МАТРОССКИЙ ЗУБ
Это случилось много лет назад, когда был я еще лейтенантом, правда, не молодым, новоиспеченным, а уже пообтершимся, послужившим пару лет в морской пехоте. В то утро довелось мне быть помощником дежурного по полку. Настроение у меня, признаться, оставляло желать много лучшего. Имелись на то свои веские причины. Одна, главная из них, - задержка воинского звания. Я перехаживал. И хотя виду не показывал, но всякий раз, наблюдая своих друзей-одногодков уже старлеями, как-то внутренне сжимался, что ли, ругал себя, и не только себя, больше ругал своего замполита, который, дескать, не мог постоять за меня перед командиром, ругал и командира, все, конечно, внутренне, «про себя», и злился-злился. Злость накапливалась все больше и больше и с каждым днем все сильнее закипала в моей лейтенантской душе.
Я считал, что мне просто не повезло. «Бывают везунчики, – думал я, – которым все сходит с рук, все трын-трава, а мне, ну, хоть ты расшибись, – не везет и все. Вроде и служил, дело делал, должность осваивал. Бывало, конечно, всякое: и ругался-огрызался, и выслушивал долгие поучительные нотации, и слыхивал насмешливо-презрительное: «начклуба без клуба» и были в полку три дуба – начхим, начфиз, начальник клуба». Все это я не раз слышал, но, как бы там ни было, человеком себя считал положительным и уж во всяком случае для флота не пропащим, а следовательно, и очередного воинского звания в срок достойным. Но не повезло, – злился я. – Пошел, будучи дежурным по части, домой на завтрак – многие ходили - молока выпить, и был-то дома минуты две-три. А выхожу на улицу, глядь, командир на «уазике» едет. «Ага, – говорит, – это как же вы, товарищ дежурный, службу несете? Не иначе как дома?» И уж что я не объяснял, как ни «божился-клялся», да разве объяснишь?
Вот и был я потому зол. И злость моя уже на этом дежурстве и в это утро исходила криком, бранью.
– Подъе-о-о-м! – ревел я, не узнавая собственного голоса. – Три минуты, и все стоят на плацу-у-у! Форма – тельняшка, без головного убора. Вр-р-емя пошло-о-о!!!
Я стремительно метался по казарме и совсем не методом убеждения поднимал для утреннего моциона всякого рода «дембелей», «борзых» и ленивых.
Через три минуты личный состав полка стоял на плацу в линию взводных колонн и ждал дальнейших команд.
– Р-р-равняйсь!!! Смир-р-рно-о-о!!! – в полную мощь своих шестилитровых легких командовал я. – Справа по-взводно-о-о, вариант два-а-а, время тридцать мину-у-ут , бего-о-ом... ма-а-арш!!!
И загремело, застучало, затопало войско, и я почувствовал, что на душе легчает. Не то чтобы совсем хорошо, но уже полегче. Я чувствовал свою молодецкую власть, и это было приятно.
«Ну что, – размышлял я о себе, вышагивая по опустевшему плацу, – неужели плох, неужели службу нести не умею! Умею! Могу! Все могу! Не какая-нибудь там размазня. А звание не дают! Несправедливость! Ах, какая черная несправедливость!»
От этих мыслей я вновь разозлился и невольно, подсознательно, что ли, стал выискивать повод для очередных громогласных команд. И он тут же представился.
«О! Вот так счастье», – подумал я, увидев, как один из матросов вместо физзарядки с кроссом и гимнастическими упражнениями беззаботно покуривает в приказарменных кустиках.
– Товар-рищ матр-р-рос! – взревел я. – Бегом ко мне-е! «Ох, – промелькнуло в моем сознании, – какую классную я проведу сейчас индивидуальную беседу. Ох, проведу! Ох, какую!»
Но все получилось иначе. Матрос не торопился выполнить мою высокочеткую и глубокодоходчивую команду, а продолжал себе покуривать и поплевывать под ноги и, по всей видимости, не только под ноги, но и на мою премного убедительную команду.
– Ко мне-е-э!!! – взревел я с еще пущей яростью.
Матрос, словно бы не слыша и не видя меня, бросил окурок и преспокойно пошел... в противоположную сторону.
«Ох, что сейчас будет, – только и промелькнуло в моем ослепленном от прямого неповиновения сознании. - Догоню, подлеца, во что бы то ни стало догоню!»
Погоня была недолгой. Как ни старался, а все ж «не шибкий» на ногу попался матрос. Минуты через две бега я схватил его за ворот тельняшки и так рванул, что тельник разлетелся в клочья.
– Ну что? - прохрипел я, часто дыша ему в самое лицо. – Что?
– А ничего, – резко ответил мне матрос. – Дурак вы, товарищ лейтенант. Зря тельник порвали. Нового-то нет. Да и бежали зря. У меня – освобождение от физо.
– Кто, я? – не сразу вышел я из оцепенения. – Я – дур-р-рак? Это я – дур-рак?!
– Да, вы! Товарищ лейтенант, – четко, почти по слогам ответил мне матрос. – Вы – полный дурак!
Не помню, как это случилось, хотя потом я мучительно прокручивал этот миг в памяти, словно был он записан там на своеобразном мониторе...
...Мелькнула моя правая рука, и тыльной стороной ладони я резко щелкнул матроса по лицу.
Прошло несколько секунд. Матрос медленно поднес ладонь ко рту и выплюнул зуб. Белый зуб в красной крови...
– Молодец, герой, – сказал он и презрительно сплюнул мне под ноги. Затем повернулся и пошёл к стадиону спокойным, уверенным шагом.
Ночью стало вдруг жарко. Днём как-то всё это воспринималось не так, да и заботы, дела закрутили. И, что удивительно, весело, не без бравады рассказывал я дежурному, как лихо воспитал матроса, на что тот ответил одобрительным смехом, мол, молодец, только так их, сучар, и надо воспитывать.
Жар пришел ночью. Я не знал, что делать. Ходил взад-вперёд по комнате и не находил себе места. Сна не было. Был сильный, охвативший всю голову, жар. Тогда я оделся и пошёл в казарму.
Перед матросом я извинился. И он простил меня.
– Чего там, – говорил он спросонья, как-то странно посматривая на меня, – с кем не бывает? Да я и сам виноват. Провоцировал вас. Думал, что раз лейтенант, так и… поэтому я на вас не в обиде. К тому же зуб вы мне больной удалили, – то ли соврал, то ли пошутил он. – Из-за зуба-то у меня и освобождение было…
На том, выкурив по сигарете, мы и расстались. И, наверное, можно было бы напрочь забыть об этом случае, как уже не раз старался я забыть о чем-либо тяжелом или постыдном в своей жизни. Но, поверите ли, не могу и все.
Тот зуб я долго хранил. Я носил его под корочкой удостоверения личности. Стыд постепенно ослаб, но до сих пор осталась в душе какая-то болезненная неловкость, словно тот зуб вырвали у меня из души, а корешок, кусочек корешка, почему-то забыли.