Король Лир из Ясной поляны
Д-р богословия, профессор К 100-летию СМЕРТИ Л.ТОЛСТОГО
Канадского Университета,
Русск. писатель в изгнании кинороман
НЕСТОР ТУПОГЛУПАЙ «КОРОЛЬ ЛИР из ЯСН. ПОЛЯНЫ»
О Б А В Т О Р Е
ИЗДАТЕЛЬ его повести «Ап. ПЁТР» чл.СП РФ А. КАНЫКИН:
Одна из примет времени - на родину начинают возвращаться духовные ценности, а иногда и их творцы. Заметным событием такого рода в литературной, театральной и киношной жизни страны, я думаю, станет (после многих лет изгнания) активное включение в общественную жизнь России этого известного на Западе прозаика. драматурга, режиссёра и философа. Его судьба и жизнь (ссылки его и его отца -изв. математика, замалчивание на родине, а потом многие годы изгнания) - полны драматизма и достойны самостоятельного исследования, как знак эпохи, что ярко и самобытно отражены в его мночисленных романах, сценариях, фильмах и пьесах. А он ведь ещё и сам писал музыку к своим спектаклям и фильмам, а то и оформлял их, как художник. Редакция предполагает длительное сотрудничество с этим многообразно талантливым автором. С такой оценкой согласны многие наши самые именитые деятели культуры после прочтения его пронзительной повести «Ап. Пётр» - особенно оч. лестное для автора письмо к нему в ссылку писателя Юрия Трифонова. О встрече с его оч. своеобразным жанром: «фантастическим реализмом» в «Ап. Петре». С этой увлекательной повести мы и начинаем публикацию многоликих и полуфантастических сочинений этого автора.
ИЗ ПИСЬМА ЮРИЯ ТРИФОНОВА
об «АП. ПЕТРЕ» АВТОРУ в РЯЗАНСКУЮ ССЫЛКУ:
«…. Давайте будем Вас хвалить. А то новых писателей только «поучают».
А «Ап. Пётр» Ваш оч. «русская» проза, настоящая л-ра (традиций Розанова, Сологуба и Чехова). Оч. плотная словесно: паста, глина, а не легковесный мыльный пузырь, не щелкопёрство, а всё время по сути. У меня тоже погиб Котик, и мы с женой оч. переживали… Оч. хорошо пишете всё телесное: ляжки «жены» и «дочери», раздетого Ивана Стефаныча, сцены купания.. В сексуальных сценах - хороши стул, стол, ноги..- меня это поразило, это написано по-настоящему. Мне такое не удавалось (охватить эту могучую эмоцию: волнуюсь). И в этом Вы сильнее меня. У меня проза «говорит» , а у Вас - «поёт». Удивительное впечатление».
ВИКТОР РОЗОВ о ДРАМАТУРГИИ АВТОРА:
« Мне кажется удивительно бесхозяйственным отношение к многоплановой и многожанровой драматургии этого рязанского автора. Я дал ему рекомендацию для вступленния в СП - как талантливому и самобытному художнику, автору мастерски написанных и глубоко человечных пьес - со своим голосом в искусстве, который не спутаешь НИ C КЕМ! Надеюсь дожить до той поры, когда он из «вещи в себе» станет наконец в широком смысле «вещью для нас»: для наших театров, кино и журналов».
РЕЖИССЁР А. Э Ф Р О С для «МОСК. КОМСОМОЛЬЦА»:
«…Тарковский, я слышал, говорил: «Кинороман о Толстом - это откровение! Хочется снять». Но не успел…. А пьесы этого автора валялись по нашим театрам многие годы. И только когда писатель умрёт или его вышвырнут из страны- мы начинаем восхищаться. Мы всё время хотели ставить его (и даже заключили договор в ЛЕНКОМе). но нам «не дали».
ИНТЕРВЬЮЕР: - Но у нас же теперь можно ставить,что угодно. Теперь же «свобода слова».
ЭФРОС: - Да? Вы точно знаете? И пробовали?... Тогда можете спокойно пить свой чай: … На Вашей полке МНОГО его книг?!»
Ф и л ь м п е р в ы й
П Е Р Е Д В Е Л И К И М П Е Р Е Л О М О М
- ЛЁВ МИКОЛАИЧ! А, ЛЁВ МИКОЛАИЧ!
- У? Что?
- Пава отелилась!!!
- Ну?!
Сбросил одеяло, спустил ноги…, путаясь в одежде, стал одеваться..
- Ну, как там?
- Ох, и телОк хорош: крупный! белоносый! С тёлку ростом! Вот, что значит порода. .
- Как Пава?
- А чего ей? - облизывает! Задом хе загораживает!.. Ох, и «артистка»! Красавица! Правильно вы её в прошлогодь купили.
- Матрёну позови!
- Там уже!!
- Пошли!
ПРОКРАДЫВАЯСЬ СТОЛОВОЙ,
осторожно прикрыл дверь в спальню жены - та подняла голову: - Ты куда?
- Пава отелилась!!
- «Событие» какое - весь дом будить!
- ПапА! - КРИЧАТ ИЗ ДЕТСКОЙ.- И мы с вами! И мы хотим посмотреть!
- Спите! Спите! - Нет, мы с вами!
Из правой комнаты вываливаются заспанные ребята; из левой - девчонки: в одних рубашках, простоволосые бегут по коридору…
- Wаrds! Вэрнитэс! - кричит по-английски полуодетая, встрёпанная гувернантка
- Нашлёпайте им, мисс Гулль! - показывается из своей спальни Хозяйка. - Бесстыдницы! Как несовестно! (Плач, выговоры, шлепки…) Господи Боже мой! Когда же это кончится! Содом! Бедлам! И так каждый день! Нет, в город! в город! - всех в город! в Москву - учиться!.. Слава Богу: сегодня последний день!
- Мы не поедем! Мы здесь хотим! С папА!
- Нет, поедете! Хватит с коровами сидеть! Пора выпускать вас в люди! В Свет!..Наказывайте их, мисс Гулль! Наказывайте!..
ШИРОКОЗАДАЯ, ГЛАДКАЯ КОРОВА=
шумно пыхтя, загораживает атласным, краснопегим боком новорожденного телкА…
- Ах, ты милая! Ах, ты моя красавица!..
- ПапА! - протиснулась простоволосая дочь, запахивая пальто прямо на рубашке и взволнованно дыша от бега..
- Смотри, Маша: какое чудо! Правда?
- Ой, какая прелесть! Можно мне погладить?
- Погладь.
Корова забеспокоилась, оглядела глубокими (отороченными в белые ресницы) глазами столпившихся вкруг неё в умилении людей - и протяжно замычала.
Все радостно и легко засмеялись…
- ПРИКАЗЧИК ГДЕ?
- Здесь я, Лев Николаич. С приплодом Вас!
- Спасибо. Где же решётки для яслей?
- Плотников нет, Лев Николаич.
- Как «нет»? - ТРОИХ намедни взяли!
- Так что…- один запил,… у другого мать умерла - на похороны ушёл.
- Ну. а третий?
- Да Вам на что плотник-то?
- Ну, решётки-то вот для яслей давно уговорились сделать!
- Да Вы не беспокойтесь: вот кончим бороны, тотчас и за решётки возьмёмся.
- Как - и БОРОНЫ не готовы?!
- Да ведь что прикажете с этим народом!
- Так ведь опоздаем с зябью! Сеять-то начали?
- Да вон за Турковым оврагом уже сеют.. да сеялку сломали.
- Как «сломали»?! Новую! Только что выписанную сеялку - сломали? А ну: едемте туда! Игнат! Седлай Клопика!
- Слушаюсь!
НА ПОСЕВЕ, У СЛОМАННОЙ СЕЯЛКИ,
прямо на рассыпанных семенах - сидят сеяльщики , курят.
- Вот видите, как они сеют! Такой народ!
- Почему курите, а не сеете?
- Да сеялка, сударь, негодящая…
- Как так - совсем новая машина!
- Машина она «новая» - это точно - тольки не для нашей зямли .
- Сеяли бы вручную, из севАлки - время-то ведь упускаем!
- Не извольте беспокоиться, сударь,- уложимся в срок.
- Пожалуйста, не рассуждай, - а делай, что говорят!
- Да-к ведь, Лёв Миколаич:… кажись вот, как отцу родному стараюсь. Энтот год как хорошо рассадил! Я ведь и сам не люблю дурно делать и другим не велю. Хозяину хорошо и нам ладноть…
- Ну-ко дай-ка я!
- Сами хотитя?
- А что ж мне делать?. Коли вы только рассуждаете, а время уходит
(И пошёл по пахоте с севАлкой, раскидывая семена)
- Ну, барин,.. - крикнули ему вслед: - Чур весной не ругать мине за эфтот клин, - коли плохо взойдёт. (И засмеялись)
- З Д Е С Ь Ч Е Г О?
(Подьехали к другой пахоте)
- Заканчиваем, Лёв Миколаич.. Да чижалО: плуги негодящие! Прямо живот надорвал и лошадь замучил. Лутче б сохой-Андревной: нам сподручней и коню легше.
- Как «чижалО»? Плугом же легче. Что ты говоришь!
- Нет, Лёв Миколаич: сохой оно сноровистей
- Ну-ко дай мне!... Постой: это что ж такое? Надо ж было резец опустить! Ты ж без резца пашешь! О-ё-ёй! Как же тут не замучиться: ты ж силОм ворочаешь - землю портишь и лошадь загнал… Ну-ка: пусти!
