Посвящается деду, Алексею Егоровичу.
Легкий ветерок шевелил листву на высоких березах. Надрывисто кричала птица. Солдат открыл глаза. Голова болит, словно по ней бьют тяжелым молотком, и шум, как в кипящем котле. Провел рукой по волосам. Посмотрел на ладонь. Крови не было. Ощупал руки, ноги, грудь. Вроде все цело. Вспомнил вчерашний бой.
Немцы шли сплошным строем. Рота отступала. Гудели орудия, самолеты. Последнее, что вспоминалось, вой разорвавшегося вблизи, снаряда. Впереди темнело поле. Смятая, ржавая трава, срезанные верхушки деревьев. Попытался подняться, заныло правое колено. Со стоном снова опустился на землю. Снял сапог, поднял штанину. Раны не было. Наверное, ушиб, или вывих. Достал из кармана флягу, глотнул пахучую жидкость. В горле и груди загорелось огнем. Прислонился к дереву. Что делать? Может быть, кто-то остался живой? Не мог же я один выжить? Закрыл глаза и погрузился в тревожный сон. Перед глазами вставали люди в шинелях. Они бежали, кричали. Но он не слышал. Потом представилась широкая свежевспаханная полоса. И лошадь, белая с черной отметиной на спине, какая у них была в далеком детстве. Животное тащило борону, а он, четырехлетний карапуз бежал следом. Босые ноги проваливались во влажную землю. Чернозем налипал на пальцы. «Мама, мама», кричал ребенок. Но мать не слышала, стоя на бороне, ушла далеко.
Мужчина открыл глаза. Солнце уже висело над горизонтом, собираясь на отдых. Однако, надо искать своих. А куда идти? Немцы сразу расстреляют. Советский лейтенант, для них верная добыча. Надо избавиться от одежды и документов. Стянул через голову гимнастерку, снял брюки. Ножом выкопал ямку, положил военный билет, и закрыл землей, прибросив сверху листьями. На березе вырезал большую букву «А». Ощупал колено. Опухоли не было, значит, надо попытаться идти. Встал на ноги. Лицо перекосило от боли. Хромая, двинулся вперед. Натыкаясь на трупы, медленно продвигался. Живых, точно не осталось, убеждался с каждым шагом. «Простите, ребята!» шептал, спотыкаясь на очередного погибшего. Внимание привлек человек, лежащий с распростертыми руками, явно, не военный. Черная борода, растрепанные, давно не мытые волосы. Серая льняная длинная рубаха, короткие, обрезанные старые валенки, со стертыми задниками, и торчащими из дыр впереди, синими пальцами. Штаны, едва прикрывающие колени, словно бахромой, обрамленные рваными, грязными краями. Рядом холщевая черная сумка. Не иначе, как местный сумасшедший. Забрел на передовую, и нашел смерть.
— Прости, браток. — прошептал Алексей, снимая с убитого одежду. Возможно, она мне жизнь спасет. Голова нещадно гудела, и Алексей снова пополз к березе. До утра отсижусь, сил нет идти. Прислонился к широкому стволу. Развязал тесемку на сумке. Там лежал кусок хлеба, завернутый в тряпицу, и бутыль с водой. Вот и еду, Бог послал, обрадовался солдат. Откусил край горбушки, глотнул воды. Утолив голод, закрыл глаза, но сон не шел.
Как они хорошо жили. В маленькой комнатке в Ленинграде, коммунальной квартиры. Служил в районном отделении милиции. Вечерами учился в институте, на юридическом. Дома любимая жена, старушка мать, и маленькая, трехлетняя Лидочка. Улыбка озарила лицо при воспоминании о дочке. Сосед, вернувшись из командировки в Среднюю Азию, угощал сладкой дыней и золотистым виноградом. За вечерним чаем, рассказывал о далеком крае. «Андижан чудесный, солнечный город». С улыбкой повторял, попивая чай из синей узбекской пиалы. Лидуся слушала, раскрыв черные глазки. Откусив большой кусок дыни, кулачком размазала сок по розовым щечкам.
— Андерман. — громко произнесла девочка.
