В небольшом городке на юге России не очень молодая женщина задумчиво сидела у распахнутого окна. Она то посматривала на играющих во дворе дома детей, то снова переводила взгляд на платья, с которыми дочка вернулась из поездки к старшей сестре мужа в Миллерово. Сразу три нарядных платья были безнадежно испорчены.
Женщина эта, Александра Петровна, была хозяйкой большой семьи. Итог счастливой семейной жизни - шестеро детей: два сына и четыре дочки. Мальчишки - как мальчишки. А дочки - как в сказке: одна дочка – красавица, вторая – умница, самая младшенькая Ниночка, и сорванец Женька, совершенно непредсказуемая, с безудержной фантазией, которая далеко не всегда доводила ее до добра.
Вот и сейчас Александра Петровна никак не могла решить, сердиться ей на Женю или посмеяться над тем, что дочка наделала.
Она еще раз посмотрела на платья, зачем-то подняла и посмотрела их на просвет, хоть и так было понятно, что подол каждого из них изрезан ножницами, причем очень художественно: вырезаны какие-то капельки, звездочки, цветочки… и, вздохнув, решила привлечь виновницу к ответу:
- Женя, ну, что это такое? Что ты наделала? И что теперь скажет папа?
Женя стояла рядом. Глазки - в пол, на косичках бантики, ангел, а не девочка. Нельзя было не засмеяться, видя, как решительно она набирает воздух в грудь, собирается с духом для ответа и быстро-быстро, проглатывая часть слов, выпаливает:
- Мамочка, ну честное-честное слово, я не хотела. Но она… она сказала, что так нельзя, что так не носят, а он… он сказал, что так я похожа на бабушку, а я не хочу быть похожа на бабушку, поэтому… ну, я сделала, как будто это кружева… И пусть папа скажет, что он меня выпорет, я все равно в таких длинных платьях ходить не буду…
Нельзя сказать, что объяснение было вразумительным, но так как вместе с Женей пришло и письмо от сестры мужа, Александра Петровна поняла, что золовка посчитала платья, в которых приехала Женя в гости (к слову, сшитые лучшей портнихой Новочеркасска) слишком короткими и потому легкомысленными. Они ведь едва-едва прикрывали колени, а девочке, что ни говори, уже почти двенадцать лет. Вот почтенная дама и удлинила все Женины платья, дотачав их длиннее середины икры, правда, старательно подобрав ткань по цвету и, даже, более-менее по фактуре. Кто такой «он» - сравнивший Женьку с бабушкой, Александра Петровна не знала, но, видно, его мнение для дочки значило больше, чем мнение тети, раз она тут же превратила пришитые оборки в кружева…
Конечно, пороть ремнем свою любимицу муж не станет, хоть и пригрозит Женьке обязательно, а вот жене выскажет, что денег в обрез, непредвиденных расходов быть не должно, что девочек надо воспитывать, чтобы уважали мнение старших… Ничего, не первый раз, а опять приглашать портниху и шить новые платья все-таки придется…
Они встретились через 30 с лишним лет на ростовской набережной. Он сходил с трапа только что пришвартовавшегося теплохода, и вдруг поймал чей-то взгляд. Глаза показались знакомыми. Господи, неужели и правда, это она? Конечно, не помолодела, голова совсем седая, но фигура – как у двадцатилетней девушки, и глаза блестят по-прежнему.
- Женя?!
- Вадик?
Уже не очень молодые мужчина и женщина обрадовались встрече.
- Как ты здесь оказалась, что делаешь?
Женщина в ответ засмеялась таким знакомым смехом: «Вечерняя прогулка по набережной. Я уже давно живу в Ростове. А ты?»
- А я в Астрахани. Вот, приехал на теплоходе, думал на родные места посмотреть, да ночью уже и уплываем, не успею в Новочеркасск съездить. Хотя, впрочем, и не к кому, никого родных там не осталось.