- …ПОЧЕМУ ТЁЛОК ПРОШЛЫЙ РАЗ ОБКОРМИЛИ?
(Скачут с приказчиком к дому)
Почему лошадей запускают в пшеницу?! Почему? Почему? Почему? - Обьясните Вы мне, наконец!.. Я держу приказчика, САМ кручусь целый день, трачу деньги на дорогие машины, сортовые семена, покупаю на выставках английский скот, а дела идут всё хуже и хуже… Почему?!
- Так ведь это такой народ. Лев Николаич!
- Не «такой народ», а такой приказчик!
И, хлестнув лошадь, поскакал к воротам!
- … БОГ ПОМОЩЬ, ВАШЕ СИЯТЕЛЬСТВО
- Это кто? - спросил у конюха Игната, отдавая ему повод.
- Рядчик Семён, Лёв Николаич. Второй раз приходит! Подряжаться насчёт леса.
- Это хорошо. Это выручка мне большая. Идём в контору, Семён!
ПРОХОДЯ МИМО КРЫЛЬЦА - УВИДЕЛ ЖЕНУ у ТАРАНТАСА:
- Э т о чего?
- В Москву собираем!
- Как «в Москву»?!
- Ну, как же? - Что ж ты: забыл? - Вчера решили, что ты едешь, наконец, в Москву: дом покупать, детей везьти учиться надо!
- Эх, не вовремя! Что это - горит что ли?
- Этому «времени» у тебя никогда не будет. Ты что же хочешь: детей всю жизнь в деревне продержать? Детей УЧИТЬ надо! Дочерей в Свет вывозить!
- Ну, хоть не сегодня. На той недели. Тут вон с севом запарка,.. лес надо продать… Тогда б и деньги свободные нашлись на дом!
- Нет! Ты уж которое лето всё то же твердишь. Откладывать нельзя!
- Ну, до четверга! Вот только…
- Лёва! Или Я, или «коровы»!
- Ну, хорошо! Собирайте! Я в контору забегу!
- А завтракать?
- СЕЙЧАС! СЕЙЧАС!
- О, Господи: что ты так кричишь?
З А З А В Т Р А К О М: -
- Переоденься!
- Ничего.
- От тебя навозом пахнет. Дети…
- А пусть приучаются. Из этого «навоза» - вот эти булки растут!
- Бог знает, что скажет. При мисс Гулль-то!
- А что: мисс Гулль - булки не ест? И кофе не пьёт?.. От Павы этой, от её навоза - и молоко это, и масло, и сливки… Так, мисс Гулль?
(Та что-то промычала, дети засмеялись)
- Не смейте смеяться над мисс Гулль! - крикнула мать.
- Но они же не…
- Не защищай!... Они не нуждаются ни в чьей защите: на них никто не покушается!
- А какой телёночек, папА? Он рыжий? Маша сказала: он белоносый. Хи-и..
- Да. А где Маша?
- Она наказана: выбежала в одной рубашке в конюшню!
- Не в «конюшню» - в КОРОВНИК!
- Ах, всё равно!
Встал, пошёл в Детскую - привёл за руку надутую, зарёванную Машу, посадил рядом: «Сегодня у нас такой праздник, что её надо простить. Правда, Машенька?»
- Да,- сказала надутыми губами, вытирая слёзки.
- ПапА! - тараторят дети: - А как назовут телёночка?
- ПапА! А он - Он или Она?
- ПРЕКРАТИТЬ! - так резко ударила по столу мать, что на пол упал ножик.
- Ну. что ты - С о н я! - укоризненно полглядел на неё Толстой.
Та бросила в сердцах салфетку, и вся красная, с наслезёнными глазами, едва сдерживаясь,выметнулась из-за стола!...
…- НУ!-«СЕРГУЛЕВИЧ»! - ОБРАТИЛСЯ ТОЛСТОЙ
к 17-летнему сыну, уминая сено в тарантасе: - Едем со мной?
- А можно? - обрадованно посмотрел на хмурую мать.
- С о н я? - спросил Толстой.
- Ах, оставьте меня в покое! Делай, как хочешь - со своими вечными причудами. А я устала от них.
- Ну, С о н я…
- Ах, оставьте, оставьте меня! -(Пошла, почти рыдая, в дом).- Я вам всем в тягость: дети меня не слушаются, ты меня презираешь! Это не жизнь, это мУка!
- С о - н я…, - полез за ней из тарантаса.
- Ах, оставьте меня! - громко взвизгнула та и исчезла на террасе.
(Все неловко помолчали)
- Ну. иди - одевайся, - вздохнул Толстой….- И попроси у ней прощенья.
- Да в чём я должен «просить прощенья»? - обиделся сын. - В чём я виноват?!
- Ну, а ты попроси всё-таки (И за меня тоже) - и ей будет легче.
- Не буду!
- Ну, «Сергуле-евич» … Сделай это для меня.
- ПапА! - сказала вдруг хорошенькая Маша: - Я тоже пойду попрошу у мамочки прощенья.
- Вот и хорошо. Ступай, милая: попроси. Ты у меня прелесть, что за девочка.
- И я пойду, папА,- поддержала старшая Татьяна.
- И я! - пропищала совсем маленькая Александра.
- Ну, вот и замечательно. И Илюшу возьмите. Ступайте все и скажите, что я тоже глубоко виноват перед ней, она и простит всех нас. Она добрая.
Все поцеловали на прощанье отца и смиренно пошли в дом.
- Ну, а ты что же? - спросил он оставшегося 8=летнего Лёвушку (точ-в- точь копия самогО Толстого)
- А я - не пойду! - насупленно ответил тот: - Пусть притворяки эти идут лицемерят,а я не пойду!
- Это почему же? - улыбнулся Толстой.
- А потому, что я её ненавижу!
- Это мамА-то?!
- Да!
- Нашу добрую, милую мамА?!
- Да не «милую и добрую» - не притворяйся! а злую и капризную истеричку. Я слышал, как вы говорили про неё ночью с дяде Костей. Я не спал и всё слышал.
- Ну, ты, верно, не так что понял Мы говорили о другой женщине: о его невесте.
- О невестах так тоже не говорят. И я вас всех ненавижу: за то, что вы все врёте.
- Как ты говоришь!
- Да! И ты врёшь больше всех! Ты притворяешься только, что любишь мамА: «тю-тю-тю; тю=тю=тю», - а сам ненавидишь её. И я ненавижу. Да и вас всех: за то, что вы все притворяки… Когда я вырасту большой, а вы будете старые - я уйду от вас и не буду вас кормить. Вот!... И я ещё много про вас знаю! Мне ребята на деревне говорили.
Толстой покашлял.
- Да: ты во многом прав, брат. Врём мы много… Ну, прости меня.
- Нет, не прощу! - здо дрожа, выпалил сын.- Никогда!
- ЕДЕМ. папА! -ВЫБЕЖАЛ ДОВОЛЬНЫЙ «СЕРГУЛЕВИЧ»: -
Простила и разрешила!
- Ну, с Богом! Поехали, Игнат! - закричал Толстой конюху в конюшню.
Тарантас тронулся. С террасы махали домашние.. Вышла последней и жена… Кухарка кланялась в двери кухни.. Дворник Филат с метлой - снял шапку. Приказчик с виноватой улыбкой стоял у ворот…
- Простите меня, Фёдор Степаныч, - проговорил Толстой, проезжая мимо.
- Ну. чего там, - ответил приказчик: - Кто старое помянет…
- Прощай, Агафья! - крикнул озорно кухарке.
- Прощевай, батюшка… Счастливого пути!
И ВДРУГ ЧТО-ТО ПРОИЗОШЛО:
Толстой закряхтел, завозился, стал поталкивать кучера: с ТОЙ СТОРОНЫ ВОРОТ,
В УГЛУБЛЕНЬИ, СТОЯЛА СТАТНАЯ МОЛОДАЙКА!
Хотели проехать мимо.
Но тут платок на ней…сам собой опал! - и голова озарилась нестерпимым сияньем льняных крупных кос!
- Прощай, Анисья! - задавленно прохрипел Толстой.
Та прикрыла ресницами глаза и молчала, как каменная. Только грУди у ней ходили под рубашкой.
- Анисья! - тем же голосом повторил Толстой.
- Прощайтя! - выдохнула она, и губы у ней помертвели…
ВЗЯЛИ УЖЕ РЫСЬЮ ОТ ВОРОТ,
когда кучер сказал: - Мальчонка чавой-то ваш бегИт ! -«Кто?» - Да Лёвушка-. -обернулся «Сергулевич». - Чего он? -«Не знаю» . - Останови! «-Тррр!...
- Не йдёт. Тож остановилси
- Подождите, я сейчас,- сказал Толстой и тяжело спрыгнул на землю.
- НУ, ТЫ ЧЕГО?- СПРОСИЛ ОН,
подходя к сыну и приседая перед ним.
= Ничего,= насупленно бычился тот, оглядываясь и оглядываясь на Анисью.
- Никак не можешь простить меня?.. О хо=хо…Всё, что ты говорил - правда. И мы, действительно, с дядей Костей говорили тогда про мамА. Но я был тогда расстроен и зол, а теперь уже думаю иначе. И я люблю её в самом деле. Она бедная - наша мамА (Глядел он в сторону ворот с Анисьей). И желает нам добра. И ты её тоже полюби. Ладно?
- Ладно.
- А прощенье твоё я заслужу. Отныне даю тебе слово: НЕ БУДУ БОЛЬШЕ ВРАТЬ: НИГДЕ! и НИКОМУ!
