Жизнь в замке

Татьяна Ивановна Ефремова
Глава из книги "Уходцы" в документах, воспоминаниях и рассуждениях.


Арестованные неудобны тем, что с момента ареста превращаются в нахлебников под опёкой государства вместо того, чтобы вносить свою лепту в государственную казну. Их нужно где-то разместить, накормить, напоить, обеспечить им возможность сходить в туалет, не задохнуться от жары, не замёрзнуть, не заболеть; если болеют - их нужно  лечить; и если - не дай Бог умрут - то нужно будет отчитываться об этом и хоронить умерших (всё это в теории - на практике такая забота о заключённых не всегда возможна). А ещё из чистой неблагодарности они совершают побеги, чем провоцируют  новые потоки бумаг и новые издержки. И всё это: документация и расходы - должно делаться в рамках, предписанных законом и начальством и в пределах финансовых возможностей.

По стечению обстоятельств, история с уральским “бунтом” совпала с периодом реформ в тюремном деле, начатых ещё в 1860-е годы. В 1861 году была большая ревизия, которая “обнаружила”, что “тюрьмы в России и Сибири находятся в самом плохом состоянии, какое только можно себе представить. Число заключенных в каждой из них было большей частью вдвое и втрое больше максимальной цифры, допускаемой законом. Здания оказались такими старыми и развалившимися, и в таком невероятно грязном состоянии, что большей частью в них не только жить было невозможно, но невозможно было даже придумать, каким способом перестроить их” (Крапоткин, стр. 11-12). После нескольких лет сборов статистических материалов правительство было готово к следующему шагу: написанию нового тюремного положения. В 1873 году первая часть тюремной реформы была подготовлена. В январе - феврале 1874 года по тюрьмам были разосланы многочисленные циркуляры и инструкции по наведению дисциплины среди тюремного персонала, описаны правила содержания заключённых и нормативы для камер, рационов и всевозможных процедур, например: как, когда, сколько раз и кого выводить на прогулку,  как обеспечить безопасность в камерах, как предотвратить побеги, как избежать межведомственных разногласий при пересылке/передаче арестованных из одной тюрьмы в другую и т.д. Надо полагать, что начались и регулярные проверки по тюрьмам с целью обеспечить исполнение этих циркуляров, потому что в архивах встречаются письма с критикой в адрес конкретных тюремных заведений. Встречаются критические замечания в адрес тюрем, где даже ворота не были заперты и арестованные бродили, где хотели, без охраны, поэтому и меры по исправлению их тоже принимались серьёзные. В циркулярах встречаются очень категоричные формулировки. В одном из указаний был приказ “в каждом арестанте, не сопровождаемом конвоем, видеть преступника, имеющего намерение бежать”, по которому “обязаны стрелять” (ЦГА РК, д. 89, л. 42).

Вообще-то, главная проблема с тюрьмами в России была не столько в дисциплине, сколько в деньгах, а точнее, в их катастрофической нехватке. Бюджетное обеспечение тюрем было нищенским и до реформы, и после реформы. Например, в 1879-1881 годах МВД просило 3 миллиона рублей на ремонт тюрем, а получило только 1 миллион 200 тысяч (Крапоткин, стр 13). Подобная бюджетная ситуация продолжалась, наверное, со времён Рюриков и до революции 1917 года. Соответственно и состояние тюрем было плачевное на всём протяжении истории. Второй большой проблемой была медлительность предварительных следствий, которые могли тянуться годами, и соответственно, все арестанты, чьё преступление не было доказано, годами висели обузой на гос. бюджете и занимали пространство в тюрьмах. Например, по всей империи (по гражданскому ведомству, то есть МВД) в 1876 году арестовано было почти 100 тыс человек, в итоге судили только 37 тысяч, и из них оправдали 12612 человек; то есть 75 тысяч человек были арестованы совершенно напрасно, а из осужденных 25 тысяч человек 15% были люди, совершившие совершенно незначительные правонарушения, например, нарушившие паспортный режим… Все эти 100 тысяч человек могли провести месяцы и годы, ожидая решения своей судьбы. В итоге, тюрьмы были всегда переполнены. В тюрьмах, рассчитанных на 200-250 человек могло быть 700-800 арестантов одновременно (Крапоткин, стр. 13-14), что порождало массу проблем.

Реформа не блистала достижениями, потому что и 30 лет спустя тюрьмы всё ещё нуждались в срочном улучшении, так как “все наши карательные учреждения далеко не таковы, какими они должны были бы быть, и что в сущности каждое из них является осязательным противоречием современной теории обращения с преступниками”, писал П.А. Крапоткин, лично знакомый с Российской Фемидой конца 19 века (стр. 3). Многие из благих намерений в итоге были благополучно проигнорированы тюремным персоналом, и тюрьмы остались в своём первородном дореформенном состоянии по многим объективным причинам. Но в 1874 году, когда тюрьмы лихорадило от постоянных проверок и потока новых инструкций и циркуляров, и у персонала ещё не было уверенности в том, как вести документы и рутинные процедуры, менее всего им нужны были арестанты не “по профилю”.