- Тогда пойдем к нам. Я рядом с набережной живу, поговорим, повспоминаем…
Пока Женя ставила на огонь чайник, накрывала скатертью большой квадратный стол, Вадик, а вернее, давно уже Вадим Александрович, оглядывался по сторонам. Конечно, это совсем другой дом, не тот, в который он привык в молодости забегать к Жене в гости, и все-таки… Что-то в нем напоминало тот, прежний. Вот в рамочке фотография старших брата и сестры Жени: мальчик лет пяти сидит в кресле, рядом стоит девочка немного постарше. Эту фотографию он помнил, она висела на стене столовой в Женькином доме в Новочеркасске. Вот круглый столик, прикрытый накрахмаленной салфеткой – тоже оттуда, кажется, даже сама салфетка вышивалась еще руками Александры Петровны, Жениной мамы. Зато вместо привычного пианино в комнате стоит рояль. Немного громоздко, но он создает какое-то праздничное и приподнятое настроение.
Или это ему так кажется, потому, что неожиданно для себя окунулся в воспоминания молодости, вот и настроение приподнятое…
- Играешь? – кивнул Вадим на рояль.
- Играю немного, - Женя улыбнулась, - вообще-то для дочки покупала, но она ленится, а меня к нему иногда как магнитом тянет. Ладно, ты садись к столу, садись…
И потекли воспоминания веселой студенческой юности. Ведь на какие бы времена эта юность ни приходилась, все равно вспоминается она потом как лучшее время жизни.
- Слушай, а помнишь, как мы собирались всей компанией на танцы, а ты где-то нос разбил, и бедный, так с платочком, приложенным к носу, и проходил весь вечер.
- Ну, положим, нос я тогда разбил не где-то, а о дверь вашего дома, - засмеялся Вадим.
- Как? Я не знала…
- Ладно уж, почти сорок лет прошло, авось, за давностью преступления, из дома не выгонишь, сознаюсь, - махнул рукой гость.
- Я тогда раньше времени пришел. А твоя мама, Александра Петровна, и говорит: «Посиди, Вадик, на крылечке, Женя в кухне моется». Мне любопытно стало, сама понимаешь. Я к замочной скважине и прилип. Ты же помнишь, у вас дверь в кухню, как раз напротив входной двери была. Ты дверь в кухню не закрыла, я и увидел, как ты из тазика себя поливаешь… Красивая ты была, Женька, глаз не оторвать, я и не мог оторваться…
- Вадим, и не стыдно было? - ахнула Женя, мгновенно превратившись в восемнадцатилетнюю девочку, и даже покраснев.
- Да что уж там, - развеселился Вадим, - ни грамма стыдно не было, а вот больно было, очень. Не успел я как следует на тебя налюбоваться, как кто-то со всей силы толкнул меня так, что я лицом в дверь и врезался. Из носа кровь хлещет, сам нос всмятку… Оказалось, это твой верный оруженосец прибежал, Татик. Меня оттолкнул, скрестил руки на груди, стал в дверях и охраняет покой своей королевы…
Вадим посерьезнел:
- Знаешь, Жень, давно уже его нет на белом свете, а я тебе сказать хочу: мало кто из нас, мужиков, любить умеет так, как тебя Тртат любил. Ты почему-то… не ценила его любовь, может, по молодости, не понимала, а он… он же тебя действительно всю жизнь на руках бы пронес…
- Я знаю, - кивнула Женя, - может, и правда, по молодости не понимала, а может, и понимала, только сердцу ведь не прикажешь…
Давно уже Женя проводила друга юности на теплоход, и все сидела за роялем, легонько перебирала клавиши, вспоминала. Не выдержала, достала большую коробку с фотографиями (сестра почти год назад подарила альбом для фотографий, а она никак не соберется их вклеить) и стала искать. Вот, нашла, наконец…
Большие, чуть не в половину лица, черные армянские глаза, густые брови, нависшие над самыми глазами. На фотографии он немного наклонил голову вперед, и от этого взгляд черных глаз кажется еще более пристальным. Высокий благородный лоб, зачесанные назад густые темные волосы. Одет в какую-то мягкую, бархатную то ли кофту, то ли куртку, из-под которой выглядывает воротничок белой рубашки. Татик всегда был франтом.
Женя улыбнулась, вспомнив, что он тогда специально отрастил усы и маленькую бородку клинышком, чтобы выглядеть более солидно по сравнению со всеми ее студенческими кавалерами, поэтому и сфотографировался, чтобы, как он говорил, «запечатлеть свой облик».
Они познакомились еще детьми. Вернее, Женя была девочкой с двумя косичками в смешных платьях, приехавшей в гости к тете в Миллерово. А он, на шесть лет ее старше, гимназист последнего класса, (страшно сказать: почти студент), тоже приехавший на неделю погостить к подруге матери, снисходил до беседы с девчушкой, поскольку другой компании не было, и нечем было себя занять. Мог ли он тогда знать, что пройдет время, и эта девочка станет единственной любовью его жизни.
