До исступления убегала Оля от памяти – от ехидных словечек и липких взглядов. Пыталась стряхнуть со своих губ чужие присосавшиеся губы, сбросить с плеч незнакомые руки. Забыть всю эту комнату с веселящейся толпой и дурацким, гадким первоапрельским розыгрышем. И птицу забыть, слепую разноцветную птицу, пронзительно кричавшую и упавшую за окном той комнаты.
А Инка?! Она знала или нет, что всё так случится? Она же – подруга… Зачем?
Оля кое-как дождалась ближайших после первого апреля выходных и спешно уехала в деревню, к маме, к бабушке, к своему платью. Всегда уезжала, а тут прямо бегом на автобус бежала, ни на секундочку не задержалась в городе. Как спасения искала.
- Здравствуй, Оленёнок!- обняла её бабушка.- Ты что это взбудораженная такая? Как убегаешь от кого, глаза не на месте.
- Да, нет, ба, нормально всё. Устала просто, занятий много. Давай скорей с платьем займёмся, я уже соскучилась по нему.
- Ну-ну, расспешилась,- хлопотала бабушка вокруг внучки,- вот, умывайся после дороги да ешь сначала, а потом уж за платье. И всё ж, видать, ужалил тебя кто-то, поджатая вся.
Когда расселись-разложились с вышивкой, уже подошёл вечер. Зажгли побольше света – густая зелень листвы и частые, крупные красные ягоды на белом шёлке переливались оттенками, залитые яркими электрическими лучами.
Пришла с работы мама.
- Привет, студентка! Как успехи?
- Привет, мам! Всё хорошо.
- Сессию-то осилишь?
- И не сомневайся,- улыбнулась Оля,- все науки победю!
И с маминого лица ушла усталость, и просветлело оно. И улыбнулась мама в ответ. И чудная тишина стояла в доме, такая, что слышен был сам собою ход часов. А комнаты наполнялись светом не только от лампочек и притихших окон. Шёл свет из одной души в другую необъяснимой волшебностью, безмятежной и ясной. И освещал всё, становился мелодией, красивой и нежной. А мелодия мягко ложилась узором на белоснежный шёлк. Немного оставалось, совсем немного до последнего стежка.
В город Оля вернулась с ясным сердцем. Дом просветлил, вычистил память, и малой тени не оставил от совсем не смешного общаговского розыгрыша. Студенческая жизнь полетела дальше, и Оля снова улыбалась людям. Вот только часто смотрела по сторонам с мыслью: «Хоть бы Инка не встретилась».
Весна всё больше наливала в высокое небо синей акварели и румянила солнце. Хрустальная капель расставила по всем улицам звучные, весёлые клавесины. Сердце трепетало от радости! И как здорово было жить – учиться, любить, ждать и вышивать тайный узор на своём самом красивом и неповторимом свадебном платье.
Десятого апреля от Виктора пришла эсэмэска: «Желаю счастья в личной жизни!» Оля сначала засмеялась, как от доброй дружеской шутки, но неожиданность и непонятность этих слов быстро заглушили смех и нагнали тревожных дум: «Зачем он так написал мне? Так же говорят, когда бросают за измену… Зачем же он мне так?»
И сразу написала: «Витя, что случилось?» В ответ наступило его молчание. Заметалась тревога, забила в колокола так, что в голове загудело. Все остальные мысли пробирались сквозь неё еле-еле.
«Почему ты молчишь? Что случилось?»
Молчание. Солнце стало тусклым.
«Напиши мне хоть что-нибудь! Объясни!» Молчание, молчание, молчание.
У капели исчезла хрустальная звучность. В молчании ушёл лёд с Жениховской. Долго не уходил этой весной, упирался. Но потом ушёл, оставив на берегу на несколько дней выброшенные грязные, корявые льдины.