Толстой сказал это так серьёзно, что у обоих заблестели слёзы, и сын бросился ему на шею, тяжело всхлипнув… Потом оторвался и побежал назад к воротам, отирая
слёзы.., но - ослеплённый ими - ткнулся с разбегу в колени Анисьи и непроизвольно обхватил её.
И тогда она заплакала! (Закрылась дарёным цветастым платком)
- ТРОГАЙ! - вне себя крикнул Толстой
- Но! Залётные! - гаркнул залихватски Игнат и неожиданно разбойничьи свистнул. Кони дёрнулись, и скоро облаком пыли скрыла их дорога!...
…- ЧТО? ЧТО ТАМ? - БЕГУТ СО ВСЕХ СТОРОН к ТОЛПЕ у ПЕРРОНА
(вливаясь в неё, как ручьи в озеро).
- Да задавило кого-то! - «Кого же?» - А Бог весть .
Толстой с сыном инстинктивно выпрыгнули на ходу из тарантаса и, как все, побежали к толкущейся (налезающей друг на друга) толпе у путей.
- Что ж она? - (голоса)
- Да кто ж ие знаить. Сама быдто.
- Как жа? Зачем?
- Дык ведь кабы знать.
Кто-то запричитал. Заголосили! Одна баба вылезла из толпы, отирая слёзы.
(Громада чёрного Паровоза пыхтела рядом кровожадным дымным Чудищем)
Толстой протиснулся, взглянул и тут же отвернулся, судорожно шаря платок по карманам.. Но его неудержимо вырвало - на шпалы, на измазутченный, грязный щебень, на битое стекло - всякий мусор под ногами.
«Сергулевич» - коротко и испуганно зыркнув на отца - осторожно заглянул через толкущиеся впереди плечи расширенными глазами, ожидая чего-то невозможного..
Но увидел только вывернутую белую женскую руку (в пальцах которой бытово и трогательно был зажат ещё железнодорожный билет, а в сгибе локтя - бисерная сумочка).. и запрокинутую молодую голову с белой шеей и узлом чистых тёмных волос, к которым пристали песок и окурок..
И лишь когда он случайно повёл глаза в сторону (от мешавшего ему впереди мерлушкового воротника) что-то будто ударило ему в лицо: в красноватом тумане мелькнуло перед ним всё искромсанное атласное платье, в кровавых пятнах кружевная нижняя юбка… -торчали какие-то синеватые дымящиеся мослы крупной кости с сорванным мясом… и дальше что-то страшное, красное, непереносимое..
…- В О Т К У Д А М Ы Е Д Е М! -
(Покачиваясь в вагоной полутьме, говорит Толстой).- Плохо дома-то?!
Притихший «Сергулевич» смотрит в закопчённое вагонное окно и видит вместо росных лугов и душистых яснополянских рощ - промазутченную землю, забитую песком и щебнем - в потёках ржавчины, помоев и кала - всякий непотребный мусор…
- Тут-ту-у! - кричит над всем этим чугунный, стукотящий на всю округу колёсный зверь, кадя жирным, чихающим дымом… Чёрные ромашки чахло качаются у насыпи, чёрные столбы мелькают, как солдаты на смотру,.. чумазые, оборванные ребятишки вяло машут возле жалких, грязных изб,.. за которыми всё чаще встают чёрно-кирпичные фабричные корпуса (с решётками на окнах).., известковые казармы,.. жёлтые казённые здания… И везде дымящие и дымящие высокие трубы. И чем ближе к Москве - тем дымнее.чернее, теснее…
…- МОСКВА, СУДАРЬ, - ОНА и ЕСТЬ МОСКВА!-
увязывает толстовские чемоданы на пролётку московский извозчик. - Она деньги любить и слязам не верить. Хе-хе..
Ошеломлённый городом «Сергулевич» - на все стороны растопыривает глаза… Вокруг гомонят торговки, ковыляет инвалид, звеня медалями...,каркают вороны на церковным крестах, трезвонят колокола, стучит колёсами проезжающая карета…
- Ну, скоро там?! - с барской интонацией торопит он извозчика.
- Ишь, быстрый какой! - хахакает извозчик. _ Скоро сказка сказывется.. Сейчас увяжем.. Залезай покедова..
- ПапА! - возбуждённо кричит «Сергулевич».- Едем! Ну, что же ты! (Видя, что отец обступлен какой-то говорливой толпой., и с ним, как всегда, что-то происходит)
…
- ПОЗВОЛЬТЕ! - ГОВОРИТ ТОЛСТОЙ ГОРОДОВОМУ: -
Он же попросил у меня на хлеб! А вы его забираете. За что?!
- Значит, неположено ! Я его здесь давно заприметил: попрошайничает у проезжающих.
- Но как же так: нищий-то Христов, а вы его в участок!
- Житья не дают!,- кричат в толпе. - Уж и на хлеб просить нельзя. Подыхай, значит, с голоду!.. Больного человека в участок тащит!
- Рразодись! - грозит городовой: - Паччему сбор?.. Извочик, сажай его. Повезём в участок!
- Ваше степенство! - цепляется за Толстого опухший, с трахомными глазами нищий.- Заступитесь! Не оставьте в обиде! Единственно от голода и болезни попросил.
- Ну, папА! - ёрзает «Сергулевчи» в пролётке. - Едем же1
- «Сергулевич»! - кричит Толстой. - Поезжайте! К тёте Тане! .. А я сейчас..
- Ну, папА! - нервничает сын.
- Поезжайте, поезжайте! (И пролётка с сыном трогается).
А Толстой берёт соседнего извозчика и поворачивает за уехавшим городовым.
…- Я ВАС СПРАШИВАЮ ЕЩЁ РАЗ: ЧТО ВАМ ОТ МЕНЯ НУЖНО?!
- Я хочу узнать, за что взяли вон того - больного водянкой - нищего.
- ВАМ КАКОЕ ДЕЛО?
- Человек голодный и больной попросил у меня на хлеб.. Как же можно запретить одному человеку просить о чём-либо другого?
- НАЧАЛЬСТВО ВЕЛИТ ЗАБИРАТЬ ТАКИХ. СТАЛО БЫТЬ НАДО!
Толстой нервно покашлял. - «Вот Вы..- молодой человек..»
- Ну! - «И верующий, надо полагать… Христианин!..»
- Ну! - «Вы Евангелие читали?» - Ну, читал!
- А что там про нищих сказано:.. «Кто голодного накормит, больного оденет,
тот Меня накормит, Меня оденет!»
Офицер заёрзал, оглядываясь на нищих, притихших за решёткой, и городовых
перед нею, навостривших уши.
- А ТЫ ВОИНСКИЙ УСТАВ ЧИТАЛ? - наконец нашёлся он.
- Нет, не читал.
- Ну, так и не говори! Проповедник тут нашёлся!-обернулся он к засмеявшимся
городовым.
- Значит, Христов закон любви - воинским Уставом теперь заменили?
- Нагайченко! - крикнул Офицер в коридор, считая, видно, разговор оконченным.- Давай следующего!
СЛЕДУЮЩЕЙ БЫЛА ОБОРВАННАЯ НИЩАЯ СТАРУХА
с грязной сумкой и палкой.
- ФАМИЛИЯ! - крикнул Офицер
- Что, батюшка? - спросила Старуха
- Ты что - оглохла? ФАМИЛИЯ КАК, ГОВОРЮ!
- Вчорась не ела и нынче ничаво не ела, батюшка.
И Старуха заплакала
ТОЛСТОЙ ВЫШЕЛ В СЕНИ, ПОСТОЯЛ…
Через все сени и дальше во двор стояли в очереди задержанные и дожидавшиеся разбора. Ближе всех стояла почти раздетая (в исподней рубашке ли, в драном платье) полудевчонка-полуженщина и, пьяно чиркая о стену серничками, пыталась
закурить..
- Нельзя тут! Ишь! - крикнул стражник.
- Родители у Вас есть? - спросил у неё Толстой.
Она хрипло засмеялась, но тут же оборвала и, подняв брови, пьяно уставилась на него. « Ведь выдумают, чего спрашивать», -рассердилась она
- А сколько Вам лет?
- 16. А тебе чего?
- Что же это: у Вас нет платья? - Холодно ведь?
- А ты дал бы мне на платье-то, коль жалостливый такой. А то, поди, только распросы да разговоры, а дела-то , небось, и нет… Надоели!
Толстой протянул рубль. Но она грязно выругалась и выбила рубль из руки.
- Вы мной все услаждались, - крикнула она,- А теперь хотите рублём откупиться!
И пьяно зарыдала. .. Но её увели к Офицеру.
- Ваше благородие! - подал упавший рубль Рыжебородый в калошах на босу ногу.
- Возьмите себе,- смутился Толстой
- Я не как оне, - оправдываясь, сказал Рыжебородый и презрительно ухмыльнулся в сторону очереди. - Я сам из благородного семейства, но пагубная страсть, знаете ли… и потом, не желая унижаться перед власть имущими… Не найдётся ли у Вас работа по письменной части?
- Да нет, откуда? Впрочем, я могу узнать. Вы где живёте-то?
- Я хм «живу»…- помотал неопределённо в воздухе рукой Рыжебородый, но его перебил бледный юноша в фуражке без козырька, дрожавший крупной дрожью лихорадочного: «Вваш…блад.. благ..», начал он, протягивая ладонь, но не в силах выговорить ни слова…
Толстой дал.
За ним попросил горбоносый мужик в продранной на плечах рубахе и жилетке.
- Вы откуда? - спросил Толстой.
