли до пункта 85, где говорится о независимой Украине, какую проповедовало казацкое гетманство, это очень всем понравилось, ибо было к душе и по уму. Григорий на эти размышления автора «Закона Божьего…» обратил особое внимание. Прихожане слушали очень внимательно, а Григорий читал:
- 85. И начали господа мучить и уничтожать казацтво, ибо такое свободное христианское братство мешало очень господам.
86. Но не так сделалось, как думали господа, ибо казацтво восстало, а с ним поднялся весь народ, истребили и прогнали господ, и стала Украина земля казацкая, т. е. вольная, ибо все были равны между собою и свободны, но не надолго.
87. И хотела Украина снова жить с Польшею по-братски, неразделимо и несмесимо, но Польша никаким образом не хотела отречься от своего панства.
88. Тогда Украина пристала к Московщине и соединилась с нею как один народ славянский с другим народом славянским неразделимо и несмесимо, по образу ипостасей божественных неразделимых и несмесимых, как некогда соединятся между собою все народы славянские.
89. Но скоро увидела Украина, что она попалась в неволю, ибо она по своей простоте не узнала, что такое значит царь московский, а царь московский значил то же, что идол и мучитель.
Ещё особое внимание Григорий просил обратить на такие пункты:
97. И погибла Украина. Но так только кажется.
101. Ибо голос ея, который призывал всю Славянщину к свободе и братству, разошёлся по миру славянскому и отозвался он, этот голос Украины, в Польше, когда 3 мая поляки постановили, чтоб не было между ними господ, чтоб все были равны в Речи Посполитой; а этого хотела Украина ещё за 120 лет перед тем.
102. И не допустили к этому Польшу; разорвали Польшу, как прежде Украину.
105. И голос Украины отозвался в Московщине, когда по смерти царя Александра русские хотели изгнать царя и дворянство уничтожить, учредить республику и всех славян соединить с нею по образу божественных ипостасей неразделимо и несмесимо; а этого Украина хотела и домогалась ещё за 200 лет перед тем.


Как-то на Григорьевом подворье появился Шкиряник.
- Здоров, Грыць. Слава Иисусу Христу.
- О, кто пришёл. Слава Богу навеки.
- Ты меня, Грыць, прости, - начал несмело разговор Шкиряник, - про тебя такая слава ходит, что я не мог не зайти.
- Что, я снова власти не угодил? – удивился Григорий.
- Нет, нет, Грыць, я чисто из собственного интереса. Ты не думай, что я уже такой безбожник… По селу ходят слухи, что у тебя какая-то мудрая книжка есть; я хотел бы послушать, если ты не против.
- А почему я должен быть против, приходи, слушай.
- И когда вы будете собираться? А как ты думаешь, другие против не будут?
- Может, и будут, но всё зависит от тебя самого. Да не убьют, не бойся.
- Советуешь придти? – задумавшись, спросил Шкиряник. – Так. А когда?
- Когда… В воскресенье, в семь часов вечера, как раз будет…
В воскресенье в каморке Григория начали собираться мужчины. Иван Явирский принёс банку растворимого кофе, поэтому Григорий кипятил на плите полную кастрюлю воды. Когда вода забулькала, Иван открыл банку, понюхал её и гордо заявил:
- Сегодня, хлопцы, мы немного в господ поиграем, несите кто-нибудь сахар, а то с меня лишку будет.
- Да нет проблем, Иван, - развёл руками Василий Мыськив, - но я далеко живу. Я вам лучше нигдот расскажу.
- Потерпи, Василий, - Пётр Гонт встал со скамейки, - я сбегаю за сахаром.
Через пять минут вернулся Пётр и поставил на стол литровую банку, наполовину заполненную сахаром.
- Василий, теперь можешь рассказывать свой нигдот.
- Уже рассказываю. Был я вчера в Самборе и возле рынка зашёл в магазин, купить гвоздей. А там парень был, наверно русский, потому что наполовину по-русски говорил. Значит, так: заходит баба в автобус, а там народу, как тюльки в бочке, и кричит: «Осторожно, хлопцы, не поколите яйца». А те у неё спрашивают: «Вы что, бабушка, так много яиц купили?». «Да нет, хлопцы, три килограмма гвоздей». Он мне очень понравился. Пока ехал домой, всю дорогу про него думал. Даже в электричке рассказал.
- А ты, случайно, в этом автобусе не ехал? – кто-то спросил у Василия.