— Что ты сказала? — улыбнулась Нюрочка дочери.
— Андерман. — повторила малышка.
— Наверное, пыталась сказать Андижан. — догадался Алексей.
Все дружно рассмеялись.
Лида недавно научилась говорить «р», и вставляла новую, освоенную ее букву во все слова, независимо нужна она там или нет.
Маленькие ручки, ласково обнимали за шею, когда брал дочку на руки. В свободные от работы и учебы, вечера, чтобы рассмешить ребенка, часто изображал дурака. Строил гримасы, прыгал на одной ноге, косил глаза, и высовывал язык, забавно двигая кончиком носа.
— Натурально у тебя получается дурак. — вытирали от смеха, слезы на глазах мать и жена.
Как они там, в далеком блокадном Ленинграде? Дочке уже десять. Воспоминания расслабили и утомили. Солдат задремал.
Разбудила заливистая трель. Вот ведь птаха, Будто и войны нет. У нее свои заботы. Улыбнулся мужчина. Теперь надо идти. Он встал. Колено почти не болело. Поднял с земли длинную, толстую сухую ветку, поправил на боку тряпичную сумку, и пошел.
Вскоре вышел к неширокой грунтовой дороге. Если есть дорога, значит, где-то должно быть жилье. Но кто в деревне? Свои, или уже заняли немцы? Эх, была, не была, двум смертям не бывать. Он шел, слегка припадая на ушибленную ногу. И вдруг услышал звук приближающейся подводы. Свернул в лес. Но его уже заметили.
— Хайль! Стой, Русский свинья! — крикнул немец.
Сердце упало в пятки. Вот и нарвался. Сейчас расстреляют на месте.
Телега остановилась. Высокий, худой, рыжий парень спрыгнул, подбежал, ткнул дулом автомата в грудь.
— Кто?
Алексей, закрыв один глаз, глянул на немца.
— Отвечай, собака!
— Андерман. — тихо произнес задержанный.
— Кто такой, куда идешь?
— Андерман. — снова и снова повторял незнакомец, скривив рот, и прищурив один глаз. — Дурак, разве не видишь? — сплюнул маленький, толстый паренек, сидящий в телеге, свесив полные ноги в высоких сапогах. — понял разговор Алексей, неплохо знавший немецкий.
— С собой возьмем, в штаб. Там разберутся. — рыжий достал из кармана веревку, связал пленному за спиной руки, толкнул, привязав конец веревки к телеге.
— Ха…,ха… ха. — гоготали немцы, потешаясь, как измученный человек тащился за телегой.
Ехали не спеша. На телеге лежало несколько мешков. Наверное, с награбленным добром, или продуктами. Догадался Алексей. Худой дул в губную гармошку, выводя громкие рулады, толстый подпевал хриплым голосом.
Наконец, подвода въехала в небольшую деревню. Лошадь остановилась у побеленного дома. Высокий немец отвязал веревку и потащил пленного к избе. Преодолевая высокие ступеньки на нарядном крыльце, Алексей еле сдерживал стон. Колено снова ныло.
— Вот, на дороге нашли. Говорит непонятно. — немец развязал пленному руки и ударил кулаком в спину. Алексей не удержался на ногах и упал на стул у стола.
— Кто такой? — прищурил глаза немецкий офицер.
— Андерман. — пленный скосил один глаз и высунул язык.
— Куда идешь, откуда? Говори, свинья! — закричал фашист, брызгая слюной.
— Андерман, андерман.
— Покажи место на карте, откуда идешь. — мужик склонился, над раскрытой на столе картой, и ткнул пальцем на огромное синее пятно, речки, или озера. Карта была расчерчена красным карандашом. Солдат проследил краем глаза, как офицер свернул карту и положил в планшет.
— Распишись! — немец положил перед задержанным, карандаш и лист бумаги.
Дурень нарисовал крест, и, склонив голову к плечу, потряс перед лицом, словно парализованный, кистью правой руки.
— Чистый дурак. — сплюнул офицер. — Кого вы привели? Умалишенный. Неужели непонятно. — он стукнул кулаком по столу. Веером взлетели и рассыпались на полу листы бумаги, планшет повис, зацепившись ремнем за край стола. Унтер выскочил за дверь, испугавшись приступа гнева командира.
