Я приближалась к месту моего назначения. Как Петруша Гринёв или, почти двумя столетиями позднее, Александр Привалов. В отличие от литературных юношей, следовавших к цели сухопутным путем, я двигалась по матушке Великой, несуетливо шлепая веслами. И если первому конечный пункт предписал воинский начальник, а второй уговорился о нём с друзьями, то мой был определен судьбой. В маленьком городке на небольшой реке я прожила изрядный кусок своей жизни.
Моё путешествие продолжалось уже четвертый день. Выполняя обещание, данное себежским орнитологам, я старательно разглядывала в бинокль всё попадавшееся в поле моего зрения крылатое-пернатое, сверялась с определителем и по вечерам заносила в дневник все встречи, непременно отмечая на карте и отрезок реки, где они, счастливые, произошли.
На уток-крякв, многочисленных и нахальных, я внимания почти не обращала. Зато тщательно пересчитывала выводки больших крохалей, уток-гоголей и лебедей-шипунов и думала, как был бы рад мой хороший знакомец – орнитолог Национального парка «Себежский» Сергей Анатольевич Фетисов, увидь я хотя бы одного желтоклювого лебедя-кликуна! Увы, увы. Не сподобилась.
На Максютинском водохранилище мне сначала встретилась кокетливо… кивавшая?.. нет, скорее как будто приседавшая головами пара взрослых чомг, а чуть дальше – чомга с уже подросшим выводком – четырьмя крупными, потешными, продольно-полосатыми птенцами.
Иногда моими попутчиками на непродолжительное время становились черные крачки, серые цапли, кулики-перевозчики и прочие заурядные обитатели приречных пространств.
Перед деревней Копотиловкой, от которой до моего дома уже рукой подать, на Великой начинаются натуральные плавни. Здесь река, подпертая плотиной Шильской ГЭС, разливается широко и густо зарастает высоким тростником, в котором протоки чистой воды могут вдруг исчезнуть бесследно. Тогда лодку приходится поворачивать и искать другой путь.
В этих самых плавнях мне повстречалась бездетная пара лебедей-шипунов, непугливо скользившая вдоль плотной тростниковой стены. Но самцу, видимо, не понравилось мое присутствие, и он резко свернул в заросли. Потерявшая друга из виду самка встревоженно завертела головой и трогательно, нежным мелодичным голоском, зааукала – только так можно было назвать звуки, которыми она его окликала…
В тростнике я тогда подобрала большое белое перо, потерянное линявшим лебедем.
– Таким только стихи писать! Лирические… – сказал много дней спустя один мой приятель, причастный к литературному творчеству. Взяв с письменного стола это перо, где оно торчало – в компании с павлиньим – из стаканчика, продолжал: – Надо же – лебединое! Никогда в руках не держал…
Когда на берегу уже показались первые дома Копотиловки, я заметила пеструю утку, плескавшуюся в жиденькой купе тростника. Шоколадной головой она походила на самку гоголя, только вот глаза у неё не были ярко-желтыми. Я достала определитель, подаренный мне Фетисовым (за заслуги перед отечественной орнитологией. Кроме шуток: мне удалось сфотографировать трехпалого дятла – редкую в наших местах птицу, её здесь раз в сто лет видят; и впервые установить факт зимовки на Великой малой поганки и лутка, иначе малого крохаля. А большой крохаль, хоть и числится рыбоядным видом, с огромным удовольствием ест хлеб! Сама кормила, когда эта крупная и очень красивая утка зимовала у нас в городке в обществе крякв, облюбовав для себя большую полынью под пешеходным мостиком). Полистала, нашла описание гоголя. Оказывается, у молодых птиц глаза «…буроватые»… Всё ясно. Бросила книжку на рюкзак и погребла дальше.
Утка всё так же, не двигаясь с места, продолжала плескаться в тростнике.
И тут, наконец-то, это показалось мне странным. Почему она не убегает от меня прочь, как это делали её товарки?.. Я остановилась… Пригляделась… И поняла, что птицу что-то держит. Она пытается нырнуть – и не может!
И я повернула назад.
При моём приближении утка снова нырнула. Но – совсем неглубоко. Наклонившись, я без труда достала из воды её легкое, горячее, в жирном пере, хрупкое тельце. Хвост и лапки птицы были как будто нарочно опутаны какой-то дрянной капроновой бечёвкой.
Я положила утку на борт-баллон своей лодки (она, бедненькая, видимо, так уже устала, что совсем не сопротивлялась) и попыталась просто снять путы. Не получилось. Бечевка закрутилась намертво. И тогда я, чтобы не искать в рюкзаке нож и промедлением дополнительно не травмировать птичку психически, в один миг перекусила разлохмаченную веревку зубами. Слава Богу, челюсти у меня пока ещё не вставные. Но это было совсем не трудно: капрон стал совсем ветхим от старости и долгого пребывания в воде.
Путы сразу же свалились, я подбросила утку в воздух… И птица, оттолкнувшись маленькими перепончатыми лапками от моих ладоней, порхнула, нырнула… И была такова.
А я, подхватив конец бечевки, потащила ее из воды. Это оказалась старая, почти совсем сгнившая рыбацкая сеть, когда-то кем-то здесь поставленная и забытая, обросшая тиной и даже ракушками. Извлекая из реки это гнилье, чтоб выкинуть на берег, лодку я вывозила в грязи капитально. И только потом сообразила, что останки сетки можно было бы, держа на весу, просто смотать в клубок!
Так что вскоре, перед плотиной Шильской ГЭС, мне пришлось задержаться. Во-первых, здесь всё равно надо разгружать лодку, чтобы обойти преграду берегом. То есть – перенести вещи и плавсредство ниже гидроэлектростанции. На себе, естественно. Во-вторых, я долго отмывала лодку от донной грязи.
А домывала ее – часа через два с половиной – уже дома. Причем здесь меня (впервые в жизни!) укусила пиявка: поздравила, так сказать, с благополучным возвращением из плавания. Чтоб жизнь малиной не казалась.
Кроме голодной кровопийцы и стайки мелких рыбешек, крутившихся в воде возле моих ног, компанию мне составили неизвестные молодые люди – парень и две девицы, пришедшие на зеленый речной бережок отдохнуть приятным летним вечером. Само собой, с водочкой и закусочкой, по случаю уикенда. Настроены они были благодушно, даже помогли мне скатать сдутую лодку и засунуть ее в сумку. И, хочется надеяться, с интересом выслушали мой рассказ о спасении на водах, в Копотиловке, молодого гоголя. Который – утка.