КОЛКА
Кто только не смеялся над капитаном Коркиным, животастым коротышкой, вечно что-то жующим, неуживчивым и хвастливым. Щеки его, как у хомяка в сытый год, округло бугрились, уши торчали топориками, и, кроме всех этих бед, Коркин картавил.
Невероятно, но именно его и назначили командовать нашим десантным взводом курсантской роты.
– Р-лаз, р-лаз, р-лаз, два, тр-ли, – командовал он, обещая «зестоко наказать всех непослусных». Однако редко кого наказывал.
Прозвали мы его Колкой и вскоре так привыкли к нему, что порой и не обращали внимания на «стлогий подход» к учебно-воспитательной работе.
Зимой Колка часто хворал, подолгу бюллетенил, и иных острословов скука одолевала – подшутить не над кем. Но дни бежали бойко, остались позади зима, и весенние экзамены, пришло время летней войсковой стажировки.
Каково же было наше удивление, когда за неделю до отъезда узнали мы, что вместе с нашей десантной группой едет старшим не кто иной, как Колка.
На следующий день он собрал нас в курилке и, обратившись по имени «музыки», сказал, что задача впереди «осень серльозная» и что он уже отдал свои штаны в швейную мастерскую для выпарывания из них общевойскового красного канта и вшивания воздушно-десантного – голубого.
Поездка с ним к месту стажировки прошла шумно и весело. Начались предпрыжковые сборы. Мы добросовестно висели на стапелях, натягивая то одну, то другую лямку, отрабатывали развороты и приземления, прели на тренировочных укладках парашютов. Колка изредка бывал всюду: то инструктировал запаздывающих, то учил, как нужно держать ноги в момент касания земли. Сам он никогда с парашютом не прыгал, но считал это плевым делом и много рассказывал о былых занятиях дзю-до, где, как ни бросали его, всякий раз он становился на ноги.
И вот первый прыжок.
С вечера Колка раздобыл себе десантные ботинки на толстой резиновой подошве, утром смело сел в Ан-2 и даже улыбался, мол, чего там. Но, как только самолет набрал высоту и вышел на курс выброски, как только распахнулся люк и светофором замигали прыжковые лампочки, в лице Колка переменился, побледнел и сжался в комок. Прыгал он последним и, как позже рассказывал выпускающий, на люке он сделал «паука» – расстопырил руки и ноги, и его пришлось порядочно пнуть под зад, прежде чем вылетел он в голубую стихию.
Второй прыжок окончился для него крупной неудачей. Он сломал в двух местах левую ногу и долго лежал на прыжковом плато в ожидании «скорой помощи», картаво кричал и материл весь белый свет. Полгода он провел на больничном и располнел пуще прежнего. От нас его перевели.
Много лет прошло с тех пор. Все последующие годы Колка служил в военкомате одного из небольших провинциальных городков. Как-то мне довелось повидаться с ним. Он сильно похудел и осунулся. На лице появились глубокие морщины, походка стала неровной и тяжелой.
Встретил он меня радушно, много вспоминал о прошлом и при расставании, уже будучи на остановке, тихо, как бы извиняясь, сказал:
– Ты знаешь, брат, а я так и не нашел себя в армии, – и суетливо закопошился в кармане, вынимая курево. – Сначала б жизнь начать, пошел бы в шофера и ездил бы вот хоть на этой «десятке», – он показал на рядом стоящий автобус, – из конца в конец. Знаешь, как я хорошо водил когда-то машину...