Когда начался наплыв арестованных уральских казаков, тюремное начальство оказалось перед лицом многочисленных административных трудностей, особенно за пределами УКВ. Прежде всего, арестованы они были по военному ведомству и должны были быть судимы военным судом и содержаться в казармах или на гауптвахте. УКВ, также как и Оренбургское казачье войско, не имели помещений, чтобы расположить в них тысячи арестантов. В Уральске был горький опыт общения с Оренбургским линейным батальоном, ответственным за самую большую долю преступлений в УКВ, и у этого батальона были свои тюремные помещения для собственного контингента (подробнее об этом в главе “Жизнь во время бунта”). Была в Уральске и своя городская тюрьма, довольно передовая по понятиям того времени, если судить по материалам из Уральских Войсковых Ведомостей: со школой и с мастерской (УВВ, 1873, №13, стр 4). В ней содержались гражданские арестанты. Объединённые армейские тюрьмы и казачьи гауптвахты не давали никакой возможности расположить всех арестованных казаков. Пришлось задействовать тюрьму МВД, где сотрудники были знакомы только с процедурами по отношению к гражданским заключённым.  Сотрудники тюрем ещё и и сами не вполне освоились с новыми правилами, а с прибытием казаков, и вовсе запутались в процедурах. Например, всего несколько месяцев до поступления первых заключённых из УКВ работники тюрем получили инструкции, что “каждый гражданский арестант” должен быть “снабжён в день его заключения под стражу билетом по прилагаемой форме, и чтобы билет этот постоянно находился при том арестанте”. (ЦГА РК. ф. 267, о. 1, д.89). А что тюремный персонал должен был делать с военными арестантами? Подчинялись военные арестанты этому правилу о билете или нет? Арестованы казаки были по прямому указанию генерал-губернатора Н.А. Крыжановского, который не подчинялся МВД, и его военно-судная комиссия не утруждала себя формальностями, обязательными для гражданских судебных органов. Таких мелких деталей было много, и все они нуждались в разрешении, что вызвало потоки бюрократической переписки.

Литература об уральцах, содержавшихся под стражей в 1874-1880-х годах, полна описаний двух основных трудностей. Одна из них: УКВ было совершенно не готово к сотням,а тем более тысячам, заключённых, особенно в станицах, когда начались аресты станичных сходов. Да и в дальнейшем, на всём протяжении так называемого “бунта” постоянная нехватка помещений и средств на содержание арестованных была главной темой самого массивного потока бумаг. Встречается упоминание, что непокорных казаков сажали даже в пожарные будки (смотрите стр. 68). Скорее всего эти воспоминания относятся к августу 1874 года, когда шли выборы хозяйственных депутатов, и станицы УКВ отказывались от участия в выборах в массовом порядке. Тогда аресты были “внеплановыми”,  так как никто в УКВ не предугадал такого развития события. Ещё более массовые аресты случились летом 1875 года, но к тем арестам администрация готовилась заранее, и события - и так называемый “бунт”, и аресты - разворачивались вполне организованно. Для “ослушников” заготовили большие помещения, например, пустой хлебный магазин, о котором написал Ф.И. Толстов. Можно поверить в то, что летом 1874 года арестованных приходилось распределять даже по пожарным будкам, потому что до описываемых событий в Уральской тюрьме располагалось всего 79 заключённых (УВВ, 1869, №7,стр. 9), из них 8 женщин и 2 малолетних детей, содержавшихся отдельно. Тюремные школа и мастерские перестали действовать, и стали использоваться как камеры, когда нахлынули волны арестованных казаков. До описываемых событий смерть заключённого в тюрьме была такой редкостью, что про такие случаи писали в Уральских Войсковых Ведомостях, и проводили расследование: не является ли смерть подозрительной (УВВ, 1870, №22, стр.2). Лишь только в тюрьму стали поступать “несогласные” казаки, как всякие вести из тюрьмы прекратились, а административная переписка по поводу арестантов довольно часто рассылалась под грифом “Секретно” и в закодированной форме. Были в Уральске также попечительный комитет о тюрьмах и дамский комитет, чьими заботами жизнь арестантов приобретала некоторые удобства и смысл, если верить упоминаниям о деятельности этих комитетов в войсковой газете. С 1874 года в газетах не появляются упоминания ни о какой тюремной благотворительности. С чего бы это?

Другой типичной проблемой было то, что казаки оказались исключительно “неудобными” арестантами, и историки неизменно приводят примеры странных инцидентов, происходивших по вине упрямых “старообрядцев-фанатиков”. С самого начала этой истории, а точнее - с момента, когда начались “подписки”- отчёты об арестах и содержанию казаков под стражей балансируют между фарсом и безумием. Мне бы хотелось добавить третью трудность, которая имеет прямое отношение ко второй: неприспособленность тюремной системы для содержания заключенных не основной конфессии, из-за чего содержание старообрядцев под стражей было двойным наказанием для старообрядцев, и в какой-то степени это было наказанием для стражи, которой приходилось иметь дело с щекотливыми религиозными ситуациями. Была и четвёртая особенность в ситуации с арестами казаков: в связи с колоссальным количеством арестованных были наняты (задействованы) люди, не имеющие никакого опыта работы в тюремной системе, что тоже вело к трагедиям со стороны арестантов.

Первый арест в этой истории случился в июне 1874 года. Произведены были первые аресты своими же, уральскими казаками. Потом были аресты, произведённые солдатами. Ни казаки, ни солдаты не были тренированы заниматься арестами, не имели ни малейшей идеи о специфике работы. Неумение казаков обращаться с арестованными дорого обходилось последним. В сентябре 1874 года во время транспортировки осужденных двое (два Фёдора, Буренин и Лапшин) умерли от того, что неумелые конвоиры перетянули кровеносные сосуды слишком туго и нарушили кровеобращение (этот случай описан Сандром по прошениям казаков). Несколько часов в таком состоянии оказались смертельными. Их вина или участие в “бунте” никогда не были расследованы и доказаны, однако смертный приговор они получили.

