ЧЕЛОВЕК ИСКУССТВА
Старший лейтенант Бочкин или Олег Петрович, как я его тогда уважительно величал, ворвался в нашу жизнь словно вихрь.
– Старики, – торжественно-печально говорил он, похлопывая то меня, то моего приятеля лейтенанта Шуру Соболева по плечу, – ну, как вы проводите вечера? Ведь вы же молодые да к тому же холостые офицеры. Нет, я все могу понять, но понять то, что вы после службы безвылазно торчите в этой корчме – так он называл наше общежитие – я, пардон, не в силах.
Вот так, буквально с первых минут нашего знакомства, заговорил с нами Олег Петрович, человек в морской пехоте заметный, на лихой и молодцеватый вид которого мы, лейтенанты, поглядывали не без зависти. Чего стоила только одна его модельно пошитая фуражка-аэродром, отглаженные до глянца хромачи со вставками в голенищах, на нем идеально сидела форма, да и сама походка, вальяжно-спокойная, выдавала в нем офицера, знающего себе цену.
– Кстати, что у нас завтра? – снисходительно поглядывая на парящую сковородку жареной картошки, спросил Олег Петрович.
– Суббота, по-моему, – тщательно выделив букву «б», ответил Шура Соболев.
– Правильно, Александр! И это прекрасно! Именно в субботу я приглашаю вас, господа, в лучший ресторан города, где мы хорошо отдохнем – по-настоящему, по-офицерски. – В тот вечер Олег Петрович был бесконечно щедрым на слово. – Я как-то сразу тебя заприметил, – ласково говорил он мне. – Поверь, старик, выпускников нашей бурсы я просто нюхом чую. Вот и тебя я сразу узнал и понял, что ты тот самый человек, с которым можно быть откровенным.
Тут Олег Петрович глубоко вздохнул, опустил плечи и отчего-то сделался в один миг грустным.
– Ты знаешь, – продолжал он, – у меня пошла полоса неудач. В должности понизили, по партийной линии фитиль схлопотал. Такая вот грустненькая история... Но, как видишь, не отчаиваюсь... с каждым может случиться. Причем все из-за хранения оружия. Комбат, растяпа, недоглядел, а втык получили оба. А, не хочу вспоминать, – махнул он рукой. – Однако запомни – тут надо быть готовым ко всему, никогда не знаешь, с какой стороны на тебя кренделя полетят.
Я согласно кивал. Мне было приятно, да и лестно, провести вечер в компании Олега Петровича.
– Тебе знакомо выражение: «Человек рожден для счастья, как птица для полета»? – пристально глядя мне в глаза и варьируя звук голоса, спрашивал Олег Петрович и, не дождавшись ответа, тут же продолжал: – Так вот, я убежден, что человек рожден не столько для счастья, сколько для и во имя искусства. Человек – это творец! Он должен думать, спорить, не соглашаться, бурлить! Человек – это клубок противоречий, это бездна внешних и внутренних проблем. Только в противоборстве, в несогласии и может родиться что-либо достойное и высокое. Именно высокое и прекрасное, – тут Олег Петрович резко встал вскинул руку и потряс пальцем. Затем театральным жестом он бессильно бросил руку вниз и воскликнул: – А мне говорят: «Не понимает товарищ!» Это они... они... мне говорят. А сами-то они понимают?! И кто они? Рабы! У них же полное отсутствие внутренней свободы, раскованности и каких бы то ни было элементарных идеалов. Это те, кто только и может, что «ать, два!», кто только и знает, как надо щелкать каблуками да писать планы и протоколы, которые никому, ты слышишь меня, никому не нужны. Э-эх...
На следующий день вечером Олег Петрович, я и Шура Соболев сидели за белоснежным столиком в одном из хорошо известных ресторанов города и вдыхали кабацкий воздух полной военно-морской грудью. Мы с Шурой были счастливы уже одним предвкушением вечера. Оркестр еще на сцену не вышел, но меня радовала негромкая музыка, которая спокойно лилась откуда-то сверху, из больших ресторанных динамиков. Особенно приятен был саксофон, он звучал грустно-протяжно и нежно, и мне показалось, что я попал в какой-то праздничный мир, где после осенних полигонов, бивуачно палаточной жизни, вечной брани начальства и соленых шуток сослуживцев просто нельзя не быть сегодня веселым, счастливым, умиротворенным.
– Что будем заказывать? – обратилась к нам белокурая официантка. Точнее, взгляд ее был направлен к Олегу Петровичу, ибо всем своим видом он показывал, что только он здесь король вечера и стола и что только он сегодня будет заказывать музыку.
– По две, – коротко сказал Олег Петрович.
– Две водки? – переспросила официантка.
– Ну что вы, мадам! Гусары водку не пьют. Шампанского!
– Две шампанского?
– Не две, а по две!
Через несколько минут на нашем столе сияли серебром шесть бутылок шампанского. И началось. «Огонь!» – командовал Олег Петрович – и мы с Шурой Соболевым по очереди открывали одну бутылку за другой. Хорошо нам пилось, лихо. Мы успели выпить и за тех, кто с нами есть, и за тех, кого с нами нет, и за тех, кто в море, и за тех, кто в поле. И были и веселье, и радость, и ликование. Мы улыбались друг другу, понимали друг друга без лишних слов и споров.