- Нет, хлопцы, нет. Если бы я ехал в этом автобусе, то сюда бы не пришёл.
- Ох, умеешь ты, Василий, врать. Тебе бы артистом быть, - шутя, ответили мужчины.
В дверь кто-то постучал. А так как в селе, тем более в соседстве, не принято стучать, то все поняли, что пришёл кто-то далёкий. Двери открылись, и на пороге появился Шкирник в гражданской одежде.
- Можно зайти?..
- Заходи, заходи, - поднялся со скамеечки Григорий. – Заходи, садись.
Григорий подал ему руку. Шкиряник, в свою очередь, поздоровался за руку с остальными мужчинами. Он сел, но чувствовал себя неловко, и Григорий разрядил ситуацию.
- Так, хлопцы, Сергей Валентинович решил пристать к нашему обществу, и я думаю, что вы не будете против: мы поймём его, а он поймёт нас. Я правильно сказал, пан Шкиряник?
Шкиряник поднялся.
- Не знаю. Может, я и не заслужил того, чтобы быть с вами, но так жизнь сложилась…
- Да чего ты тут исповедоваться начал, садись, - Василий Мыськив махнул рукой. – Если знаешь хороший нигдот, то мы берём тебя к себе.
- Знаю. Если очень нужно, то могу рассказать.
- Хлопцы, нигдоты потом, - вода давно закипела, - распорядился Григорий. – Дайте Шкирянику стакан.
Банка с кофе пошла по рукам.
- Что за жизнь у нас такая, люди, - пожаловался Иван Китык,  житель соседнего села, - я этот кофе пью раз в год, и то если кто-нибудь угостит. И не помню такого случая, чтобы его у нас в селе продавали. Да и дороговато…
- Ты думаешь, Иван, что такая проблема только у тебя? -  обратился к нему Иван Билык. – Кода я был в Карело-Финской на лесоповале, то знаешь, что я там слышал от самих русских? «Солнце, воздух и вода – пролетарская еда». Слышал такое? А ты кофе захотел. Ага, нам пан Шкиряник нигдот обещал. Расскажешь, нет?..
- Расскажу. А вам какой, политический или что-то… другое?
- Да какой знаешь, лишь бы хороший…
- Таких анекдотов, я железно гарантирую, вы не слышали ни разу. Россия после революции. Заходит в кабинет Ленина дневальный солдат и докладывает: «Владимир Ильич, ходоки пришли, будете принимать?» - «Нет, нет, никаких ходоков… Отпьявьяйте их домой.» - «Как домой, Владимир Ильич, люди столько пешком прошли?» - «А так, домой и всё! Я подписай им декъет о земье. И знаете, батенька, у меня за эту неделю пятая фуяшка пьёпая».
- И правда, я такого ёще не слышал, - Мыськив удивлёнными глазами смотрел на Шкирника. – Где тебе такой нигдот рассказали?
- Как где? В милиции.
- А ничего удивительного, - решил Григорий, - перестройка: кто что хочет, то и говорит.
- Хлопцы, вы просто не знаете, - ещё больше удивил мужчин Шкиряник, - этот анекдот очень старый, говорят, что его ещё до войны придумали. И придумали не у нас, а в России.
- Значит, правда, что советская власть и в России насвинячила?
- Правда, Грыць, не зря старые люди говорили, что она уничтожала свой народ, - сделал вывод Шкиряник.
Снова читали «Закон» с самого начала до «Обращения Кирилло-Мефодиевского братства к украинцам, великороссам и полякам». Китык и Шкиряник слышали его первый раз, и он им очень понравился, поэтому Шкиряник попросил у Григория книжечку на три дня, чтобы снять с неё копии и раздать знакомым.


Осенние заботы тяжёлым грузом легли на плечи Григория. Может не столько легли, сколько он сам их на себя взвалил. Он видел результат собственного труда, и это было ему приятно. Чувствовал, что ещё много может сделать. Богдан пытался удержать отца, но он только улыбался.
- Не переживай, Богданчик, за меня, придёт время, и я буду отдыхать. Ты знаешь, есть у меня такая задумка – хочу детям на зиму ещё несколько саночек сделать. Срежу того кривого ясеня, что на меже растёт, порежу вдоль; и я уже подсчитал, с него выйдет четверо саночек. Нужно, чтобы всем хватило. Ты мне немного краски купи, небольшие баночки. Чёрной, белой, зелёной… Да и дома ещё какая-то есть.