Они встретились спустя пять лет в Новочеркасске. Тртат уже заканчивал Новочеркасский политехнический институт, когда на какой-то вечеринке среди группы студентов увидел девушку с необычайно живым лицом и веселыми карими глазами. Она что-то рассказывала, смеясь, видно, показывала в лицах, и сгрудившиеся вокруг нее студенты, не могли удержаться от хохота. Он схватил знакомого за рукав:
- Кто это там?
- Младшая сестра Коли Усикова. Хочешь, познакомлю?
Но, когда они подошли к группе смеющихся студентов, знакомить не понадобилось. Девушка сразу заулыбалась ему: «Здравствуй, Тртат, ты меня, наверно, не узнаешь? Я - Женя Усикова, помнишь, мы познакомились в доме у моей тети в Миллерово? Правда, это давно было».
И ему сразу стало казаться, что он все пять лет помнил эту смешную девочку и даже ждал встречи с ней.
Вот только девочка уже не смотрела на него широко раскрытыми от восхищения глазами. Кавалеров у нее хватало, и он стал всего лишь одним из многих.
Тртат злился и ревновал: он был старше всех Жениных друзей, он точно знал, что встретил именно ту, единственную, которую хотел видеть своей женой, а она уделяла ему ничуть не больше внимания, чем остальным своим приятелям. В кино – обязательно большой компанией, на танцы – тоже…
Тртат даже уговорил Женю поступить учиться в техникум, где сам преподавал после окончания Политехнического института, лишь бы оторвать ее от веселой компании друзей. Ну, и что? Никакого уважения к его статусу преподавателя она не испытывала. Коробки конфет, которые он дарил ей, летели на шкаф в преподавательской комнате, а букеты цветов - под скамейку, на которую они присаживались для беседы. Правда, каким-то таинственным образом конфеты все-таки из преподавательской исчезали, а цветы он не раз замечал на следующий день в вазе в доме у Жени. Да и видел он, что иногда чертенок, сидящий в Жене, исчезал, и на смену ему появлялась девушка, вглядывающаяся в него, Тртата, с немалым изумлением и интересом: неужели на самом деле ее, Женьку, можно так любить, чтобы все ей прощать…
Женя (не та, молоденькая девушка, а пожилая женщина) перевернула фотографию. На оборотной стороне была надпись: «Жене от Тртата. В Новый 1929 год. С любовью».
Сколько лет прошло, а как будто вчера это было. На новогоднем вечере в техникуме Татик вручил ей подарок: колечко и эту фотографию, и вдруг сказал, что больше всего на свете хочет, чтоб она стала его женой. Гремела музыка, пары танцевали. И Жене тоже хотелось танцевать, танцевать, танцевать… она рассмеялась: «Ну, какая из меня жена? Я еще погулять хочу»… И вдруг запнулась, увидев, как изменился взгляд Татика, как будто она ударила его, беззащитного…
- Ну, что же, погуляй, я подожду. Только ты пока потанцуй, пожалуйста, без меня, ладно?
Женя кружилась в танце то с одним кавалером, то с другим, а взгляд против ее воли все время останавливался на фигуре Татика, который сидел на широком подоконнике, обхватив колени руками, и горестно смотрел в окно.
Как быстро, в сущности, прошла жизнь. И где все то, что, казалось, обещала ей жизнь на том новогоднем балу? Все эти блестки, мишура, радость… Была семья, дети, маленький внук, и постоянная работа, работа, работа. А что еще? Все здоровы, накормлены, есть крыша над головой, и, вот, даже стоит рояль - как верный друг тянется к ней своими клавишами. Наверное, это и есть счастье…
Женя прислушалась. В соседней комнате дочка читала стихи. Она любила делать это, стоя перед зеркалом, и воображая себя то артисткой, то поэтессой… Но сейчас стихи были не ее, чужие. Да, это Симонов:
- Письма пишут разные:
Слезные, болезные…
Иногда – прекрасные,
Чаще бесполезные…
Женя грустно усмехнулась и прикрыла ладонью усталые глаза. Есть еще один вариант: письма и прекрасные, и бесполезные. Вот они, в этой же коробке хранятся, письма, перевязанные ленточкой. Письма Татика. Она давно не перечитывала их, но знала, что стоит только развязать ленточку, развернуть страничку любого письма, и на нее прольется такая любовь в каждом слове, что защемит сердце…
Почему же она сделала совсем другой выбор…
После окончания техникума поехала по распределению в Среднюю Азию. Конечно, с непривычки оказаться одной, вдали от родных, друзей, было тяжело. Татик писал часто, но почта работала плохо, и его писем то долго не было, то приносили сразу по несколько штук.