— Пошел к черту! — гаркнул завоеватель, ударил ногой стул, и отошел к окну.
Медленно поднимаясь, Алексей огляделся. В комнате никого. Офицер курил, стоя у окна. Он потянул за ремень планшет, сунул его под рубаху, и на четвереньках пошел к двери.
— Русский свинья! — фашист пнул его ногой под зад. Алексей, стукнувшись лбом о дверь, выкатился на крыльцо. Не поднимаясь, как собака, быстро передвигаясь на четвереньках, побежал со двора. Солдаты во дворе громко захохотали. Один дал очередь из автомата. Пули просвистели над головой. Злость кипела в груди Алексея. Пугают, игру устроили над живым человеком. Эх, перестрелять бы их всех. Ничего, придет наше время. Шептали пересохшие губы. Пробежав в собачьем положении до тропинки, разогнулся и забежал в лес.
Неужели вырвался? Господи, живой! Бежал по лесу, не обращая внимания на боль в колене. Наконец, устал и сел под дерево. Достал из планшета карту. Где наши, где немцы? Водил по карте пальцем, и не мог понять, где находится. Встал и пошел. Только бы не наткнуться снова на немцев. Второй раз не получится отвертеться, расстреляют. Ведь у меня украденные бумаги.
Рубаха на спине намокла от пота. Ноги гудели. Остановиться, передохнуть. Нельзя, надо идти. Потом отдохнешь. Приказывал себе. И снова шел.
— Стой, кто идет? — услышал голос из кустов.
— Свой я, свой. Контуженный, один остался после боя.
Молоденький сержант приставил дуло автомата к груди Алексея. — Иди вперед, контра. Знаем мы таких. Ходят здесь.
— Да, свой, свой.
Задержанного привели в наспех сколоченный из досок, блиндаж, еще пахнущий свежим деревом.
— Вот, товарищ, майор, немецкий шпион.
— Я свой. — Алексей, обессилев, упал на подставленный стул. — Пить дайте.
Мужчина поднялся из-за стола, налил в стакан воды, протянул странному задержанному. С брезгливой гримасой оглядел холщевую рубаху, серые рваные штаны незнакомца.
— Откуда ты?
Солдат положил на стол немецкий планшет. — Прихватил, у немцев.
Военный вытряхнул из планшета бумаги, карту.
— Где взял? Рассказывай.
Закончив рассказывать о своем приключении, солдат с тревогой вгляделся в лица майора и сержанта.
— Притворился дурнем, и немцы отпустили? Надо быть чистым балдой, чтобы в такое поверить. — щелкнул пальцами офицер.
— Как называлась деревня, где бой шел?
Алексей назвал.
— Так мы вчера у немцев отбили, Иван Николаевич. — вмешался в допрос, сержант.
— Закрой его в чулане, пусть посидит, а сам иди на указанное им, место. — распорядился командир.
Упав на свежее сено в амбаре, с наслаждением вдохнул пряный запах. Живой, у своих. Не верят. Он не обижался. А как поверить? История анекдотическая. Да и внешне похож на бродягу, нежели на солдата. Усталость сморила, и солдат заснул. Проснулся от боли.
Сержант нагнулся над его лицом и больно сжимал плечо.
— Ну, ты и дрыхнешь. Полчаса, поди, тебя бужу. Вставай, иди к офицеру.
— Прости, браток! — Иван Николаевич протянул задержанному, руку. — Видно, ты в рубашке родился. Документы твои нашли. В планшете важные бумаги. К награде представим. Сейчас иди на кухню, накормят, напоят. Потом в Медпункт.
— Эх, андерман, андерман. — лейтенант закрыл лицо ладонями, скрывая выступившие на глазах, слезы.
— Что шепчешь? — улыбнулся майор, сворачивая папиросу.
Алексей встал по стойке «смирно». — Шутка, товарищ, майор. Андерман, значит, Андижан.
Дедушка был ранен, списан с фронта. Умер в 1961 году, в возрасте 60-ти лет.