В один из выходных Оля закончила вышивать узор. Закончила по инерции, машинально, в забытьи, сильно исколов иглой пальцы. Закончила так, как выполнила бы какое-нибудь данное через силу обещание. И спрятала готовое свадебное платье в шкаф, к другим платьям.
Из-за одолевшей апатии чуть не отправила в кювет набравшую полный ход сессию. Спасли добросовестно отданные лекциям и учебникам минувшие месяцы. Обошлось, но жизнь превратилась в немое, чёрно-белое кино в очень небольшом сумеречном зале, где играет тапёр. Тот самый тапёр по имени Жизнь, круглосуточно и без перерыва играющий музыку ко всякому эпизоду. Несётся ли всё с бешеной скоростью, с шумом, толпой зрителей и огненным фейерверком – есть музыка. Слушаем ли в полном одиночестве тишину – звучит музыка.
Домашние переживали за Олю сильно, но нервам волю особо старались не давать.
- Ну, ты сникла у нас совсем,- говорила мама.- Это из-за этого, что ли, из-за Витьки? Говорила же, нельзя ему верить! Паразит! Выкинь ты его из головы! Ладно, на работу я. Сапоги тебе надо на осень новые, эти-то уж сносились, виду нет.
А бабушка ничего не говорила. И вопросы свои знала, и ответы внучкины, так чего ж было обсуждать. Пока Оля шила-вышивала, без совета и помощи не оставляла её. Когда же шитьё закончилось, такой уже пожар гибельный в сердечке девичьем полыхал, что оставалось только приглядывать – как бы не сотворила с собой красавица ничего.
Июнь. Уже к концу июнь. Хороший, синеглазый и добрый.
«Он дома. Он давно уже дома. И не приходит. Что я сделала? Что он там о себе думает?! Ну, и пусть не приходит! Теперь уже сама прогоню, если придёт! Индюк! Дурак!»
Пришла Инна. В нарядном сарафанчике, с изящной сумочкой. Пришла пятого июля, в жаркий полдень, когда Олина бабушка была у соседей, а мама на работе.
- Привет!
- Привет!- встретились девушки в коридоре.
- Как дела?
- Нормально,- чувствуя какую-то нарастающую тошноту, ответила Оля.- А у тебя?
- Да, тоже. Что-то не видно тебя совсем. В затворницы записалась?
- Разве кто-то мечтает меня увидеть?- они стояли друг против друга, глядя глаза в глаза. Огонь, смотрящий на огонь.- Спросить тебя хотела…Скажи честно, это ты на первое апреля всё подстроила?
-А что там такого было-то?! Подумаешь, поцеловалась она!
- Я не целовалась…
- Ну, тебя поцеловали! Какая разница, кто кого целовал?! Детский лепет…Ты знаешь, что Виктор давно из армии вернулся?
- Догадываюсь.
- А у тебя он был?
- Ты зачем пришла?
- Платье твоё свадебное посмотреть хочу. Ты же шьёшь платье? Узор там какой-то вышиваешь…Может, покажешь?
Оля, пока они с Инкой стояли друг против друга, ни разу не отвела глаз. А после этих слов взгляд её будто споткнулся. Или соринка острая неожиданно оказалась под веком. Или кто-то невидимый встал с Инкой рядом и тоже прожигает её едким взглядом. И ещё почувствовала, что разом сил почти не осталось, и похолодели руки. Только очень близкий, кто-то очень близкий мог вот так разом забрать у неё силы. Тот, кто мог подходить прямо к её сердцу. Но не могла же мама, не могла бабушка…
- Откуда ты знаешь про платье?- собралась с силами и снова посмотрела в глаза Инке Оля.
- А я давно знаю,- усмехнулась та,- сколько ты шьёшь, столько я и знаю.
- От кого?- в предчувствии всё больше холодели руки.