Использование казаков в качестве конвойных для арестантов случалось и раньше, до событий 1874 года. Случалось это и позже, и не обязательно по делам “раскольников - бунтовщиков”. Время от времени полицейских не хватало, и тогда сопровождение преступников поручалось казакам, имевшимся в наличии. Мне не довелось встретить никаких указаний на то, что казаков обучали основам конвойного дела: как арестовывать, как вести себя с арестованными, как связывать, как обеспечить безопасность - свою и конвоируимых; то есть все те основы профессии, которые обязательно  даются всему тюремному, полицейскому и конвойному персоналу. Если какой-то инструктаж и проводился, то видимо, был незначительным, потому что нигде не упоминается. Среди арестованных, конвоируимых казаками  до 1874 года, были в основном свои же казаки, или киргизы и башкиры. Киргизов и башкиров ловили  на воровстве скота, чаще всего лошадей, и зачастую поимка воров сопровождалась весьма непрофессиональными разборками, в которых попадало и ворам и казакам. Казаков же ловили на браконьерстве, пожалуй, самое распространённое правонарушение в УКВ, никто из казаков не воспринимал это как преступление, поэтому к арестованным относились соответственно - очень снисходительно. Ещё “ловили” казаков-беспоповцев на вне-церковных браках, что вообще воспринималось как гонения на честных христиан. Попадались среди арестованных и беспаспортные бродяги, как правило - старообрядческие странники, на пути в Иргизские скиты, которым казаки тоже сострадали. В результате, караульная служба казаков зачастую вызывала нарекания, в первую очередь за частые “упущения” арестантов. Об этом и Рябинин довольно подробно пишет в своём обозрении, и местная газета время от времени печатала приказы о наказаниях казакам, упустивших или слишком либерально относившихся к конвоируимым. Например, в №1 Уральских Войсковых Ведомостей за 1880г. напечатан приказ №914 о наказании начальнику конвоя, сопровождавшему арестованных из Бузулука в Уральск, и позволившему одному из арестованных (арестант был из Оренбургского линейного батальона!) ехать свободно, без охраны, впереди конвоя, и первым въехать в Уральск. Впрочем, бывали и серьёзные происшествия, достойные места в приключенческих романах из криминальной жизни, когда конвоируемые  (чаще всего конокрады-киргизы) совершали нападения на конвой, с жертвами и погонями. Но и в таких случаях приключения случались из-за процедурных нарушений и не знания казаками элементарных правил (УВВ, 1873, №28, стр.1). И подобных примеров было немало. А уж когда начались массовые аресты своих же соседей-приятелей в 1874-75 годах, несомненно было много инцидентов в караулах. На это есть косвенные свидетельства, но мне пока не удалось найти архивное дело с материалами по конвоям.

Самый доступный мне источник информации о подобных инцидентах (а точнее - должностных преступлениях) - это Уральские Войсковые Ведомости. В №26 за 1879 год напечатан приказ №456 об упущении арестанта Немолошнова с полицейской гауптвахты группой казаков. Одного казака обвинили в прямом пособничестве арестанту и помощи в организации побега, а остальные - судя по описанию дела - не соблюдали правил караульной охраны. Есть косвенные свидетельства, что подобные случаи не были единичными, и из изложенного в предыдущей главе, можно предположить, что таких нарушителей смешали с “бунтовщиками, и они могли проходить в общих списках с приговорёнными за “неподчинение”.

Были зарегистрированы инциденты и во время тюремного заключения. Сами арестанты не оставили документальных свидетельств о причинах инцидентов в тюрьме. Мы можем попытаться сложить отчёты и рапорты с инструкциями по содержанию арестантов, и сравнить их с современной существующей практикой старообрядцев, которая не очень сильно изменилась. Может быть, таким образом можно попытаться реконструировать логику “странных” событий.

И начинать этот разговор нужно с самого главного: с еды. В день на содержание одного арестанта полагалось 10 коп., которые в 1875 году урезали до 7 копеек на человека. Мне не удалось найти документ, на основании которого сумма содержания для Уральских заключенных была урезана, однако по всей Российской империи на содержание арестантов продолжали выплачивать 10 коп. на человека. Из этих денег оплачивались питание, одежда, отопление и все прочие нужды арестантов. Рассматривая цены на продукты питания, можно подумать, что уральские казаки были в достаточно хорошем положении, потому что Оренбургская губерния имела чуть ли не самые дешёвые в Российской империи цены на зерновые и муку: если в Петербургской, Архангельской, Курляндской или Рижской губерниях платили по полтора рубля за пуд ржаной муки, то в Оренбургской - от 40 до 70 копеек, в зависимости от года. По циркулярам 1871 года каждому арестанту полагалось более фунта муки в день, что составляет более пол-килограмма (в месяц это составляло около пуда муки, а за год - около 12 пудов). Крупы полагалось 16 золотников в день, или около одного пуда в год. По праздничным и воскресным дням арестантам полагалось мясо, его выходило около трех пудов в год. Также на каждого арестанта выделяли “приварочные” деньги в размере одной копейки в день на дополнительные продукты, как-то соль, капуста и т.д. Всего приварочных денег выходило на каждого арестанта 3 рубля и 5 копеек в год. Это в теории.