- Смоленские мы . Приехал на подати зарОбить да на хлеб. Была работишка да перевелась, а тут вот в ночлежке украли кошель с деньгами и с билетом. Теперь нельзя из Москвы выйти - вот и побираюсь.
Толстой дал и ему.
Потом попросил лохматый цыган в измызганной фуфайке, потом что-то офицерское. Потом что-то духовного звания,.. другой, третий. Пошли какие-то странные: безносые, рябые, одноглазые… И вдруг вся очередь хлынула к нему, обступила, загалдела, протягивала тощие руки -голодная, холодная, умоляющая и требовательная и - раз-да-вила бы его! -если б не закричали городовые: «Куды? Не сметь! На место»»
Толстой роздал без разбора оставшиеся деньги в протянутые руки и, тяжело дыша, вышел на улицу!..
- НУ, ЧТО: - ВЗЯЛИ? -
спросил дожидавшийся его возчик.
- А? - опомнился Толстой. - «Взяли, говорю, того-то?»
- Да, взяли.- полез Толстой в пролётку.
- Вот, значит, как! - тронул лошадь возчик.
- Нда…
Через минуту Толстой спросил: «Как же это у вас в Москве - запрещено просить Христовым именем?»
- Кто их знает! - почмокивал на лошадь возчик.
- Как же «кто»! - Человек есть просит - «ради Бога», а его за это в кутузку! Разве Христос-то так учил?
- Нынче уж это оставили, не велят!
- Значит, на место Евангелия - воинский Устав. Для болтовни - Евангелье, а для исполнения - воинский Устав.
Он забивается в тёмный угол пролётки и - не то дремлет под убаюкивающий переступ копыт, не то думает… В голове собираются картины - с самого отьезда:…
Пава, новорожденный телОк,…ссора с женой.., Анисья,.. маленький Лёвушка…Ах, да- это: неприятное на перроне… Господи Боже мой! Как же это должно быть ужасно! Как, значит, должна уже опротиветь эта наша такая жизнь, - чтобы молодой, красивой и… О, Господи Боже, она похожа на жену! На Соню!..
Он видит опять эту милую женскую голову на грязных шпалах, и она превращается в голову жены. «Вы измучили меня! - говорят милые скорбные губы. - Я не могла жить больше с вами - моими мучителями. Вы истерзали меня! Вы теперь всю жизнь будете мучиться от того, что я сделала с собой!»
Толстой так живо представил всю картину, всю сумятицу переживаний, свзанных с этим.. - всю непоправимость, всю невозможность происшедшего,.. что неожиданно всзлипнул, и слёзы волной хлынули ему на бороду..
- Стой! Приехали! - крикнул извочзчик. Толстой расплатился, и тот укатил.
- НУ. ВОТ и МОСКВА! -
ВЗДЫХАЕТ ОТ ВСЕГО ПЕРЕЖИТОГО ТОЛСТОЙ
- Какая ж это «Москва»? - произносит голос.- Это Арзамас.
- Как «Арзамас»? Почему «Арзамас»? - удивляется Толстой,
видя. однако, что стоит почему-то опять на вокзале.
- А потому. ПосмотрИте на вывеску.
На станционном здании и правда: какими-то несуразными квадратными буквами красной и белой краски выведено « А Р З А М А С «
- Чепуха какая-то, - сердится Толстой.- При чём тут Арзамас? Когда мы ехали в Москву!
(И случайным взглядом замечает, что разговаривает с начальниокм станции, у которого нет.. л и ц а! Под форменной фуражкой виден гладкий металлический цилиндр!)
- А Вы взгляните туда, - говорит Цилиндр: - И поймёте, при чём здесь Арзамас.
Толстой вглядывается в мутную мглу, куда уходят, посверкивая, рельсы и видит, что оттуда накатывается что-то тёмное, жуткое и громоздкое, постукивая по рельсам и часто и тяжко дыша…
- Что это? - спрашивает он, смутно начиная догадываться.
- Это Смерть.- Ясно и спокойно говорит Цилиндр.
- Как - сегодня? Сейчас?
- Да, сейчас и навсегда.
- Но я не хочу! Зачем? Я протестую!. Я…
Но тёмная масса, похожая на силуэт Паровоза, бешенно сверкая колёсами и отвратительно свистя, летит на него.. , и он вдруг с непередаваемой ясностью понимает, что он мерзко кем-то предан, что он в жуткой западне, как в помойной ямие, и что отсюда уже не выбраться. И никому и ни о чём нельзя сказать..
- Хах- ха! - смеётся Цилиндр.-- А- ха-ха ха-ха.. …
ТОЛСТОЙ РВАНУЛСЯ и СЕЛ НА КРОВАТИ,
жадно и с хрипом дыша.
На стене мирно постукивали ходики; высокие окна загорожены портьерами.
- Фу ты: приснится же такое!... Я же в Москве. У Тани.
Он облегчённо откинулся на подушку и прикрыл глаза.
Мерзкий, пронзительный свисток, однако,- как ножом по железу, - продолжал сверлить уши и наяву. К нему присоединился другой: пониже и натужнее, с отвратительным шипящим призвуком…
Посмотрел на часы - было 5 утра.
Повернулся на бок и прикрыл ухо подушкой.
Но тут заревел такой «бычина», и стёкла в окнах так зазвенели, что Толстой испуганно схватился с кровати и встал, держа одеяло в руках, посреди комнаты.
… И вот, как из дальней дали… стал слышаться нарастающий, неясный топот многих (казалось, тысяч) ног…- невнятный гул таинственных легионов…
Он подошёл к окну и раздвинул шторы.
В серой предутренней мерещи кучками и враздробь - спешили какие-то неясные тени: женщины, старики… даже дети»
- Господи! Да что же это такое? - почти суеверно прошептал Толстой.
И тут загудели ЕЩЁ гудки: тонкие, толстые - близкие и дальние.. И под их непонятный, апокалиптический зов шли и шли в промозглом тумане, по осенней предутренней слякоти какие-то смутные тОлпы..- гуще и гуще - туда! туда, где дымились над крышами высокие трубы…
«На Страшный Суд что ли сзывают? Может, и мне пора? Или не всех пока?
По выбору?»
Он быстро оделся и вышел в коридор.
Камердинер Иван выходил на цыпочках из соседней комнаты с сапогами и одеждой в руках.
- Ты что? Иван! - спросил Толстой
- Да вот, - зашептал тот: - Сказал ведь вчорась Вашему сыну, чтоб одёжу, значит, в переднюю вынес - вот и стул для этого поставлен. А он всё покидал у постели и завалилси.
- А ты не подбирай.
- Нельзя-с, как же-с? Кто ж яе выгладит да вычистит?
- А скажи, Иван: что это за свистки тут у вас? На Страшный Суд что ли сзывают?
- А и «сзывают»: фабрУ - на работу; фабрики тут скрозь у нас. Этот вот (тонкий свисток) - чулочная фабрика ЖирО: чулки делают. Пошепелявее - это купца Рожнова, табачная фабрика, значит. (Ох. и вредная -чахоточных там!) А этот вот - «бычина»-то орёт: - это заводчика Мартынова - духи, дикалон.. Ну. а дальше там: веера делают, конфетная фабрика…- скрозь их тут у нас!
- Да для кого ж это всё? - Ведь баба твоя, поди, не носит этих чулок?
- Какие «чулки»! Это не про нас… Для балов это! Для мамзелей!
- Баловство ведь всё?
- Да как сказать…- всё-таки народу занятие. А то бы, как есть все с голоду поколели - ведь всё золоторотцы да голытьба из худых деревень.. Ну и кормятся при деле-то.
За дверью замычал кто-то и громко зевнул во сне.. Толстой приоткрыл её - поглядел на румяного, раскинувшегося во сне 17-летнего здорового сына (на высоких подушках, на пышной перине..). Притворил дверь, одел пальто, вышел на улицу.
В МОКРОЙ МГЕ ЖЁЛТО-ТУМАННО СВЕТИЛИСЬ ОГНИ
ближней фабрики..
Толстой заглянул в первое - мутно-грязное окно. Худенькая, с чахлыми жидкими волосами девушка (почти девочка- сверстница толстовского сына) сгорбилась над снующей Машиной и как-то странно раскачивается, кланяяясь и кланяясь перед крутящимся колесом.. И тут Толстой даже рот разевает от невозможного: девушка - СТОЯ! СПИТ! Ещё миг, и прядь жидких волос втянется в машину, издробит её худенькое, жалкое (от жары и духоты - в нижней рубашке) тело.
Толстой нервно забарабанил в окно, Та вздрогнула, испуганно поглядела, не видя его, на окно и привычно-быстро засучила худыми руками, что-то делая в Машине.. За ней (в тесном от машин проходе) в зыбком, жёлтом тумане сновали полуодетые, другие призрачные женские тени…
ЧАСЫ в ПРИХОЖЕЙ ПОКАЗЫВАЛИ 11-30, -
когда Толстой тихо и мрачно (как на похоронах) разделся и тихо, и мрачно ступая, пошёл к себе.
Из комнаты сына вышел Иван с ночным горшком и посторонился. В открытую дверь Толстой опять увидел всё также крепко спящего «Сергулевича» - румяного, толстощёкого, здорового… А около двери - вычищенные до блеска его сапоги, с выглаженной одеждой на специальном стуле.
А в своей комнате нашёл уже убранную за ним кровать, расставленные по местам вещи и предметы..
Оглядев всю эту уборку (с мокрыми следами на полу от протирания) - Толстой, поморщившись, задвинул ногой выглядывавший из-под кровати ночной горшок.