- Да, от жениха твоего, которого ты себе придумала, от Витеньки. А, может, он не твой жених, а мой?! Или ещё чей-нибудь…
- Ты врёшь…всё ты врёшь…
- Я-а? А зачем мне врать? Да, он писал мне больше, чем тебе,- Инка достала из изящной сумочки красивый сотовый телефон, быстро включила его и протянула Оле.- На, сама читай, убедишься…
Оля окоченевшими, не слушающимися пальцами взяла протянутый сотовый и прочитала на дисплее: От Виктора «Ольга шлюха. Никому нельзя верить».
Как паршивую, липкую, ядовитую жабу почти отбросила она этот телефон обратно в подавшие его руки. Не в глазах потемнело, весь мир потемнел. И из наступившей темноты слышался насмешливый, торжествующий голос:
- Ну, что, убедилась? Как теперь, поделишься, покажешь своё платье свадебное?
- Уходи…- прошептала еле.
- Да, дура ты! Он спал со мной, пока ты ему не давала! Всем надо, всем, чтобы давали, поняла?!
- Убирайся!- вдруг через бессилие прорезался крик, и Оля посмотрела так, что Инка испугалась и отступила к двери.- Убирайся отсюда!
- Ну, и сиди тут со своим платьем, чистенькая…
Хотела сказать ещё что-то, злобное, колкое. Но неожиданно торжествующий голос надломился, потерял силу.
- Холодно…как мне холодно…- съёжившись, растерянно пробормотала Инка, открыла дверь и вышла под жаркое июльское солнце.
А для Оли больше не было июльского солнца, не было мира. Была темнота с искажёнными, как в кривых зеркалах, незнакомыми очертаниями. И ещё в темноте висел огромный дисплей со словами «Ольга шлюха…»
«Это – я…Это он про меня…» - крапивный ожог схватил горячей болью лицо, руки, плечи… И затрясло. Крупно, неудержимо, словно собралось рассыпаться на частички, задрожало всё тело.
И слова бабушкины, как будто часа своего дождались, зазвучали в памяти: «А к невесте если подозрения, должна она по спелой ягоде голышом, как по полу, покататься. Не оставит на ней следов ягода – значит, чиста она».
Оля сорвалась, вылетела на улицу, как была – босиком, в халатике-лоскутке. Кинулась с крыльца к калитке и там столкнулась с бабушкой.
- Куда же ты устремилась так, Оленёнок?- попыталась та придержать внучку.
- Душно мне,- пряча глаза и уклоняясь от рук, простонала девушка,- не могу дышать…На протоку…я на протоку…
И, как отрешённая, быстро, быстро пошла от калитки, а скоро и припустила бегом в сторону Жениховской.
Берег. В одной стороне заливается смехом и взбивает сонмы сверкающих брызг стайка ребятишек. В другой, далековато, сушат носы две лодки.
«И не надо лодки, так поплыву»- сходу бросилась в воду. Глубина не сразу, метров десять брела, ступая по плотному песчаному дну. Но вот уже всплески коснулись шеи – оттолкнулась, поплыла, разгребая руками в стороны сплошь покрытую бликами зеленоватую прохладу. А снизу холод отчётливо и неуютно обволакивал ноги. Ледяные родники бьют во многих местах по Жениховской. И купальщики, кроме мальчишек, не очень-то любят где-нибудь посередине протоки донырнуть до дна.
Доплыла, выбралась на берег, халатик весь слипся с кожей. У воды не задержалась, сразу на тропинку – к березняку. Сейчас она быстро пробежит через кустистые заросли, где густые ветви режут сплошные солнечные лучи на тоненькие полоски. Потом будет неширокая луговина на подъём, а за ней сразу на самом высоком месте её берёзовый колок.
Добежала, спалив дыхание. Остановилась у крайней берёзы, упёрлась ладонью в рябенькую, слоистую бересту.
- Берёзоньки мои…- промолвила, едва успевая перехватывать воздух.
«Ты с нами…ты с нами…ты снами…»- услышала шёпот из памяти.