По той же теории, арестанты, в Уральске, Орске и Оренбурге имели возможность есть в два раза больше, чем арестанты в Риге, и уж, наверняка, в их тюрьмах не было трудностей с получением положенной порции хлеба. Однако, как это обычно и бывает, в Оренбургской губернии тюремные циркуляры не пересеклись с тюремной действительностью. Тюремная переписка полна тревожных запросов вышестоящим инстанциям в связи с отсутствием денег на содержание заключённых. Губернский бюджет не был рассчитан на столь массовый приток арестантов, денег в казне на содержание всех этих “бунтовщиков” не было. Переписка тянулась месяцами, запросы становились всё отчаяннее. Значит ли это, что всё время, пока велась переписка, арестанты сидели в тюрьмах без довольствия? И даже когда дневное довольствие понизили до 7 коп. на человека (смотрите стр. 363), денег всё-равно не хватало. И если не было денег на еду, то их уж тем более не хватало на мыло, банные веники, швабры, лекарства и прочие предметы “не первой необходимости”. И не будет ли естественным предположить, что если заключённых морили голодом (или не мыли?), то это могло спровоцировать какие-то инциденты?

Понятно, что в тюрьме не предлагали разносолов. Основные расходы на тюремное питание приходятся на муку и крупы, а циркуляр о заведении огородов при тюрьмах для выращивания капусты и картошки был написан только в  1879 году, и это ещё не факт, что этот циркуляр исполнялся! Но и то, что предлагалось (когда оно предлагалось), могло, в теории, вызвать конфликты. Уральцы были (да и сейчас) очень разборчивы и, можно даже сказать, педантичны  в вопросах питания. Убеждения старообрядцев на удивление близки древне-римскому правилу: в здоровом теле - здоровый дух. “Чистота” всего, что употреблялось вовнутрь, будь то вода, воздух, еда, была исключительно важна. Притчей во языцех у русских стала привычка  староверов не делиться своей посудой с людьми другой веры. Если и входил в дом “нечистый человек” из “мира”, и если доводилось ему есть за одним столом со ста-роверами (не в лесу ведь жили, общались с кем угодно: и с православными, и с нем-цами (в Кызыл-Орду сослали много немцев во время Великой Отечественной вой-ны), и с казахами, и с корейцами - их тоже много сослали в Кызыл-Орду с Дальнего Востока), то для таких гостей была отдельная посуда. Даже если член семьи жил в миру (например, муж работал среди казахов или русских и сам ел по столовым - в 20 веке такое часто бывало, что муж-шофёр уезжал куда-нибудь в деревню надолго во время страды, или муж-военный жил подолгу в казармах и т.д.), то в таких случаях и собственному мужу жена подавала еду в “нечистой посуде”. Разумеется, нечистой она была лишь по своему предназначению, не для “истинных древле-православных христиан”, потому что с гигиенической точки зрения староверки были тоже исключительно педантичны, и все, кому доводилось видеть уральские старообрядческие дома внутри, засвидетельствуют вместе со мной, что в комнатах всё было вымыто, выскоблено, накрахмалено, и грязной посуды не держали.

Но грязь бывает физическая и духовная. От духовной скверны ограждались ещё более энергично, чем от физической. “Грязный” предмет не мог даже прикоснуться к “чистым” вещам. Как-то московский внучок наловил раков в Сыр-Дарье пока гостил у родни в Кызыл-Орде, принесл домой к бабушке Анне Антиповне Гузиковой и высыпал в таз, в котором она обычно варила варенье. Какая драма разыгралась по этому поводу! Таз пришлось выбросить на помойку, потому что пользоваться им было уже “нельзя”. Для того, чтобы стать “грязным” мужчине достаточно просто побриться и таким образом исказить облик, данный ему Богом. Бритьё для мужчин (или стрижка волос для женщин) являются страшным грехом, потому что в подобных случаях человек дерзает вторгнуться в планы Всевышнего. Все мы сделаны по образу и подобию Божию, и переделывая, “усовершенствуя” Божье творение, мы святотатствуем… Бритые повара (и вообще не староверы) не должны были готовить для староверов-арестантов. Конечно, эти правила относятся к более “крепким, или крутым” староверам. Наверняка, среди арестованных были и менее педантичные в о делать тем, кто был “покрепче”?

Кто и как кормил арестантов в тюрьмах? Все ли арестанты могли себе позволить есть из общей кухни? Исходя из немногочисленных косвенных свидетельств, я могу предположить, что какие-то уступки в этом направлении арестованным староверам были сделаны, потому что жалобы на арестантов, отказывающихся принимать пищу, чаще всего случались, когда арестанты попадали на работы вне тюрьмы или в тюремный лазарет. Видимо, для основной массы староверов еду всё-таки готовили сами староверы, потому что все кухонные работы выполнялись заключёнными. Из литературы по состоянию тюремного дела в России можно судить о том, в насколько нездоровым было питание для заключенных: государственные комиссии находили пищу арестантов “недостаточно вкусною, непитательною”, в результате чего до 35 тысяч арестантов в России проходили каждый год через арестантские больницы с такими болезнями как “легочная чехотка, ревматизм, цинга, перемежающаяся лихорадка, скорбут и разслабление желудка” (Никитин, стр. 52). Сами же заключенные называли тюремную похлебку “бурда” и “помои” (Белоконский, стр. 16). Питание в тюрьмах было настолько плохим, что в 1878 году в Харьковской тюрьме с 500 арестантами за 4 месяца умерло 200 заключенных, или как об этом написал П.А. Крапоткин: “Никакая полярная экспедиция (…) не отличалась такой смертностью, как содержание в русской тюрьме” (стр.19).