- Завтрикать, Ваше сиятельство! - позвал буфетный малый Петрушка.
- Иду. О. Господи!
ЗА СТОЛОМ, УСТАВЛЕННЫМ ЯСТВАМИ,-
которые (без аппетита, едва коснувшись) оставляли недоеденными..- лилась с шутками и хохоточком - оживлённая беседа:
- А когда же приедет ваша Танюша? Колинька Кислинский уже спрашивал про неё.
- Не может быть! Значит, он помнит ещё её?
- Ну, как же: он ведь был даже влюблён в неё. Это первая его пассия.
- Ха-ха-ха… Она тоже была к нему неравнодушна.
- Я везде уже разгласила, что приедут графы Толстые, с невестами,- просим пожаловать.
- Надо платье вашей Танюше заказать, как у Мими; помнишь: белое с атласом и жёлтыми акациями?
- Мы уж её вытащим на балы! Тут вот был бал у Щербатовых - с оркестром, ужином, генерал-губернатором и лучшим московским обществом. Я разорилась: сшила чёрное бархатное платье с alencon - вышло очень великолепно, и всего за 250 рублей серебром. До 6 утра танцевали!. Колинька Кислинский был бесподобен в мазурке…
- На «250 рублей»…, - сказал Толстой, скучно жуя спаржу: - можно поставить у нас в деревне целую избу для погорельцев! - мечту всей их жизни.
- Ах, да - это Ваше новое настроение! - быстро и легко подхватила одна из гостей. - Ваша жена мне писала.- Это очень благородно, но согласитесь: не всем по силам.
И в это время засвистел за окном СВИСТОК.
Толстой взглянул на ходики - они показывали 1 2.
- Это слышишь что? - спросил он сына.
- Где? - приостановил тот лениво жующий, вымазанный в торте рот.
- А вот ЭТО! .- Показал Толстой на окно
- Эти свистки..,- находчиво-светски проворковала гостья: - означают время, что нам, Танюша, ха-ха - пора гулять. Ты ведь поедешь со мной за перчатками в Пассаж?
- Да, конечно: как я забыла! Уже 12 часов.
- Можно, конечно, соединить эти свистки с тем, что «пора ехать гулять»!- (Тихо , но твёрдо продолжил Толстой), - но можно соединить и с тем, что есть в действительности.
- Что же такое? - улыбчиво облизывала ложечку с вареньем гостья.
- А то: что первый свисток - в 5 утра (как я сегодня узнал) - означал, что дети (как «Сергулевич») и женщины (как Вы или его мать), спавшие в сырых подвалах
поднялись в темноте и заступили на смену в гудящий машинами жаркий и душный корпус,.. в то время, как мы, напившись сладких вин и нажравшись вот этой осетрины…
- Ой! - иронически сморщилась гостья.
- ..НАЖРАВШИСЬ ОСЕТРИНЫ! - настойчиво повторил Толстой, - возвращались в эти 5 утра в роскошные дома и заваливались спать! - на перины и пуховики! - в окружении десятков лакеев.
- О! Лев Николаич! - жеманно шокировалась гостья. - Это грубо! Move ton! При детях!
- Да-да!..Чтоб они ЗНАЛИ! А в 8 утра второй свисток (который помешал нам всем выспаться после дрыганья ногами на балу)…
- О! Ха-ха…, - решила не принимать всерьёз Толстого дама и перевести всё в невинный светский розыгрыш..
- … ЭТОТ свисток (как я сегодня узнал) - означал полчаса передышки для этих несчастных, - чтобы они могли перекусить: сухим хлебом и глотком воды!
- Лев Николаич! - быстро и легко начала дама.- Но ведь это…
Но Толстой яростно перебил её!, возвышая задрожавший голос: «СВИСТОК в 12 часов, вот сейчас, КОГДА ВЫ СОБРАЛИСЬ «ГУЛЯТЬ» - ЭТО СИГНАЛ опять к РАБОТЕ ПОСЛЕ КРАТКОГО «обеда» (опять с сухим хлебом и водой)!.. И так до 8 вечера! Т. е. 15 ЧАСОВ ! НЕПРЕРЫВНОГО, КАТОРЖНОГО…» (Голос его пресекся, рука с ложкой задрожала, он гневно бросил её в спаржу и, едва сдерживая слёзы - отвернулся)
В наступившей тишине все увидели: как по бороде его медленно прокатилась одна, потом другая светлая капля и упала в эту тарелку со спаржей…
- Ах, Лев Николаич! - с грустной улыбкой сказала дама, поняв, что тут (как с больными) светскими штучками не обойдёшься и надо (как и с больными) взять другой тон: - Ну, что же делать! Дорогой мой граф! Видно, такова уж их природа, и таково устройство жизни. Коли…
- А зачем же вы УСТРОИЛИ.. - крикнул он, , утирая салфеткой глаза, -.. ТАКОЕ УСТРЁС… УСТ…
Но не договорил и - швырнув с сердцем салфетку всё в ту же спаржу - выметнулся ВОН!!
ОДНАКО СЛЕЗАМИ да ОДНИМИ РАЗГОВОРАМИ
свистки эти, как оказалось, никуда не денешь.
На другое утро - опять тот же свис-ток!
Повернулся непроизвольно на другой бок, автоматически прикрылся (как и в первый раз) подушкой…, но тотчас вскочил!
- Ах, ты: как же я смею спать! Когда та девочка уже встала и идёт на работу! На мУку!
Стал нервно одеваться. («Нет, нет: я не имею права дрыхнуть. Я! - здоровый, отьевшийся за их счёт паразит!»)
Засвистел, как было, другой свисток, третий, - потом, как и вчера, стал нарастать топот приближающихся ног. Он взглянул в окно и, казалось, различил среди идущих свою жалкую вчерашнюю «знакомую».
«Работать, работать!» - моё единственное оправдание перед ними.
Но что «работать»?
Он поторкался туда-сюда… Поправил ковёр, переставил кресло..- Работы не было.
«Ах, как искусственно моё положение. Как ложно! Что «работать» в 5 утра!
В деревне бы сейчас косить! Пахать!.. А здесь что? Зачем приехал я в эту Москву?!»
Увидал ночной горшок. «Ага: горшок надо вынести самомУ. Вот с этого и начнём.. Нет, сначала самомУ застелить постель!»
Неумело застелил, отдёрнул шторы, понёс из комнаты ночной горшок.
Камердинер - разбуженный его шагами - зевая и почёсываясь, с недоумением смотрел на Толстого из своей двери:
- Вы чего? Ваш сиятельство!
- Ничего, ничего - ты спи, Иван. Я сам с сегодня всё буду делать за собой., а ты спи.
Камердинер, думая, что чего-то не понимает со сна, - вышел неодетый в коридор и неопределённо почёсывал живот, стараясь прийти в себя.
ТОЛСТОЙ МЕЖ ТЕМ ОТНЁС ГОРШОК, КУДА НАДО,..
увидал пустой бак для воды и так обрадовался, что даже потёр руки! Схватив вёдра, он весело побежал за водой. А Иван, кряхтя и держась за спину, доплёлся в кухню и с удивлением долго смотрел на пустое от вёдер место…
Когда Толстой, напевая, вернулся с водой - он увидел, что из всех дверей выглядывает заспанная, встревоженная прислуга.
- Ваш сиятельство! - подбежал уже одевшийся и испуганный Иван: - Не извольте беспокоиться: сейчас Митька воды принесёт! Пьяный было с вечера, ну и.. Митька-чёрт! - закричал он в коридор.- Тварь такая! Бери у барина вёдры да чтоб… Живо у меня!
- Да ничего. Иван! - раздевается по пояс Толстой, собираясь облиться.
- Да что ж это, Ваш сиятельство! - совсем перепугался тот: - Разве я чем не угодил Вам? Кажись, делал всё, как приказывали…
- Да нет, нет.. Не в том дело.. Ты не беспокойся, пожалуйста., и идите все спать.
Чего вы так рано все всполошились?
- Да как жа, Ваш сиятельство! - зевала в дверях и простоволосая, полуодетая экономка: - Иван прибежал, побудил всех: «Вставайтя, кричит, дармоеды: граф недоволен - сам за водой побежал!». Это слыханное ли дело! Что ты, батюшка! Аль ехать куды собралси? Так я сейчас Петрушку-буфетчика растолкаю: приготовим тебе, чего в дорогу-те..
-- Нет, нет, ничего не надо, Домна!.. Я просто… ну.. Вобщем - идите спать. А ты скажи, Иван: нет ли тут у вас поблизости… артели какой?
- Какой «артели»,-разинул рот Иван.
- Ну, пильщики дров там… На зиму..
- Да есть тут у Воробьёвых гор… у купца, дровяной склад… Ходят туда подрабатывать мужики… Да Вы не беспокойтеся: заготовят Вам на зиму дров - дявать будет некули! Это Москва, не деревня - не замёрзнетя.
- Ага, так.. А пила у вас… есть где-нибудь?
- Как жа… Есть! Кучер Пантелей её недавно развёл и наточил..
- Дай-ка её мне..
- Пантелей! Пантелей! -= заорал во всю мочь Иван - и побежал в людскую.
- Постой! Иван! Ах, ты.. Ну, зачем он Пантелея-то? Весь дом перебудил.
- Да ты что, батюшка, задумал-то? - прибирая волосы и кутаясь в накинутую шаль, спросила экономка.- Чегой-то я не пойму никак.