- Хотите, папа, сказать, что это будут хорошие саночки?
- Думаю, что очень хорошие! – Григорий улыбнулся и показал большой палец. – Но это будет позже, а пока что нам другой работы хватит. Ещё я хочу с тобой посоветоваться. Мы, наверно, не будем мать отпускать на огород, она не работник. Сам видишь… Сил нет, высохла, как лестница. Я для неё придумал другую работу. Пусть режет яблоки, и пока тепло, мы их высушим. Потом дети будут всю зиму таскать; на конфеты, сам знаешь, денег нет.
- Я, папа, не против. Что не сможем сами сделать, людей попросим… Нужно везти её в больницу, раз врач обещал взять её на лечение.
- Обязательно вези, - может, ещё немного протянет… - Григорий резко развернулся и отошёл от сына. Он не хотел, чтобы сын видел его слёзы.
Эта осень была тяжелее, чем прошлая, но основное удалось сделать. Остались только дрова. Правда, с прошлой зимы немного было, и с собственного огорода удалось заготовить две поленницы ясеневых и липовых дров. Григорию очень повезло – нашлись покупатели: один купил ясеня, а другой липу. Ветки он изрубил на дрова. На часть вырученных денег сын купил Григорию старенький телевизор, небольшой, но с антенным усилителем. Вторую программу не было хорошо видно, зато было хорошо слышно. А это уже не мало.


           Вторая половина ноября выдалась сухой, и Григорию это очень нравилось. С утра до ночи он трудился на своём подворье. Мария иногда даже не могла докричаться до него, чтобы покормить. После больницы она чувствовала себя лучше и тоже старалась по мере сил помогать семье. А Григорий больше всего уделял внимание своему лесу. Приносил молодые деревца, сажал, носил из речушки воду и поливал их. Люди удивлялись, а он только улыбался и отшучивался:
- Думаю, люди, что теперь эти отроги, которые я засадил, будут навечно моими и моих детей.
Очень удивляло всех, зачем он огородил ясеневый и липовый пни. А Григорий знал, для чего. Через два-три года здесь будут расти прекрасные опята, крепкие и толстые. Растянуть такой урожай можно лет на десять и не ходить за ними в лес. Пусть их там собирают те, у кого нет в огороде пней.
За заботами пробежала осень, опустели огороды, деревья сбросили последние листочки, только некоторые поздние яблони не хотели расставаться со своими плодами. А те, уже обмороженные и исклёванные дроздами, по одному, по два падали в белый снег, оставляя в нём круглые лунки. В селе пахло жжёной щетиной. Хозяева резали свиней. Приближались Рождественские праздники. А праздники обещали быть снежными. Почти каждый день падал снег, и его становилось всё больше и больше.
После праздников наступили относительно спокойные дни, и люди, протаптывая узкие тропки в высоком снежном покрывале, снова тянулись к каморке Григория. Слушали западные радиостанции, Всемирную службу радио «Украина». Их теперь никто не глушил. Передач было много, и на разные темы. Слушали как на украинском, так и на русском языках. После этого высказывали свои мысли, обсуждали события, которые были неизвестны, а то и совсем засекречены. Заботило их сегодняшнее положение в Украине и в других республиках бывшего Союза. Больше всего беспокоил людей как экономический, так и моральный упадок. Все желали скорейшего наведения порядка в государстве и защиты со стороны государственных органов. Высказывались и такие мысли, что нужна твёрдая рука в государственном руководстве. Григорий имел своё мнение. Но он не видел в этом не только какого-то совершенства, а даже элементарной человеческой рассудительности, что не давало ему покоя и тревожило его сознание. Как-то Мария заметила, что Григорий стал над чем-то задумываться, и решила поинтересоваться:
- Ты, Грыць, совсем поседел со своими мыслями. Что тебя так мучает?
- Да, знаешь, не идёт никак из головы, что считать правильным, а что нет; на что имеет человек право, а на что не имеет. Очень тяжело разобраться. А иногда такая злость берёт, что хочется взяться за оружие.
- Грыць, зачем тебе эта философия? Проблем столько, что не знаешь, как и повернуться. Но, с другой стороны, всё очень просто - есть десять Божьих заповедей и семь смертных грехов… Заповеди, как я знаю от своих родителей, отвечают на все вопросы. Да и поп в своей проповеди так говорит. Попробуй как-то с ними объединить свои мысли.