Другая особенность старообрядческого быта, которая могла вызвать многочисленные проблемы из-за еды, - это невозможность питаться по Уставу в тюремных условиях. “Уходцы” в наше время живут большей частью по одному из двух Уставов: Кириллову или Соловецкому. Кириллов Устав - это популярный монастырский Устав, а Соловецкий Устав был выработан в Соловецком (разумеется!) монастыре для собственного (внутреннего) распорядка и имеет некоторые отличительные черты. Он несколько более суров (например, когда Кириллов Устав разрешает растительное масло в постный день, Соловецкий не всегда разрешает), и там, где Кириллов Устав позволяет есть мясо, Соловецкий Устав позволяет есть рыбу, что более соответствует уральской диете. Как известно, уральцы жили на рыбе. Не могу сказать по поводу 19 века: были ли у них другие Уставы помимо этих двух, но в любом случае, какой бы Устав не использовался, соблюдение Устава в тюрьме было очень проблематично! В понедельник, среду и пяток (то есть пятницу) - постные дни. Если в кашу плеснули растительное масло в определённые дни, то есть её уже было нельзя, если арестант придерживался Соловецкого Устава. Значит ли это, что арестанты оставались голодными в таких ситуациях? (Конечно, если бюджет позволял такую роскошь, как растительное масло). Старообрядцы и чеснок не едят, как “не поклонившийся” Богу. А бывают и “сухие” среды, то есть дни “сухоедения”, когда не позволено никакое “варенье”, то есть нельзя ничего варёного/печёного, кроме хлеба. В такой день позволяется сырая или квашеная капуста, морковка, репка, редька, ягоды... то есть всё то, что было в большом дефиците в тюремном рационе. Значит ли это, что в такие дни арестанты тоже поневоле голодали? И как это всё отражалось на здоровье арестантов?

Конечно, староверы привыкли поститься, и к постам относились ревностно. Все мои знакомые в унисон делают одно и то же заявление, что старшее поколение Уральцев очень пунктуально соблюдало все посты и всегда придерживалось всех аспектов Устава. Быть в полуголодном состоянии было им не в новинку. Однако Устав строится на балансе здорового питания и воздержания. Тот факт, что Уральцы отличались исключительно хорошим здоровьем и долголетием, является косвенным свидетельством того, что диета по Уставу полезна для здоровья. Мне часто доводилось слышать от Уральцев, что их бабушки-дедушки даже никогда не болели, не смотря на все посты и воздержания. Было среди уральских казаков немало и долгожителей. Но и самое крепкое здоровье нельзя испытывать до бесконечности. Устав не предписывает вечное голодание, а лишь воздержание на какое-то время.

Время от времени в тюремных бумагах мелькают упоминания о драках арестантов с тюремщиками и о неподчинении рутинным приказам, таким как приказ выйти из камеры. Отчего бы это?

Правила предусматривали, чтобы “в предупреждение развития болезней от тесноты помещения, камеры непременно каждый день утром и вечером были освежаемы чрез форточки в окнах и другие вентиляторы” (ГАК, ф. 267. о.1, д. 89). Учитывая тот факт, что тюрьмы были переполнены сверх всякой меры, то теснота помещений была чрезвычайной, а учитывая, что параши стояли в камерах, то и вонь от них должна была быть очень резкой, и можно предположить, что сотрудники тюрьм должны были проветривать помещения, может быть, даже чаще чем дважды в день. Когда и как они это делали? Что, если делалось это рано утром?

Старовер не может начать день не помолившись. “Начать день”  включает абсолютно всё, даже первый глоток воды.  “Крепкий” старовер молится прежде чем опустит ноги с кровати. Встав, он начинает серию утренних молитв, причём молитвы эти занимают довольно долгое время. Не свершив их, нельзя делать ничего. Не свершать их будет знаком лени, небрежности и непочтения к Богу. Только по завершении утренних молитв можно выпить воды, и начинать труды праведные. Время моления - священно, даже если оно тянется до полудня, в связи с чем истинный христианин не завтракает - н;когда. Устав позволяет не более двух приёмов пищи в день: обед и ужин, а “крепкий” христианин обычно и не ужинает - впрочем, этот пункт российские тюрьмы соблюдали: вопреки циркулярам, заключенных кормили только один раз в день (Белоконский, стр. 15). Хотя, нужно признаться, что живя в миру, староверы могут быть гибкими. Вера позволяет отступления от правил. В страду или в рыбный сезон даже у самого рьяного верующего нет времени на пол-дня молитв. Даже если казак молится дома, но возникает домашняя нужда сделать что-то (например открыть ворота кому-то), то молитвы прервать на время можно. Когда казак уходит служить далеко от дома и нет у него возможности справлять все обряды по дедовским традициям, он молится как может и когда может. А заодно и ест, когда все едят. Но казак, служащий вдали от дома, делает это по убеждению, а участвующий в войсковом рыбном сезоне делает это из-за финансовой необходимости. Человек, запертый в тюрьму несправедливо, не имеет внутреннего стимула быть гибким, не так ли? 

Четыре раза в день: утром, вечером, и перед обедом и ужином всем арестантам читали установленные молитвы - православные, конечно. Разумеется, нет гарантии, что тюрьмы это правило ревностно выполняли, тем более что ужинов обычно и не было. А по воскресеньям заключенных должны были водить в церковь “для слушания богослужения”. Заключенные иностранной христианской веры (католики, лютеране и т.д.), а также еврейской и мусульманской веры имели право на перерыв в работе, чтобы помолиться, не обязаны были ходить в церковь, могли пригласить священнослужителя своей веры.  Любопытно, что старообрядцы вообще не упоминаются в правилах о молитвах для арестантов разных вероисповеданий (Никитин, стр. 34, Справочная книга, Приложения, стр.18 ).