- Я же сказал, Домна: и д и т е в с е с п а т ь! И , пожалуйста, не беспокойтесь. Это Иван всё: с чего он всех перебудил! Прямо странный какой-то, ей-Богу.
- Ваш сиятельство, - отпыхивался Иван, подавая графу двуручную пилу: - Дурак этот - Пантелей: со сна да от дури своей - никак не сообразит ничего. Эвон, дурак, стоит!.
В дверях людской в одном исподнем переминался с ноги на ногу всклокоченный, бородатый Пантелей (ни дать - ни взять: «Мельник» из пушкинской «Русалки»), совершенно очумело глядя на графа.
С верхнего балкона лестницы свешивался босоногий буфетный малый Петрушка: «Чаво? - хрипло спросил он экономку: - Готовить что ля чево?»
При общем недоумённо-насторожёном молчании Толстой оделся, взял пилу и вышел из дому.
Все переглянулись.., ничего не сказали, - только пригорюнились как-то: будто в чём были виноваты…
- ЧИТАЙТЕ!! ГРАФ ТОЛСТОЙ !!
«О БЕДСТВЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ НИЩИХ В МОСКВЕ»!
Статья знаменитого графа Толстого!!! …
- Дай-ка! Мальчик!
--…Князь, князь!.. Идите сюда! .Вы не читали ещё?! Это сенсация! Ха: статья графа Толстого! О нищих в Москве!
- Да-а?... Говорят, он совсем выжил из ума: приехал в Москву из своего захолустья и ходит ПИЛИТЬ ДРОВА на Воробьёвы горы!
- Хо=хо=хо..
- Ха-ха-ха..
- Ну, читайте, читайте! - Что же предлагает нам граф Толстой?
- Я не могу…: он предлагает, княгиня, Вам и Вашей вот дочери целоваться с нищими - благо, они ха - «ТОЖЕ ХРИСТОВЫ»!!
- Хи-хи-хи
- Ха=ха=ха.. Баронесса!! Идите, идите сюда! Статья Толстого!!
- Господа! Господа! Вы не знаете: Мне рассказывали вчера: одетый в зипун - он ходил по монастырям - с Евангелием за пазухой! И..
- Ху-ху-ху
- Хе=хе-хе
- Да нет: он умалишённый! Я собственными глазами видел его на нашей недавней чудесной Всероссийской Выставке: он открыто называл её хе «громадным дурацким колпаком !- с выставленными погремушками»! И хе.. я не могу: перед каждым встречным мужиком… .. сним.. снимал шляпу и рвал… рвался хе..по..пожать.. хе РУКУ!!
- У-ху-ху
- О-ха-ха.
-… ГРАФ ТОЛСТОЙ,- ГОВОРЯТ в ДРУГОМ МЕСТЕ:
стремится убедить мир, что нищета и довольство вполне благополучно могут жить вместе, - только богатым нужно быть в «любовном общении» с бедняками…
- Хе-хо-ха…
- Да подождите! Не «Хе-хо=ха». А Пугачёва помните? Я прочла возвание Толстого. Оно подкупает искренностью и теплотой чувства. Но это у -то-пия! Это неосущствимо в наших условиях.
- Да-да-да… Но что-то делать надо! А то - «Пугач» придёт.
- НО.. КАК МЫ НЕ «НАЛЕГНЁМ ВСЕМ НАРОДОМ»
(по выражению Толстого) -
негромко рассуждают в следющем месте ( - за бедным столом с простым чаем и хлебом - среди очкариков- разночинцев по виду или студентов): -
= Мы социальную сущность не изменим! Смешно и больно сознавать, но .. что предлагает обездоленному миру граф Толстой? -МИЛОСТЫНЮ! (Духовную или денежную). И за бездной душевной теплоты и сердечного чувства - в конце концов проглядывает безнадёжная и отчаянная П У С Т О Т А !!...
…- ПО ПОРУЧЕНИЮ ГРАФА ТОЛСТОГО, ГОСПОДА:
мы хотим собрать денег на помощь малоимущим
при начинающейся общемосковской Переписи Населения… Вы здесь самые богатые люди Москвы. Можем мы расчитывать на вас?...
(- Кто? Кто это? - шепнул один бородатый другому в мундирных бородатых креслах-. - Какой-то студент. Гусев что ли. Секретарь Толстого)
- По 300 или 200 рублей, господа, я думаю, это для вас не обременительно?.. (Все молчали) Или по 100.. (Молчание) 25 рублей! Г О С П О Д А! (Общее тягостное молчание)… Вы НИЧЕГО НЕ ДАДИТЕ?.. Г о с п о д а!
Заскрипели, закашляли и зашевелились кресла..
-…Гхм… Денег дать, конечно, можно,- наконец, сказал один - очень осанистый , подагрически толстый и тяжело дышавший астматик) .- Тем более, что.. гхм!. охм!.. .- много нищих и недовольных - это…гхм.. опасно! Да, господа! - прибавил он в сторону недовольно заскрипевших кресел: - Для нас, для нас опасно!.. Гхм… И само собой, разумеется,
что всему вашему этому… «предприятию» - нельзя не сочувствовать…
-..даже и из христинского чувства! - подкинул кто-то из мундирных и таких же осанистых .
- Да-да! - подхватили из-за спин.- И из христианского чувства ТОЖЕ! Кто говорит! Однако… у нас так вообще равнодушны, что… едва ли можно расчитывать на большой успех.
Но тут жёстко и твёрдо перебил всех сидевший в центре САМЫЙ ОСАНИСТЫЙ и ТОЛСТЫЙ ( в седых под»усниках, с орденами и голубой лентой через плечо): - ВЫ - ИДЕАЛИСТЫ! И НЕДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ! - начальническим хрипатым баском рубанул он в сторону толстовского посланника. - Кто такой граф Толстой? Я читал его «Исповедь»…
- Где достали, Ваше Превосходительство? - заинтересовался сосед.
- Мне сын=студент откуда-то притащил: безграмотно переписанную , всю зачитанную.. Нынче ведь это модно: «такие» - ходящие по рукам - штучки читать..
- Мне не дадите на вечерок? Я давно ею интересуюсь.
- Дам.. Вы ведь у нас вольнодумец.
- А Вы мне потом! - сказал тот самый - из заспинных.
- А за Вами я! - установилась очередь.
- Тихо, тихо, господа! Послушаем Его Превосходительство!
- Так вот: кто такой граф Толстой? - повторяю я: - Это человек - сума-сшедший! Да, господа (заскрипевшим креслам): су=масшедший! И все его «философские» труды - известно к чему клонятся. Поэтому доверия к вам (его посланникам) у нас нет!
- Так вы денег не дадите? ( Обидчиво спросил - толстовский секретарь).
- Видите, какое дело:… -постарался смягчить опять первый (что начал разговор): - Многое сделать будет нельзя. Потому что мы - богатые люди Москвы = все уже на счету у благотворительных обществ, и у всех у нас уже выпрошено всё, что только можно. Всем благотворителям даны уже чины за это, медали (поправил на груди) и др. почести. Следовательно, для успеха денежного нужно выпросить от властей какие-нибудь НОВЫЕ поощрения,- и это, я полагаю, есть одно действительное средство
- Да. да,..- зашевелились и заскрипели кресла.
- Но - всё это, однако. очень трудно, - заключил с улыбкой оратор.
- Так я могу рассчитывать, вот скажем, лично на Вас!? 200-300 рублей?
Вы - ЛИЧНО: ДАДИТЕ? - обидчиво жал секретарь Толстого.
- Ах, разумеется, - я почту себя нравственно обязанным это сделать!
- А ВЫ? - обратился «посланец Толстого» к «вольнодумцу».
- Безусловно! - живо ответил тот: - Но у меня с собой, знаете, нет денег. Вы , верно думаете: раз богачи, то у них всегда полны карманы денег. А я их и не вижу. Иногда нечем заплатить извочзчику. У экономки беру взаймы. Господа, я весь в долгах у экономки!
И все весело засмеялись.
Н о д е н е г н е д а л НИКТО !
…- ГДЕ ТУТ, ЛЮБЕЗНЫЙ, ТОЛСТОЙ ЖИВЁТ?
- Это какой ?
- Ну, вот дом недавно тут купил.
- А, есть тут один..Купил.. Граф!
- Вот, вот..
- Эвон у пивного завода. Сад большой. Налево поезжайте.
- Благодарствуй,любезный
…- ЛЕВ НИКОЛАИЧ ДОМА?
- КохО?
- Граф Толстой
- Ня знай! = красит в передней лестницу измазанный маляр (с ремешком
через лоб и волосы).
У окна на полу и у лестницы свалены гардины с карнизами, груды обоев, гора связанных креслиц…
- Матюха! - крикнули сверху.- Подай энти вон гардины, те не ндравятся хозяйке.
- Сам возьми!
- Да мне помогать там надоть. Крик такой стоит: «Не так повесил, не так прибил»! . Маята. Ташши эвон те - жёлтыя.
Вместе с маляром (и гардинами) Гость поднялся по уляпанной краской лестнице, прошли прямо по стружкам и меловым следам на полу к высоким белым дверям.
- Да не так! ЛЁВА!!..- слышится оттуда.- Господи! Какой ты бестолковый! Ничего не можешь! Ничего не умеешь! Правей! Выше! Прямо не связывалась бы с вами!
- ПапА! - детская разноголосица.- Дайте я, я прибью! Дайте мне!
- Ай!