Совет жены очень понравился Григорию, и каждый раз, когда он упирался в какой-то вопрос, подходил со стороны заповедей Божьих и всегда находил ответ. Позже его осенила мысль, что нужно всё записывать, потому что часто на следующий день не удавалось всё до мелочей вспомнить. Сначала это было необычно и смешно, но Григорий бросал работу и шёл в свою каморку, где брал тетрадь и писал, выводя кривые буквы, которые позже и сам затруднялся прочитать. Но со временем он привык к этому, и вся домашняя челядь тоже, поэтому никто не спрашивал, что случилось или почему не стал работать.


После Крещения каморка Григория была заполнена народом. Сначала слушали Ватикан, потом разговор начался о дне сегодняшнем, про порядки в державе, а вернее, - про беспорядки. По поводу этого Григорий высказал свою мысль:
- Ой, хлопцы, сейчас идёт перестройка, и каждый из нас понимает её по-своему. Одному одно нужно, другому – другое. Некоторые даже грустят по Сталину. Русскую радиостанцию слушал… Там есть люди, которые мечтают о новом Сталине. Им нужен «железный кулак». И у нас такие люди есть. Думают, что только он может навести в государстве порядок. А я, хлопцы, не понимаю тех, кто хочет, чтобы их гоняли как скотину, чтобы за них думали, за них решали. Я так думаю, что тупой и несчастный тот человек, который хочет над собой власти деспота. Это большая беда. А когда этого хочет народ, то это - уже катастрофа. Я так понимаю, что власть должна формироваться не на силе и прихотях тех, кто при власти, а на мудрости и желании творить добро.
- Может, мы совсем не о том говорим? - задумчиво спросил Пётр Гонт. – Может, нам нужно ждать большей беды, чем наша перестройка? Как вы думаете: нам Россия простит то, что мы от неё откололись? Может случиться так, что снова придёт наводить свои порядки?
- Так мы, Пётр, вроде не просим её… - удивился Степан.
- В тридцать девятом тоже не просили, - продолжил свою мысль Пётр, - но они пришли и, когда немцев выгнали, остались здесь за хозяев.
Григорий, как школьник, поднял руку и, не дожидаясь согласия учителя, начал говорить:
- Я, мужчины, насчёт этого думаю так. России не до нас. Там тоже имущество делят, делят богатство. А в России есть что делить. Россия - богатое государство.
- А, по-моему, если бы при власти остались коммунисты, то нам бы независимости не видеть. Те правдолюбцы ради своей идеи готовы своих родителей передавить.
- Степан, Степан, зачем нам говорить о коммунистах. Они уже пустое место! – Шкирник остановился, думая, что сказать дальше. – Говорить нужно о другом. Я слушал по нашему радио, Всемирная служба передаёт, и другие зарубежные станции передают, что многие россияне вообще не понимают, что такое украинская независимость. Они привыкли к тому, что Украина продолжительное время была под Российской державой. Некоторые считают, что Украина вообще не должна быть независимой, что такой державы никогда не было и не должно быть. Не знаю, для кого как, а для меня это очень дико. Мы что, не люди? Они смотрят на Украину, как сказал какой-то журналист, как «… на бесплатное  приложение к журналу «Огонёк». И, в конце концов, это дело второе, что о нас думают в России. Беда в другом – что думают в Украине. А в Украине есть люди, что живут как телята: что им скажет Россия, то и делают. Своих мнений нет, и не потому, что они тупые, - они так привыкли, их так воспитали. Они даже сами этого не понимают, ибо отучили их самих о себе думать.
- А вы знаете, пан Шкиряник, пусть думают, что хотят, и те, и другие. Это мне до одного места Я сам хозяин в своей хате.
- Что вам сказать, пан Китык, я с вами не согласен, совсем не согласен. Я думаю, что отношение русского и вообще российского народа к Украине очень важно. Чем раньше они нас поймут, тем раньше никакой безбожник больше не втянет их туда обратно, где они были, и тем спокойнее будем жить мы. А сейчас наберитесь терпения. Всему нужно время.
- И сколько ждать? – задал вопрос Шкирянику Василий Мыськив.
- Да кто его знает. Наименьше поколения два. А поможет Бог, хватит и одного.