В целом, староверы не любят показухи и конфронтации. Чтобы создался ажиотаж и агрессивное противостояние, нужна какая-то провокация. Как тюремный персонал вёл себя, когда видел молящихся? Было ли у них желание продемонстрировать уважение к религиозному рвению староверов? Все ли из тюремщиков “с арестантами обращались кротко и человеколюбиво” ( Справочная книга, Приложения, стр. 14). Отчётов об инцидентах было сравнительно немного, а ведь ежедневные события были всегда одни и те же: арестованные молились всегда в одно и то же время, а тюремный персонал проветривал помещение в одно и то же время. Что происходило в камерах с уральскими заключёнными, когда в них входили тюремщики, чтобы проветрить помещение, или обыскать вещи заключённых, или забрать их на прогулку? Может так быть, что не только заключённые уральцы “производили шум и драку”, и что инциденты могли возникать не только по вине уральцев, но и некоторых некорректных сотрудников тюрем? Тем более что тюремный персонал - хоть в МВД, хоть в армии - “не удовлетворял своему назначению” (Никитин, стр. 419), в большой степени из-за низких окладов и пенсий, весьма ограниченных перспектив продвинуться по службе и довольно низкому престижу самой профессии, что не способствовало формированию качественных кадров. Литература по тюремному вопросу пестрит критическими материалами в адрес тюремного персонала, так как “вся система продажна до мозга костей, и что чиновники, быть может, нуждаются в исправлении ещё больше, чем тюрьмы” (Крапоткин, стр. 12).

По странному стечению обстоятельств, рапорты о дурном поведении уральских казаков в тюрьме были написаны большей частью в Оренбургской губернии. Почему-то вне пределов Оренбургской губернии - хоть в полицейских отделениях Российской Империи, хоть в Омской дисциплинарной роте - казаки обычно становились образцовыми заключёнными. Ещё более необычный пример положительного поведения уральских ссыльных Григория Калягина и Трофима Абышева я нашла в делах Казалинского Военно-Рабочего Батальона (ЦГА РК, ф.267, о.1, д.220, л. 35), когда Казалинское начальство рекомендует оставить казаков, судимых за побег, не заключая их под стражу (!) - “неарестованными”.

И в который раз я задумываюсь над причинами субъективизма, когда речь заходила об уральских казаках. В 1880 году переселенца Дмитрия Махорина приговорили к 5 суткам на хлебе и воде в тёмном карцере “за драку и шум в тюрьме”, и того же Махорина приговорили за кражу лошади к 7 месяцам тюремного заключения (описание дела смотрите на стр.  278-279), в то время как другой заключённый, совершивший кражу у отставного аудитора во время прохождения ими обоими лечения в войсковом госпитале, получил лишь 3 дня карцера. Почему же шум и драка (пострадавших не было, даже царапины не отмечены в рапортах) были оценены как более тяжкое преступление чем воровство? Или почему воровство уральского казака (недоказанное) было оценено несравненно тяжелее чем доказанное воровство другого арестанта? Немногочисленные примеры судебных разбирательств, если таковые и случались, производят впечатление предвзятости и непрофессионализма, а в некоторых случаях - необъяснимой жестокости тюремных органов, и чаще всего именно в Оренбургской губернии.

По причине нехватки тюремных помещений, казаков часто расквартировывали на гауптвахтах армейских соединений и в казармах. Так как армейцев и арестантов нельзя было смешивать, то казармы пришлось перегораживать, уплотнять солдат, что создало исключительно скученную атмосферу и для тех, и для других, что, наверняка, приводило к многочисленным конфликтам.

Из архивных материалов и прошений мы знаем, что осужденных казаков употребляли в работы, в частности, на строительстве железной дороги, вопреки правилу не использовать арестантов для работ за пределами тюрьмы, и не использовать арестантов на “не-казенных работах”. В пределах тюрьмы заключенные выполняли все тюремные повинности: убирали комнаты и карцеры, отхожие места, дворы, разносили дрова и воду, выгребали золу из печей, и многие другие так называемые “чёрные работы” (Никитин, стр. 428), а также работали в тюремных мастерских: шили сапоги, вили веревки, делали щётки, циновки - и тому подобные “работы, безвредныя для здоровья арестантов и совершенно безопасныя” (Никитин, стр. 35). В Оренбургской губернии недостаток бюджетных средства пополняли за счёт арестантов, поэтому их отдавали частным подрядчикам для самых тяжёлых работ. По закону, каждый арестант получал вознаграждение за свои труды в мастерских (пусть даже оно было копеечное), дававшее возможность купить что-нибудь для себя: чай, бублик, водку (курение было запрещено для арестантов, а вот распитие спиртных напитков - нет). Впрочем, И.П. Белоконский свидетельствует (стр.37), что это правило не соблюдалось - денег арестантам не выдавали, в том числе и по выходе из тюрьмы. Это был обычный способ пополнить доходы тюремного персонала, так что нет ничего удивительного, что уральские казаки не получали вознаграждение за свой тяжелый труд: все деньги шли на жалованье офицеру и в бюджет тюрьмы (смотрите стр.  280-281). В целях поддержания “чистоты”, арестантов-землекопов, работавших на постройке железной дороги, водили в баню два раза в месяц. Тот же И.П. Белоконский поделился воспоминаниями о тюремной бане: воды на всех не хватало, также как и веников и мыла, поэтому арестанты парились и мылись собственным потом, а под конец “лишь могли вспрыснуть себя водой”; предбанника в бане не было, одеться в бане было невозможно, поэтому от бани до здания тюрьмы приходилось бежать голыми на виду у всех (стр. 55-56).