Зазвенело стекло, что-то загремело,.. и - бросившись в комнату, Гость увидел
, как грохнулся в осколках стекла карниз, а за ним, покачнувшись на стремянке и сильно ударившись о раму, валится и Толстой! Но неимоверно извернувшись, он в самый последний момент приземляется всё-таки на ноги и,вскрикнув, хватается за бок!
- Лёва! - сжала горло Жена.-Помогите! - страдая за Толстого , протянула она другую руку к Гостю.
- ПапА! - заголосили дети.
- А, чтоб вас! - выругался Толстой, - С вашим домом-то!
И с такой силой шваркнул молоток, что тот пробил новенький ломберный столик и выпрыгнул через подоконник в сад, рассадив стекло.
Дети заплакали пуще !
- Лёва! ПОКАЖИ СЕЙЧАС ЖЕ! - близкая к истерике - укладывала Толстого жена на новенький, но узкий и неудобный диван. - Мавра! - совсем уже истерически закричала она в сторону двери: - Беги скорей за врачом! Холодного чего-нибудь! Воды! О. Боже мой!
- Не надо. Не надо! -держится, как приклеенный, за бок Толстой, кривясь и кряхтя на неудобном, модном диванчике.
- Как «не надо»? Как «не надо»! - Покажи сейчас же! - некрасиво-сипло заревела она, выставив длинные передние зубы и брызгая слюнями.
- Идите, идите - НЕ НАДО!! - еле сдерживается перед Гостем Толстой. - Ну, ИДИТЕ! Чёрт!
- НУ. покажи: я тебя прошу! - вся красная - ревёт жена.
И дети голосят: - «ПапА, ну, покажи-и!»
- Ну, зачем? Для чего?! - перекрикивает их Толстой.-- Идите! Всё пройдёт! Не поднимай панику!
- Зачем ты так ко мне относишься? - выставив длинные зубы - ревёт жена.- Покажи!
- Ну, покажите. Лев Николаич! - пробует и Гость.
- Покажи, покажи! - как заводная, совсем уже осипнув, твердит жена. Голосят дети.- Как тебе не стыдно! Как ты мучаешь меня всю жизнь. Покажи!.. Ты знаешь, что на той неделе умер в Туле Николай Ильич - прокурор! Вот так же ударился - всё прошло, а потом РАК!!
- УЙДИ! - вдруг побледнев, закричал Толстой.
- Что ты! Что ты!
- У Й Д И! У Й Д И!! - вне себя завопил он, схватив лежашее на диване (ещё в магазинной бумаге) мраморное пресс-папье и поднял над головой!
- ПапА! НЕ НАДО! - закричали дети. Илья с Татьяной бросились отнимать, а другие загородили мать.
- УЙДИ! УЙДИ!! - продолжал вопить Толстой, вырывая из рук детей мраморную плиту.
И только когда она вместе с детьми выбежала - откинулся на диване и закрыл глаза.
Гость поднял поваленный и ПРОБИТЫЙ НАСКВОЗЬ ломберный столик и неловко стоял, не зная: что ему делать..
- Дайте мне вон тот железный лист, - сказал Толстой. Гость подал.
- Вы кто? - спросил Толстой, прикладывая лист к ушибленному месту.
- Я Чертков. Владимир Григорьевич .
- Ах, это ВЫ - Чертков?! Вон как!.. Вы мне писали.. Очень, очень хорошие письма.. Наконец-то есть хоть один человек, что понимает меня.. Вот мы и познакомлись, что называется.. Нечего сказать, сценка была!... Прямо из Шекспира.. Какой-нибудь несуразный «Король Лир»… Только у Шекспира бывают такие несуразные, совершенно неправдободобные сцены!... МЕСЯЦ ведь - «устраиваются»!.. Блюды вон, тарелки какие-то на стены.., эти ненужные цветы, ковры, бронзы!.. Всякие стульчики, на которых нельзя сидеть, вот такие диванчики , на которых неудобно лежать.. Ломберные столики! Это никому ненужное мраморное пресс-папье!... ВСЁ «у с т р а и в а ю т с я»! Ж и т ь-то когда же будут?!
Всё не для того, чтоб жить, а чтоб «как у людей»!....
- У меня совершенно всё то же! - не зная, куда присесть, - показал на окружающую разруху Чертков.
- Ну. вот!... А мы вот с Вами на всю Москву два «хороших», «добрых» и «всё понимающих» человека. Как же мы с Вами будем делать это наше «добро-то»? С такими нашими характерами и привычками: Видели ведь, каков я! Помещик! т. е.
самый страшный деспот, паразит и кровососец на чужом хребте. И Вы - тоже помещик да ещё и военный (т.е готовый убийца)… а?!
- Уже не надолго, Лев Николаич. Я подал в отставку, так как считаю несовместимым моё новое жизнепонимание с военной службой.
- Ну, хорошо. Но помещиками-то т.е. самыми мерзкими вымогателями и насильниками-то мы остаёмся»
- Этот вопрос у меня… связан пока.. гм-гм.. с некоторыми затруднениями.
- Как и у меня, - кивнул на дверь Толстой, - как и у меня. Видели ведь! И вот какие получаемся мы с Вами, Владимир Григорьевич,- «добрые-то люди»! Насильники, насильники мы с Вами. Так прямо и надо о себе это говорить.
- Но я получаю мои 20 тысяч от матери без.. э.. всякого НАСИЛИЯ с моей стороны.
- Да-а?... О-хо-хо.., смеясь и кашляя, схватился Толстой за больной бок. - Без.. ха.. без «всякого насилия»? с Вашей стороны?..
- Да.
- Над матерью что ли? О-хо-хо
- Мм.. мать мне их передаёт,.. а как сама их получает - мне пока нет дела..
- И «моим» вон тоже: именно «нет дела» - откуда берутся вот эти «диванчики» и блюда на стены.
- Нет, я не знаю просто..
- ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ, КАК ДОСТАЮТСЯ ЭТИ ВАШИ «20 ТЫСЯЧ»?!!.. Напрасно.. Я - знаю! НАСИЛИЕМ! Над замученными работой людьми. (И он опять застонал, потирая бок с железкой).
- Но что же делать,- Лев Николаич?
- «Что делать» - не знаю. Знаю пока, что НЕ делать. А вот я написал тут статью, заварил кашу с этой помощью во время Переписи (сделал вид, что я ЗНАЮ), - но чувствую, что это всё не ТО! не то, не то! И идти мне туда - к нашему народу: просто «считать» его - мне и стыдно, и страшно.. СЛоВА нет. Главного, всё разрешающего СлОва!
- А если «Слово» это, Лев Николаич, начать нам в виде Народного Журнала? У?.. Или даже книгоиздательства, куда вложил бы я - в это дело - и себя , и эти неудобные мне теперь - мои деньги?!.. С этой мыслью (после прочтения Вашей статьи) я, собственно, и приехал к Вам. От Вас нужны были бы не «Исповеди», не «Анны Каренины» («Слово» которых так же недоступно для простого народа),- а короткие народные рассказы на евангельские темы.. У?
- Лубок?.. Я об этом давно тоже думаю. Тут МНОГОЕ что-то есть.
- Тогда я начну действовать? Переговорю с Сытиным? Бирюковым.. А ВЫ готовьте рассказы: может, сначала даже просто развёрнутые подписи к литографиям. Вот, например (вынул из свёртка) = к литографии Бугро «Истязание Христа».
- Не знаю. не знаю.. (Взял картинку). Надо пробовать.. Буду пробовать. А то страшно. Страшно и стыдно перед народом.
- Вот! - распахнув дверь, указала жена на лежащего Толстого и пропуская врача.-ЛечИте его, если сможете. А я ухожу - он меня не выносит. (И захлопнула дверь)… … …. ….
… - И ТАК МЫ ПРОВЕДЁМ ЭТУ НАШУ «ПЕРЕПИСЬ» -
точно в те три дня, что нам определены, - (внушительно сообщает собравшимся счётчикам-студентам внушительно-бородатый с проседью Учёный: в «чеховских» пэнснэ! с дужкой и цепочкой за ухо).., ибо «Перепись» есть социологическое исследование, а цель социологии - это счастье людей! (Аплодисменты)
- НЕТ! - поднялся из рядов Толстой, держась за ушибленный бок. - Э.. Раз уж возникла такая охота: считать людей, и нашлось вот до 200 молодых энтузиастов, чтобы этот счёт производить.., то давайте это сделаем так: Наука ваша пусть себе делает своё дело (считает там голодных и умирающих, и уясняет из этих подсчётов, как можно учредить общество получше.. ну.. через 1000 лет). Но мы - счётчики, вроде меня - не имея непосредственно научных увлечений и входящие в прямой контакт с этми голодными и умирающими - мы не можем ТОЛЬКО «считать» их (как считают овец или мешки с горохом). (Смех).
Получается, мы как бы говорим этим несчастным: «Вы погибаете в разврате, вы умираете с голоду,.. чахнете и убиваете друг друга…- так вы этим не огорчайтесь… Когда вы все погибнете, и ещё миллионы таких, как вы, (а уж сколько именно - это мы подсчитаем точно: - наука у нас теперь хорошая: всё «точные» науки)..- так вот ПОСЛЕ ЭТОГО наша наука устроит всё прекрасно: «и буде рай Божий на земли»… (Смех) (А Учёный морщится) (И «Сергулевич» -рядом с Толстым)
А с вами (оборотился он к смеющимся) - с вами - что ж: с вами ничего не поделаешь - вы вымираете вполне по-научному -это наша наука вполне точно установит. И вы особенно не огорчайтесь. (Смех) ( А Учёный нервно поправляет пэнснэ и покашливает)….И «Сергулевич! - красный от стыда за отца.