- За такое время может опять что-нибудь случиться, – и Василий высказался обо всём, что думал. – Я бы хотел, чтобы россияне думали о нас по-другому. Нет, не по-другому, а правильнее. А если они будут думать о нас как о каком-то придатке, то между нами мира не будет. Извините, но я любого угроблю, кто меня за горло возьмёт, свой или чужой. А русские, как я понимаю, очень высокомерно о себе думают, считают, что они очень великие люди. Были бы великими, революцию б не сотворили и сами бы себя не уничтожали. Они церкви свои пожгли, ибо Ленин и Сталин сломили их, сделали безбожниками. А мы свои церкви отстояли, сохранили. Коммуняки прекрасно понимали, что это будет кровавая война… И вообще не понимаю, как безбожникам удалось изуродовать такую громадную державу, как Россия. Довели народ до того, что некоторые даже стали гордиться тем, что неверующие. Припомните того Сашу, родственника Тымчика, что приезжал из России. Так насмехался над иконами, называл нас тёмными, пока по морде не получил. А какой высокомерный был. Сам он тёмный.
Шкиряник воспользовался тем, что Василий остановился в своей проповеди.
- Из твоих слов, Василий, можно сделать вывод, что величие окрыляет мнение о себе, но ослепляет рассудок. Величие страшная вещь, потому и грешно. Я вам скажу, что когда немцы захватили Францию и заняли Париж, то их дома встречали как героев, не учитывая того, что они принесли своим разбоем беду в другое государство. За это их носили на руках, а немецкие девушки мечтали родить от Гитлера. Вот вам и показатель, какими уродами может сделать людей политика государства. Само собой, что в понимании свободы, какую принесла нам Россия, в первую очередь главенствует величие, которым начинила людей советская власть. Это людям нравится. И если смотреть на ситуацию реально, то нужно учитывать, что Россия сама от войны очень пострадала и  мир русскому человеку достался очень дорого, поэтому поверить в то, что на его плечах советская власть принесла на нашу землю горя в десять раз больше, чем немцы, ему очень трудно. Они не знали  истинной правды и не знают до сегодняшнего дня. Да и мы толком ничего не знаем и, наверно, никогда всей правды не узнаем. Правда о тех событиях только теперь начала появляться на свет. И рано или поздно всё основное станет известным как нам, так и российскому народу.
- Сергей, да русские действительно расстреляли и сослали народу в десять раз больше, чем немцы.
- Здесь, Грыць, тоже есть недопонимание. Когда я жил в Восточной Украине и учился в ФЗУ, - продолжил Шкиряник, - то нам там пытались доказать, что это было переселение на свободные земли в своём государстве, что экономически и морально оправдано. В таком случае, можно сказать, что немцы тоже переселяли в своём государстве. Как русские считали захваченную землю своим государством, так и немцы. Как партизаны были предателями и врагами великой державы для немцев, так и бандеровцы для советской власти. Так какая между ними разница, я не пронимаю?
- Есть, Сергей, ещё одна странная и непонятная вещь, - Иван Явирский сложил руки на груди. – Я, например, могу понять, как советы перепутали нас с собой, а как Прибалтика стала советской, вообще в голову не идёт.
- Есть ещё более странное, Иван, - Шкиряник продолжил беседу, - как возникла война между Союзом и Финляндией? Финны, как известно, войну Союзу не объявляли, и советскую территорию не захватывали. Сталин, глядя на своего единомышленника Гитлера, тоже решил расширить территорию своей империи, но финны показали ему руку до локтя. Сколько народу там погибло!.. Кто из вас ездил в Карело-Финскую республику, тот слышал и знает, сколько косточек лежит в лесах. Весь мир про это знает, кроме русского человека. Но чем меньше народ знает, тем легче им поворачивать.