Одним из самых жестоких тюремных наказаний всегда считалось одиночное заключение. Тяжесть такого наказания была исследована психиатрами в 20 веке, и было доказано, что одиночные карцеры являются “инкубаторами  психоза” и могут  повлечь необратимые изменения в психике арестанта в течении трёх-четырёх недель: галлюцинации, агрессивность, неспособность контролировать настроение, импульсивность - лишь несколько возможных изменений из довольно длинного списка отрицательных качеств, которые могут развиться в долговременном одиночном заключении. Задолго до того, как психиатры стали изучать воздействие одиночного заключения на мозг человека, его губительная роль была замечена и применение этой меры наказания было ограничено законами многих стран: арестант мог находиться в полном одиночестве не более 23 часов в сутки, то есть арестанту было положено не менее одного часа общения в день; не обязательно разговорного общения - в Англии с середины 19 века всем арестантам было запрещено разговаривать, даже в тюремной церкви во время молитвы, - но считалось, что каждый арестант должен иметь возможность хотя бы на короткое время наблюдать за другими людьми и быть в массе других людей, чтобы не сойти с ума. Время одиночного заключения было обычно ограничено до 6 месяцев, в том числе и в России. Абсолютное молчание, которое также практиковалось и в России (не во всех тюрьмах, а видимо, по желанию тюремного начальства), должно было прерываться хоть на час-другой (Никитин, стр. 47). В 1861 году безусловное молчание было “ослаблено”, потому что заключенные “не могли выносить этой кары и впадали: одни - в меланхолию и идиотизм, а другие - в отчаяние, приводившее их к новым, тяжким преступлениям”, - как засвидетельствовал тот же Никитин (стр. 47). Широко известно, что политические заключённые - такие как Николай Морозов, Михаил Бакунин, Сергей Нечаев - в Петро-Павловской крепости, Шлиссельбургской крепости, Крестах и в других знаменитых тюрьмах России - наказывались одиночным заключением на годы, и даже на десятилетия, вопреки законам. Не так широко известно, что таким же образом, как политические заключённые, наказывались и тысячи других арестантов, в том числе и уральцы. За то, что казаки Ферапонт Илларионович Толстов и Павел Якимович Чеганов посмели самовольно уйти в Петербург и “беспокоить” его Императорское Величество прошением, они были наказаны “тёмным одиночным сырым карцером, где их продержали 19 месяцев и 12 дней” (Толстов стр. 78). Арестанты вроде Николая Морозова были хорошо образованы, знакомы со своими правами и законами страны, имели информированных и хорошо образованных друзей на свободе, которые могли в какой-то степени повлиять на условия заключения, и потребовать разрешения на книги (которые, кстати, были положены по закону!). Если знаменитые политические  заключённые могли развлекать себя чтением и написанием книг в одиночном заключении (Морозов написал, кажется, 20 томов сочинений за два десятилетия в Петро-Павловской крепости), то чем могли заниматься в тёмном карцере малограмотные старообрядцы, чьи печатные издания были вне закона? Только молиться. Одиночные камеры и карцеры в почти всех тюрьмах и арестантских ротах располагались в сырых и холодных подвалах. Спать арестантам полагалось на тонком соломенном матрасе (опять-таки, если тюрьма могла себе это позволить; во многих тюрьмах не было денег на соломенные тюфяки), подушек и одеял в карцере не полагалось, поэтому арестанту нечем было даже укрыться от холода. Арестантская форма состояла из нательной рубашки и короткой куртки, которая тоже не давала возможности согреться, поэтому арестанты, особенно в карцерах, часто болели (Никитин, стр. 429). П.А. Крапоткин приводит пример человека, который “девять месяцев просидел в одиночном заключении в темной каморке, - первоначально предназначавшейся для больных воспалением глаз, и вышел почти слепым и съумасшедшим” (стр. 27-28) Он же, на основе личного опыта, так описал одиночное заключение: “одиночное заключение (…) в том виде, в каком оно применяется в России, оно является одной из жесточайших пыток, какие может вынести человек. Здоровье заключеннаго, как бы крепко оно ни было, безвозвратно расстраивается. (…) Недостаток свежаго воздуха, отсутствие физических и умственных упражнений, привычка к молчанию, отсутствие безчисленнаго множества впечатлений, которыя мы воспринимаем на свободе днем и ночью, факт, что до нас не доходят никакия впечатления, кроме порожденных нашим воображением, - все это вместе делает из одиночнаго заключения верную и жестокую форму убийства” (стр. 29-30). Может быть, именно из-за своей исключительной жестокости, эта мера наказания высоко ценилась и широко практиковалась в России, как “несомненно лучший способ устрашения”, способный восполнить недостатки “более чем добродушного” российского тюремного аппарата (Гогель, стр. 5) Остаётся лишь удивляться, что после полутора лет в тёмном одиночном заключении Ферапонт Толстов сохранил ясность ума и памяти. А также, можно, пожалуй, считать, что ему “повезло” пробыть в карцере “всего” полтора года, потому что В.Н. Никитин описывает случай с арестантом, “просидевшим десять лет безвыходно в одиночном заключении, в темном подземелии, за то, что, будучи фанатичным старообрядцем - сопротивлялся бритью бороды” (стр. 18).