За низко свисающими зелёными прядями увидела ягодник. Ох, сколько же её, этой ягоды! Одна к одной, одна к одной! Тяжёлыми, уродившимися кистями свисает под тёмно-зелёными листьями. Налитая, красная, с чуть зеленоватым отливом. Тронь, кажется, и сок на пальцах останется.
Оля расстегнула пуговицы и сняла халат. Сняла всё. Золотисто-белой, ещё влажной от только что сброшенной мокрой одежды лозой гибкой шагнула она среди бересты и тонких зелёных кос, вошла в ягодник. Опустилась в него на колени, потом легла ниц, вытянула руки, раскинулась.
- Смотрите меня,- зашептала листочкам, лёгшим на веки,- смотрите меня всю,- говорила ягодам, коснувшимся губ.- Слова мои слушайте, слушайте сердце моё, ничего не таю, ничего, ничего…
И покатилась по ягоднику телом нагим. Каталась долго, исступлённо, врасхлёст, пока не вымоталась и не остановилась. Потом лежала на спине, замершая, затихшая, и смотрела в небо, синее, как синие глаза.
А когда каталась она голенькая по ягоднику, как по полу, забывшая про весь свет белый, издалека увидела её одна из соседок их, женщина пожилая и добрая. Соседка собирала ягоду, но раз тут такое, оставила корзинку и поспешила, как могла, через березняк к девушке.
- Ты чего ж разметалась так, милая?- склонилась женщина над Олей. А та и не видит, и не слышит. Смотрит пристально в синее небо.- Не в себе, однако, ты, сильно не в себе.
Давай трясти её, поднимать, раскачивать. Оля, наконец, очнулась, осмотрелась.
- Здравствуйте,- проговорила тихо и встала с ягодника.
- Ну, вот, прозрела,- поддерживала за руку соседка.- Что тут приключилось-то с тобой?
- Я не помню…жарко, наверное, было…
- Вон, одёжечка твоя лежит. Ты оденься-ка, пока нет боле никого.
- А посмотрите меня. Может, я где в ягоде испачкалась…
- Да, нет, чистая,- осмотрела женщина девушку,- травинки только пристали. Одевайся, одевайся потихоньку…
Оля неловко, путая пуговицы на халатике, оделась, посмотрела на ягодник, на берёзы.
- Я пойду,- словно сказала им, а не стоявшей рядом соседке,- я пойду…
- Иди, моя хорошая, иди. А где же тара твоя? Или ты просто?
- Я просто…
Пошла медленно по тропинке через луговину. Сил не было совсем. Вот тенистые заросли. Ноги подрагивают и едва держат. Вышла к протоке. На этой стороне только одна лодка.
«Соседка та, наверное, на ней переправилась. Если я её заберу, то как же она будет?»
Направилась так. Брела, сколько дно доставала, потом поплыла. Онемевшими от бессилия руками едва прогребала воду, кое-как держала лицо над поверхностью.
«А если не доплыву?»- пришла и не уходила страшащая мысль. Но даже и испугаться сильно, так, чтобы подсобраться, вскинуться с этого испуга, не смогла. «Ну, и пусть».
Навстречу, быстро приближаясь, двигалась лодка. Кто-то в ней усердно вдавливал в Жениховскую вёсла. Вот уже смолёный борт вырос над Олей, а через него перегнулся и протянул ей руки Черемисин.
- Держись за меня!- говорил Сергей встревоженным голосом.- Держись скорее!
Оля схватилась за его руки. Правда ли это, сон ли? Но цеплялась она, он тянул её изо всех сил из протоки, и вдвоём они, всё же, справились. Парень развернул и широким махом вёсел погнал лодку к домашнему берегу. Девушка сидела к нему лицом на неширокой перекладине и с безразличием наблюдала, как, стекая с неё, вода собиралась у ног в лужицу на дощатом промазанном дне. Когда ещё барахталась из последних сил в Жениховской, когда увидела приближающуюся лодку, а в ней Черемисина, не удивилась – ну, совпало так, и совпало. А теперь удивление подступило с вопросом: «Как он тут оказался именно в тот момент? Случайно ли?»