Шкиряник ещё долго говорил:
- Вы меня простите, мужчины, но я знаю немного больше, чем вы. Слава Богу, теперь можно говорить всё. Мне, при моей работе, достаточно часто приходилось встречаться и беседовать с русскими. И с теми, кто здесь живёт, и с приезжими. Как я до этого говорил, россияне очень уверены в своей правоте, считают, что их жизнь для нас образец и по-другому быть не может. Это порождает величие, которое называется шовинизмом. Но на жаль, им никто не объясняет, что шовинизм есть наивысшая ступень национализма. Так что Россия, благодаря коммунистам, тоже не меньше поражена этой болезнью. С другой стороны, чем помешал России наш национализм? Наши националисты никогда и никого не призывали наводить свои порядки на чужой земле. Они, всего-навсего, не хотели иметь при власти тех, кто им не нужен. И когда на нас обижаются, это мне напоминает обиды человека, который сердится на соседа, за то, что тот не разрешает спать с его женой. И что мы всё про Россию, про Россию. С другой стороны у нас есть Польша. Наша история тоже тесно связана с ней. И плохого предостаточно. Но самое главное, хлопцы, за что нам нужно благодарить Бога (может, мы этого и заслужили), так это за то, что мы избавились от господства этих двух стран на нашей земле без оружия и крови. Мы должны радоваться, что не пролилась ничья кровь. Только на фоне этих событий не нужно кричать «Слава Украине!». Мне это не нравится. Это - то же самое, что при коммунистах кричали «Слава нам!». Мне было бы очень приятно, если бы кто-нибудь, приехав из другого государства, и посмотрев, как мы живём, сказал: «Украина – славная держава». Поэтому давайте учиться жить, перенимать как от Европы и Америки, так и от России всё лучшее и внедрять его в нашу жизнь. А славы мы пока не заслужили. У нас вскружились головы от счастья, и мы, как скот, выпущенный на волю после продолжительной зимы, готовы свернуть себе шеи или поломать ноги. Думаю, было бы лучше, если бы мы вели себя так, чтобы и поляки, и россияне поняли, что у нас, как и у них, есть свои национальные интересы и они могут отличаться от их собственных. Вместе с тем, никто не имеет права - ни мы, ни они, - защищая свои интересы, пренебрегать чужими. Русские хотят, чтобы мы жили, как им нужно, и не потому, что они такие плохие, а потому, что они так привыкли думать, что только они живут правильно, что мы должны жить их умом. Этого не будет потому, что мы отличаемся от современной России. Время и расстояние сделали своё дело. Мы много чего сохранили от России, переняли кое-что от Европы и породили своё. Надеюсь, это понятно как мне, так и вам. Здесь можно сделать вывод: мы должны жить и дружить со всеми одинаково. Кто уважает нас, того и мы. Кто не идёт в нашу хату со своими порядками - тот нам друг, а кто идёт хозяином – тот нам враг. Умная дружба принесёт намного больше пользы, чем сила, сгоняющая людей под один флаг. Я очень на это надеюсь и рассчитываю.
Речь Шкиряника всем очень понравилась. Мужчины поняли, что он намного больше знает и грамотнее, чем они, на что Василий Мыськив среагировал соответствующе:
- О, Сергей Валентинович, выходит, что ты не такой простой человек, как мы думали. А вообще, всё правильно: у тебя и образование есть, и знаешь ты намного больше, чем мы. У тебя были другие возможности.
- Что тебе, Василий, сказать?.. Кое-что было.
«Заседание», как шутили мужчины, затянулось до двух часов ночи. Все расходились под большим впечатлением от речи Шкиряника. Ивана Китыка Григорий уговорил остаться ночевать у него. Ночью по такому большому снегу идти в соседнее село тяжело. Предложение Григория было единогласно поддержано.


Зима девяносто пятого года, как и прошлая, прошла незамеченной для Григория. И эта занятость приносила ему радость и удовлетворение. Он был доволен собой оттого, что много чего узнал и многому научился. Его тетрадь всё наполнялась и наполнялась записями, которые содержали его личное понимание ситуаций, его предложения. Но что с этим делать, как их использовать, он пока ещё не знал. А самое главное - как вести себя дальше среди селян. Да и было вроде всё оговорено, всё проанализировано. Разговоры начали повторяться. Народу стало собираться всё меньше и реже. Причиной этому была ещё и весна, а она внесла  в разговоры  свои темы. Григория это сначала беспокоило, но со временем он понял: всему своё время, и больше он ничего не может сделать ни для себя, ни для селян.
В марте ухудшилось здоровье Марии. Григорий поехал к врачу посоветоваться, как быть, и настаивал на стационарном лечении, мотивируя это тем, что даст жене надежду ещё пожить. Врач не отказал в лечении. Он знал её состояние, но дал понять, что ничего значительного уже сделать не может. Григорий уговорил врача, и за это ему пришлось зарезать телёнка и отвезти половину в больницу. Врач оценил его пожертвование, и Мария через три недели вернулась домой весёлой. Григория и детей это радовало. Через два месяца здоровье Марии стало ухудшаться. Григорий снова увёз её в больницу. Из беседы с врачом он понял, что теперь спасения уже не будет. Её организм больше не может  бороться с болезнью. Через девять дней Мария умерла. Машина скорой помощи везла её тело домой, рядом сидел Григорий и плакал как ребёнок, дав волю слезам, пока никто не видел.