Зато молчаливый белорус, который помогал справиться с нелегким для городской девушки домашним хозяйством, почему-то всегда оказывался рядом, и так уж получилось, что на его предложение пожениться, Женя, не раздумывая, ответила согласием.
Они прожили вместе много лет, лишь немного не дотянули до золотой свадьбы, но никогда Женя не слышала от него слов любви, никогда он не говорил ей о том, что любит, о том, как любит… Вот только умирая, в свой последний час, все звал ее «Женечка, Женечка…». Хотя при жизни никогда «Женечкой» не называл, только Женя.
Но и об этом Женя не узнала, он пережил ее на 16 лет.
Ничего не поделаешь. Наверно, есть там, наверху, какая-то книга судеб, в которую нам не дано заглянуть, но которую не обманешь. И, как там записано, кто назван твоим суженым, того ты и будешь ждать, с тем и проживешь жизнь.
Тртат узнал о том, что Женя собирается выйти замуж от Александры Петровны. Сама Женя не решилась ему написать, попросила сказать маму. Тртат кинулся к Жене, в Среднюю Азию, в землеустроительную партию. Но это только пишется быстро. А выпросить на работе внеочередной отпуск, купить билеты в дальнюю дорогу было не так просто, еще и поезда ходили не каждый день и долго ехали по необъятным просторам…
Он опоздал. Женя не только вышла замуж, она успела родить девочку, и малышка, прожив меньше месяца, умерла от дизентерии. Молодые родители были безутешны, а Тртат понял, что он – лишний.
И все-таки, уезжая, он сказал Жене: «Помнишь, я обещал подождать тебя? Что бы ни случилось, как бы ни сложилась твоя жизнь, я всегда буду ждать тебя. Не забывай эти мои слова. Я буду тебя ждать».
Прошло несколько лет. И вдруг от Тртата снова пришло письмо. Там было написано: «Женечка, родная, я обещал, что буду ждать тебя, но вынужден забрать свое обещание. Прости, я тяжело болен, и умираю». Там было еще много слов о любви. Все, что столько лет копилось в сердце, Тртат выплеснул на бумагу… Женя читала, плакала, и перед глазами все время стояло, как живой Татик сидит, обхватив колени, на подоконнике техникума, на новогоднем балу… В письме была приписка, что мама Тртата обнаружила это письмо у него в столе уже после смерти сына. Она же и послала письмо женщине, которую ее сын так любил.
Вот и вся история.
Женя – моя мама. Я записала эту историю в той последовательности, в которой узнавала о ней. Сначала, когда я была маленькой, мама, смеясь, рассказывала мне о платьях, превращенных с помощью ножниц, в кружевные наряды. Потом к нам домой пришел в гости мамин друг юности, и, конечно, их разговор не стал для меня секретом. И уже позже, когда мне пришлось сделать важный для будущей жизни выбор, наступило время откровенного разговора с мамой.
Нет Тртата, и мамы давно нет, а стопка писем Тртата, перевязанная ленточкой, так и лежит у меня в шкафу. Конечно, я не читала их. Уж очень крепко внушили мне в детстве, что чужие письма читать неприлично. Но кое-что мама пересказала мне своими словами в том нашем важном для меня разговоре. И я точно знаю, что эти письма наполнены любовью. Пусть безответной. Это не делает любовь меньше.
И неправда, что письма, полные любви, могут быть бесполезными. Эта стопочка писем искрится теплом и любовью так, что никакая груда бриллиантов не сравнится с ней своим блеском. Пишите письма своим любимым, храните письма от людей, любящих вас. Даже когда мы уходим с этой земли, любовь - остается. Может, она уходит к другим людям, может, просто разливается по мирозданию. Но пусть она живет. И пусть любви в мире, наконец, когда-нибудь, станет больше, чем ненависти.