Зазвучал оркестр, и на сцену, охваченную по периметру бегущим электрическим огнем, вышли «селедочки». «Селедочками» Олег Петрович называл девиц из варьете. «Сейчас, – говорил он, – эти «селедочки» неплохо подрыгают «хвостиками». Девицы, действительно, бойко и дружно дрыгали ножками – «хвостиками», обтянутыми в сетчатые чулки, а мы, обсуждая женские прелести, курили, наливали и пили и бурно хлопали в ладоши.
Олег Петрович заказал еще коньяка, потому как, сказал он, шампанское хорошо пить для разгона, а для взлета надо чего-нибудь покрепче. Все мы охотно выпили коньяка, и тут начались не то танцы, не то кордебалет. Мы где-то и с кем-то прыгали и подпрыгивали, что-то подпевали, хохотали, потом возвращались к столу, то к нашему, то не к нашему, с кем-то выпивали, наспех закусывали, курили...
– Ребята, пора домой, – произнес я после того, как внутренний голос настоятельно сообщил мне о том, что «клиенту» пора освежиться. – Пора, ребята, разрешите заказать такси?
– Все могут быть свободны, господа, – махнул нам рукой Олег Петрович, – мне есть с кем продолжить наши игры! – и он прямо возле столика стал лихо выплясывать с какой-то задастой девицей, и дела до нас ему уже не было никакого.
Под утро нас с Шурой Соболевым разбудил сильный стук в дверь.
– Подъем! – кричал Олег Петрович. – Подъем! Вы меня бросили! Как вы могли?!
Мы осоловело спросонья смотрели на него и ничего не понимали.
– Все пропало! Все пропало! – ходил по комнате и стонал Олег Петрович. – Партийный билет! Удостоверение личности! Деньги! Вся получка. Все. Все, все пропало.
– Что пропало? – спросил я, не понимая, явь ли это или все еще сон.
– Меня обокрали! Бабы, суки, обокрали! Ясно?! – проорал Олег Петрович. – А вы, скоты, меня бросили. Что теперь будет? Что будет? Что будет?
Мы не знали, что будет и что теперь делать. Говорили, что никто его не бросал, что он сам нас отправил, что, мол, надо бы поспать и что утро вечера мудренее. Но сна не было. Олег Петрович, как Наполеон перед Ватерлоо, ходил из угла в угол и стонал.
Через некоторое время документы Олега Петровича нашлись, и он отделался легким испугом. А вскоре обрел прежнюю разговорчивость, вновь, заглядывая к нам на огонек, говорил об искусстве, о космическом происхождении и о великом предназначении человека. Часть потерянных денег мы с Шурой Соболевым ему вернули, и он уже только с улыбкой, не иначе как о курьезном приключении вспоминал ту нашу «гусарскую» посиделку. Впрочем, гусарство его продолжалось и впредь, до тех пор, пока он, однажды напившись и крепко повздорив с женой, не выбил у себя на кухне стекольчатую дверь и сильно повредил при этом сухожилие руки.
Со службы его уволили, из партии, естественно, исключили.
Как-то, совершенно случайно, я встретился с ним. Мы долго стояли в одной длинной очереди, и я успел его хорошо рассмотреть. Был он в помятом сером костюмчике, с высохшей больной рукой и с потухшим взором. Однако после того как я подошел к нему, взгляд его оживился.
– Ну, как? – спросил он меня. – Все холостякуешь?
– Все еще, – ответил я.
– Это правильно, молодец, – похвалил меня Олег Петрович. – Все беды в жизни только из-за бабья. Такие все они стервы.
Мы помолчали.
– Ты только не вздумай жениться, – с былой убедительностью произнес Олег Петрович. – Тут ведь как ни выбирай – все равно ошибешься. Вот смотри: красивая жена, считай, что не твоя. Всякие кобели будут вокруг нее хвостами крутить. Умная жена – это, как у меня, сплошные скандалы. А глупая да некрасивая, ну, сам подумай, зачем тебе, офицеру морской пехоты, – здесь Олег Петрович, как бывало, развернул грудь, – такая жена?
– Ладно, не буду, убедил, – согласился я.
– А я вот сейчас в вечерней школе историю преподаю. Да такая, знаешь, благодать – ни дать, ни взять. Никто на тебя не орет, все по имени-отчеству. Ученики, правда, все балбесы, никто ведь ни черта толком не учится, всем только аттестат подавай. Выкладываешься, готовишься, а все как об стенку горох. Да и платят гроши. Мудаки все. В стране бардак. Вот хоть с тобой поговорю, может, на душе полегчает. Ты, поверь, я всегда очень хорошо к тебе относился. Всегда. Ну что ты, у нас же одна альма матер. Мд-а. А вообще я тебе, если хочешь, честно скажу, для чего живет человек...
– Слушай, – перебил я Олега Петровича, – пошли лучше пива выпьем.
– Так пивбар же на ремонте.
– А у меня с собой. Шесть бутылок, – я приподнял дипломат.
– Отлично, ты молодец, – вновь похвалил меня Олег Петрович. – Одно слово – морская душа.
Не теряя ни минуты, мы дружно, почти в ногу, отправились в ближайший сквер на лавочку.