- И вот это будет нехорошо.. (Продолжает Толстой). Как для самих этих людей, так и для этих вот тут молодых энтузиастов, что будут развращаться (а то и смеяться) на таком неправильном отношении к больным и падшим.
(Учёным овладевает неудержимый кашель в платок. Студенты зажимают рты в смехе. Рисующий Толстого художник (Крамской что ли?)- остановил карандаш, разинул рот во внимании..) А «Сергулевич» пригнулся за спины.
- Народ наш, мне кажется (возвышает обидчиво голос Толстой) надо не «ИЗУЧАТЬ» или «ИЗОБРАЖАТЬ» (в сторону художника ) ..- и не «СЧИТАТЬ», а… (и ему перхватило горло) с л у ж и т ь ему! Голодного - накормить, голого -одеть, отчаявшегося - ободрить.. И делать это не только эти ТРИ дня (и не только этими 200-ми студентов), но закрепить общение это и в последющее время и с помощью ВСЕХ богатых и живущих в излишке.
И из всего этого выйдет то, что не останется в Москве ни одного брошеного, ни одного голодного, ни одного… за.. за….
(И при всеобщем смущении - суетливо полез в карман за платком).
…- НУ: ТЫ С МОЕЙ ГРУППОЙ ИДЁШЬ? «СЕРГУЛЕВИЧ»! -
собирается утром Толстой на Перепись.
- Нет.= Хмуро ответил тот. - Я пойду со своими из Университета.
- Почему?
-… Потому что я буду заниматься Переписью, как ДЕЛОМ. А не тем, что придумал ты: «подавать копейки».
- Так ты считаешь, что равнодушно считать умирающих - это лучше?
- Нет. Но «по-мужицки», как ты предлагал, «по-хрясьянски», именно «по-дурацки» (это ТВОЁ было выражение) т.е. РАЗОМ - ничего сделать нельзя.
И все это почувствовали, и всем было неудобно за тебя - только никто тебе этого не мог сказать. А ты, как всегда, ничего не видишь: п о ё ш ь своё!.. Наука же предлагает…
- Да ваша «наука» занимается, чем угодно (вплоть до того, чтоб считать умирающих людей) и только не тем, как нам жить с ними.
- Но в результате этих подсчётов наука и даст истинное знание об этом и тем подготовит изменение социальных условий.
- Какое «истиное знание»?! Да все ваши «учёные», как проститутки: - находятся на содержании у прогнившего гос-ва и не только не могут высказывать «истин», но затемняют их, если гос-ву это выгодно. Кто же, как не они, высказывают «самые последние» истины, что одни должны жрать и ничего не делать, а другие только гнуть на них хребтину..- это дескать и есть НАУЧНОЕ «разделение труда».
- Это аргумент не против науки, а против изменивших науке учёных.
- Ты рассуждаешь, как наша мать: такой же тупой, кастрированный ум. Вы в Ун-те изучаете половые органы амёбы, чтобы жить по-барски и жрать чужой хлеб.. Вы..
Старший сын неожиданно всхлипнул и отвернулся к стене с одеждой.
- Что ты? - испугался Толстой.= Серёжа!
- Ты… не любишь никого! И никто у нас в доме не любит друг друга.. Все .. только ругаются. И ты.. самый злой!
Толстой, не доодевшись - схватил его голову. - стал гладить:.
- Ну, ладно, ладно… Прости меня!..Ступай себе, с кем хочешь.. Ладно.. О, Господи!
И долго стоял один в передней, слушая, как сын выходил на улицу, хлопал дверью, шёл
…- ВЫ ЗДЕСЬ ЖИ В Ё Т Е ?!-
увидел с некоторой радостью Толстой свою «знакомую» девушку-работницу с фабрики, -проходя вместе со счётчиками мимо нар в тесных и грязных каморах..
с испуганно жавшимися оборванцами и полуодетыми женщинами..
Та молчала, поправляя кофту на груди и стараясь не кашлять.
- ПерхАеть больно! - проскрипела грязная, косматая старуха, сидя в каком-то тряпье на соседних нарах.- ПерхАеть , как овца, усю ночь: спать не даёть. У, гнида!
- Зачем Вы так! - сказал Толстой.
- Да! - встрела и Хозяйка ночлежки, принимая пришедших за какое-то «Начальство». - Вот: не плотит! На работу не ходит. Семь гривен задолжала за койкю , а на работу не йдёт! Больна, говорит.
- Отдам я,- тихо сказала та: - Вот отдышусь маненько, подожди.. СилОв совсем нету на работу иттить. (И заплакала).
- Вы ведь на фабрике работаете? - ласково продолжил свой допрос Толстой.
- Какое на «фабрике»? Выгнали яе с фабрики - в трахтире сидит.
- А на что ж Вы кормитесь? - приступал к ней очень добро, но настойчиво он.
Та - молчала, перебирая кофту у горла и всхлипывая.
- Ну, на что Вы живёте? - по-другому спросил он, думая, что она не понимает вопроса.
- Да в трахтире же сидить! - зло прошамкала Старуха.
- Да зачем же «в трактире»-то? Для чего?
- Да уж известно! (И кругом засмеялись.)
- Вы помогаете в трактире? - никак не добьётся Толстой внятного ответа от самой работницы.
(Вокруг засмеялись пуще, особенно оборванцы. Женщины же молчали!)
- Чего болтать зря! - крикнул на Старуху, протиснувшийся , видно муж или сожитель Хозяйки: - «Сидит в трахтире»! А ты что (с необыкновенной злобой обратился он к работнице) : себе имени не знаешь? « В трахтире она сидит»!.. Проститутством она займается, как с фабрики за болезь выгнали. Так и говори! (Опять, как на собаку, ощерился он на неё). Паскуда!
- Нам её срамить не приходиться,- мягко сказал Толстой, и губы его задрожали.- Кабы мы все по-божьи жили - и их бы не было.
- Да уж это вестимо.
- Так нам их не укорять, а жалеть надо. Разве оне виноваты?
ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО ДАЛЬШЕ - НЕ ОЖИДАЛ НИКТО.
Смех повсюду вдруг пресекся, и в наступившей тишине заскрипели нары за перегородками (видно, кто-то вставал на них там, за перегородками, не доходившими до низкого потолка) и с обеих сторон над ними показались женские головы: чёрные, рыжие, простоволосые и курчавые, и, . вытянув шеи и задержав дыхание - уставились с напряжённым вниманием на счётчиков..
Повисло некое молчание: улыбавшиеся стали серьёзны, ругавшиеся смутились, пьяные как бы протрезвели, и напряжённо дыша - упёрлись в Толстого,- ожидая от него следующих слов, от которых произойдёт чудо, и жизнь их переменится..
И глядя на них (глаза в глаза)- Толстой вдруг (как бы в мгновенном сотрясении) увидел себя стоящим посреди поля смерти Иезекииля, - усыпанного мёртвыми костями…
От его воздетых рук поле дрогнуло, как от прикосновения Духа, и мёртвые кости - ЗА-ШЕ-ВЕ-ЛИЛИСЬ!...
- Учитель! - закричали пустые черепья, протягивая к нему костлявые длани.- Сотвори чудо! И восстанут мёртвые и пропащие!
И вся Долина з а т а и л а с ь. В ожидании…
И в горячечном оцепенении Тостой чувствует, что Н Е Т У у него этих следующих слов! И НЕЧЕГО ему им сказать!
И вся долина ОХ-НУ-ЛА! И кости р а с п а л и с ь!...
А Толстой сидит посреди них в каморе, и ожидание, и напряжение у всех в глазах - погасло.
…- И вот… я всё это… должен э.. записать, - смутясь до красноты, до слёз, пробормотал он, - однако почему-то вставая и торопясь вон..
- Пишите вот здесь, - сказал Хозяин.
- Потом, потом,..- говорил Толстой, сминая и несуразно комкая анкеты и суя их в карман..- Потом, потом. я сейчас..
- Вы куда? Лев Николаич! - крикнул кто-то из счётчиков из соседней каморы.-Лев Николаич!
Но тот - ничего не отвечая: - как слепой натыкаясь на людей и нары , - весь красный от стыда, - как заяц устремился мимо нар, висящей ветоши, просящих глаз, протянутых рук, больных воспалённых ртов, каззалось, вопию=
щих ему вдогонку…- пряча глаза от них -
мимо, мимо!
домой, домой! Прочь!
И упасть в диван -
И лежать - недвижно-
как в страшном мёртвом сне
страшной долины Иезекииля..
- УМЕРЕТЬ ХОЧУ! ГОСПОДИ! - глухой, страшный голос из диванных, модных подушек. И жена - вздрагивает! вздрагивает за дверью - от каждого задушенного вопля.
- ГОСПОДИ!
Смерти прошу!
СМЕР - ТИ !
СЕЙЧАС! НЕМЕДЛЯ!
И вздрагивает! вздрагивает - с расширенными глазами, стоя за дверью, жена,- зажимая ладонью отваливающийся от ужаса рот!
И поле смерти- закачалось опять в жутком мареве…
И гремели ему проклятья!
И кричали «ВОЗМЕЗДЬЯ!» - мёртвые кости..
И сотрясалась от великого трясения земля,
И молнии резали небо.
И бились черепа,
И катились, раскалываясь, в пену яростного потока
СМЕРТИ! СМЕРТИ!
Господи!
С М Е Р - Т И !
Конец 1-й части.
(А всего 6 частей)