Гроб с её исхудавшим телом несли на кладбище на руках. Григорий категорически отказался её везти; считал, что она заслужила, чтобы в последний путь проводили её с почётом.
После похорон супруги Григорий замкнулся в себе, (старался быть наедине) почти всё время молчал. Ни дети, ни соседи не докучали ему, старались без надобности не беспокоить. Вечерами в его каморке долго горел свет, не было слышно ни телевизора, ни приёмника. Закончив работу по хозяйству, Григорий, задумавшись, лежал вверх лицом на своём банбетле. Иногда брал карандаш и, не вставая, записывал на бумаге свои мысли, всё, что его тревожило. Часто после осмотра своего подворья Григорий давал советы сыну. Богдану это не очень нравилось и наводило на нехорошие мысли. Он отгонял их от себя, ибо знал, что со здоровьем у отца всё нормально и ничего плохого с ним случиться не должно.
В субботу, перед Троицей, Григорий нарезал молодых буковых веток, связал венки для коров, чтобы нарядить их, а липовых - для хаты. Весь вечер у него было весёлое настроение, и после того как украсили хату, он предложил сыну во время ужина выпить по стакану водки.
Утром следующего дня Григорий позвал в церковь двоюродного брата Степана. Вместе с ним и вернулся домой. Пообедав, сказал сыну с невесткой, что идёт отдыхать:
- Наверно, небольшой дождь будет. Что-то меня на сон потянуло. Пойду подремлю немного.
До конца дня никто не заходил в его комнату. Не хотели беспокоить. А когда на дворе наступили сумерки, свет в его комнате не загорелся. Окна были тёмными. Богдан, с тревогой в сердце, вошёл в комнату, включил свет. Отца в комнате не было. На столе лежал лист бумаги, а рядом с ним ручка, которую недавно Богдан купил для отца. Всё было на своих местах - и одежда, и посуда. Богдан даже не подумал, что в листке, оставленном отцом, и есть объяснение всему. Он выбежал их комнаты и быстрыми шагами направился в хату. Супруга заметила это и встретила его удивлённым взглядом.
- Что случилось, Богдан?
- Славка, отца нет!
- Как нет? А куда он мог деваться? Может, где-нибудь возле хлева?
- Нету! Чего смотришь?.. Видно, что нет!.. Пойдём со мной.
Славка с мужем стояли посреди комнаты. По обстановке было понятно – жилец покинул её. Взгляд Славки упал на листок бумаги, что лежал на столе.
- А там что написано, ты смотрел?
- Не-ет…
- Он что-то здесь написал. – Славка начала читать: – «Извините, но я вас покидаю. Покидаю, наверно, навсегда. Не грустите по мне. На всё есть Божья воля, и на мою судьбу тоже, за что я ему, Богу, очень благодарен. А благодарен за то, что моя бедность пошла мне на пользу. Я мог бы спиться, отупеть, а ещё хуже - обыдлеть. Но этого со мной не случилось. Моя бедность есть моя школа. Она заставила меня жить рассудительно. Может, это для вас будет странным, но некоторые дни и годы моей жизни я вспоминаю как счастливые и умные. Не знаю, правильно скажу или нет, но я понял, что есть жизненные события, которые не только дают возможность человеку стать умнее, а вообще стать тем, о ком можно сказать: «Это есть человек, это есть человек Божий». Я счастлив, что за свою жизнь много чего понял.
На прощание хочу вам посоветовать: любите своего царя небесного, единого, мудрого и справедливого. И никогда не присягайте никакому другому царю, ибо царь есть единый – небесный. Не присягайте никакому правительству, никакой партии, ибо они будут вам вместо царя. Во всякой партии, во всяком правительстве есть люди, что преследуют свои корыстные цели и при малейшей возможности предадут вас. Учитесь любить ближних и дальних, берегите созданное людскими руками и умом добро да помните: чтобы искренне любить всё, что есть вокруг нас, любите в первую очередь Бога - как единого отца, творца и учителя. Служение Богу стало целью моей жизни. Если будет на то Божья воля, то, может, мы ещё встретимся. Живите в мире и согласии. Господь с вами»!


Перевод с украинского автора.