Ещё одной формой тюремного заключения, широко применявшейся к уральцам, была ссылка в арестантские роты. В.Н. Никитин, написавший книгу об арестантских ротах с целью расследования состояния тюремного дела в рамках предполагаемой реформы, описывал “дурную репутацию” и “состояние этих рот, над которыми царили жестокосердие и самодурство, которыя были ни местом для вынесения людьми законной кары (…), ни гарантиею для правосудия и смягчения разнузданных нравов, - а служили источником разживы и произвола для лиц, прямо или косвенно ими управлявших, и наконец разсадником всевозможных безобразий” (стр.15). По уставу, военнослужащий мог оказаться от 1 до 6 лет в такой роте по решению суда “за неповиновение начальнику”, что вполне вписывалось в обвинения  против уральских казаков. Одной из особенностей арестантских рот было то, что жёсткие меры, предписанные ротному начальству для управления арестантами (например, иметь всегда при себе заострённый тесак на случай мятежа), не сопровождались ограничениями, поэтому жестокости ротных командиров могли быть совершенно несоразмерны с проступками арестантов. Тот же В.Н. Никитин описывает случаи когда ротный начальник “засекал их (арестантов - Т.Е.) розгами до смерти, для примера прочим, как он выражался, находя, что жертвы необходимы, дескать, были для безопаснаго управления ротою”, в то время как правила предписывали не более 50 ударов унтер-офицерской тростью. Физические наказания военному персоналу - солдатам и штрафованным - процветали, не смотря на то, что с 1863 года физические наказания для гражданских лиц низкого сословия уже были отменены. 

Первоначально, в 1874 году, уральцев отправляли в Оренбургскую арестантскую роту, но в связи с георафической близостью к УКВ и с нескончаемым потоком осужденных, Оренбургская арестантская рота была заменена Омской. Оренбургская арестантская рота была рассчитана на 200 человек, Омская же была рассчитана на 300 арестантов (Никитин, стр. 51), но и это было совершенно недостаточно для такого наплыва осужденных, так что в действительности они оказались переполнены. В теории, на каждого арестанта полагалась отдельная камера, но на практике этого не было. Людей набивали в камеры “как сельдь в бочку”. Арестанты были скованы на обе ноги, и в таком виде выполняли работы, а также и строевые учения. Зачастую в арестантских ротах оказывались казаки, отсидевшие тюремный срок по приговору - от 1 до 3 лет, а потом их отправляли в арестантские роты от 3 до 6 лет, а уж потом на поселение: кого в Сибирь, кого - в Забайкалье, а кого - к своим же, в Туркестан. Ферапонт Толстов последовал по этому традиционному маршруту, после полутора лет тёмного карцера его направили в Омскую дисциплинарную роту.

Самым тяжёлым наказанием считалась ссылка на каторгу. Сосланных на каторгу было сравнительно немного. По моим данным: 25 человек. Среди тех, чей возраст известен - 15 из 25 - лишь 5 были в возрасте до 50 лет. Остальные - отставные и старики. Каторжные сроки были им даны разные - от 4 до 20 лет.  В 1874 году сроки давали индивидуальные: Меркурий Ильичёв и Степан Трифонов получили по 4 года, Андрей Краснятов - 5 лет, уже упоминавшиеся Яков Гузиков, Осип Ботов и Кирилл Кирпичников получили по 6 лет. Похоже на то, что дела этих осужденных рассматривались и обсуждались военно-судной комиссией. В 1876 году группу стариков приговорили “скопом”. Самый большой и тяжёлый срок за всю историю “бунта” получили самые старые из этой группы осужденных: Дурманов Пимен Николаевич, 63 лет, Кожевников Родион Михайлович, 60 лет, Ассанов Гаврила Егорович, 67 лет, Трифонов Сидор Ильич, 60 лет, Шапошников Кондратий Матвеевич, 63 лет. Ни в архивных делах, ни в воспоминаниях, ни в одной исторической работе мне не встретилось описание “ужасного” преступления, которое совершили эти старики в 1876 году. За что же им дали по 20 лет каторги?

В моём распоряжении нет материалов ни по содержанию уральцев в дисциплинарных ротах, ни по каторжанам. Это один из аспектов событий 1874 - 1877 года в УКВ, который нуждается в расследовании. Могу лишь сообщить, что насколько позволяют судить документы, никто из сосланных на каторгу не вернулся ни в УКВ, ни к сосланной родне в Туркестан.

ISBN: 978-0-646-93245-3

Библиография:

Белоконский (Петрович) И.П. По тюрьмам и этапам. Очерки тюремной жизни и путевыя заметки от Москвы до Красноярска. Орел, 1887.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Гогель С.К. Арестантский труд в русских и иностранных тюрьмах. С.-Петербург, 1897.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Кошель, П. Ссылка и каторга в России.
Источник: https://his.1september.ru/2003/02/3.htm

Крапоткин П.А. Тюрьмы, ссылка и каторга в России. С.-Петербург, 1906.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Никитин В.Н. Быт военных арестантов в крепостях. Санкт Петербург, 1873.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Славянин, С. Тюремное заключение и реформа УИС.
Источник: http://www.proza.ru/2013/02/18/208

Смирнов, А. Предварительный арест и заключение. С.-Петербург, 1878
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Справочная Книга для тюремных инспекторов, тюремных комитетов и их отделений, на-чальников тюрем, земских управ, попечителей, земских арестных домов и других долж-ностных лиц губернских, уездных и непосредственных управлений местами заключения. Составил по оффициальным данным Помощник Харьковскаго Губернскаго Тюремнаго Инспектора Т.М. Лопато. Полтава, 1898.
Источник: http://gbooks.archeologia.ru

Толстов Ф.И. Воспоминания уральца Ферапонта Илларионовича Толстова.// Средняя Азия, 1911, №7, стр. 69 - 82.


Государственный Архив Оренбургской Области. Фонд 6, опись 13, дела 377, 3931, 4020, 4146, 4748.

Центральный Государственный Архив Республики Казахстан. Фонд 264, опись 1, дело 4. Фонд 267, опись 1, дела 83, 89, 106, 115, 124, 220.