Лодка ткнулась носом в песок, и они сошли на берег.
- А как ты нашёл меня?- спросила Оля.- Откуда узнал, что я на протоке?
- Бабушка твоя сказала, что ты на Жениховскую побежала.
- А зачем искал?- она стояла перед ним в мокром, облепившем её халатике, и тело проступало через него так отчётливо, словно очень талантливый художник нарисовал прекрасные женские очертания, спрятанные за пропускающей взгляд материей. Она видела, что он не может оторвать от неё глаз.
- Я извиниться хотел, Оль. Не знал я тогда, что всё подстроено. Мне же сказали, что это просто розыгрыш, что ты всё знаешь и не обидишься. Я так бы не стал…
- А почему не стал бы?- Оля почувствовала, что силы возвращаются к ней. И даже не только её прежние, а какие-то новые, едкие, злые.- Разве не понравилось тебе? Помню, сказал ты, что мои губы клубникой пахнут. А может, ты ещё клубники захотел? Давай, я сегодня тебя сама поцелую, отблагодарю за спасение. Но только сегодня, потом у тебя денег на мои поцелуи не хватит.
Она подошла к Сергею, обняла, целовала долго и нежно.
- Ну, вот, Серёженька,- отстранилась потом,- всё честно, поцелуй настоящим был… и последним. Остальные поцелуи у других девчонок возьмёшь, они у дороги вёдрами клубнику продают,- отвернулась и пошла.
- Подожди, Оля,- шагнул он за ней,- не надо мне других девчонок. Я сказать тебе хотел, что ты мне очень нравишься, ты одна. Я больше никогда не обижу тебя...
- Поздно, Серёжа,- обернулась она и отрицательно покачала головой,- нет меня больше.- И не узнать было её больших серых глаз, льдистыми стали, холодными.- Не ходи за мной.
Пошла дальше и не оборачивалась уже до самого своего дома.
- Ну, досыта, наверное, накупалась в Жениховской-то,- встретила внучку бабушка.
- Досыта, ба,- пряча глаза и не останавливаясь, ответила Оля и прошла в свою комнату.
- Тут Серёжка Черемисин тебя спрашивал.
- Я видела его, ба. Ты не знаешь, где я сумку свою дорожную положила?- вышла из своей комнаты и направилась в зал, всё так же пряча глаза.
- Да, что ты всё, как убегаешь от меня?! И глаза прячешь! А ну, остановись и посмотри прямо, как ты всегда смотришь!
Оля остановилась и посмотрела.
- Ох!- даже немного осела на месте бабушка.- Оленёнок, да не твои ж это глаза…льда-то сколько в них. Как не ты это вовсе…
- А это и есть не я,- отвела глаза в сторону внучка.- Та Оля в протоке утонула, а я другая теперь.
- Да, ты постой…постой,- покачнулась старушка,- ты проводи-ка до стула меня…
- Баба!- вскрикнула Оля и с огромными испуганными серыми глазами бросилась к бабушке. Подхватила под руки, довела на кухню до стула, усадила.
- Ты мне водички простой…не нужны таблетки…холодной водички простой…
Оля напоила бабушку водой, убрала стакан. А потом опустилась перед ней на колени, уткнулась лицом в её передник и заплакала, затряслась в неудержимых долгих рыданиях. Бабушка ничего не говорила, а только гладила тёплой, мягкой ладонью светлую внучкину голову.
- Я в город уеду, бабуль,- проплакавшись и уняв последние всхлипы, снова взглянула, как прежде, волшебно красивыми серыми глазами Оля.- Сегодня уеду, хоть на попутке, хоть как, но в деревне не останусь.
- Ну, поезжай, если так лучше. Вот, глазоньки снова твои ясные узнаю, грустные только. Давай, собраться тебе помогу.
Вместе они быстро собрали сумку. Оля в беленькой футболке и шортах уже готова была отправиться в путь, но вдруг остановилась, словно вспомнив что-то.
- Нет,- снова повернула она в свою комнату,- ещё осталось одно дело.
Вошла, распахнула шкаф с платьями, сняла с плечиков свадебное и
понесла его из дома прочь.
- Куда ты с ним?- удивилась бабушка.
- А не моё оно, хозяйке отнесу,- закрыла за собой входную дверь.
Оля довольно долго не возвращалась. Потом, наконец, пришла.
- Что ж ты, запропастилась так?!
- Ну, теперь всё, можно ехать. Давай, присядем с тобой на дорожку, чтобы хрень никакая не нацеплялась. Хотя, уже и нацеплялась.
- Ох, внучка, какие слова-то ты у меня замечательные знаешь. Ни разу не слышала от тебя.
- Я их давно знаю, ба,- грустно улыбнулась та,- только говорить их раньше надобности не было. Пойдём, посидим на кухне рядышком.
Они присели, взяв друг друга за руки, посидели молча.
- Бабуль, у меня просьба к тебе,- перед тем, как встать, сказала Оля.- Если придёт этот, жених мой бывший, ты скажи ему, что невеста его в огороде ждёт. Хорошо?!
- Ладно, скажу, что ж правду не сказать?
- Спасибо, ба! Какая ты умница у меня! Всё, побежала я, позвоню вам потом,- расцеловала бабушку, поднялась, подхватила сумку и ушла.
Уехала в город.
PS
Вот бывает же так, что много-много дней проходят друг за другом без всяких событий. Одинаковые, пустые, и кроме самого ожидания ничего в них нет. А бывает, в один день столько наслучается – не разгребёшь. Так совпало и здесь. В день, когда Оля уехала в город, Виктор собрался прийти к ней.
«Ничего,- думал он,- замирюсь. Скажу, что специально не шёл, любовь её испытывал, сколько она ждать сможет, проверял».
По дороге встретил рыжую Наташку. Теперь она снова была рыжая. А так не менялась, всё такая же мелкая, как подросток.
- Привет! Далеко отправился?- спросила рыжая.
- Да, так, прогуляться.
- Ну-ну…забегай, если что, я сейчас дома живу.
- Ладно, как-нибудь забегу.
И пошёл дальше. Вот и дом Ольгин.
- Здравствуйте, бабушка!- зашёл и разулыбался прямо с порога.
- Здравствуй, милок!
- А невеста моя дома? Заждалась, поди?
- Ну, так! Спрашивает ещё! Заждалась, конечно! В огороде невеста твоя тебя ждёт.
- В огороде?!
- Ну, да. Как ушла туда, так и ждёт там. Беги к ней скорей.
- А-а…спасибо…побежал.
Виктор выскочил из дома и – в огород. Небольшой огородишко, немного картошки, рядок помидорный да грядка огуречная. Капуста ещё, кочанчиков десять, и подсолнухи. Спрятаться тут негде, а не видать никого, пусто. « Может, напутала бабушка?»
Потом увидел в конце огорода, в подсолнухах, пугало. На вершине вместо головы горшок цветочный перевёрнутый, косынкой красной обвязанный. А от горшка вниз - платье свадебное. Прямо, настоящее, красивое, бело-белое, с узором вышитым.
Потоптался-потоптался жених, помялся и пошёл. В дом уже не заходил, сразу – в калитку. И в магазин направился, водку купил.
«Куда бы пойти? Домой неохота. Пойду к рыжей Наташке, звала же, посидим. К кому ещё идти?» И ещё вспомнились слова Кости после сауны: « А каких хотим, таких и имеем».